Наверное, я никогда не узнаю

Детские всхлипы девочки разносились по всей комнате. Она плакала громко, навзрыд, каждый раз поднимая свою светлую голову к брату, чтобы посмотреть, слушает ли он ее. Заходящее солнце последними лучами пробивалось в окно в комнате Холдена и задевало краешек остриженных волос девочки. Глаза у нее с каждым ее словом становились все печальней, и, успей Фиби только вытереть слезы рукавом своей новой кофточки, как они тут же наворачивались на огромные и ясные глаза снова, ручьем стекая по щекам и тонкой шейке. Отчего-то Холден особенно любил эти заплаканные и покрасневшие глаза Фиби. «Они замечательны, вот что» — думал он. Еще он думал, что, если он вдруг шевельнется или встанет с места, то спугнет что-то совсем неощутимое. То, что у него так подло когда-то в далеком детстве отобрал случайный прохожий, случайный день, чье-то случайное слово, или, например, то, чего он так долго в пьяном бреду не мог найти у замерзшего пруда Центрального Парка Нью-Йорка. Не мог найти той злосчастной ночью в баре, в отеле, вечером в такси, даже треклятом Пэнси. Что-то в сознании Холдена Колфилда перевернулось, и он улыбнулся. — Честно тебе говорю! Самое пречестное слово, Холден! Никогда я больше с мальчишками не буду гулять, никогда! Слышишь меня? Вот возьму — и не буду! — Тебе, наверное, неудобно на полу, может, ты встанешь? — Холден приложил ладонь ко лбу девочки в знак того, что он совсем не против подняться с места и пересесть куда-нибудь, где им вместе с Фиби будет удобно. — Нет, ты сиди. Сиди, пожалуйста! Я просто подержусь за твои колени, а ты сиди на стуле…Мне удобно, правда, — она немного помолчала, всхлипнула, и вдруг глаза ее снова вспыхнули. — Ну что за дурачки вы, мальчишки! Я ведь даже волосы остригла! Сказал он мне: «Тебе с короткими будет красиво», а я и остригла! Разве мне не красиво, Холден? — Фиби отстранилась от коленей брата, чтобы он мог осмотреть ее с самой макушки до плеч. — Ты теперь даже на актрису похожа из старых французских фильмов. — Это что значит? — Мне нравится, вот что. Ну, перестань рыдать! — А он мне сказал, что ничего особенного теперь. Волосы как волосы! Боже, я ведь его за ручку держала. Понимаешь, Холден? За ручку! Мы по школе так ходили! А знаешь что? Я никогда больше никого не возьму за руку! Никогда! — и Фиби снова залилась слезами. На мгновение Холдена осенило. Вот же оно — перед ним, перед самым носом. То самое, то неуловимое. В яркой красивой кофточке, с тонкой шеей, белой, как снег, кожей, большущими ресницами и красными от слез глазами. То, чего не хватает всему окружающему его миру. Чертовому Пэнси, глупым разрисованным девчонкам, глупым лифтерам, таксистам и барменам. Солнце почти уже село, а Холден так поразился своему открытию, что сам был готов броситься на колени к сестре и страшно заплакать. — Ну, чего ты молчишь? Как твои утки? Ты узнал, что с ними случается, когда пруд замерзает? Не молчи, Боже, Холден! — Нет, Фиби. Я не узнал. Я никогда, наверное, не узнаю. Девочка вдруг перестала плакать, вытерла слезы рукавом, а потом схватила брата за руку и серьезно посмотрела ему в глаза. — Скоро холодать будет, тогда и вода в пруду начнет мерзнуть. Ты только не переживай, мы обязательно проследим за ними. Я даже с вечерних занятий убегать буду, чтобы точно их не упустить! — Фиби! Фиби, не говори чепухи! Кто тебя отпустит? — Холден вдруг почувствовал, что к горлу подбирается ком. — А я сама уйду и никому не скажу. Главное ты сейчас учись, потому что я не хочу, чтобы тебя снова исключили. Ты уже решил, кем станешь, когда закончишь школу? Ну, решил? — Да какая разница, Фиби! Какая разница, черт возьми? — Большая разница, вот какая! Позже Фиби решила оставить обиды на всех мальчиков вокруг, призналась, что очень любит Холдена, и вышла из комнаты, пожелав ему спокойной ночи. Не прошло и минуты, как он бросился на свою кровать и заплакал. И чего он с ней только не делал — бил по простыне из всех сил кулаком, стучал, как ненормальный, кусал наволочку подушки, а все без толку. Что-то тяжелое в нем копилось долгое время, что так сложно оказалось удержать в груди.