***
Уже вечером, когда солнце медленно стало опускаться к линии горизонта, а затем и за неё, я смог дышать, когда смотрел на Таку. Он, конечно, всё ещё паршиво выглядел, но теперь не так мучился, как утром. Поэтому я уже мог без зазрения совести отойти по каким-нибудь делам ненадолго и не бояться за него. Но, всё же, мне было предпочтительней быть рядом и хоть в полуха слышать, как он тяжело вздыхает и шмыгает непонятно почему заложенным носом… Я сидел у дверей, свесив ноги на улицу, перебирал их пальцами мягкую и прохладную траву, дочитывал книгу. И вокруг, наконец, такая идиллия, которой я так долго искал и за которой даже рванул вместе с Мацумото в это до сих пор не заглохшее место. Такая идиллия, что я готов простить Такашиму, который буквально исчез на той стороне цивилизации, и что я волей-неволей проникаюсь романтическим настроением по отношению ко всему… А рядом со мной находится мой антипод, Таканори, который лежит на спине, раскинув руки и ноги в стороны. Он не спит, но просто лежит, периодически то открывая, то снова закрывая свои блестящие, как в лихорадке, глаза. Его лицо до сих пор хранит утреннюю бледность, горло у него, наверное, до сих пор саднит, когда он сглатывает… И он, в отличие от меня, уже больше не рад тому, что мы с ним здесь, в деревне. И он явно не рад тому, что я его обхаживаю и всячески пытаюсь угодить даже тогда, когда это больше вовсе не нужно. Если подумать, то и сегодня целый день мы с ним толком не говорили… Мацумото не жаловался мне ни на что, не просил ничего, только отвечал междометиями на мои вопросы, в то время как я просто заваливал его этими самыми вопросами… На его месте я бы уже сошёл с ума от свалившейся на меня сердобольности, но у Таки, видимо, иммунитет или просто ему было так всё равно на то, что его окружает, и на то, что он слышит, что просто не реагировал… Он лишь невыразительно смотрел на меня своими серьёзно-задумчивыми, блестящими глазами, накрывался пустым пододеяльником, давил пальцами на виски, перебирал свои волосы и пытался абстрагироваться. Всего лишь. Я же пытался развести Мацумото на диалог, на который он никак не шёл, притворяясь спящим или глухим. Что тут сказать… У нас всё, как обычно, стабильно — и от этого прекрасно.***
Така лежит на спине рядом со мной. Головой в сторону раскрытых дверей. Приобретшее краски лицо выражает граничащую со сном безмятежность после «бури». Рукой он гладит моё бедро. Отмечу, что зависимость моих приставаний от его обратно пропорциональна: чем меньше я шевелю его, тем больше он шевелит меня. Поэтому его не в меру загребущие руки уже некоторое время домогаются до теряющего терпение меня. Он гладит по бедру, дальше сдвигает руку ближе ко внутренней его стороне, прихватывает пальцами ткань бридж, отпускает и начинает по-новой. При этом его рука опирается на мою ногу. Я чувствую, как по кругу он то гладит, то ненавязчиво сминает штанину, то как давит пальцами… И от ощущения этого мне начинает хотеться, поэтому большую часть того, что должно было быть прочитано в романе, я не помню. И вообще, если уж на то пошло, то читать, когда тебя наглаживают таким образом, невозможно. Просто нереально. Особенно когда ты бодр, готов к любым физическим нагрузкам и когда точно знаешь, что Таканори просто так в полевых условиях не погладит… Я, честно, старался держать себя в руках: по-новой перечитывал целые предложения, смысл которых для меня терялся, когда пальцы Мацумото давили, пытался как-то понять их для себя, прокручивая в очередной раз в мыслях; старался не обращать внимания на руку, которая подгребала бриджи почти у паха… Но тут уж как по закону системы: стоит только посигналить, побуждая к действиям, — и все мысли к чертям отключаются. Конкретно в моём случае не осталось ничего, кроме слов «хочу», «секс» и «быстрее». А тем временем Така продолжал гладить. Так, мне кажется, чувственно и медленно, что просто кошмар. В глазах мутилось, иероглифы расплывались по странице. Я уже начал, кажется, елозить задницей по полу… А он всё гладил и гладил, наглаживал и наглаживал, всё сильнее и сильнее, чёрт его возьми!.. Потом по уже вставшей колом ширинке повёл двумя немного расставленными в стороны пальцами вверх, до пуговицы, — я чуть не заматерился, — когда повёл вниз, я ощутил, что почти кончаю. Боль завязалась внизу живота. Я уронил голову на руку с тихим, недовольным выдохом; книга пошла к чёрту, какой бы интересной она ни была… и пальцы Таканори пропали. После черноты в глазах, когда повернул в сторону голову, я увидел, как он отворачивается на бок, ко мне спиной, и поджимает колени к груди, зажимая между ногами и животом свою руку. Полоска бледной спины, торчащая из-под задравшейся футболки, заманчиво выделялась между скатавшимся краем этой самой футболки и поясом штанов. И вообще вся целиком поза переболевшего Таканори так заманивала, так подкупала и заводила… Но ещё больше заводила его зажатая рука… Она одна, кажется, — разумеется, не без самого Мацумото, — заводила. В этот момент мне как-то удивительно ярко представлялись те ощущения, которые она могла доставить… От одной этой мысли у меня загорелось лицо, а «непроизвольное движение в штанах» совсем сбило с толку. Самого меня начало развозить; я совсем закрыл книгу, положил её на пол и снова оглянулся на Таканори, кусая губы. Ками, и если он сейчас просто шутит, то я готов иметь ещё кого-то, кроме него… Ни про какую верность и речи с таким обращением идти не может. Мацумото рвано выдохнул с тихим стоном, сгибая спину совсем колесом. На незагоревшей шее ходила жилка; волосы стали липнуть к коже… Я пересел ближе к нему, ощущая, как всё моё тело перетряхивает… У Таканори был приоткрыт рот, щёки уже тоже горели, как и у меня, и глаза были открыты. Он смотрел то перед собой, то скашивал взгляд на меня и, видимо, почти ублажал себя рукой, хмурясь от особенно приятных ощущений. Я протолкнул свою руку к его. Сжатые в кулак до этого, его пальцы разжались, когда натолкнулись на мои, — Мацумото дёрнулся, отводя колени от груди. Второй своей рукой я зарылся в его волосы на затылке и прислонился губами к шее, склоняясь над ним и вдыхая носом. Таканори стал подставляться; он почти перестал дышать, бегая глазами по потолку и стенам, и свободной рукой убирал мои волосы со лба, с висков, заворачивал их мне на макушку… И я не совру, если скажу, что мне всегда нравилось чувствовать его руку у головы. Это постоянно было так приятно и ни с чем несравнимо: кожу у корней постоянно покалывало от того, как было хорошо; глаза всегда сами собой закатывались, вниз по ногам до пяток прошибало как будто испугом… Как сейчас.***
У него очень нежная кожа на шее с родинкой под нижней челюстью, кадык постоянно ходит из-за того, что он напрягает горло и часто сглатывает вяжущуюся слюну. И у него шикарные плечи с врезающимися в них костями ключиц, бледная грудь с россыпью родинок на ней, тонкая талия, плоский живот, под кожей на котором ходят мышцы, шикарные бёдра, подтянутая задница и стройные ноги, которыми он прижимает меня к себе теснее и которые я просто обожаю раздвигать, держась за его колени… Он восхитителен во время секса: он издаёт тихие, грудные стоны, выдыхая мне их в изгиб шеи или в волосы на висках; он обвивает руками мою шею или гладит мои руки, плечи, загребает в кулак волосы на затылке, дотрагивается до лица, аккуратно стирая испарину с него; и он всегда старается смотреть прямо в лицо, не закрывая глаз и не отворачиваясь; своими ногами он как бы говорит, что он здесь и что я не имею права отвлекаться на что-то, кроме его тела, которым он, хоть и лёжа на полу, льнёт ко мне и которое я клянусь беречь пуще своей собственной задницы… Ему, должно быть, очень неудобно: я толкаюсь в него, буквально вбивая в стену крестцовыми позвонками на шее, и при этом налегаю на него, сгибая в спине. Одновременно с этим я также молюсь, чтобы вместо целого дома не осталась только несущая стена… Это было бы очень странно и неловко, если бы это случилось, и мы, правда, порушили бы дом. Да уж… Нетросексуальный внук приехал к своему дедушке в гости и во время жаркого полового акта разнёс в щепу его жилище!.. Это уже звучит достаточно странно и неловко… И о чём я только думаю?.. Така больно сжимает мне плечи пальцами, наверное, до синевы, а то и вовсе до крови; кусает губы, наклоняя к своему лицу мою голову прикосновением к шее, из-за которого на одно плечо начинает давить сильнее и делает совсем невыносимо больно. Я как-то мечусь над ним, колени разъезжаются в стороны. Чёрт возьми, мне так бьёт в голову, что я даже, кажется, начинаю путаться в бриджах!.. А прекращать такое, вот уж… Лучше развалить дом, но закончить. Плевать, пусть хоть всей деревней спалят мой голый зад… Я склоняюсь над Таканори, задней мыслью удивляясь тому, как умею гнуть спину, а Така ждёт, пока из-за толчков мы столкнёмся носами и тёплыми выдохами, запертыми между нами, и старается обойтись как-нибудь совсем без стонов, потому что нас запросто могут услышать… Хотя, наверное, и без того уже услышали и знают, чем мы тут заняты. Ками, мне так странно, что я даже сбиваюсь… А Таканори снизу дышит через раз, наблюдая за моим лицом. Наверное, я выгляжу очень глупо. Просто тут невозможно сосредоточиться: то ноги разъедутся, то спину защемит, то Така снизу зажмётся — и я ни туда, ни сюда, как буриданов осёл. Но как же это!.. — Твою мать!.. — Таканори придавлено хрипит, задыхаясь, легко толкает в грудь раскрытой ладонью; я над ним замираю, осознав, что сделал больно. — Не хватало с синей жопой домой ещё… Подожди, мне, правда, больно. — Извини, я не хотел… Прости, — наступить костями Таке на булки… Я просто не мог предвидеть такого, чтобы не прижать ему зад между полом и коленом… Не секс, а цирк. Мацумото на локтях немного отодвигается от стены, тихо хныкает, и так как мы сейчас почти один человек, я пячусь вместе с ним назад тоже. Держу его, чтобы ещё чем-то не грохнуть и ещё что-то не придавить, и прошу прощения. И моё добро, что я не сильно…***
Всё получается как-то быстро и не до конца, с частыми перерывами и как-то через чур громко… Может быть, мне просто так кажется, но факт остаётся фактом — мы очень шумим. Правда, Таканори не даёт мне этого осознать в полной мере: он вместе со мной кусает мои губы, немного оттягивая их и отпуская… и смотрит в лицо. Я стараюсь смотреть в ответ, но не выходит, опять же, из-за того, что я слишком много о чём думаю. Я постоянно отвлекаюсь, сбиваюсь, торможу… Все мышцы ниже пояса сводит, руки затекают из-за постоянного напряжения… Самое натуральное самоубийство, однако оно такое приятное… Я на время останавливаюсь, склоняясь вперёд; Таканори давится слюной и кашляет в сторону; слышно, наверное, даже на улице, как мы оба дышим. Меня целуют в лоб. Ну, как целуют… Из-за снова разъехавшихся колен я наваливаюсь на Таку, прессуя его теперь между собой и полом; моя голова оказывается возле его — он достаёт до меня губами, потом по переносице спускается на щёку и дальше к губам, когда я начинаю шевелиться… Поцелуй получается такой же, как, в принципе, и секс, — смазанный, с придыханиями и как будто украденный. И это дико коробит, хотя оно до такой степени необоснованно, но, всё равно, как бы там ни было, от этого начинает ныть в груди. Да, конечно, всегда хочется не торопиться в самом начале и в конце. Хочется, чтобы всё по-человечески, чтобы как положено… Конечно, и ежу понятно, что мы попали в условия, где любое странное движение попадает под внимание. Но лично мне не хочется понимать, что сейчас нужно как дворовая собака — оторопью — и с глаз долой. Это ужасно нечестно. Я сжимаю руками под коленями Таканори крепче, раздвигая его ноги ещё шире и немного перехватывая по ним ближе к заднице, и снова начинаю двигаться… как будто это вовсе не мой Таканори и как будто бы я с ним, правда, «на стороне». Под самый конец я ощущаю, как мне сдавливает плечи и как больно от этого, как внутри Таки всё сокращается вокруг меня и как сильно сдавливает, ненадолго отпуская и снова сдавливая; и как становится легче от того, что я, наконец, спускаю в него, — тоже ощущаю… Ощущаю всё это и напираю всем весом вперёд. Така выдыхает через зубы, стукаясь макушкой о стену, даже сдвигается обратно к ней за счёт того, что я напираю на него, кончает, пачкая нас, и потом обнимает за шею, что-то тихо проговаривая… Я тоже говорю, только, почему-то, на английском… А у самого в ушах звенит, и от пульса становится больно в мозгу. Глаза сами собой прикрываются, потому что Такина рука снова в волосах и потому что у нас, чёрт возьми, был секс… и после этого дом стоит. Правда, стены поразительно стойко стерпели покушение на них с нашей стороны. Это не может не радовать. Я пытаюсь отдышаться, нависая над Такой. Он всё ещё нанизан на меня и никуда не собирается. Я обнимаю его поперёк спины — он массирует мне плечи пальцами, отчего я машинально снова толкаюсь в него из-за боли, после выскальзывая, и замираю. Он смотрит на меня снизу, под мышки возвращает обратно, над собой. А я, клянусь, скоро заимею в достижениях возможность садиться на полный поперечный шпагат… Но это не такая уж и проблема, если Таканори хочется после встряски пару минут меня почти мёртвым грузом на себе сверху. И если ему хочется перепачкать меня до ушей в своей сперме… Я не против. Хотя футболку, конечно, жаль. В итоге, он целует с языком, забирая себе свои любимые французские поцелуи, которые позволяет себе без пронзительных взглядов глаза-в-глаза. И он, как обычно, не торопится, предельно растягивает всё, смакуя; как и всегда делает это, руками ловит моё лицо, большими пальцами обеих параллельно наискось очерчивает скулы снизу вверх… и, как только я вхожу в раж, отстраняется с влажным, тихим и от этого приятным звуком… И открывает глаза. Когда я лениво приоткрываю свои, он уже смотрит на меня. Мы лежим без слов некоторое время, Таканори снова обнимает меня за шею и только через некоторое время тихим, глубоким голосом предлагает подняться…***
На следующее утро я проснулся тогда, когда Таканори уже не было рядом со мной. Я пошарил руками по пространству сетки рядом с обоих боков, не открывая глаз, и громко выдохнул, надеясь, что Така где-то в комнате и среагирует на это. Но было тихо. Через непрозрачную рисовую бумагу на дверях просвечивало солнце, прогревая помещение, погружённое по углам в полутьму. Приглушённо трещали цикады на улице; кажется, дедушка за стеной занимался и кашлял. Как же стыдно… Я повернулся на бок и сел, вдыхая и растирая руками лицо. Чувство такое, будто я в буквальном смысле выжат, никаких сил… Но зато какие воспоминания останутся от этой поездки!.. На карачках выползаю из сетки, поднимаюсь на ноги. Чувствую, как шатает. Возле ног лежат мои вещи, аккуратно сложенные, определённо, Таканори. Одеваюсь, никуда не торопясь, потом раскрываю двери на улицу, пуская свет в комнату, и иду вглубь дома. На пару мгновений заглядываю к дедушке со словами «Доброе утро», в ответ получая такие же слова, и прохожу дальше. В большой комнате никого нет. На низком, широком столике стоят пиалки, видимо, с моим завтраком. Я прохожу мимо и иду на улицу, перед этим надевая на ноги шлепки. Уже душно и, оказывается, довольно поздно для утреннего пробуждения. Как минимум на пару часов. Недалеко от дома, за невысокой стеной травы, иногда показывались ноги Таканори. Он лежал на животе, накрыв голову руками, и болтал ногами — туда-сюда, туда-сюда. Я сделал пару шагов в его сторону. Хорошо расположился: вокруг — полутень, задувает ветерок… Упёр руки в бока: — Доброе утро, Таканори, — он порывом вскинулся на меня, — я проследил за отстающими от него волосами, выпущенными из общего хвоста, и за тем, как его брови удивлённо вздёргиваются, — потом поторопился подняться на ноги, отряхнул с футболки приставшую землю и нервно улыбнулся. — Доброе, — он закусил губы, мотая головой по сторонам, сам коротко захохотал. — Акира? С места в карьер, называется. Что я уже успел сделать? Я посмотрел по сторонам тоже, опустив руки по швам. — Я? Что случилось? — Така зашагал ко мне, заслоняя рот тыльной стороной ладони. — Что? Абсурд. Я ещё пока ничего не успел. Мацумото взъерошил себе волосы спереди, шагая ко мне вплотную: — Так и быть, скажу тебе, — он клюёт меня под подбородком, потом вверх-вниз отряхивает мне спереди футболку и отходит на шаг назад. Я сразу понимаю, в чём дело… — Такие дела, Акира. — Спасибо… Таканори смотрит на меня, сложив руки за спиной; я смотрю на него, загруженный. Вот это встал, называется… — Ты уже ел? — он снова вырывает меня из мыслей. Уже стоит и чешет плечо под рукавом футболки. — Я?.. То есть… Нет ещё. До туалета собирался… Мацумото многозначительно вздёргивает брови. Разворачивается на пятках с тихим «Удачи». И направляется в дом. А я, как в воду опущенный, иду по своим делам, без остановок опахивая футболку на животе и груди. Ками, а если бы кто-то увидел?..***
Сегодня мы толком не работали. Только до обеда помогли перетаскать мешки с рисом — и всё, считай. Кормить уток и кур — это уж точно не работа. Я маялся бездельем дома, растягиваясь на тёплом, деревянном полу. Даже не читал. Таканори был где-то в деревне с Ютакой. И его не было только около двух часов. Но даже тот факт, что он с Уке, уже порядком бесил. И где же сейчас мои слова, сказанные совсем недавно, о том, что Така с ним никуда не пойдёт?.. Вот как будто я просто брякнул языком: бла-бла. Куда же подевался тот запал, по вине которого я мог бы безо всяких угрызений совести набить лицо этому кретину, который?.. Ай, твою мать! Вот где тогдашний запал?! Почему я просто лязгнул «давай» в ответ на Такино: «Я с Ютой буду в деревне»? Наверное, он просто не очень зацепил меня этим… Вот если бы он с Такашимой куда-то пошёл, да хоть в горы, — я был бы не против, а с этим… Лучше с Такашимой в горы! Пусть бы они выжгли друг другу зажигалкой по глазу, пусть бы даже поубивали друг друга — мне совсем не жалко, всё для них и их дружбы!.. Но Ютака Уке — это атас. В следующий раз сразу же при таком раскладе удавлюсь. Напоказ. Мол, так и так, Таканори, я тебя люблю и смертельно ревную к этому человеку, но не могу запретить тебе с ним екшаться, поэтому пусть будет так. Хотя, о чём я говорю?.. Всё будет не так. В следующий раз Така снова скажет, а может и нет, что он «пошёл куда-то там с Ютой», на что я снова отвечу «ага» или что-то в этом роде… Конечно, всё так и будет…***
— Акира, пойдём на озеро, пожалуйста!.. — голос Мацумото был недалёк от воя. — Я так хочу на озеро, Акира, на рыбалку, — и он так «плакал» уже пятнадцать минут. Лежал на мне, обнимая поперёк груди, и «плакал». — А я не хочу на озеро, Таканори, — я мотал головой, прижатый к полу и враз занемогший. — У тебя же есть замечательный Ютака, — и я сам себе песком по стеклу, — почему бы тебе не пойти с ним? — Ну, Акира, пожалуйста, — он лежал вдоль меня: пахом на моей заднице, ногами задевал по моим ногам, обнимал и часто-часто целовал в шею и холку, стараясь задобрить этим. Мне было сложно дышать из-за веса его тела, но я терпел и молчал, стиснув зубы. — Ну, Акира, сделай мне романтику. Я хмыкнул в пол. Никакой романтики с комарами, мошкарой и отвратительно пахнущими червями, надетыми на крючок, быть не может. Или у него из-за жары и Уке начал плавиться мозг, или просто я всегда в детстве бывал не на рыбалке, а на какой-нибудь-не-знаю-чём. Таканори в шутку захныкал, укладывая на меня голову лбом вниз: — Ну что ты за Сузуки такой?.. — и сразу замолчал, настороженно дыша мне в позвоночник. — А если я правда пойду с Ютой?.. — Я даже хрюкнул. Конечно, нужно было ожидать чего-то такого. Така замер, прислоняясь губами мне к хребту. — Ну, правда, Акира… что ты как… — Я не хочу никуда идти, Таканори, — но хорошо. Ладно. Последний раз отказываю. Если он продолжит так просить, то я, так уж и быть, соглашусь. Если нет — значит, не очень-то он и хотел на эту рыбалку. Игра продолжается. Я жду очередной волны «плача», закусывая губы, на которые теперь так и лезет улыбка. — Ну, Акира, — Мацумото садится мне на поясницу, поднимаясь выше, и наклоняется вперёд, изгибаясь: теперь его лицо рядом с моим, он целует в щёку, сжимая руками плечи. — Пожалуйста… — Я закатываю глаза, деланно тяжело вздыхая. Как будто нехотя сдаюсь под его натиском. — Я тебя обожаю!.. Он слезает с меня, пересаживаясь рядом на пол, и, когда я поворачиваю голову в его сторону, клюёт своими тёплыми губами мне под носом и поднимается на ноги. — Я жду тебя на улице, — слышно, как открывается и закрывается дверь за Такой, потом как его босые ноги шлёпают по полу. Я остаюсь в комнате один. В тишине… Лежу на животе и думаю, что это плохая идея, — вообще куда-то идти. Но если бы он предложил просто полежать дома, то я бы подумал, что он снова заболел. Однозначно, так куда лучше…***
До того, как выйти из дома, я со всем своим тщанием собрал Таканори. Я-то — это ладно, выживу как-нибудь, а его нужно обязательно уберечь, потому что у него такая особенность — находить себе и мне приключения на голову и не выбираться из того дерьма, в которое попал, или выбираться, но в паршивом состоянии. Кое-как заставил его надеть сапоги; с какими упрёками в мой адрес он натягивал на свою задницу штаны — про это я вообще вспоминать не хочу. Хорошо, толстовки — это его любимые вещи даже в жару, это без проблем. Потом я сам вязал ему бандану, в креме от комаров буквально топил и отправил копать червяков. На вопрос «Почему я?» с невозмутимым лицом ответил, что, мол: «Не Акира же вытаскивает Таканори на рыбалку, и потом, не переломишься для самого себя». Когда плелись по тропинке до озера, я весь из себя был просто сама Внимательность. Шарил палкой по траве с обоих боков от нас, постоянно интересовался, не хочет ли Така отдать мне свои вещи, чтобы пойти налегке. Ещё я через чур командовал. Но Мацумото по приказу шёл чётко след-в-след, вёл себя тихо и очень послушно. На пляже практически никого не было. Разве что только пожилая женщина с молодой девушкой и двумя детьми, но мы были от них достаточно далеко, чтобы они нам или мы им как-то помешали. Нашли место, разложили удочки, сели… Таканори больше наблюдал за природой, чем рыбачил. У него клевало, он лупал глазами по сторонам и дожидался, когда рыба сойдёт. Потом неловко посмеивался, и всё начиналось по-новой. Я сидел рядом, вроде, что-то мелкое снимал с крючка, отправляя в ведро с водой, вздыхал и тоже созерцал всё, что было видно. Было тихо, тепло и безмятежно на воде. Деревья по берегам отражались на глади озера, было видно каменистое дно и водоросли, прорастающие через него; вода на глубине казалась зеленоватой, по ней пускали круги водомерки… Мошкара вилась возле деревьев, ближе к перелескам, поэтому мы с Такой даже не чесались. Было хорошо и не хотелось даже пальцем шевелить.***
В итоге то, что было рыбалкой, перешло в почти купание. Таканори снял с себя штаны, висевшие на нем мешком, и остался в одних шортах; толстовку повесил мне на плечи и одёрнул свою футболку, прилипшую к спине. Удочку он благополучно кинул на произвол судьбы или на мою совесть, а сам вдоль берега, по скользким камням на мели, направился к купающимся вдалеке от нас. А я сидел на песке; рядом в ведре плескалась пойманная рыба. И, если честно, я почему-то чувствовал себя как-то вроде неё: кажется, и у себя дома, и в привычных для себя условиях, но что-то стесняет и постоянно обо что-то бьюсь, хотя не понимаю, обо что… От этих мыслей меня неприятно развозило; я пытался сесть удобнее и подумать о чём-то хорошем. И я уже больше не старался кого-то выловить. Зачем, спрашивается, стараться, если этого, как оказалось, вообще не было в планах, — рыбачить? Зачем Така червей копал — тоже вопрос. Если никого не собирался ловить, то так бы и сказал: просто посидим на пляже, удочки для вида можем взять. Ну, ладно, бывает; я потихоньку смотался и стал просто отдыхать и наблюдать, чтобы Мацумото куда-нибудь не вляпался. А он непринуждённо вышагивал вдоль по берегу по направлению к женщинам с детьми. Шёл как будто специально для меня походкой от бедра некоторое время, потом, видимо, подумал о первом впечатлении… Отсюда мне было видно, как Така опёрся на колени руками, обращаясь к ребёнку, стоящему напротив него в воде. И было слышно, как Мацумото о чём-то говорил с деревенскими: пожилая женщина смеялась… Девушка же просто стояла рядом, держа на руках сложенные полотенца, и слушала, мило и смущённо улыбаясь. О, да. Таканори очень харизматичный. Иногда, конечно, так и влепил бы ему пару подзатыльников, но харизма — это да… То, чего у него не отнимешь. И ещё он смеётся как-то… и не то чтобы заразительно, но тоже хочется посмеяться вместе с ним… И, один черт, получается, что заразительно… Через некоторое время Мацумото, помахав на прощание, стал возвращаться ко мне. Он шёл, забредая в воду по колено, и снова выходил на берег, приближаясь. На его лице то появлялась, то исчезала лёгкая улыбка. Я залипал. Наверное, как раз время лепить романтику, да? Конечно, романтика — это такая вещь, которая «пожалуйста» почти в любой момент, кроме как когда я веду мотоцикл или занят чем-то очень серьёзным. Но сейчас я не чувствовал того настроя, который обычно сподвигает творить что-то такое. Хотелось почитать или съездить в Токио своим ходом и одному, а потом вернуться обратно, собрать монатки, по-собственнически сцапать за талию Мацумото и рвануть куда-нибудь на край света вместе с ним, но чего-то другого — нет… Пожалуй, я смогу подхватить мысль, но чтобы начать сам… Из дерьма козюльку лепить — увы. Сузуки Акира действует совсем по-другому. Скоро Така сел рядом на песок и прислонился плечом к плечу. Поджал губы, рассматривая что-то под босой ногой, и сказал тихим, серьёзным голосом: — Мне бы хотелось приехать сюда снова во время сезона дождей… — он повернулся ко мне всем корпусом. Расширил глаза, которые даже заблестели. — Я готов ради этого пропустить неделю работы. У него от пота, как и глаза, блестели лоб, щёки, нос, под нижней губой; волосы на линии их роста сложились из-за влажности в отдельные пряди, совсем короткие липли к коже. На него было приятно смотреть даже искоса. И я смотрел, одновременно с этим витая где-то далеко. Но его мысли вслух прекрасно долетали до меня даже в таком состоянии. Я посмеялся, мотая головой: — С этой работы по приезду вылетишь — найдёшь новую до следующей поездки куда-то, — я стал размышлять вслух сам. — Когда ты начнёшь держаться за своё рабочее место? Япония не резиновая, и вакансий твоего профиля — не пропасть. Подумай о нашей семье: один я тебя и себя не прокормлю… — Посмотрел на него, улыбаясь. Така побегал глазами по пространству за мной, потом пожал плечами: — Ну, когда повзрослею, тогда и начну. — А когда ты повзрослеешь? По-моему, ты уже по паспорту совершеннолетний… — Повзрослею, когда нагуляюсь, — Таканори стянул с меня толстовку, надевая её на себя, сел ближе, закидывая одну свою ногу на мои. Я снова посмеялся. — А ты не мог нагуляться раньше? Така посмотрел на меня долгим, неподвижным взглядом, давая понять, какую чушь я сейчас спорол: — Раньше мне было некогда: я учился и… с тобой встречался. Ты забирал всё моё время, Сузуки Акира, — он обнял меня, сжимая в кольце из своих рук и складывая пальцы в замок. И всё-то я виноват. Как обычно. Но я уже рад, что он не говорит чего-то вроде: «Я потратил на тебя самые лучшие годы своей жизни, Сузуки Акира!» И что он ничего не говорит про Лету, тоже… Возможно, даже правда то, что он любит меня и что мои мысли про то, что я только его кукла для секса — полная чепуха… А разве я так вообще думал?.. Я несдержанно смеюсь. Мой голос эхом проносится по побережью озера и замолкает после меня, оседая на воде; слабо трещат цикады в лесу. Солнце начинает скатываться всё ниже и ниже к линии горизонта, зажигая облака возле неё в красный цвет и окрашиваясь в багровый само. Таканори удивлённо смотрит на моё лицо в профиль: — Что такого? — я тру лицо рукой, пытаясь прекратить улыбаться, потом глажу руку Таки от локтя до плеча. — Я что-то смешное сказал? — Нет, просто… — я смотрю на него: он вздёргивает тонкие брови и поджимает губы, заглядывая в глаза. Придётся палить и впредь такого не повторять… — Я правда для тебя не просто кукла для секса?.. Это звучит очень абсурдно… Пока проговаривал вслух это предложение, я несколько раз запнулся, боясь быть застигнутым истерикой и не закончить своей мысли. Ну, правда, разве я когда-то думал об этом так? Мацумото немного усмехается: — Ты считаешь себя резиновой женщиной? Нам не о чем с тобой разговаривать. — Я серьёзно, Така… — И я серьёзно, — он продолжает смотреть на меня, кусает губы, пытаясь подогнать действительность под слова. — Вот если бы ты сказал, что ты какой-нибудь фаллоимитатор, то я бы ещё послушал тебя… Таканори начинает смеяться, подаваясь всем телом вперёд. Его прерывистое дыхание щекочет мне шею. Я качаю головой. Да уж, развил тему… Про фаллоимитаторы я точно никогда не думал! — Но. Я хочу, чтобы ты знал, — Така резко становится почти серьёзным, — меня полностью устраивает твоя резина и я не собираюсь её менять. По крайней мере не сейчас и уж точно не через пять лет. Слышишь? Он снова прыскает со смеху, прикладывается лбом к моему плечу. Я хочу ему ответить, что слышу и что, Ками, это самое то, одновременно нелепое и нужное, которое я хотел от него услышать. Но молчу. Лицо начинает гореть, голова становится тяжёлой. Така облизывает губы и целует в щёку. А я теперь думаю про фаллимитаторы. Не про то, что он сделал мне комплимент и так своеобразно признался в том, что я ему нравлюсь и не только так, а про то, что я мог бы, действительно, вместо нелепой резиновой женщины с девчачьим лицом представить себя каким-нибудь оранжевым фаллоимитатором, предназначенным для его задницы. Ай, что за дела?.. — Кажется, я таю, Таканори, — сообщаю это Мацумото и для пущей убедительности тру глаза пальцами. Он поднимает на меня взгляд, смотрит некоторое время, улыбаясь, и вздыхает. Я шмыгаю носом и боком наваливаюсь на него. — Я вижу… — Така коротко посмеивается, ерошит мне волосы руками, потом обнимает за шею и прижимает к груди ухом. Я чувствую, как начинает ныть от такой позы поясница… — Весь потёк. — И быть твоим фаллоимитатором, кстати, не так уж и плохо: и резину прогреваешь, когда хочется погорячей, и с места на сухую всегда готов, — мы оба замолкаем: Така, кажется, сначала пытается вникнуть в суть моих слов и после этого смущённо вскидывается, а я просто от того, что знаю, о чём идёт речь. — Только не рассказываю Кою про… это. — Он никогда не узнает даже про куклу, будь уверен. Мы с ним не подружки. — Извини…***
— Акира, давай искупаемся? — Таканори не сподвигал вот так сразу к активным действиям, не толкал, чтоб я кубарем катился вниз по берегу к воде и прям в одежде угодил задом на осклизшие от этой самой воды камни. Он так и сидел, даже не шелохнувшись, обнимая меня и прижимая к себе. А я полулежал на нём, изогнувшись в немыслимой позе, разрушающей, казалось, прям в данный момент мой позвоночник, опирался согнутой в локте рукой на песок с мелкими, колкими камушками, втыкавшимися мне в кожу, и наслаждался тем, что мне было дано. Ловил момент, как всегда. — Вода тёплая… Кажется, я даже почувствовал, как у Таки быстрее забилось сердце. Наверное, будь я сейчас в каком-то не таком расположении духа, то я бы пошутил по этому поводу, типа, маленький извращенец, хочешь голышом поплавать на почти диком пляже, да? Или, садист, хочешь посмотреть, как я потом буду отбивать самое дорогое у слепней и комаров, размахивая на весь пляж плавками? Ну уж нет! Я был, скорее, в этот момент никак не настроен: ни «против», ни «за» — только дайте лечь ровно, чтобы отошла поясница. Вместо того, чтобы согласиться, я поинтересовался: — Лучше придумай, что мы будем делать с рыбой… — это был главный вопрос. Жарить на ужин эту мелкоту уж точно никто не стал бы — пока её вычистишь, а потом ещё и руки нужно отмыть… Проще порезать салат, который запросто без усилий можно достать из парников, и не мучиться. — Ну, может, отнесём в деревню коту какому-нибудь? — Таканори призадумался. Положил подбородок мне на голову, замычал. — Или лучше выпустим? То есть, «лучше»? Значит, Акира старается, марает руки в не до конца перегнившем, смердящем навозе, нанизывает на малюсенький крючок в ущерб своему зрению и моральному здоровью кусочек извивающегося червяка, убегающего из пальцев, во штыки принимает любую неудачу в плане схода рыбы с крючка вместе с наживкой — и, вообще, штаны тут просиживает ради него, а он «лучше выпустим»? Неприятно… — А я старался, ловил, Така, — я вздохнул, поджимая губы. — Ну она же такая маленькая, Акира, — ей жить и жить, — Таканори запыхтел. То-то же, получите-распишитесь. Кажется, Мацумото весь зашевелился от противоречий. Я приподнялся на руке с его колен, уходя из-под его подбородка и усаживаясь на песок. Тяжело выдохнул, растирая спину над поясом штанов. Почувствовал, как в зад впиваются камешки… — Делай, как хочешь, Така… Я просто шучу, — закат был красный-красный. Я смотрю перед собой: его полоса отделяется тонкой-тонкой ниточкой леса где-то вдалеке от тихой воды озера. — Хочешь — в деревню понесём, хочешь — выпустим. Таканори смотрит на меня, потом через меня смотрит на ведро, до половины наполненное водой, потом снова смотрит на меня. Вздыхает. Я поднимаюсь на ноги, разминаясь. Замечательно будет, если он передумает по поводу купания и если мы пойдём уже до дома. Мимо уха пищит комар; меня перетряхивает. А Така тем временем с ведром заходит в воду, оборачивается на меня — я подхожу к кромке воды, стараясь даже подошву сапогов не намочить. — Жизнь номер два, — с этими словами он опускает ведро, наклоняя его боком, и рыба вместе с водой выливается обратно в озеро, с брызгами плюхаясь о его поверхность. Я думаю о том, что, в принципе, смогу развязать себе руки, когда вернусь обратно в город. Ведь суть моего ступора и неудобства заключается в старой закалке живущих здесь людей, — именно в их стене непонимания. Для них трудно — понять меня. И Таку. Нас с ним тяжело понять. Поэтому я чувствую себя как-то странно всё время. И поэтому я чувствовал себя как-то наподобие той рыбы в ведре, в привычной среде обитания, но ограниченной, и поэтому мне тоже нужна аналогичная развязка. — Почему это так странно?.. — вода идёт всполохами и кругами, переходящими на достаточном расстоянии в небольшие, практически бессильные волны. — Потому что мы из города? — Таканори выбирается на берег, расставляя руки в стороны для равновесия. Его перевешивает на одну сторону из-за ведра. Он становится рядом со мной. — Это всё равно странно, — я забираю ведро у Таки из рук и переставляю ногами к нашим вещам. — Пойдём домой, Таканори. — Можно, я не буду одеваться?.. — Натягивай штаны. Сказанные в один момент, наши слова ударяются друг о друга. Мы замолкаем. Така поднимает руки в мирном жесте и вздыхает, поднимая с песка огромные, мешковато смотрящиеся на нём штаны, встряхивает их…***
Это была, наверное, середина ночи, когда я вскочил как ошпаренный со своего спального места в сетке и стал судорожно выискивать орущий вследствие входящего звонка телефон. Мне показалось, что я своими поисками перебудил половину деревни. Пока вылезал, пока шлёпал до сумок, пока рылся в них — и всё это впотьмах, с причитаниями и с грохотом о пол выпадавших из рук вещей. Я добился, скажу. Таканори тоже вскочил. Постоянно звал меня: «Акира? Акира? Акира? Заткни его, Акира!.. Акира? Где ты роешься? Акира? Акира? Если это моя сумка, то я за себя не ручаюсь утром, Акира. Акира? Акира? Акира? Какого чёрта ты так долго?» В конце концов, он снова улёгся. До этого, конечно, ещё раз десять предпринял попытку дозваться меня. И ведь хватило же выдержки не подойти!.. А мне уже перезванивали. Я неловко раскрыл карман сбоку на сумке. Ага. Прекрасное место. Достал ревущий телефон. Весь искривился от света с дисплея, сощурившись. Кою-Шима отчаянно вызывал. Я удивился такой его настойчивости, ответил. В общей сложности он рассказал мне про свои проблемы: про то, как его завалили в университете, про то, как сменщик подвёл и как ему пришлось пахать в день, который ему теперь не оплатят; также про то, что бензином воняет уже всё в доме и что он завтра ближе к вечеру будет у нас. «Скажи Юу спасибо, иначе я бы не смог до вас добраться, — посоветовал мне Кою с того конца провода». Я хмыкнул: — До остановки ходят автобусы, — Такашима запричитал в трубку. — Такое ощущение, что мы тут с Такой безногие-неходячие и тебя не встретим, чего ты там говоришь?.. «Я потратился на бензин, Акира, так что денег на автобус у меня нет. Тем более, третьим вы меня не возьмёте». — Ну, это уже отговорки, Кою, — Така шикал из сетки на меня, загоняя спать. Я отговаривался, что сейчас иду. — Ты только завтра позвони, когда будете подъезжать, ладно? Такашима невпопад брякнул про «…забрать Таку на машине, он ведь не любит ездить с тобой…», я чуть не брякнул в ответ, что «…он не любит тебя, а со мной он даже в лесу на дереве готов перепихнуться, и я это к тому, что он ни за что не сядет в одну машину с тобой, если предлогом не буду я». Но я разумно промолчал, надавливая на переносицу и закрывая глаза. Нет смысла препираться и спорить по поводу Таканори: у него свои причины не любить Кою — у Кою свои причины пытаться разделить его со мной. Они одинаково без ума друг от друга и они одинаково не переносят друг друга, поэтому такие вещи в их отношениях по моей вине неизбежны. Таканори выразился, выбрасывая из сетки мой пододеяльник: — Мать твою, кончай трепаться, я пытаюсь спать!.. — я почувствовал его, пододеяльник, спиной, когда он долетел до меня и с тихим звуком упал на пол, сгрёб его в охапку комком и старался не обращать внимания на шёпот из темноты; Така продолжал шипеть, а Кою всё говорил. — Акира?!. Что ты за человек?.. Ни себе, ни людям… «Ладно, я позвоню тебе завтра, только телефон рядом с тобой чтоб был!» — Хорошо. До завтра. Только бензин не забудь, прошу тебя, — Мацумото громко цокнул, зашевелился, видимо, отворачиваясь в другую сторону от меня; Такашима оскорбился, родил ещё пару предложений и, наконец, попрощался тоже. — Пока. Я положил телефон на сумку. Хорошо, какова вероятность того, что я смогу вернуться к Таке спать? Выдохнул, потёр лицо, поднялся на ноги, подошёл к сетке. Таканори лежал на боку, отвернувшийся в другую сторону от меня. Хорошо, какова вероятность того, что, когда я лягу рядом, он не отобьёт мне желудок? Присел на корточки, забрался к нему, лёг рядом. Така молчал, весь напрягшийся, и иногда выдыхал как-то странно… Хорошо, какова вероятность того, что мне не отхватят руки по локоть, когда я во сне накину их на его талию?.. Придвинулся ближе, расправил пододеяльник, накрылся. Вздохнул. И сейчас… какова вероятность того, что Таканори именно такой человек, который действительно будет со мной не разговаривать из-за пустяков и рождать бессмысленные контры?.. Вероятность чрезвычайно мала. Така, определённо, не такой человек, который может надуться из-за какой-то чепухи. И уж точно он не станет пылить из-за Кою. Он же знает, что мы друзья и что я не могу Шиме отказать в чём-то, если это будет в ущерб мне или даже самому Таке. Тем более по поводу нашего трёпа по телефону он осведомлён. И вообще, Таканори точно должен знать то, что я в любом случае буду спускать с себя по шкуре каждую минуту, если не попытаюсь оправдаться. И он также знает, что я не собираюсь оправдываться каждый раз и что у нас всё сойдёт на «нет» уже на следующее утро. И он точно не такой человек, который станет стелить меня перед собой, как тряпку, из-за чего-то такого. Поэтому я, как ни в чём и не бывало, шмыгнул перед сном носом, придвинулся ближе к его спине. И стал засыпать. Где-то на краю сознания, дремля, я размышлял о том, что мне как-то не по себе от того, что завтра Кою уже привезёт бензин и что мы сможем уехать обратно в город… Уже завтра нас перестанет держать здесь нелепое… А ведь кажется, что мы приехали только сегодня, и всё то, что мы здесь видели — всё было пережито только в один день. Таканори развернулся во сне; мою футболку затянуло и прижало между ним и полом. Головой он улёгся мне на предплечье, соскользнул на пол… Снова заворочался… В итоге всё-таки улёгся: головой он был где-то в самом углу спальной сетки, задницей опирался мне на бедро, его ноги лежали на моих. И мне было безумно удобно засыпать именно так: чувствуя ладонью его тёплую спину… Когда мы вернёмся в город, этого больше не будет…***
… Мы будем просыпаться в разных постелях, в разных квартирах, на разных концах города… И мы будем лениво собираться по делам: я — на работу, и Таканори тоже. Я пережарю дочерна тосты, а он идеально уложит волосы; я надену что попало и сяду цедить кофе, иногда задумываясь о наших отношениях, а он в своём блоге напишет какую-нибудь мысль, потом напишет мне что-то воодушевляющее — и мы вместе снова станем ждать конца очередной рабочей недели, чтобы встретиться и провести вместе очередное отвратительно короткое воскресение… Я нехотя приоткрываю глаза и вздыхаю. Что за отвратительные сны?.. Несколько секунд думаю ни о чём и только после того, как возвращаюсь в реальность, понимаю, что в комнате светло: дверь уже раскрыта… Рука машинально проходится по пространству рядом со мной: пусто. Холодок проходится по спине, и я поворачиваю голову в сторону: там Така наводит марафет. Он сидит ко мне спиной, вяжет хвост, потом одёргивает борцовку на спине и замирает. Я думаю, что давно хочу ему сказать, что такие вещи — это не его стиль, но каждый раз осекаюсь, потому что зачастую благодаря ним, таким вещам, у меня есть возможность рассмотреть что-то другое его, а не только лишь ухоженную кисть руки с кольцами на красивых пальцах. Поэтому и сейчас я молчу. Даже больше, конечно, от того, что не хочется говорить вообще. Таканори вскоре поднимается на ноги, потом сдвигает двери вместе, но оставляет между ними некоторое расстояние — я наблюдаю за ним с пола, из сетки, но не подаю признаков жизни. Мне слышно, как он выходит из комнаты… Как его босые ноги шлёпают по полу и как он покидает дом, непроизвольно шумя дверями. Да уж… Только морального кризиса вследствие скорого отъезда из этих мест мне и не хватало. Правда, кроме подходящего к концу короткого «отпуска» Мацумото, нас отсюда ничто и не гонит, но Таку нужно вернуть домой вовремя, чтобы он не потерял рабочего места и не остался почти с голой задницей. И мне тоже нужно вернуться, ибо долго терпеть моего бездействия никто не станет: прогрессивные ребята тоже нуждаются в ответственных кадрах, а не филонящих искателях халявы… В следующий раз я просыпаюсь, когда чувствую, как Таканори устраивается рядом со мной в сетке. Он ложится у меня под боком, рукой обнимает поперёк груди и вздыхает, прекращая шевелиться. Я вздыхаю тоже, подготавливая его к тому, что больше не сплю: — Сколько времени?.. — Ещё очень рано, Акира, — Така отвечает, прикрывая раскрытый в зевке рот тыльной стороной ладони; я глажу его руку на моей груди и не отвечаю, при таком раскладе готовый поспать ещё час-другой. — Даже ещё дедушка спит, так что не переживай, никуда не опоздаем… — М-м-м… — Мацумото укладывается под боком удобнее, накрывается пододеяльником почти с головой и закрывает глаза. Первое осознанно раннее утро в деревне. Первое и последнее утро здесь, считай, в этом сезоне. И мы никуда не торопимся…***
Така за руки ведёт меня куда-то, сажает задницей на твердое и теплое. Потом моё лицо оказывается в его руках, он задирает мне голову, сам что-то бормочет и постоянно мечется. А меня слепит через слипающиеся веки солнце, глаза слезятся, и вообще я так ошарашен, что даже не знаю, что бы такого сделать, чтоб не казаться умершим. — Нет, нет, нет! — Мацумото стал раскрывать мой глаз. Его холодные пальцы привели меня в чувство. Я завозражал, отстраняя его руки от себя, до этого буквально наугад их выловив. — Спасибо, конечно, за сочувствие и помощь, но, я думаю, оно само выйдет, со слезами. Не надо, Така, спасибо… Конечно, я не хотел обидеть его чувства, но мне и так было чертовски дискомфортно: понимаете ли, кошу от работы, сыплю через слово проклятья и рыдаю, встав посреди дороги столбом. Как это назвать? Именно так и назвать: «Сузуки Акира идиот, которому что-то прилетело в глаз». — Я просто посмотрю, Акира, — я стираю со щёк слёзы, пытаясь раскрыть глаза, но под веком что-то так режет, что просто невыносимо; в носу колет, а я трясу головой. — Сузуки, дай посмотреть, это не шутки! — Всё нормально, я просто посижу, и пройдёт, — Така сверху цокает и присаживается на корточки рядом. Рукой опирается о моё колено, второй с подбородка пальцами смахивает непроизвольные слёзы. Сидит и вздыхает, сам на меня смотрит, а я всё никак не могу проморгаться. — Пойдём, я помогу тебе дойти, промоем водой, — Таканори трогает за руку через некоторое время. Я снова тру лицо. Мы встаём вместе — я чертыхаюсь, когда налетаю на него, почти толкая в сторону. И как же хорошо, что он у меня та ещё прилипала — ни одним ножом вот так запросто не отскоблишь. Иначе я даже и не знаю, что… — Ни черта не могу разобрать, Така, я не хотел, извини. — Ками… Просто пошли, давай руку…***
Мацумото только-только выскочил за водой. Я сижу на полу, едва-едва на пару миллиметров способный раскрыть глаза, весь в соплях. Рядом сидит дедушка и… Ютака. Они переговариваются по поводу дел в деревне. А я тихо слушаю, мягким полотенцем периодически промакивая щёки. Это выглядит довольно странно и комично, наверное. Мне, кстати говоря, уже пытались промыть глаз. И водой, и каплями. Ни-че-го. «Проткнутый ты пидераст», — в сердцах сказал мне Таканори, когда я дёрнулся под его руками и выбил стеклянную пипетку. Благо, что она прахом по полу не пошла, иначе я даже и не знаю, что бы… И вообще, я больше совсем ничего не знаю. Как же это всё замечательно!.. Всё это дерьмо в виде «производственных травм». Только этого мне и не хватало. Если до вечера я не приду в норму, то придётся сесть на шею Кою и его товарищу, мол, так и так, я недееспособен, выручайте, Таке завтра на смену и никак нельзя попадать впросак. — Как дела, Акира? — откуда-то сбоку слышу неожиданный голос дедушки. Ютака задаёт почти такой же вопрос — оба ждут, что я им отвечу. — Скоро всё будет в норме, — делаю жест рукой, снова промакиваю полотенцем лицо. Сидим дальше.***
— Ни напруги, ни полнапруги, представляете? — теперь откуда-то с улицы слышится запыханный голос Таки: он ставит ведро; с жестяным лязгом стукается о его кромку ручка, и босые ноги шлёпают о пол, сокращая расстояния между ним и мной. Я готов выть от отчаяния. — Чуть не заснул возле этой колонки… — Забилась, может быть, — со стороны тянет Ютака. — Починим. Я снова тру лицо полотенцем. — Я пойду, спасибо за чай, — Уке прощается по очереди с дедушкой, с Такой и со мной. Мне желает удачи и хлопает по плечу — я китайским болванчиком киваю ему головой, заливаясь слезами… Така садится напротив меня, поджимая ноги под себя, забирает из рук полотенце: — Ну, как дела? — я жму плечами от элементарного незнания, как тут ответить: мне и не то чтобы плохо, но и совсем не хорошо. — Давайте-ка посмотрим ещё раз, — Мацумото тихо соглашается; скрипит половица от движений дедушки: он поднимается на ноги, подходит, встаёт за спиной потянувшегося ко мне Таки. — Нельзя так оставлять ни в коем случае. — Терпи, — грозно командуют мне. Уке, до сих пор не ушедший, смеётся с улицы. Последнее, что я от него слышу: «До свидания всем!» Но Така забивает его голос наставлениями. — И руки не суй. — Как скажешь, — я замираю, но все равно дергаюсь в сторону, как только Таканори касается до лица. Потом, конечно, возвращаюсь в исходное положение, и только со второго раза безо всяких шуганий мне удаётся усидеть на месте. — Руки холодные… — тихо говорю я; Мацумото дышит через раз, рассматривая что-то в глазу. — И мне колет и режет. — Я вижу, что режет: глаз очень красный, Акира, — я тревожно сглатываю; Така аккуратно отпускает веки. Дедушка тяжело и задумчиво вздыхает. — Нужно что-то делать… Где конкретно колет, понимаешь? — Да. Где-то сверху, ближе к носу, — я морально умираю каждый раз, когда приходится через что-то проходить. Да и просто серьезные реплики вымораживают. Таканори стирает мне из-под глаза слёзы. Я как в воду опущенный подставляюсь под его руки. — Может, попробуй языком, Таканори? — Така неловко замирает. — То есть, языком? Просто взять и?.. — Он чего-то изображает на пальцах, потом замирает; мы вместе с ним бледнеем, зеленеем, краснеем. — Ему не будет больно? Дедушка, видимо, качает головой. Така молчит, молчит, а потом обращается ко мне: — Я аккуратно, клянусь. Как же мне дорого всё это: и самолечение в том числе! Мацумото на подогнутых подползает ближе, хоть я всё ещё и не согласен. Дедушка отходит в сторону. Мне всё в груди сводит, уши горят; Така сжимает плечи. В последнее время так много свалилось. Теперь ещё и это… — Почти как поцелуй, только в глаз, Акира. Я не сделаю больно, — он тихо шепчет, потом громко сглатывает; я с помощью его рук запрокидываю голову, он берёт лицо в ладони, и его прохладные выдохи через нос замирают где-то возле линии роста волос. …И это было… странно. Приятно и неприятно одновременно, когда он слева направо под верхним веком левого глаза прошёлся своим тёплым языком, прикрыв глаза и тревожно сдвинув брови. Сам, наверное, он боялся пошевелиться, чтобы не сделать что-нибудь не так… что уж там говорить обо мне!.. Я вцепился в его футболку, боясь на рефлексах зажмуриться, мертвой хваткой и затаил дыхание. Мы так и сидели пару моментов. Я вообще всё, кажется, пропустил. Всё, кроме чувства его тёплого языка и того, как на глаз надавило. Напоследок Така только лизнул поперёк переносицы… …И спустя несколько мгновений сел в стороне, с языка на пальцы снимая, видимо, соринку, создавшую мне в частности и всем остальным столько хлопот… От души отлегло. Я поморгал снова заслезившимися глазами. Таканори вытер пальцы о бриджи. Потом скосился в мою сторону, улыбаясь на одну сторону рта, и достал до моей ноги, хлопая по ней раскрытой ладонью. Я любил его в этот момент сильнее обычного. «Спасибо, что он у меня есть…»***
Кою позвонил тогда, когда до второй половины дня не доставало двух часов: мы с Такой убирали стол после чаепития и мыли посуду; дедушка слушал радио. И это было очень неожиданно, когда мой телефон, предусмотрительно поставленный на беззвучный режим, заелозил в переднем кармане штанов вибрацией. Я вышел на улицу и ответил: Такашима Кою-таки выехал вместе с Юу Широямой, и где-то через часов шесть они обещались быть на въезде в деревню и ждали нас там уже со шмотом и готовых ехать. Мне, если по-честному, было приятно услышать Кою, потому что в этот раз он точно был готов помочь. Конечно, я не имею в виду, чтобы он был вообще когда-то обязан помогать и что я заимел его в качестве друга в корыстных целях, но… пора было расплачиваться по долгам: я тоже не раз его выручал и, между прочим, никогда не подводил! В общем, теперь наше с Такой время стремительно утекало; оставалось только паковать свои пожитки и ждать…***
Последние часы здесь, в деревне, мы доживали довольно… интересно, если это можно так назвать. Упаковали вещи, всё подготовили, убрали за собой и сели с дедушкой. Он рассказал нам пару интересных вещей про наших с ним Сузуки, попросил Таку приглядывать за мной, и больше, в принципе, не задерживал. Попросил только перед уходом зайти к нему на пару минут… Чуть позже Таканори с печальным видом пошёл попрощаться со своим «Ютой», оставив меня сидеть на полу в доме в обнимку с сумками. Конечно, хотелось пойти с ним, но я остался, да и меня как-то особо не приглашали… В смысле, вообще никак не приглашали. Така просто собрался, глухо отрапортовал, что идёт, и даже не обернулся на меня. И я, конечно, всё понимаю: они с Уке, кажется, дружат и все дела… но то, как Таканори ведёт себя, если дело касается до этого кретина, меня раздражает! Бесит то, что он постоянно направляет лыжи за Ютакой, толком не рассказывая мне, чем они там вместе занимаются. Это просто чертовски вымораживает!.. Хотя бы потому, что моё доверие в отношении Уке уже давно сыграло в ящик! Одного раза хватило с головой. Благо то, что сегодня Така вернулся относительно скоро после ухода. Разумеется, его настрой вообще скатился, и он сам весь перекинулся по настроению вообще, но я-то тоже на что-то здесь нужен… Поэтому наставало моё время.***
Но, конечно же, я был не клоун. Может быть, поэтому у меня мало что получалось. Возможно, я своими репликами делал только хуже… Не знаю. Мне было никак не отвлечь Таканори от его печальных мыслей. И в один момент мне даже показалось, что, будь у нас с собой сигареты, он обязательно закурил бы.***
Мацумото сидел в нашей временной комнате в углу с сумкой в обнимку и крутил в пальцах телефон. Я сидел у дверей, иногда сверяясь со временем по наручным часам. Момент выхода стремительно приближался. Меня начинало колотить от этого, и иногда зубы скрипели… Перед тем, как с сумками и байком направиться к выезду, мы, как и договаривались, зашли к дедушке. Тот сидел на татами, за его спиной на столике лежал фотоаппарат. Старый-старый фотоаппарат, полароид. Нам сразу же стало понятно, чего от нас хотели. Ну, и когда с дедушкой фотографировался я, всё, вроде бы, было хорошо: лицо расслабленное, можно сказать, что даже довольное; но когда пришло время запечатлеть на фотографии и Таканори тоже, что-то пошло не так. Я бы сказал, что Мацумото как будто подменили: он стоял со стеклянными глазами и улыбался как-то совсем обречённо… Сначала я предположил, что он стеснялся, но даже тогда, когда дедушка попросил нас встать вместе и в такой композиции сфотографироваться, Така не поменялся. Только схватился за мою футболку на спине под курткой. Мне было как-то сложно подумать, что он так не хотел уезжать…***
Пока мы расположились на скамейке. Рядом снова стоял нерабочий байк, разве что нигде поблизости не было никаких терминалов или банкоматов. Да и Таканори как-то в этот раз особо не метался. Спокойно сидел себе, болтал ногами, в руках держал шлем. И не разговаривал. Кругом стрекотало, кажется, замещая его голос. Да и мне самому, если по-честному, тоже особо не хотелось тратиться на бессмысленные диалоги, но молчание как-то напрягало, и, всё-таки, хотелось что-то брякнуть, пусть даже самое что ни на есть пустое. Допустим, про завтра спросить: я бы мог остаться у Таканори; утром мы бы всё ещё были вместе; после завтрака я бы закинул его в офис на работу, а сам бы поехал до своей квартиры. Это была бы хорошая тема, в самом деле. Но, мне кажется, сейчас здесь помогла бы только банка пива… Времени было почти шесть вечера. Воздух уже заметно сырел, да и прохладно становилось. А от Кою снова только молчок. Конечно, в этот раз не спорю, что лично я сам нагнетал и что мы здесь сидим дольше положенного из-за меня и моего шила, но… Така вздохнул, привалился боком ко мне, потёрся о кожанку лицом. … Но я-то не виноват в том, что меня так дрессируют! Я, вроде, и по первому зову стараюсь, и не отказываюсь, да только получается как-то постоянно не так. Постоянно. С одной стороны чего-то балаболят, со второй — шикают… Кого слушать? Именно: самого себя. Вот так и делается. Я выслушал всех, обмозговал всё и сделал по-своему.***
Мы ждали ещё минут десять. Вдалеке, наконец, засветило по холодку фарами, потом стало слышно приближающийся мерный рокот мотора. Когда машина съехала на обочину, заскрипев песком и мелкими камушками, и когда двигатель заглох и всё затихло, Таканори шмыгнул носом, вытирая руками глаза, и вскочил с места, уходя в сторону. Мне стоило бы, наверное, позвать его, подержать за руку, обнять, сказать, что он дурак. Но было не разорваться между ним и Такашимой вместе с другом. Я посмотрел, куда Мацумото там понесло, и обернулся к нашей группе поддержки. Кою стремглав вылетел из салона машины, налетел вихрем, сжал по разу обе руки; я даже упустил момент, когда рядом вырос Широяма. — Лицо посветлело, самое главное, — Шима обнял за плечи; я неловко кивнул новому знакомому. И подумал, что как бы не видно того, посветлел я в лице или нет: хоть в глаз коли же… — А Така где? — Здесь был. Сейчас вернётся, — мы постояли немного вместе. Потом Юу задымил и пошёл за канистрой. Кою подозрительно притих рядом со мной, достал из кармана на джинсах телефон, засветил вслед Широяме фонариком. Сзади непроизвольно покашлял Мацумото. Только тогда мой друг отвлёкся, выпуская меня из почти объятий: — О, привет, Така, — он повернулся к нему, не забывая также светить на машину и возвращающемуся Юу почти в глаза. Я начинал нервничать. Таканори с иронией в чертах лица помахал Ко. Самое время было рассаживать этих двоих, пока Таканори что-то понял не так и пока Кою не слишком разговаривал. Я пошёл навстречу Широяме. Забрал своё, как говорится… И, чёрт возьми, стоило только отвернуться, а эти уже успели что-то обсудить: я заметил краем глаза только то, как Шиме попало шлемом в плечо, и то, как Мацумото с вызовом глянул на него. Не было печали… Юу встал рядом. — Ты нас очень выручил. — Кою попросил, сам я бы не поехал в такую глушь… — Не такая уж и глушь, на самом деле. — Так топали бы пешком, — Широяма усмехнулся. — Я смотрю, до ближайшей заправки рукой подать. — Ну… Спасибо, в общем… — Попутного ветра.***
На деле, Юу неплохой мужик. Иногда, правда, очень интересно выражается, почти так, что ни нашим, ни вашим в итоге, но это ничего. Хорошо то, что он серьёзный. Даже очень странно было, что он знаком с нашим иногда до боли беспорядочным Такашимой. Ну да ладно. Я не нарадуюсь теперь на то, какие люди клюют на моего приятеля. Он в хороших руках. Самое главное.***
Вот, Широяма и Такашима укатили. Слышно было только, как снова скрипят камни и песок под колёсами. А видно только красные фары сзади. Байк мы заправили, канистру сразу же после отдали обратно. Надели шлемы. Готово дело, Така уже на пассажирском сидении, готов к поездке по ночной трассе. Весь ёрзает. А теперь мне не хочется ехать. Я так устал за этот день. Правильно Кою сказал, что мы как-то уж очень расслабились на своём курорте, совсем отвыкли от людей. Не знаю, конечно, где там у нас лица посветлели, но если так, то не к чему придраться… Всё по делу. Мы тронулись под горочку. Небольшую, но её было достаточно, чтобы байк завёлся почти без толкача. Приятно загудело в руках, по плечам. Мало-мальски стало видно перед собой от фары. Я перекинул ногу, усаживаясь в сидение, Таканори обнял со спины, придвигаясь вплотную. Погнали по темноте маяком, постоянно отставая в этом заезде от лояльного, но всё равно налима-Широямы. Ну, до скорого, дудушка, Ютака Уке!..