Переход

But you asked me to love you and I did. Traded my emotions for a contract to commit — Slipknot, «Dead Memories»

Семь утра. Метро. Час пик. Чтобы попасть хоть в какой-нибудь вагон, мне пришлось как минимум минут тридцать отстоять в бескрайней очереди, морем разливанным растекшейся по открытой платформе. Оно и немудрено: Выхино — одна из самых перегруженных станций в Москве. Над железнодорожными путями занимался убогий рассвет, если таковым можно назвать нависшее над толчеей сизо-серое тяжелое небо. По крыше над платформой барабнил мелкий дождь, знаете, такая противная морось, которая вроде бы и не сильно меняет что-то в окружающем мире, но, черт побери, дико раздражает. Что поделаешь, осень, конец сентября. Топчась на месте, постоянно раскачиваемый из стороны в сторону обезумевшим народом, я с прискорбием созерцал однотипные лица злых, недовольных всем и вся людей, забившихся на противопложной стороне. Созерцал и считал утекающие, как вода сквозь пальцы, минуты того времени, за которое я должен был успеть доехать до училища, при этом не опоздав. Впрочем, задача эта не из легких. Как пройти квест в набившей оскомину игре, где игрок всегда остается ни с чем. Наконец, с глухим скрежетом колес о рельсы, к станции подкатил четвертый или пятый по счету полупустой вагон. Ах да, я вам не говорил, что «Выхино» теперь не конечная? Так вот: отныне борьба за место была намного более ожесточенной. Начался массовый штурм поезда. Толком еще не проснувшиеся трудяги и такие несчастные студенты, как я, лавиной хлынули в раскрывшиеся двери, ругаясь, крича и расталкивая других локтями и ногами. На мгновение, всего лишь на мгновение я удивился, как это они не завалили вагон набок, хотя, конечно же, это была глупая мысль, и меня мгновенно засосало во всеобщий  хаос. Гонимый жуткой людской волной, захлестнувшей меня с головой, я, подобно пробке от шампанского, влетел в кабину, едва не вывихнув правую руку. Смачно, сочно выругавшись, я оказался стиснутым чужими спинами, как килька в консервной банке. С боем я кое-как пробился в самый конец вагона, крепко сжимая на плече лямку от спортивного рюкзака. Ехать предстояло с одной пересадкой до «Полянки», согласен, путь неблизкий, поэтому, ужом извернувшись и пошарив по карманам джинсов, я извлек оттуда наушники. С музыкой веселее. Потыкав пальцем в плеер и найдя нужную песню, я закрыл глаза и попытался хотя бы до пересадочной станции отрешиться от противной будничной реальности. В кабине было жарко и душно. Отчетливо воняло потом, едким ароматом дешевых духов какой-то средневозрастной дамочки, жмущейся ко мне из-за давки, и тем особенным запахом подземки, который невозможно точно описать. Все держали путь в центр, поэтому на каждой остановке давка только усиливалась: людей мало заботило, а еще лучше вообще не заботило, что прибывший поезд переполнен доверху. Народ пер внутрь с таким остервенением, словно вот-вот должен был разразиться конец света. Такой, ежедневный мини-апокалипсис. Меня вконец припечатало к стене, а «ароматную» женщину — вплотную ко мне. От ее ужасного парфюма плюс от раздражения, хронического недосыпа и духоты у меня дико разболелась голова. Музыка в наушниках будто бы сделалась громче; слова любимой «Dead Memories» с каждым припевом четко, настойчиво врезались в мозг. Не вытерпев, я выпростал зажатую между моим телом и телесами дамочки руку и выдернул к черту наушники. С надеждой в глазах взглянул наверх, где на крохотном электронном дисплее высвечивались названия станций. Ага, следующая «Пушкинская»... Я облегченно выдохнул: слава Богу, я выжил в очередной битве с сумасшедшим пролетариатом. Как только двери вагона захлопнулись за спиной, я привычно огляделся: признаться честно, я любил «Пушку». Светлая, приятная станция со множеством переходов, лестниц и эскалаторов. Даже снующие, подобно юрким торопливым муравьям, стремящимся быстрее начать рабочий день, люди здесь казались намного приличнее, нежели те, с которыми я ехал. Я, как и любой другой студент, ненавидел метро, со всеми его обшарпанными вонючими поездами, толкучками, как в восьмидесятых по талонам за хлебом, но искренне любил саму подземку. Андерграунд, то бишь. Бодрящий сквозняк из свежего воздуха, бьющий в лицо, когда к платформе подкатывает состав, искусственный, какой-то призрачный, нереальный свет и ощущение того, каким мощным потоком вокруг тебя кипит, пульсирует, будто живое сердце, переливается круговерть ускоренной жизни, засасывающий тебя в самую гущу оживления, где ты не можешь просто взять и нажать на паузу. По той же причине я ловил кайф, когда гулял по центру Москвы. Мимо галопом летят минуты, часы, и ты летишь вперед вместе с ними, без оглядки, без страха, просто наслаждаясь мгновениями полета. Подхваченный акселераторным потоком, я быстрым размашистым шагом направился к нужному переходу. Тяжелые осенние ботинки дробно стучали по ступенькам каменной лестницы. Взмокшее под курткой тело блаженно «остывало» после настоящей парилки в поезде. Мимоходом обратив внимание на наручные часы, я, разразившись про себя нецензурщиной, машинально прибавил ходу — я безбожно опаздывал. Цейтнот, дорогие господа присяжные! Далее я ругал на чем свет стоит медленно ползущий вниз эскалатор, чувствуя себя заводной игрушкой, заряд которой еще не кончился, но сама игрушка повстречала преграду в виде стены и теперь бессмысленно дергается в механических конвульсиях. Лица других полностью отражали это мое состояние. Не сказать, что я был таким уж пунктуальным, примерным студентом, отчаянно рвущимся к знаниям, звезд с небес не хватал, однако совсем уж губить свою репутацию не хотелось. Хотя... кому до этого дело?  Не я первый опаздывающий человек, не я последний. Пробежавшись по еще одному «тоннелю», я перешел на «Чеховскую». Отсюда мне предстояла довольно короткая дорога прямиком до «Полянки». А дальше, от метро, еще минут двадцать пешком по улице, если, конечно, очень-очень сильно поторопиться. Тут народу было чуть меньше, ибо уже, собственно, был центр, поэтому, дождавшись поезда метро, я не был избит до полусмерти чужими сумками, рюкзаками, локтями и коленками. Новый вагон отнюдь не радовал простором свободы, но хотя бы имелся доступ к кислороду. Я уцепился рукой за поручень над занятыми сидениями и мотался, как тряпичная кукла, уже ощущая неимоверную усталость. Воткнув один наушник в левое ухо, я лениво уставился в черный квадрат окна, за которым проносился тоннель. Я старался особо не вглядываться в свое отражение, потому что и так знал, что мой внешний видок оставлял желать лучшего. Просто ушел в свои мысли, даже не слыша музыки. Обычное состояние прострации. Опомнился я лишь тогда, когда за окном вместо тьмы тоннеля показались знакомые очертания моей станции, означающие, что, незирая на то, что путь был долог и тернист, и я уже точно прошляпил первую пару в училище, все-таки я достиг цели. Половина девятого. Полянка. Центр. Торопиться более не имело смысла. Я спокойно взошел на ленту эскалатора, поудобнее перекинув через плечо свою ученическую поклажу. От нечего делать стал разгадывать лица окружающих меня людей. Вон, на противоположной стороне топчется здоровенный мужчина в темных очках, с зализанной шевелюрой и густой бородой; за спиной у него нечто вроде рюкзака, а в руках он держал поставленный перед собой сложенный самокат. Я саркастически хмыкнул: как там называют таких индивидуумов, хипстеры? Надо взять на заметку. Завтра же припрусь на Выхино на самокате. Позади бородача стояла весьма интересная пожилая женщина, а интересной она была потому, что голову ее венчала корона тщательно завитых волос практически сиреневого цвета, и одета она была весьма... колоритно. Потом я заметил парочку целующихся подростков. Признаюсь, забавное зрелище. Светловолосый парнишка буквально прилип к своей пассии, вцепившись в бедняжку мертвой хваткой. Наверное, они вместе учились... Мое любопытство к посторонним угасло сразу же, как только я направился к выходу из подземки. Еще один длинный, тускло освещенный переход, в конце которого расположена лестница. Вклинившись в людское течение, я почти не заметил сидевшую у стены ближе к лестнице девушку. Почему почти? Потому что шел, глядя себе под ноги, однако среди гула множества голосов отчетливо расслышал звук гитары и чье-то пение. Пела как раз та самая девушка, исполняя старую добрую битловскую «Yesterday». Не знаю, какой бес в меня тогда вселился, но я вдруг сначала замер, а после решил подойти к ней. Устроившись на складной деревянной табуретке и сжимая в руках видавшую виды акустическую «Гибсон», она пела, закрыв глаза, и одновременно ловко перебирала пальцами струны гитары. Остановившись прямо напротив нее, я не мог отвести от нее взгляда. Конкретно в самой девушке не было ровным счетом ничего примечательного: совершенно обычное, не красивое и не уродливое, лицо; короткие русые волосы, собранные на затылке в неаккуратный хвост; неброская, свободная одежда; ни толики макияжа. Пение ее было под стать внешности: чересчур тонкий голос, не попадающий в ноты и с плохим произношением английского. Однако почему-то мир, по-прежнему живущий ускоренной жизнью, выбросил меня из акселерации, замедлив время, движение прохожих и даже мое собственное дыхание. Я стоял, как истукан, слушая отвратительное пение гитаристки-любительницы, и был очарован ею. Забыв о том, куда и зачем я ехал, забыв, где я нахожусь, не зная причины, по которой я внезапно заинтересовался этой горе-певицей, я с неким восторженным трепетом внимал каждому ее искаверканному слову. Это было странно, чарующе и прекрасно. Я смотрел на ее невыразительное, раскрасневшееся то ли от пения, то ли от сквозняка лицо и думал: какого черта я впустую трачу свое время и почему раньше у меня никогда прежде не складывалось впечатление, будто моя реальность замерла, как в замедленной киносъемке, сконцентрировавшись на абсолютно незнакомом мне человеке, поющем в переходе? — Ты послушать пришел или милостыню подать? Если последнее, то деньги мне не нужны. Можешь идти своей дорогой. Меня словно огрели обухом по голове. Несколько опешив от такого грубого тона, я часто-часто заморгал, очнувшись от наваждения, и смущенно посмотрел на девушку. Та перестала играть, положив гитару на колени, и теперь с любопытством разглядывала меня, при этом недовольно хмурясь. Глаза у нее тоже были самые обычные — серые. Я не знал, что ответить, поэтому, равнодушно пожав плечами, развернулся к ней спиной, собираясь уйти. В конце концов, какое мне до нее дело? Подумаешь, постоял рядом, послушал ее блеяние. Если уж она не выклянчивает у прохожих деньги, тогда что вообще здесь делает в такую рань? — Подожди! — вскинулась девица, принявшись суматошно запаковывать «Гибсон» в потрепанный от старости футляр и складывать табуретку. Через пять минут она уже своевольно шагала рядом со мной, закинув футляр с гитарой на спину, а в руке таща то, на чем сидела. Проходившие мимо люди изредка бросали на нее косые взгляды. — Ты что, обиделся? Подобного поворота событий я никак не ожидал. Ну вот представьте: вы в переходе остановились, послушали музыку и собрались идти дальше по своим делам, а за вами вдруг увязывается певшая перед этим незнакомка, которая вначале ни с того ни с сего наехала на вас, а теперь спрашивает, обижены ли вы. Ваша реакция? Явно неоднозначная. Вот и моя была такой же. В принципе, если рассуждать по существу, я видел ее впервые, знать не знал, кто она, чем занимается, кроме как игрой на гитаре в переходах метро, и лично мне должно было быть все равно, что она практически нахамила мне. Мало ли неадекватов шатается кругом, готовых просто так облить вас грязью. Но, черт, она была права: в глубине души мне было... немножко неприятно. Самую малость. Капельку. — Нет, — равнодушно произнес я, ускорив шаг, чтобы она от меня отстала. Думаю, если я буду оправдываться перед завучем, мол, опоздал, потому что случайно спутался с какой-то андерграундной певичкой, меня точно вышвырнут вон из училища. А неприятностей мне и так вполне достаточно. На улице было все так же тоскливо и уныло — разве что дрянная морось, доводившая меня до белого каления, прекратилась. Отойдя в сторонку, к административному желтому зданию неизвестного назначения, находящемуся напротив выхода из метро, я достал из бокового кармана рюкзака пачку «L&M», пощелкал зажигалкой и закурил. Рассчитанный на час путь досюда растянулся на два, и за это время я страшно «изголодался» по курению. В горле першило, зато легкие привычно впитывали дозу никотина. Я старался курить быстро, и конкретно поперхнулся дымом, закашлявшись, когда увидал, как знакомая незнакомка с гитарой поднимается по лестнице наверх и идет прямиком в мою сторону. Интересно... Может ей реально денег дать? Девушка, как ни в чем не бывало, встала рядом, извлекла из нагрудного кармашка куртки тонкие женские сигареты и тоже прикурила. Глубоко затянулась, выдохнула, снова затянулась. Помимо легкого запаха дыма от нее исходил слабый, едва слышный запах жасминовых духов. Бр-р-р. Она сделала еще одну затяжку и стряхнула пепел. — Женя, — коротко сказала девушка, глядя прямо перед собой. Я пожал плечами. Господи, да что ей нужно? Откуда мне знать, кто такой Женя? — Что? Она обернулась, поглядев на меня, словно я был умалишенным дебилом, пускающим слюни. В ее глазах явственно читалось какое-то детское наивное удивление. Затянувшись и выдохнув, она медленно повторила: — Меня зовут Женя. Приятно познакомиться. Ах, вот оно что! Значит, ищем знакомства? Понятно все с тобой, Женя. — Взаимно. Я бросил окурок на асфальт, перешел через шоссе на противоположную сторону, вбок уходившую от метро, и пошел по оживленной главной улице, начинающейся с книжного магазина «Молодая гвардия». К слову, Евгения невозмутимо последовала за мной. И даже подергала за рукав куртки, дабы я потратил на нее еще пять минут своей жизни. — Эй, а ты, похоже, не в курсе, что такое вежливость, да? — насмешливо ухмыльнулась Женя, нагло заглядывая мне в глаза. — Тебя-то как звать, нелюдимый? — Елизар, — съязвил я и выдернул рукав из ее цепких пальцев. Девушка наигранно рассмеялась, покрутила пальцем у виска и уточнила: — А если честно? Вот же прилипла, как банный лист к ж... Короче, неважно. Все очарование, что я испытал, когда она пела, все то состояние некоего транса, в котором я пребывал, пока здравый смысл говорил мне, что в этой девушке нет ничего особенного, все это исчезло без следа, уступив место раздражению. Я хотел спать, хотел успеть на вторую пару в «шараге», хотел идти в гордом одиночестве, слушая музыку, хотел послать к черту эту назойливую, как муха, девицу. Собственно, именно таким образом я и поступил. — Послушай, Женя, — предельно спокойным тоном обратился я к ней, — меня зовут Артём. А теперь, Женя, слушай меня внимательно: мне весьма импонирует то, что из тысячи душ ты выбрала конкретно мою, чтобы познакомиться, но я очень спешу. Мне некогда флиртовать с тобой и строить тебе глазки, и я не ищу знакомств в метро. Пока! Каков эпилог сей встречи? Полчаса спустя мы уютно устроились в «Кофе-Хаусе», болтая обо всем, что только взбредет в голову, и неторопливо смакуя горячий американо с сахаром. Мне пришлось изрядно потратиться, дабы угостить Евгению еще и пирожным, однако я не жалел ни потраченных денег, ни ускользнувшего от меня времени, потому что она оказалась хорошим и интересным собеседником, проявив довольно незаурядный ум. Поставив гитару и табуретку под столик, а куртку — сложив себе на колени, осторожно отпивая из чашки дымящийся напиток, она рассказывала мне о последнем романе Мураками, «Послемраке», делилась своими впечатлениями от прочитанного и с интересом слушала мое повествование о недавно приконченной книге Маркеса «Сто лет одиночества». И вновь я попал во власть ее очарования. Не внешнего облика серой мышки, даже не ее внутреннего мира. Просто было в ней что-то, что я не мог описать словами, какая-то изюминка. Она умела рассказывать и умела слушать, поэтому я невольно хотел говорить с ней как можно больше. Позже выяснилось, почему она играет в переходах. Я постеснялся задать ей вопрос в лоб, осторожничал, подбирая слова, но она лишь рассмеялась и без обиняков объяснила: ей это нравилось. Когда-то она собиралась поступать в консерваторию, даже несколько лет занималась для этого в музыкалке, но провалила вступительные экзамены, и весь предполагаемый учебный год ушел коту под хвост. Когда я поинтересовался, почему она не попыталась поступить в другое место, она четко и ясно ответила: — Без музыки я словно без рук — ни на что не способна. Я не стал опровергать ее убежденность в собственном таланте; вместо этого я, в свою очередь, признался, что учусь на художника-аквалериста. Признался и... поразился! Как же я мог не догадаться! Вот она, причина, по которой я заметил эту девушку среди однородной серой массы людей! Вот, почему был очарован ею! Мы оба — не такие, как все остальные, мы мыслим на другом уровне, говорим на другом языке и понимаем друг друга по-другому. Потому что мы те, кто способен видеть окружающие нас вещи и явления иначе, воспринимать все в другом цвете. Проще говоря, творческие натуры. Возможно, именно эта особенность сработала в какой-то миг, подобно короткому замыканию, заставив меня — остановиться, а ее — продолжать петь, зная, что я наблюдаю. Честно, я не верил в судьбу. Провидение, волю Небес и прочее, это удел суеверных фанатиков. Но... Разумеется, ни на какие пары я так и не пошел. Я вообще не появился в училище, предпочтя весь день слоняться вместе с новой знакомой по центру города. Мы много говорили, а когда на разговоры больше не было сил, то просто молча гуляли. И не было в нашем молчании никакой неловкости, смущения, молчать рядом с ней казалось мне таким же естественным, как и дышать. Впрочем, это уже детали. Главное было то, что под конец наших прогулок я осмелился узнать ее мобильный номер и уже самостоятельно навязать ей свое общество в ближайшие выходные, ибо наша встреча была далеко неслучайной.