«Законы игры действуют вне норм разума, долга и истины».
Йохан Хейзинга.
Голова болела немилосердно, будто кто-то изнутри без устали орудовал отбойным молотком. Шизуо скривился и попытался открыть глаза, но безуспешно. В веки словно насыпали песка, во рту словно сдохло что-то и провалялось, как минимум, месяц, все тело было странно-тяжелым. Спасибо, хоть не тошнило. Вторая попытка удалась, и Хейваджима уставился мутным взглядом в незнакомый потолок. Что-то было не то. Что-то давило на уши до звона, непривычное, дикое. Взгляд сфокусировался, белое марево разгладилось, явив побеленный неровный потолок. Скосив глаза, Шизуо разглядел незнакомую комнату. Плотные шторы занавесили окна, но было понятно, что солнце уже давно встало. Непривычная мебель вогнала Шизуо в ступор. Старый потертый шкаф, здоровенный комод, маленький столик с древней лампой, которой было, наверное, лет пятьдесят. Цветастый ковер над изголовьем кровати, две картины, выполненные вручную, и большая лоскутная кукла на полочке с большими пуговичными глазами. Хейваджима уставился на нее, все больше и больше сомневаясь в своей адекватности. Тут он понял, что было не так. В доме и снаружи стояла просто удивительнейшая тишина. Было так тихо, что можно было услышать тонкое пение птиц за окнами, и даже шелест ветки о стены дома при легком ветерке. Ни привычного шума дороги, ни шумных разговоров горожан, ни ворчание железной развилки поездов – ничего. Хейваджима, кряхтя, встал с низенькой тахты. Подойдя к зеркалу, он застонал. Одежда его была помята до невозможности, на голове был полный караул, лицо было опухшее и покрасневшее. Шизуо потянул носом и понял, что ему просто необходим душ. Раздвинув занавеску на одном из окон, Хейваджима на мгновение ослеп от яркого солнца, а когда проморгался, опешил. За мутными стеклами стояла ровная поленница дров. Чуть дальше виднелся угол какого-то строения, левее – высокий забор с дверью. Придерживая челюсть, Шизуо вышел из комнаты. Он попал в гостиную, обставленной в том же скудном стиле, что и комната, только с небольшим телевизором на комоде и большой, почти сплошь стеклянной, стенкой. Дальше шла небольшая кухонька, с допотопной газовой плитой, огромным холодильником и печкой на полкухни. Выйдя из кухни, Шизуо попал в маленькие сени. На потолке висели различные травы, имена которых Хейваджима знать не знал, в углу валялись какие-то мешки с плотным содержимым. Огромная паутина в углу заставила Шизуо брезгливо поморщиться. Наконец, он открыл входные деревянные двери и замер. Прямо на него уставились огромные карие глаза с горизонтальными зрачками. Большие уши заинтересованно колыхнулись и повернулись к Хейваджиме. Большая корова красивого бело-рыжего окраса меланхолично жевала, покачивая хвостом. Вид длинных, слегка гнутых рогов устрашал, но корова, вроде, никаких признаков агрессии не проявляла, она методично пережевывала что-то во рту, и колокольчик на шее при этом мелодично позвякивал. Проглотив жвачку, она вдруг вытянула шею и протяжно, громко замычала, да так, что Хейваджима на несколько мгновений оглох. Неуклюже согнав корову с крыльца, и сам с него спустившись, Шизуо внимательно огляделся. Справа от него шла оградка, за которой была парочка низеньких строений. Какие-то разноцветные комочки шныряли туда-сюда, и Шизуо с удивлением узнал куриц. Рядом с некоторыми пищали комочки поменьше – цыплята. Прямо перед Хейваджимой стоял сарай, дальше – маленький домик с распахнутой настежь дверью. Шизуо углядел там железную печку, какие-то лавки, тазики и висящие на стенах связки то ли веника, то ли растений. Слева шла ограда повыше, за ней виднелся красивый ухоженный домик с пышной сиренью во дворе, прямо около забора, отделяющих два двора. Корова, тем временем, жевала эту самую сирень, обрывая листочки так, что все дерево опасно качалось. Далее за домом виднелся горизонт, на котором величаво высились синие горы. Несмотря на лето, на них до сих пор были снежные шапки. К ним примыкали огромные изумрудные холмы, окружающие все остальное пространство с трех сторон. Было очевидно, что это была долина. Еще раз оглядевшись, Хейваджима потер гудящую голову. - Какого хрена? Логичный вопрос, заданный вслух, остался без ответа. Солнце стояло в зените, жара была нетерпимая, и Шизуо почувствовал, как по спине стекает струйка пота. Воздух дрожал, легкий ветерок слабо пытался разогнать полуденную жару. Громкий оклик согнал с Хейваджимы ступор. Из домика по соседству выскочила полная женщина, что-то сердито приговаривая, шлепнула корову по морде куском ткани, и тут заметила Хейваджиму. На мгновение застыв, она ласково улыбнулась и что-то сказала. Непривычные высокие звуки ее голоса превращали речь в сплошной поток звуков. Она была одета в чистое, но выцветшее ситцевое платье в мелкий цветочек, на необъятных бедрах туго сидел голубенький фартук, на ногах – тканые тапочки. Невысокая, но очень опрятная, волосы на голове был собраны в аккуратный черный пучок с маленькой коричневой заколкой. На вид ей было лет тридцать-сорок. На полном лице скул почти не было, маленькие щелочки-глаза приветливо блестели в лучах благодатного солнца, а когда она улыбалась, на щеках появлялись забавные ямочки, придавая лицу какую-то детскую непосредственность. - Эээ… - Протянул Шизуо, прерывая поток незнакомой речи, - Вы не говорите по-японски? Женщина замолчала, а потом всплеснула руками и покачала головой. Затем исчезла, и вошла к Шизуо во двор через дверь в воротах. Она выгнала корову, взяла Хейваджиму за руку и они вдвоем вошли в дом. Там она привела его к забавной конструкции. Небольшая чаша была прибита к деревянной стойке, на дне которой торчала тонкая железная палочка. Женщина надавила на нее, и из появившегося отверстия полилась прохладная вода. Пока Хейваджима умывался, она вскипятила чайник, нарезала хлеб, на сковороде у нее что-то шипело, и вскоре по дому поплыл аппетитный запах горячей еды. Желудок Хейваджимы издал вопль умирающего кита. Промокнув полотенцем лицо, парень скинул жилет и бабочку-галстук и сел за стол. Женщина поставила перед ним кружку с дымящимся чаем, яичницу, намазанный сметаной хлеб и села напротив. Она с умилением наблюдала, как изголодавшийся Хейваджима уминал свой обед. Насытившись, Шизуо благодарно кивнул женщине. Она снова улыбнулась, закивала, и, показав на себя, медленно произнесла: - Люба. - Льу-уба…сан? – как обращаться к этой женщине без уважительного суффикса? Однако соседка покачала головой и снова повторила: - Люба. - Льу-уба, - старательно выговорил Хейваджима и потом тыкнул в себя пальцем. - Шизуо. Женщина снова кивнула, собрала посуду, а потом оглядела Хейваджиму, забавно втягивая носом воздух. Люба поманила парня к себе. Они снова вышли во двор. Взяв большое железное ведро, она наполнила его водой из колодца, вошла в одно из строений, опрокинула ведро в широкий железный чан. Отдав ведро Хейваджиме, она указала на колодец, затем на чан, снова на колодец и снова на чан. Поняв, что от него хотят, Шизуо натаскал воды, заполнив емкость почти до краев. Люба, тем временем, разожгла огонь под ней, что-то приговаривая. Хейваджима понял, что это баня. Конечно, она сильно отличалась от городских бань, в которые парень раньше изредка заглядывал, но эта ему нравилась: она была чистая, новая, пахла свежим деревом. Они вышли во двор, Люба заперла дверь бани и вдруг, жестами показав, что скоро вернется, исчезла у себя дома. Хейваджима внимательно оглядел дом, в котором проснулся. Он по-прежнему понятия не имел, куда подевался родной Икебукуро, но было совершенно ясно, что он даже не в Японии. Он пытался вспомнить, что было вчера, но память отмалчивалась, являя только размытые лица Тома и долбанного кровососа. Внезапно осознание того, что он не увидит тут эту блоху, ввергло его в почти безмятежное состояние. Больше никто не будет капать ему на мозги. Домик внешне был скромный: простая ореховая покраска, темно-желтые ставни, черная черепица крыши. Обойдя его, Шизуо обнаружил садик, выходящий на улицу, запущенный, почти дикий. Под сенью невысоких тополей и акаций копошились цыплята с мамой. Широкая улица без намека на асфальт тянулась длинной лентой вдоль похожих домов с воротами. Отовсюду слабо слышалась возня: где-то повизгивал поросенок, кудахтали куры, голосили петухи, ворчали собаки. Внезапный легкий порыв ветра зашелестел листьями. Никогда до этого не бывавший в деревне Хейваджима оказался очарованным. Чистый воздух, в котором чувствовалось дыхание трав, дикие цветы под ногами, безмятежно голубое небо, нефритовая листва, изумрудные холмы и величественные горы, чуть золотые от солнечных лучей. Все это выглядело ожившей иллюстрацией талантливого пейзажиста, и на Шизуо вдруг накатило умиротворение. Суетные мысли остались вместе с шумным городом, здесь жизнь текла в неспешном русле, наслаждаясь каждой минутой. Раздался легкий стук – Люба вернулась с каким-то свертком в руках. Она загнала парня в натопленную баню, вручила мочалку с ароматным мылом, дала полотенце, откопанное в недрах потертого шкафа, вручила чистую одежду и удалилась, предоставив гостю спокойно вымыться. *** После купания Хейваджима почувствовал прилив бодрости. Он сидел на крыльце и курил. Едкий дым от сигарет отгонял мошек на почтительное расстояние, и ничто не мешало Шизуо основательно подумать. С одной стороны, его напрягало отсутствие привычного для взгляда городского пейзажа, элементарных удобств, да и то, что его привезли в бессознательном состоянии в неизвестную деревню, раздражало до зубовного скрежета. Память все еще отказывалась сотрудничать с Хейваджимой, и вместо воспоминаний прошлого вечера являя смутные лица и темноту. Мобильный оказался бесполезным куском пластмассы, поскольку сеть здесь не ловила, да и зарядника, само собой, не было. С другой стороны, непривычная тишина убаюкивала, не было извечной суеты, и много времени для собственных мыслей. Шизуо оказался в ловушке из двух чувств: раздражения и умиротворенности. После часовых размышлений, так ни к чему не придя, Хейваджима устало потянулся и забросил мысли подальше. Он не в подвале, не связан, и его не пытаются убить, все это может быть чем угодно: от простого розыгрыша до стратегического спасения его задницы. Поэтому Хейваджима остался просто ждать. Рано или поздно все это должно закончиться. Заголосили куры. Недоумевая, Шизуо поднялся и, открыв оградку, подошел к курятнику. Вступив в прохладное, пахнущее пометом куриц помещение, он заметил на полу аккуратные гнезда, в котором белели яйца. Он наклонился, чтобы взять их, как услышал за спиной недовольное квохтанье. Не разгибаясь, Шизуо сквозь раздвинутые ноги увидел на пороге большого черного петуха с ярко-красным гребешком и с угрожающими на вид шпорами. Он гортанно залопотал, явно воспринимая Хейваджиму за соперника в своем курином царстве. Распушив жесткие перья и издав боевой клич, петух бросился на Шизуо, не переставая что-то сердито лопотать, словно матерясь на своем птичьем языке. В общем, сегодня Шизуо яиц не получил. Он вышел из курятника расцарапанный, весь в перьях и злой. Чем он петуху не угодил, он не знал, но боялся его покалечить. Погрозив ему супом, Шизуо сел обратно на крыльцо и начал вытаскивать пух из волос. Следом за ним раздалось победное кукареканье. Немного посидев, Шизуо вышел за ворота на улицу. Не было видно ни души. Дом его стоял почти на самой окраине, впереди виднелась широкая улица. Шизуо, засунув руки в карманы штанов, которые дала ему соседка Люба, неспешно направился вперед. Дома стояли почти вплотную друг с другом, словно жались оградками к соседям, в каждом садике цвела буйная зелень. Иногда ощущался тонкий запах сирени или черемухи, примешивающийся к запаху трав и древесины. Почти у каждого дома стояли скамейки, и под ними валялись разомлевшие от жары собаки. Тяжело свесив розовые языки, они даже не поворачивали голову к Шизуо. Иногда встречались детишки, играющие кто в куклы, а кто в машинки, они заинтересованно провожали сутулую фигуру парня. Дойдя до конца деревеньки, Хейваджима оглядел болотную степь со слабым признаком дороги. Не было видно даже соседских поселений, эта деревня казалась оторванной от всего мира. В тени деревьев отдыхали коровы, работая челюстями, чуть поодаль лежали остриженные овцы. Шизуо оглянулся на деревеньку. У нее была всего одна главная улица, но очень длинная и широкая. За домами виднелись поля, на некоторых стояли люди, очевидно, ухаживали за огородом. Парень снова повернулся к степи. Синеву неба пересекали острые галочки ласточек, где-то пела тонкими нотами невидимая птица. Нефритовая зелень колыхалась под руками игривого ветра. Он качал закрытые от жаркого солнца бутоны диких цветов, трепал одежду, волосы Шизуо. Полюбовавшись природой, Хейваджима направился обратно. В доме его ждала Люба с накрытым столом. Поужинав мясным супом с картофелем и умяв пирожки, приготовленные заботливой соседкой, Хейваджима помог вымыть посуду. Он понимал, что Люба приглядывает за домом, пока настоящего хозяина нет, но как выведать у нее имя хозяина? Попробовав пару раз, но, так и не придя ни к чему, Шизуо бросил это дело. Соседка ушла, захватив форму бармена, объяснив, что хочет его постирать. Время уже показывало седьмой час, вечер плавно опускался на землю. Немного посидев, Хейваджима принялся изучать все вещи в доме. Стенка в самой большой комнате, - гостиной, как назвал ее сам для себя Шизуо, - была полна книг на неизвестном языке. Однако, к большой радости парня, нашлись книги и на японском. В одной из секций, за закрытыми створками, на четырех стеклянных полках высились сервизы из хрусталя. Телевизор включился, но там было всего две программы и то на чужом языке. В спальне в шкафу валялась кое-какая одежда, в комоде – старые вырезки из газет, журналов на японском, английском и других языках. Все вокруг покрывал тончайший слой пыли, в тот же час взметавшийся вверх, стоило Шизуо тронуть что-либо. В голову закралась мысль хоть немного убраться. Выйдя с найденной книжкой на родном языке на крыльцо, Шизуо углубился в чтение. Книга была старая, написанная чуть ли не в прошедшем веке. Однако он поминутно отвлекался то на гудящую пчелу с брюшком, полным меда, то на яркую бабочку, то на прыткого кузнечика. С наступлением вечера оживилась и жизнь в деревеньке. Коровы, насытившиеся за день, лениво возвращались с пастбищ домой. Придя к своим воротам, они звучно мычали, и хозяйки, хозяева впускали их за ограду. Раздавались звоны ведер, мычание телят, иногда – ругань. Как только жара спала - деревня оживилась. На улице появились люди, они гуляли, разговаривали друг с другом, дети громко визжали, плакали, играли. Хейваджима впитывал в себя незнакомый мир, стараясь понять ритм его существования, иногда думал, смог бы он вжиться в этот непонятный пока мирок? Трубное мычание огласило двор Шизуо, калитка внезапно отворилась от сильного толчка, и во двор гордо промаршировала та самая корова, встретившаяся Хейваджиме еще днем, около его двери. Он попытался ее выгнать, но упрямое животное трясло головой, убегало и вообще, вело себя отвратительно. Шизуо уже всерьез подумывал о том, чтобы поднять ее и вынести на улицу, как вошла Люба с ведром в руках. Она покачала головой, достала откуда-то крепкую веревку, привязала один конец к рогам, другой – к столбу, поставила низенькую скамеечку перед тяжелым выменем коровы и начала ее доить. Хейваджима с интересом наблюдал, как Люба ловко орудует руками, как она быстро нацедила почти полное ведро молока. Выпроводив корову восвояси, она скрылась дома, а позже принесла Шизуо кипяченого молока в банке с вкусными оладьями. … Уже темнело. Закат был настолько красивым, что Хейваджима не отказал себе в удовольствии полюбоваться им, несмотря на злых комаров. Над головой потухало небо почти канареечного цвета; на западе, где садилось солнце, сгустились краски густого яичного оттенка. Нефритовые поля днем к вечеру приобрели шафрановый цвет, а синие горы терялись в кремовом отблеске с янтарными шапками. В городе ничего этого нет. Там все терялось в густом оранжевом смоге вперемешку с многоэтажными домами. Хейваджима почувствовал, как растекается в улыбке, непривычной жестким губам.