Коридорное

Канда дышит сбито, рвано, царапает ногтями затылок Уолкера и жмурится до цветных кругов под веками. Благослови Господь архитектора, создавшего здание Главного управления, ибо во всем Ордене не найти места лучше, чем эти извилистые длинные коридоры с их узкими ответвлениями и темными поворотами, когда приспичит так, что от похоти звенит в висках. Они оба — уставшие, измотанные, обессилевшие. У Аллена, кажется, все тело состоит из ран, синяков и ссадин, и даже с самого Канды сняли еще не все бинты, но они зажимаются в этом коридоре, словно заговорщики, и вырывают друг у друга поцелуи с жадностью такой отчаянной, что это почти пугает. Аллен теснит Канду всем телом, вжимает его в стену, сырые влажные камни опаляют холодом даже сквозь одежду, Канда мстительно кусает нижнюю губу Аллена и скалится, снимая языком выступившую кровь. У Аллена глаза темные, злые, отчаянные. В них — свинец падшего неба, серебро талых льдов и усталость, которой слишком много для шестнадцати лет. Канду бесят его глаза, Канда втягивает носом запах его волос и тянет зубами мочку уха, позволяя Аллену вклинить колено между его ног и грубым движением огладить поясницу. Ладони у Канды вечно холодные, Аллен вздрагивает, когда тонкие пальцы проскальзывают под больничную рубаху, и выдыхает резче, чем положено. Губы Аллена — горячие, сухие, ведут нить поцелуев по скуле, касаются бледной кожи на шее с почти преступной нежностью. Канда шипит, изворачиваясь, Аллен оттягивает в сторону воротник шерстяного свитера, оставляя на ключице Канды отпечаток своих зубов. Канда позволяет Аллену целовать себя, позволяет запустить пальцы в тяжелые волосы и едва не стонет разочарованно, заслышав в слишком подозрительной близости уверенный топот каблуков и голос Матроны, не предвещающий ничего хорошего.