Любить Джона Леннона

Я медленно подхожу к дивану, обхожу кофейный столик и присаживаюсь на софу. Мимолетное движение, поворачиваю голову влево, и взгляд падает на настенные часы. Два часа ночи. Глубоко вздыхаю и облокачиваюсь на спинку, растворяясь в мягкости подушек. Бессонница мучает меня уже год, и Линда слишком обеспокоена моим состоянием, вбив в свою головку, что это все влияние моей работы. Разве ей объяснишь, что дело совсем в другом? Даже если я ей все расскажу, то она не сможет понять меня. На её месте я бы тоже не смог этого сделать. Мне тяжело держать все в себе. Каждый день — кошмар, проникающий вечерами в мои сны. Я не могу уснуть… Не помню, когда в последний раз нормально высыпался. Мне каждый день снится этот ублюдок, псих, что убил Джона. Постоянно вижу во снах ночной Гамбург, знакомые улочки и переулки, тот заброшенный кинотеатр, Париж, группа, наша последняя встреча и то обещание, что я дал тебе. Запускаю дрожащие руки в отросшие чёрные волосы и сжимаю их в кулак. Глаза на мокром месте. Мгновение, и я чувствую, как по щеке скатывается слеза, оставляя за собой солёную дорожку. — Зачем, зачем ты так со мной, Джон? —шепчу себе под нос и быстро замолкаю, судорожно хватая ртом воздух. Через некоторое время успокоение приходит волнами, но я все равно ощущаю дрожь в своих руках и коленях. Пройдёт, со временем пройдёт. „Пройдёт? Макка, раны заживают, но вместо них появляются шрамы. Они остаются на всю жизнь“, — твоя фраза, Джон, проносится у меня в голове. Вместе с ней я слышу твой смех, будто опять вернулись времена The Quarrymen, когда ты сидел у меня дома, облокотившись на мою спину, держа в руках бутылку, пьяный в хлам, и философствовал на разные темы. Мне нравился этот запах дешёвого виски и то, как твои пальцы пахли никотином. Джон, ты действительно нанёс мне пару глубоких ран, которые стали шрамами, но они стали проходить, как только мы возобновили общение. А наши тайные встречи лечили мою гниющую душу, которая начинала ужасно смердеть. *** Я вспомнил, как Джон в первый раз пришёл ко мне в тысяча девятьсот семьдесят четвёртом году. Это была поздняя осень, голые ветви деревьев угнетали своим видом, холодный ветер кружил опавшую, сухую листву по безжизненному городу. Тогда я сбежал от всех проблем, что навалились на мои плечи. Мне хотелось побыть в одиночестве. Моё окружение меня стало раздражать, и я решил просто отдохнуть. В голове крутилось только одно: „Хочу уехать. Уехать подальше отсюда“. Немного поразмыслив, я решил уехать в Нью-Йорк. Была глубокая ночь, а за окном грустила осень, и шёл дождь, отбивая дробь по стеклу. Я присел на подоконник и смотрел на мрачный ночной пейзаж. От этого занятия меня отвлёк стук в дверь. Я вздрогнул, и по спине прошёлся ряд мурашек, так как для меня это было совсем неожиданно. Поднявшись, я не спеша дошёл до раздражителя, снял цепочку и резко распахнул дверь, готовясь выразить своё недовольство, но увидел его, промокшего с головы до ног. Я не знал зачем он пришёл, но был безумно этому рад. Мне не получилось тогда сдержать свои эмоции. Глаза слезились, а губы, дрогнув, исказились в печальной улыбке. Леннон приподнял брови, усмехнулся и подошёл ко мне вплотную. Прости, но не в моих силах было сдерживать тот порыв чувств, который рвался наружу. Я поддался вперёд и обнял его, расположив руки на спине, пальцами сжимая мокрую ткань куртки. Резким движением он притянул меня к себе, обхватив за талию и уткнулся носом в шею. Ощутив тёплое дыхание на своей коже, лёгкое касание губ, я прикрыл глаза и зарылся лицом в его мокрые волосы, вдыхая их терпкий запах. Я почувствовал, как Джон отстранился от меня, но к счастью, не надолго. Он обхватил дрожащими руками моё лицо, притягивая к себе за поцелуем. Странно, но от него тогда пахло только никотином. Я думал, что Джон был пьян, и поэтому пришёл сюда. Поцелуй был медленным, нежным, но в тоже время властным — в стиле Джона Леннона. Не говоря ни слова, он затащил меня в номер и прикрыл за собой дверь. Я до сих пор держу обещание, которые мы дали друг другу в ту ночь, лёжа в гостиничной кровати, слушая песнь дождя: — Как ты меня нашёл? — И правда, как он меня нашёл? После того, что случилось, это только дошло до моего затуманенного рассудка. — Я звонил Линде, — коротко ответил Джон. — Она сказала, что ты уехал в Нью-Йорк. Я спросил, не знает ли она, в какой гостинице ты остановился, — он сделал паузу и продолжил: — А она ответила, что нет. И я стал обзванивать все отели и спрашивать: „Не у вас ли случаем остановился засранец МакКартни?“ - Ох, он опять зашевелил бровями, приподнимая их вверх. — Леннон, заткнись, — на выдохе проговорил я. Нет, конечно, моя душенька ликовала, что Джон сейчас рядом со мной, но я забыл про то, что мой „друг“ совершенно невыносим. Он повернулся на спину, и я пристроился рядом с ним. — Никто не должен знать о нас. Обещай мне, Макка. Иначе всему придёт конец. Понимаешь? — тихо произнёс Леннон, прижимая меня к себе. Я вздрогнул от того, что он назвал меня „Макка“. Таким родным, приятным голосом, без нотки ненависти или раздражения. — Понимаю. Обещаю, Джон, никто не узнает. Ничего не узнает, — проговорил я, уткнувшись в плечо Леннона. — Помнишь, как перед Гамбургом мы дали клятву? — вопрошал мой "друг", тем временем как его рука скользила по моей спине. — Всегда быть рядом. — Вспомнив это, я тихо усмехнулся. — Правильно, Макка. Я думал, что ты забыл. — Как я мог забыть? Господи, — простонал я. — Леннон, ты невыносим. За столько лет даже не изменился. Как был мудаком, так и остался. — Через секунд пять я решил сказать ему то, что следовало бы в этой ситуации: — Джон, ведь я люблю тебя и всегда буду любить. — Ты видел себя, когда ты нажираешься? По-моему, даже я бы ничего не запомнил. — Он усмехнулся. — Прости, что не сдержал свое слово. — Я слышал, как дрогнул его голос. — Но ведь теперь ты не собираешься меня оставлять? — Невесомо целую Джона в плечо. — Макка, у тебя что, все извилины в мозгу от пьянства вымерли? Конечно нет. — И в полупустом номере раздался наш смех, который быстро заглушил музыку дождя. *** Сейчас эти два шрама исчезли, но на их месте появилась огромная, зияющая дыра, которая причиняет мне боль каждый день, разрывая на части моё сердце. Эта рана, к сожалению, затрагивает не только мой жизненно необходимый орган, но и разрастается по всей душе черным пятном. Я закрываю и быстро открываю глаза, чтобы на время прогнать угнетающие мысли. Смотрю на кофейный столик, стоящий передо мной. Беру с него бутылку виски, кручу её в руках. Откупорив, наполняю стакан до половины и беру его в руки. Подношу к губам, делаю пару глотков и чувствую, как по горлу растекается обжигающая жидкость. Она проскользнула по пищеводу и растеклась в желудке. После этого я чувствую себя немного легче. «Виски — это напиток Богов, Макка. Я научу тебя его пить, и за это ты мне скажешь: „Спасибо, Джон“. Обещаю, это пойло станет твоим любимым.» И правда, ты как всегда был прав, Джон. Он стал моим любимым алкогольным напитком. Без него я не смог бы справится с демонами прошлого. Хотя кого я обманываю. Один демон засел в глубине моего сознания, моей души, что даже виски не может на время опьянить его. „Почему?“ — проносится у меня в голове, но ответ, к сожалению, мне не известен. Ведь это самое любимое его „пойло“. Почему оно не может усыпить нарушителя моего покоя? Хотя бы на время… на время. Осторожно ставлю стакан на стол, откидываюсь на спинку дивана, прикрываю глаза и начинаю вспоминать. *** Помню, как познакомился с Джоном. The Quarrymen устроили мне спонтанное прослушивание, и я почему-то был уверен, что пройду его. В помещении стоял резкий запах перегара — все были навеселе. В первую очередь я решил представиться и громко произнёс, надеясь, что компания меня услышит: — Привет, я Пол. — Развернувшись, парни обратили все своё внимание на меня. Из-за этого, мне стало немного неловко. Кто-то навалился на моё плечо, и я почувствовал тёплое дыхание на своей щеке. Запах перегара был ощутим ещё сильнее, так как его обладатель, наверно, выпил больше всех. В моей голове пронеслось: „Господи, как можно столько пить?“. Но эта мысль быстро рассеялась, и её место заняла другая: „Чёрт, это ещё кто такой?“. Он как будто прочитал мои мысли и на удивление твёрдо произнёс: — Я Джон. Джон Леннон. — Со всех сторон послышался смех. Я тоже не смог сдержать улыбку из-за всей абсурдности этой ситуации. Почувствовав, как моё плечо освободилось от тяжести, я с облегчением вздохнул. Леннон пошёл в сторону своей компании, развалистой походкой и сев на ступеньку, проговорил: — Тебе сколько лет? Ты хотя бы гитару держать можешь, малыш Пол? — Съязвил мой новый знакомый. Мне тогда подумалось: «Ну раз он спросил, могу ли я держать гитару, то может ему показать, на что способен „малыш“ МакКартни?» Я взял гитару по-своему, в левую руку, и начал играть песню „Twenty Flight Rock“. Мне тогда показалось, что Джон был немного удивлён. Наверно, он не ожидал, что я умею петь и не плохо играть. К концу моего выступления Леннон подскочил на ноги, чуть не упал, но все же устоял и быстро проговорил: — Да малыш Пол, как я вижу, на что-то способен, но я подумаю. Обещать ничего не могу. Играешь ты хорошо, но хватит ли тебе терпения пай-мальчик? — Все начали хихикать, а я не мог сдержать разочарования. Он увидев мою реакцию, подошёл ко мне и, ободряюще приобнял за плечи. Я робко улыбнулся, и посмотрел на него. Наверно, это был самый знаминательный момент в моей жизни, но и самый переломный, отчаянный, и это был первый шаг в пустоту. *** Ощущаю, как нежные, чужие руки трясут меня, мягко сжав плечи. Медленно открываю глаза, привыкая к утреннему свету. Вижу перед собой улыбающуюся Линду, которая шепчет: „Пол, уже утро. Ты уснул прямо на диване! С тобой все в порядке?“. Я пытаюсь ей улыбнуться, но ничего не выходит. Несколько секунд я молчу, а она продолжает смотреть на меня. Мне хочется сказать: „Нет, я не в порядке. Я далеко не в порядке.“, но вместо этого я мямлю: — Все хорошо. Со мной все в порядке. Просто устал, немного. — Она улыбнулась мне и пошла по коридору в сторону кухни. Я ещё несколько минут сижу на диване, раздумывая, вставать или ещё немного полежать на мягких подушках. Но все же решился подняться и последовать за женой. В животе слышно громкое урчание, острая боль и чувство тошноты заставляет побороть мою лень. Необходимо было что-то поесть, не важно что, лишь бы утихомирить вой умирающего кита. Последний год еда для меня потеряла вкус. Просто питался чтобы не сдохнуть от голода. Опускаю ноги с дивана, чувствую под стопами холодный пол, поднимаюсь, кладу руку на кофейный столик, чтобы удержать равновесие, и иду на кухню. Завтрак проходит в полном молчании. Жена постоянно смотрит на меня, наверно, ждёт, что я заговорю с ней, но на поддержание дрянных разговоров у меня нет настроения. Прости, моя дорогая жёнушка, но мне слишком паршиво. Я понимаю, что ты волнуешься за меня, и я ценю это, правда. Ты хочешь, чтобы я тебе сказал, что со мной происходит? Поверь, лучше тебе не знать. Делаю тяжёлый вздох и тихо смеюсь. Линда, не отрываясь от поглощения еды, встревоженно подняла на меня взгляд: — Пол, с тобой точно все в порядке? — Слышу, как дрогнул её голос. — Да, все хорошо. — Фальшиво улыбаюсь ей, и спрашиваю: — Можешь ответить мне на один вопрос? — Она даёт согласие кивком. — Каково любить Джона Леннона? — Вилка выпадает у неё из рук и с грохотом бьётся о тарелку, оглушая своим звоном помещение. — Я не знаю… — выдавливает из себя Линда. „А я знаю…“ — проносится у меня в голове. Я встаю со стула, так и не доев свой салат, ибо кусок не лезет в горло, и не спеша направляюсь в спальню. Мне нужно проветриться. Чувство острой боли убивает меня. Пока я поднимаюсь по лестнице, моё самочувствие ухудшается. Чувство тошноты так и не проходит. Еда просится выйти наружу, опустошить мой желудок, но я пытаюсь сдерживать этот порыв, хоть и с большим трудом. Еле как дохожу до комнаты, открываю дверь и захожу внутрь. Огромное двустворчатое окно распахнуто настежь, а в помещении гуляет свежий зимний воздух. Вдыхаю его полной грудью, закрываю глаза и медленно выдыхаю. Решаю привести себя в порядок прежде, чем выйти на улицу, и направляюсь в сторону ванны. Подойдя к уборной, я уже собирался открыть дверь, но заметил календарь, который мирно покачивался на вбитом гвозде. Ощущаю, как по моим щекам начинают скатываться грёбанные слёзы. Я вижу сегодняшнее число и судорожно сглатываю комок, который образовался в пересохшем горле. Мои ноги подкашиваются, и мне приходится упираться рукой о дверной косяк, чтобы удержать равновесие. Теперь до меня доходит, почему мне сегодня так хреново. Ещё раз всматриваюсь на страничку календаря и замираю. Это не галлюцинация… Провожу подушечками пальцев по цифре, которая напечатана на глянцевом листе чёрными чернилами. Губы искажает звериный оскал, и я срываюсь с места, подхожу к прикроватной тумбе и хватаю ручку. Подойдя к численнику, размашисто черкаю по той дрянной ячейке, где значится это число. Я всем свои существом ненавижу эту дату, которая отобрала у меня все, сделала овощем, обрекая не на жизнь, а на существование — это восьмое декабря, день, когда весь мир вокруг меня превратился в пепел.