Летопись

​Гон было двенадцать лет, когда она встретила Киллуа. Вернее, не совсем так: ей было одиннадцать тогда, в апреле, когда она перевелась в другую школу. Хотя какая разница, все равно ей через месяц должно было исполниться двенадцать. Она тогда только-только переехала вместе с тетей Мито с Китового острова и совсем не знала, как себя вести в новой школе. На первой линейке Гон обратила внимание на девушку, которая держала речь перед всей школой, стоя за трибуной – как оказалось, президента школьного совета. После мероприятия, когда все более-менее разошлись, она, не сдержав любопытства, подошла к ней. Та как раз, не отходя от трибуны, о чем-то тихонько переругивалась с каким-то парнем, которому она была едва-едва по плечо. - Леорио, ну сколько можно?! Мы же вроде бы сто раз обсуждали, кто будет водить новичков по классам, так какого черта? - Я же говорил, что младшеклассники – тебе. Ты же у нас президент, Курапика, вот и неси ответственность, - хохотнул парень, плутовски щуря глаза на закипающую «начальницу». - Ты просто самодовольный… - Эээ… извините, что мешаю, - обратилась Гон к ним. Те двое мгновенно отстранились друг от друга и попытались придать себе благопристойный вид. Девушка же, поправив короткие светлые волосы, спокойным голосом спросила: - Да, ты чего-то хотела? - Я немного опоздала, и теперь не могу найти свой класс. Вы не могли бы мне помочь, пожалуйста? Ей было стыдно: надо же, опоздать в первый же день! А после понимающей улыбки ее новых знакомых стало еще пакостнее на душе. - Не волнуйся, сейчас тут везде суматоха, и тебя не будут ругать. Хотя знаешь, может, тебе следует выходить из дома пораньше? - Так я и вышла. Только на велосипеде добраться за полчаса на расстояние больше пяти километров я пока не могу, и вот – не рассчитала, - с виноватым видом ответила новенькая. - Что? Ты ехала с другого края города сюда на велосипеде? – в этот раз даже парень растерял всю свою лукавость и ошеломленно моргал. ​- Ну да, я раньше так и делала. ​- Ребята, нам следует поторопиться. Леорио, тебя ждут свои обожаемые старшеклассницы, так что не копайся, - со смешком сказала девушка. ​Жаль, что они спешат, подумала про себя Гон. Но потом они точно познакомится с ними поближе, это даже не обсуждалось. ​Наверное, так и начинается дружба: спонтанно и неожиданно, но зато навсегда. ​И с Киллуа она познакомилась в тот же день, как тогда, первого апреля, пришла в школу. Все кругом было таким волнующим: и новая форма, которая была немного большеватой и душила слишком тесным воротничком, и новый классный руководитель, и незнакомые ребята, с которыми ей предстояло учиться. На Китовом острове все было совсем по-другому, не так официально и строго, так что она боялась натворить глупостей и расстроить тетю Мито и бабушку. Было неловко становиться у доски и представляться перед всеми – за свои простоватые словечки, за слишком громкий голос, за большеватую форму и тесный воротничок. ​Именно в этот день – первого апреля – ее посадили с ней рядом. С девочкой, которая с первого же взгляда показалась ей совсем не такой, как все. Она сидела, широко, совсем по-мужски, расставив ноги и почти что развалившись на стуле, со скучающим и немного раздраженным лицом. Она постоянно жевала жвачку и надувала из нее пузыри. Когда ей делали замечания, она лишь морщилась и продолжала это делать, на уроках же без зазрения совести лежа на парте или слушая музыку через наушники. ​- Привет, я – Гон, - подошла она к той девочке на переменке. С остальными ребятами она уже успела немного сдружиться, и хотелось также пообщаться с этой девочкой. ​Она зашевелилась и приподняла голову так, что был виден только один глаз – сонный, мрачный, абсолютно недружелюбный. Пронзительно синий. ​- Ты это мне? – прозвучало откуда-то снизу. ​- Ну да, - растерялась Гон. На всякий случай огляделась – разве рядом еще кто-то был? Вроде никого… ​- Мне очень приятно, - елейным голоском сказала девочка и окончательно отвернулась. ​- Правда? Мне тоже, - обрадовалась Фрикс. ​- Очень, - пробормотала она, - а теперь, будь добра, отойди от меня – ты мне свет загораживаешь. ​- Конечно, - Гон молниеносно вернулась на свое место и уставилась на нее выжидательно – она же еще не сказала своего имени! ​Но прошла минута, другая, пятая, десятая – и ноль реакции. Но она не отчаивалась. Спросила уже в самом начале урока: ​- А как зовут тебя? ​Девочка дернулась, подняла голову уже повыше, чем в прошлый раз, и спросила: ​- Ты серьезно не понимаешь намеков или только притворяешься? – и посмотрела недоверчиво, с долей удивления и сомнения – всем своим видом напоминая Гон кого-то. ​- Ну, ты же сказала, что тебе приятно познакомиться со мной, а значит, ты не против подружиться, разве нет? Значит, надо сначала сказать друг другу свои имена, – она широко и радостно улыбнулась, поневоле поправляя воротничок и наблюдая, как недоуменно вытянулось лицо девочки напротив. ​- Золдик, не отвлекай новенькую хотя бы в самый первый учебный день, - сделал замечание Винг-сенсей, не отворачиваясь от доски, но безошибочно определяя виновниц создавшегося шума. ​- Простите, сенсей, - Гон и правда стало стыдно за причиненные неудобства. Девочка же рядом просто неопределенно махнула рукой. ​- Киллуа, - прозвучало уже к концу урока, когда мысли Гон уже всецело были сосредоточены на изучаемом материале. Эта странное слово на мгновение вывело ее из транса, и она тихонько переспросила: ​- Что, прости? ​- Меня так зовут, - пробурчала она, снова отворачиваясь к окну и оставляя на обозрение только взъерошенный затылок. Гон почувствовала, как снова на лице появилась улыбка – абсолютно, по-идиотски счастливая. ​Что же такое это было – Киллуа Золдик? Длинные светлые волосы, бледная кожа, скучающий взгляд синих глаз; вы скажете – Снежная Королева. А вот Гон видела только котенка: взъерошенного, ленивого, который из-за скуки и цапает все что ни попадя. А к котятам разве можно обращаться жестоко? Их надо ласкать, играть с ними, заботиться и дарить много-много любви. И эта была именно та самая линия поведения, которой она придерживалась по отношению к Киллуа. Все одноклассники и учителя почему-то были убеждены, что с ней лучше не иметь дела по причине ее наплевательского отношения ко всем. Гон так не считала; более того, она была категорически с этим не согласна. Ну подумаешь, немного отвлекается на уроках, грубовато отвечает, а учиться не то чтобы любит…она была твердо убеждена, что это все – клевета. ​И Киллуа никогда не разговаривала с ней пренебрежительно или как-то неучтиво. Может, пыталась в самом начале…но Гон ее быстро раскусила: ​- Ты ведь совсем не такая, какой хочешь казаться, - сказала она как-то в ответ на ее очередную не слишком корректную фразу. Она была уверена в том, что Золдик – замечательный человек, на все сто процентов. ​- Ты ошибаешься, - пробурчала Киллуа, пряча пунцовое от смущения лицо и нарочито пренебрежительно продолжая: - Просто все кругом такие скучные. Раздражают. С ними даже болтать не хочется, не то что дружить. Все смотрят либо на то, что я из хорошей семьи, либо на то, что я талантливая, и мне все легко дается. Вот ты, – на этом месте она повернулась и внимательно посмотрела на идущую рядом приятельницу, - почему ты решила начать общаться со мной? - Почему? – Гон задумалась, сосредоточенно нахмурившись и снова поправив воротничок. Тогда уже вечерело: солнце, похожее на шарик апельсинового мороженого, садилось за горизонт, окрашивая небо в свой же подтаявший сироп, и так приятно было думать, что вот сейчас она придет домой и расскажет Мито-сан про прошедший день в школе. А потом она обязательно созвонится с Киллуа, и они снова проговорят все деньги на телефоне… - Я не знаю, почему, - честно ответила Фрикс, - разве что ты мне тогда котенка напомнила. Голодного и злого. - Т-ты реально дебилка, - деланно возмущенно воскликнула Киллуа, снова пряча пылающее лицо и фыркая, - еще чего скажешь? - Но это было мило! Так и хотелось тебя погладить, накормить, забрать домой и приласкать! - Идиотка! Я ничего не хочу об этом слышать! - Нуу.. - Нет! И так – почти каждый день. Хотя это в лучшем случае: родители Киллуа заставляли ее ходить к репетиторам, а Гон ходила на секцию бокса в школе. Порой тренировки затягивались допоздна, а наутро все тело болело так, будто ее накануне нещадно избивали. Но она терпела: усердно слушала все, что говорили учителя, и не пропускала ни одного урока. Вечером, сразу же после секции, она подолгу занималась. Она не могла позволить себе лениться. - Ты не надорвешься? – как-то спросила Киллуа с ужасом, разглядывая покрытые уже отцветающими синяками костяшки пальцев подруги в школьной раздевалке. - Да ты что, - смеялась она в ответ, - это ерунда. Просто я делаю то, что должна, и все. - Дебилка. Маленькая глупая дебилка, - как-то странно прошептала Золдик, подходя вплотную и ероша колючие темные волосы. Тепло улыбнулась и немного покраснела. Гон было двенадцать лет, когда они с Киллуа стали друзьями - такими, о каких и мечтать нельзя. Может, они и были в обычные дни слишком занятны, но старались проводить вместе все свое свободное время. Как только наступали школьные каникулы, они проводили вместе практически все дни напролет. Занимались, в основном, всякой ерундой: ходили в кино, дурачились, просаживали все деньги на сладости и игровые приставки, а потом залипали за компьютерными играми у Гон дома. Ходили по магазинам и смотрели всякие девчачьи мелочи: различные заколки, сережки, колечки, платьица и юбочки. Удивительное дело, но Киллуа шло практически все, будто специально под нее делали. Вообще она была, по мнению Гон, очень милой, о чем та никогда не умалчивала. Киллуа же, как всегда, смущалась, краснела и заикалась, отчего становилась еще милее. В это же время Гон продолжала общение с Курапикой и Леорио. Может быть, это и правда странно – что же старшеклассники и лучшие ученики в школе могли найти интересного в общении с маленькой простой девчонкой – но факт оставался фактом. Курапика, с этого года ставшая президентом школьного совета, была очень прилежна и усердна в учебе, и требовала ото всех такого же отношения; от этого многие считали ее чопорной и бесчувственной. Но Гон совершенно точно знала, что это ложь: она была очень милой и доброй. Тем более, у ее чрезмерной прилежности было очень серьезное оправдание. Она узнала об этом от нее случайно. О том, что с ее семьей случилось что-то очень печальное по вине какой-то преступной организации, которую не мог поймать ни один специализированный отряд. Курапика стремилась к отмщению, и для поступления на соответствующий профиль ей требовалось сдать вступительные экзамены на заоблачные баллы. Леорио был гораздо проще. Хоть он и вел себя ну совсем не образцово – все гонялся с маниакальным взглядом за старшеклассницами и частенько говорил непотребности – он был, наверное, самым добрым из них всех. Постоянно подкалывал Курапику, выказывая недовольство тем, что именно ее выбрали президентом, а его – лишь ее заместителем, отчего эти двое ругались постоянно. Жизнь текла своим чередом: учеба, тренировки, учеба, тренировки, редкие дни отдыха, которые они проводили вместе. Гон как раз должно было исполниться четырнадцать, когда Киллуа как-то отправила ей на уроке записочку: «Тебе нравится кто-нибудь?» Фрикс перевела удивленный взгляд со смятого клочка бумаги на подругу, которая сидела с непривычно серьезным лицом и лишь кивнула, вынуждая написать ответ. «Ты имеешь в виду какого-нибудь мальчика?» «Какой глупый вопрос! А ты как думаешь?» «Не знаю. Если честно, я никогда об этом не задумывалась». «То есть ты никогда еще не целовалась и не ходила на свидания?» «Нет. А должна была?» - Нет, мне просто было интересно, - шепнула Киллуа. - Золдик, Фрикс, прекращайте. Нам ведь тоже интересно, о чем вы там переписываетесь так бурно, - засек их Винг-сенсей, не отворачиваясь от доски и продолжая писать очередную задачу. - Простите, сенсей, - на автомате ответила Гон, строча ответ. «А тебе? Только честно». И тут прозвенел звонок. Разворачивая свой бенто, Киллуа ответила, пряча глаза и чуть розовея: - Ну, есть один…мальчик. Он меня интересует. - И кто же он? – заинтересованно спросила Гон. Ей было очень интересно узнать, какой же он – тот самый для Киллуа. Он обязательно должен быть добрым, чтобы ей было с ним хорошо; веселым – чтобы было не скучно; умным – чтобы не выглядеть на ее фоне как дурачок; и, конечно же, красивым – хотя, красивее Киллуа все равно никого не может быть, в этом она была убеждена. - Можно…я не буду говорить? – она покраснела еще больше и нервно затеребила краешек школьной блузки. - Ну ладно, - немного разочарованно протянула Фрикс. Раз подруга не хочет говорить – значит, не надо допрашивать. Хотя менее интересно не становилось – даже наоборот. - Я ж зачем тебе все это сказала, - продолжила Киллуа, отправляя кусочек себе в рот, - ты не могла бы мне помочь? - Да, конечно. Как? - После уроков пойдем к тебе, ладно? - Ну хорошо, - Гон поправила выбивающуюся светлую прядку со щеки подруги и заправила за ухо. Ей всегда нравилось прикасаться к ее волосам – таким пушистым, мягким и длинным, как кошачья шерсть. Подруга пользовалась каким-то шампунем с очень приятным, сладким, нежным-нежным запахом, и ей нравилось зарываться носом в светлую макушку, вдыхать ее запах полной грудью, обнимая крепко-крепко. Сразу же накатывало ощущение абсолютного и безбрежного счастья. - Подожди, я же ем, - промямлила Киллуа, откладывая свое бенто в сторону и пытаясь проглотить еду во рту. На губах ее дрожала улыбка, и Гон прижалась ее еще сильнее, радостно вздыхая. Потом, уже дома, Киллуа сама обняла ее – крепко, немного смущенно, утыкаясь куда-то в щеку. Они стояли друг напротив друга: лицом к лицу, плечи к плечам, рука в руке. Почему-то это показалось странным, но отнюдь не неприятным. Наоборот – Гон определенно нравилось это ощущение, возникающее в груди, когда она находилась так близко. - Можно? – тихонько спросила Киллуа, отстраняясь и смотря прямо в глаза со странным выражением на лице. То ли ей было страшно, то ли стыдно – не разобрать. Расстраивать ее совсем не хотелось, поэтому она просто кивнула, совсем не понимая, чего от нее хотят. Но когда подруга закрыла глаза и прижалась к ней горячими, мягкими губами, стало не до вопросов; оставалось только доводить затею до конца. Очевидно, это была как бы тренировка, и что Киллуа не хотела в самый ответственный момент выглядеть перед этим мальчиком глупо. В принципе, это было правильное решение – попросить подругу помочь: деликатный вопрос же. Как там надо? Открыть рот? Что-то делать языком? Закрыть глаза? Обнять крепче или же наоборот, чуть отстраниться? Но постепенно Гон начало уносить с совсем другую сторону. Ей и правда начало нравиться: и то, как Киллуа прерывисто задышала, как начала отвечать, как сильно забилось сердце где-то там, глубоко, нежно. Это было похоже на то чувство, когда Гон побеждала на соревнованиях, когда она видела за окном первый снег, когда она получала редкие скупые письма от отца…в общем, это было здорово – настолько, что перехватывало дыхание. Киллуа отстранилась первой. Ее губы распухли, щеки разрумянились, а глаза стали совсем чудные – темные, глубокого-глубокого синего цвета, какой можно увидеть на небе уже после того, как село солнце. Гон определенно нравилось и то, что она видела сейчас перед собой. - Так вот как это бывает, - прошептала она тихо, улыбаясь и прикрывая глаза. Гон было четырнадцать, когда она поцеловалась в первый раз. И то, что это был не мальчик, ее не сильно волновало. Тогда она вообще мало чего понимала и осознавала. После того случая Киллуа как-то замкнулась: уже не позволяла касаться себя так, как раньше. Вздрагивала каждый раз, когда Гон поправляла ей волосы, когда она обнимала ее при встрече, даже когда они просто шли рядом и случайно касались друг руга руками. Было обидно. Но ведь подруге нравится какой-то мальчик, так ведь? Значит, теперь ей приятно касаться только его, и в этом не было ничего плохого. Наверное, Гон и сама бы так себя вела, если бы ей кто-то нравился. Но легче от этих мыслей не становилось. Теперь Гон могла только о том и думать, что какой-то неизвестный, чужой и вообще не пойми какой мальчик водит ее по тем же самым кинотеатрам, кафешкам и магазинам, где они ходили раньше вместе. Что он прикасается к ней, зарывается пальцами в длинные, шелковистые, как кошачья шерсть, волосы…что он целует ее в губы и может видеть, как ее глаза темнеют и превращаются в небо после заката. Гон была не в состоянии думать об этом – и все же только об этом и думала. Лучшим антидотом были только учеба и неустанные тренировки до потери пульса. Надо было приехать в столицу и разыскать отца, осуществляя тем самым ее давнюю детскую мечту. Решение пробиться туда с помощью победы на ринге среди юниоров возникло спонтанно, но с течением времени оно начало казаться все более логичным, в конце концов закрепившись в сознании окончательно. С каждым месяцем кубков, медалей и дипломов на полке становилось все больше и больше, и все больше и больше Гон работала ради достижения цели. А если говорить уже совсем честно - чтобы не думать о том, что больше не нужна ей. В этот же год выпускались Курапика и Леорио; они собрались поступать в разные города и на разные специальности, и перед экзаменами, кажется, начали еще больше ругаться. Гон с улыбкой смотрела на них, вставляя изредка примиряющие слова между их перепалками, и думала о том, что их чувства очевидны даже для нее. Но вмешиваться, наверное, все-таки не стоило, но она не могла не попытаться. - Ты неправа, - сказала Курапика спокойным голосом, стараясь не смотреть на нее. От цепкого взгляда Гон не укрылся ее почти незаметный румянец. Тонкие пальцы нервно затеребили трубочку от сока. - Мы терпеть не можем друг друга. - Я уверена, что это совсем не так. - Он против того, чтобы я поступала на полицейского. - Это не отговорка. - Я не могу помешать ему строить свою жизнь, понимаешь? Я буду ему только мешать… - Какие глупости ты говоришь! Разве когда двое любят друг друга, они не должны быть вместе, несмотря ни на что? - Какая ты еще маленькая, Гон, - горько улыбнулась Курапика, заправляя за ухо гладкие пряди волос, - ты еще не понимаешь, что в жизни все совсем не так просто, как в сказках… и тем более, мы не любим друг друга. И не надо так на меня смотреть!.. В случае с Леорио наблюдалась почти что идентичная реакция. - Пф, подумаешь. Нужна мне эта «Мисс Совершенство». Странно, но в произнесенном прозвище не прозвучало подразумеваемой иронии. - Она ханжа! - Я так не считаю. - Мы вообще в разные города поступаем, ты об этом знаешь? - Но это не причина. - Она собирается стать полицейским и выловить всех «пауков» по очереди, а лучше – всех одновременно. Я буду только мешать ей осуществить свою цель. - Наоборот, ей очень нужна твоя помощь. Леорио, ведь все это время ее поддерживал именно ты! Она останется совсем одна, понимаешь? Разве ты можешь позволить такому случиться? - Я…я не знаю. Я не хочу мешать ей жить так, как она хочет. ​Даже перед отъездом они так и не смогли сказать друг другу все, что пытались скрыть даже от самих себя. За те годы, которые Гон занималась боксом, ее привычки, характер и особенности выработали стиль боя без ее участия; по сути панчером, прущим напролом, она была и настоящей жизни, не имея привычку околочиваться вдалеке и решая проблему одним ударом. Это звание надо было заслуживать долго, длинной чередой нокаутов в первом раунде. Вот только один-единственный бой она проиграла, даже не начав. Примерно через год после начала ее спортивных успехов она встретила своего настоящего противника. Неферпиту прославилась своей непобедимостью и крайней жестокостью, но, в отличие от нее, ей было почти двадцать, и она была тяжелее почти на восемь килограммов, что делало битву с ней практически невозможной. Биске Крюгер, ее тренер, была категорически против; но Гон была непреклонна. Недолго подумав, она заявила, что сделает все, чтобы сменить весовую категорию, независимо от времени, которое придется потратить на это. На каникулы приехали Леорио и Курапика; разумеется, упустить такую возможность было бы непростительно, поэтому, выкроив время, они, наконец, увиделись. Судя по зажатости, с которой они вели себя друг с другом, никаких откровений не произошло, хотя и прошло уже больше двух лет. Курапика осунулась, стала еще серьезнее, а ее кукольно-красивое лицо уже начинало терять всякие отголоски беззаботности и улыбчивости. Леорио выглядел немногим лучше: он стал еще выше и отощал, а под глазами залегли серовато-синие тени, отчего он казался гораздо старше. Гон не могла понять сути непринятия их чувств друг к другу. Если ты любишь, если ты посвятил все свои помыслы одному-единственному человеку, если другие тебе попросту не нужны, то разве могут быть какие-то сомнения? По одному только взгляду, устремленному Леорио на отвернувшуюся у официанту Курапику, и по ее робкой, дрожащей, еле сдерживаемой улыбке на бледных губах было ясно все. Не нужно было иметь багаж личного опыта и возраста, чтобы все понять. Гон была искренне рада видеть их, и также тому, что поспособствовала их встрече. - Ты так выросла, - с долей восхищения и некоторого ужаса сказал Леорио, разглядывая ее виднеющиеся из-под короткого рукава блузки руки, на которых уже вырисовались четкими контурами мускулы. Курапика с подозрением оглядела ее несколько повзрослевшее лицо, радостную улыбку, но - несмотря на это - потускневшие карие глаза. Раньше они были похожи на звездочки после дождя – светлые, искренние, непосредственно и просто смотревшие на мир. Теперь же они потеряли некоторую долю своей чистоты; они смотрели устало, но сосредоточенно и цепко. Время изменило их всех. - Ага. Я набираю массу для битвы с Неферпиту. При звуке этого имени с их лиц мгновенно исчезли улыбки, будто их ветром сдуло. - Ты что, рехнулась? – прохрипел Леорио, не озадачиваясь приличиями. - Это очень рискованно с твоей стороны, он хотел сказать, - поправила Курапика, пихнув его локтем в бок, - ты точно уверена, что хочешь этого? - Да. - А почему ты решила сразиться именно с ней? У вас же несколько разные…профессиональные уровни, - продолжила допрос Курута, пока Леорио пытался собраться с мыслями. Точнее, исключить из них всю нецензурщину, так и просящуюся на язык. Гон пожала плечами. - Я…просто решила для себя. Она завоевала первенство среди юниоров в моем возрасте, и я не хочу быть хуже нее. Тем более победа над ней откроет мне прямой путь в столицу, и мне не придется тратить время на учебу и подготовку к экзаменам. Курапика нахмурилась, Леорио открыл рот, собравшись что-то сказать, и тут же закрыл его. - А как там твоя подруга? Я помню, вы с ней были неразлучны, прямо как… э…в общем, вы все время ходили вместе. Я подумал, что ты и сюда ее притащишь. В голове неприятно засвербило что-то. Мысли о Киллуа пришли стелющимся, неясным шепотом, навевая тщательно сдерживаемую тоску. - С ней все хорошо. Недавно она стала одной из лучших учениц в нашей школе. И…у нее теперь есть мальчик, так что мы почти не общаемся. Курапика заметила, как ожили и потеплели ее глаза, следом наполняясь горечью, и удивилась про себя на перемены, которые с ней произошли. Раньше непосредственность шла у нее изнутри – теперь же она лишь носила на лице ее бледное подобие. Неужели причиной могла стать эта девочка? Озаренная догадкой, она переглянулась с Леорио и встретила понимающий, серьезный взгляд. - Ну, отношения – это не повод для прекращения дружбы. - А мы и не прекращали, - широко, но совершенно неискренне улыбнулась Гон, - просто у нас немного разные…взгляды. Повисло молчание; Леорио ощутил страшный по силе ужас, царапающий ледяными пальцами горло. За эти два года много чего произошло в его жизни, и это касалось не только учебы. Ни веселая студенческая жизнь, ни приятели, ни обилие девушек не помогли ему ввести себя в обман. Часто – почти каждый день – засыпая, он явственно представлял себе ее – такую же, как тогда, перед отъездом. Ее улыбка, ее глаза, манера поправлять волосы тонкими изящными пальцами… и мечтал хоть раз прикоснуться к ним губами, ощутить ее тепло на своей груди. Самообман не помог – только привел его чувства в еще больший бардак. И такое же выражение глаз наблюдалось и у Гон, у милой маленькой Гон, не умеющей лгать и притворяться. Ужас захватил его в капкан, и сдавил ему грудь еще сильнее после того, как они разошлись. Он понял, что если не сейчас – то никогда, то он снова будет обречен ловить сладкий мираж по ночам и продолжать притворяться. И вот, когда Курапика – тонкий мазок черной краски на фоне разгорающихся огней - уже начала отдаляться, исчезать, уплывать в густеющей темноте, он побежал, не помня себя, за ней; руки сами легли на ее плечи, грудь прижалась к ее спине, составляя идеальный, но хрупкий союз. Ждал – оттолкнет, выругается, убежит… Но она обернулась – и ничего не сказала. Только приподнялась на цыпочках, этими самыми пальцами притягивая его к себе, и он ощутил ее дыхание на своих губах, горячечный блеск ее глаз… Все кругом онемело, оглохло, ослепло, обступило бархатной темнотой. Самообман разорвался по швам. *** Неферпиту безумно скалилась черной, блестящей от слюны каппой со всех записей, после каждой своей победы; ее техника была настолько безупречна, что даже после нескольких десятков просмотров найти брешь не получилось. Она – панчер: безжалостно разбивает противницам челюсти одним страшным по силе ударом левой, или таким же сильным боковым пробивает защиту. Нокаут происходил в первом же раунде, или во втором, если попадалась упорная соперница. Не позднее. Чтобы победить ее, необходимо было иметь титановые имплантаты вместо носа и челюсти, лишиться мозга и залить череп цементом. Гон знала, кем надо стать для этого. Надо было стать инфайтером. Она начала часами зависать в тренажерном зале, набирая массу: делала упор на силовых упражнениях и поднятии штанги. В еде, в которой раньше не было ограничений, она начала потреблять гораздо больше белковой пищи. Ломота и тянущая боль во всем теле начала становиться привычной, неотъемлемой частью жизни, а вареная курица перестала набивать оскомину. Циферки на весах начали медленно сдавать свои позиции, но все же нужный вес был далеко, недостижимо далеко, но Гон лишь сжимала зубы и училась держать удар, а не уворачиваться. Киллуа смотрела на нее с осуждением и плохо скрытой злостью; она перестала упрекать, начиная все больше обнимать ее со спины, молча утыкаясь носом в макушку. Гон впитывала в себя эти прикосновения, ощущение ее рук на своих плечах и теплого дыхания, от которого шевелились волоски на затылке. Гон исполнилось семнадцать, когда она поняла, что любит ее. И одновременно с этим объявили дату проведения боя: седьмое июля. День рождения Киллуа. Почти четыре месяца на подготовку. И вот, свой же день рождения она встретила за тренировкой, отрабатывая джеб вместе с Биске. Наматывала бинты, утирая пот и переводя дыхание: еще рано. Еще много чего надо успеть. Скоро все уже начало плыть перед глазами: школа, где она, по сути, отсыпалась; резкие окрики Биске; пот, застилающий глаза; правый кулак, наливающийся свинцом, и тянущая боль в мышцах рук. За месяц до матча на весах высветилось долгожданное 52,3; набор массы превратил ее из тонкой девочки-былинки с по-птичьи тонкими ножками в нечто, что даже в зеркале трудно узнать. Тетя Мито только тяжело качала головой, но не говорила ничего. И вот, накануне боя на тренировку пришла Киллуа. Она ждала ее возле входа – просто одетая, с распущенными длинными волосами, серьезная и безумно красивая. Они молча пошли домой вместе, как делали это когда-то давно, когда были еще девочками. Трудно представить, сколько всего успело произойти за это время, и насколько сильно они изменились. Лишь у самого дома Киллуа нарушила молчание: - Я…я больше не могу на это смотреть. Ты хоть понимаешь, что она убьет тебя, убьет и даже не поморщится! - Не убьет. Это я могу тебе пообещать. - Ну конечно, мне следовало сразу догадаться, что ты не послушаешь меня. Спасибо за подарок, - синие глаза лихорадочно блестели, а голос сорвался на хриплый шепот. В это самое мгновение в груди болезненно и глубоко защемило сердце. Стало уже неважно то, что через пару дней из нее будет выбивать все внутренности Неферпиту, и то, что у Киллуа есть парень, которого она так искренне и преданно любит. В этот самый момент ее – злую, взволнованную, похожую на взъерошенного котенка – хотелось просто обнять и застыть так навечно, никому не позволяя разнять их. На секунду мелькнуло сожаление – но только на секунду. «Я люблю тебя», - произнесла Гон про себя. Вслух же сказала: - Приходи поболеть за меня. Я буду ждать тебя. *** Гонг. Нокаут. Гон все еще находилась в полной прострации от удара. Перед глазами замелькали цветные мушки, но она сморгнула их и попыталась сосредоточиться. Трибуны, должно быть, страшно гудели, но окружающие звуки напоминали лишь какой-то комариный писк; в ушах был слышен только звон от прилива крови. Вода, смочившая язык, капа во рту. Гонг. Неферпуту напирала яростно, лавируя, ища брешь в ее защите, но Гон подгадала момент и удачным джебом попала ей прямо в бровь: над ней мигом вздулась и покраснела опухоль. Теперь у безупречной, непобедимой Питу будет шрам – свидетельство ее триумфа. Она тоже это поняла, и ярость исказила ее лицо. Гонг. Киллуа здесь. Биске что-то начала говорить ей о тактике и атаках, но она ничего не слышала: в противоположном углу сидела Питу с пузырем, полным льда, и сверлила ее безумным взглядом. Теперь пощады точно ждать не придется. Молоточками в висках: Киллуа здесь. Чудовищной силы удар левой – и взорвавшаяся болью печень, мельтешение черных пятен перед глазами; главное сейчас – устоять. Не упасть. Блок, обманный маневр, а затем – кросс, который она не успела перехватить. Контратака – Неферпиту ударила, как по накатанному, прямо в голову, чуть выше виска. Нокаут. И, наверное, снова гонг: она уже ничего не слышит. Сверху на нее легла тень: судья начал вести отсчет. Один, два, три, четыре… Боль, разрывающая голову в мелкое крошево, трясущиеся колени, онемевшее от серии беспощадных ударов плечо. Киллуа здесь. Неферпиту в ярости: она пошла напролом, существенно увеличив скорость и став еще непредсказуемее; важно выстоять, не дать слабину. Поэтому Гон держит удар: первый, второй, шестой, девятый… И вот через кровавую пелену проскользнула брешь в защите соперницы, и она не упустила этот шанс. Вложила всю оставшуюся силу в свой финальный апперкот; представила, что она – бурный поток, прорывающий плотину, и сложила все части своего тела в один цельный, несокрушимый монолит для последнего удара. Нокаут. И снова гонг. Должен быть. Боль, боль, боль, и немеющее тело; главное – устоять. Киллуа здесь. Вот сейчас все закончится, и они пойдут отмечать ее день рождения. Тетя Мито настоит на праздновании у них дома, и они будут уплетать за обе щеки торт, запивая его содовой, а потом – смотреть телевизор. Скорее всего, ужастик, или боевик. Нет, все-таки боевик. Киллуа снова ляжет на ее колени – жесткие, неудобные – и закроет глаза, улыбаясь, и сизая тень от пушистых ресниц ляжет на ее веки полупрозрачными каемочками… Питу не встала. Киллуа здесь. И она впервые закричала, когда Гон начала падать, не в состоянии удерживать тяжелеющую голову, тянущую ее вниз. Ее крик рассек ножом всеобщий гвалт, свист и финальный гонг. Дальше – только темнота. *** Врачи сказали, что ей еще повезло. Сотрясение мозга, два сломанных ребра, впившихся в правое легкое, вывих плеча и раздробленная в мелкую кашу кисть – но это был дар небес. Удалось избежать внутреннего кровотечения и инсульта, и врачи заявили, что она поправится. Но вот бокс ей придется оставить раз и навсегда. Тетя Мито почти что ночевала у ее кровати, отказываясь уходить домой. Ее могла уговорить отдохнуть хоть немного только Киллуа, принимавшая от нее пост. Еще никогда так сильно не болела голова. Из-за сильной слабости глаза никак не хотели соединить все детали воедино, и Гон очень долго пыталась сфокусировать зрение. Получалось плохо: в глаза будто насыпали песка, а из-за напряжения новый, скручивающий внутренности в калач приступ боли выжал скупые слезы. - Дебилка…какая же ты дебилка, - нежно шепнули ей в ухо. Пахнуло чем-то невыносимо родным, близким, теплым, и захотелось раствориться в этом тепле, в прикосновениях этих рук. Гон попыталась было улыбнуться, но получилась лишь какая-то жалкая гримаса. - Ты отыхай-отдыхай, поправляйся, - снова прозвучал голос, правда, в этот раз с некоторой злостью, - тебе еще извиняться передо мной надо. И ты извинишься за все, как миленькая, слышишь? И я тебя не прощу так просто. - Киллуа? – прохрипела Гон, пытаясь вслепую нашарить руками ее лицо, погладить по волосам, обнять так крепко, как это вообще возможно. Киллуа поймала ее беспомощно протянутую руку, незаметно прижалась к ней губами и всхлипнула. Но плакать нельзя – а то еще потревожит ее. Когда ее выписали, Киллуа уже не отходила от нее ни на шаг: приходила еще затемно, чтобы помочь ей дойти до школы, потом также доводила ее домой. Делала вместе с ней уроки, без умолку треща о всяких мелочах, а потом даже как-то осталась на ночь. Раньше такого ни разу не было – ее родители были слишком строгими и не позволяли дочери даже дружить: мол, это все ерунда, и не стоит тратить время на подобные глупости. В этот же раз она долго переругивалась с кем-то по телефону, иногда вставляя «это не твое дело», «я и так знаю», а в конце и вовсе заорала: - Это – моя жизнь, понятно?! Я хочу этого, а значит, меня никто не сможет остановить, даже ты, ясно тебе?! А потом так сильно швырнула свой телефон об стенку, что он разлетелся на части. Гон удивленно вытаращилась на взъерошенную и злую как тысяча чертей подругу. Та только усмехнулась в ответ, села рядом и посмотрела серьезными, но одновременно кроткими, просящими глазами. Коснулась ее лица пальцами, а следом зажала ее лицо в ладонях. - Я не собираюсь тебя больше с кем-либо делить. Слышишь? Ты – моя. И перед тем, как прижаться к ее раскрытому в удивленном возгласе рту губами, под ее закрывающимися веками мелькнула растаявшая синь. *** Как грогги, как нокдаун, как удачный финальный апперкот. Киллуа зло шипела ей что-то на ухо, пробираясь под школьную блузку и обжигая прикосновениями горячих пальев. - Ты серьезно думала, что у меня есть парень? Следом прихватила губами мочку, тяжело дыша и поглаживая бока, спину, а другой рукой скользя вверх по бедру, под складки плиссированной юбки. Гон задохнулась от смущения, неловкости и возбуждения, пытаясь что-то вяло возразить. Нос забивал запах пыли, сквозь который явственно ощущался и запах Киллуа – тонкий флер от ее волос, изгиба шеи, одежды. Она уткнулась носом ей в скулу, вдыхая его во весь объем легких. За тонкой дверью подсобки гудела школа: обеденный перерыв. В спину пистолетом уперлась ручка швабры, и при каждом движении она ощутимо впивалась в кожу, а ее ноги – ее тренированные, со стальными мускулами ноги – превратились в желеобразное нечто под напором внезапной слабости от действий Киллуа; но все это отошло на задний план, смазалось, потому что Киллуа была близко, так нереально близко, шумно дыша ей в ухо, прижимаясь до тесноты и выискивая что-то под юбкой. Гон задушено вскрикнула: чуткие пальцы сдвинули плавки, касаясь пульсирующей огнем промежности, и теперь стало уже не тепло – жарко, душно до щекотки в легких. На рот легла потная ладонь, и Киллуа севшим голосом попросила ее быть тише. Пока что это более-менее получалось; сначала было неловко, странно и очень стыдно; затем пришли смутные отголоски чего-то незнакомого, тягучего, а в конце стало уже совсем хорошо, отчего получалось только выстанывать ей в ладонь что-то нечленораздельное и крепче вцепляться в сизую от пыли полку для ведер и тряпок. Когда в животе неожиданно что-то оборвалось, она, не в силах больше терпеть, вгрызлась ей в пальцы зубами, чтобы не застонать. Нокаут. Киллуа со злым стоном отняла руку от ее рта, посмотрела жадно, притягивая ее за затылок и целуя, касаясь ее языка влажным острым языком, отчего последние трудные спазмы приобрели ее вкус, запах, стук ее сердца прямо в руку через преграду плоти и одежды. - У меня никогда никого не будет, кроме тебя, - угрожающе шептала она, отрываясь от ее припухших губ и прижимаясь к ее щеке, отчего слова прозвучали немного невнятно. Гон, наконец, собрала себя по частям и уперлась мокрым лбом ей в плечо, счастливо улыбаясь. В это же время прозвенел первый звонок. - Вот зараза! У нас же алгебра! Винг-сенсей нас убьет! - А как же ты? - У нас нет времени. Потом, еще успеем, - усмехнулась Киллуа; ее пальцы с характерным звуком выскользнули из ее плавок, и она в задумчивости поднесла руку ко рту. - Нет! - Что? - Не надо лизать! - Почему нет? - Это же… грязно! - Да ничего подобного. Я ждала этого столько лет – имею право. - Но… В пыльном полумраке озорно заблестели ее глаза, когда она демонстративно принюхалась к испачканным пальцам. Тут прозвенел уже второй звонок, и пришлось в срочном порядке вылезать из подсобки и приводить себя в порядок. Слава богу, в коридоре более-менее опустело, и никто не смог увидеть их торопливые сборы. Гон чувствовала непреодолимую тягу к ней: раскрыть объятия, прижаться всем, чем только можно…или хотя бы провести пальцами у нее под юбкой, где наверняка до сих пор пульсировало горячее, влажное и нежное – хоть вскользь. - Ну все, побежали, - Киллуа схватила ее за руку и потащила за собой. Стояли у входа долго, ожидая разрешения войти. Винг-сенсей любил так расправляться с опоздавшими. Он с иронией посмотрел на опоздавших девушек. - И чем же это вы занимались, Золдик, Фрикс, если не секрет? Что за дело государственной важности? - А мы…ели. Даже сироп еще остался, - невозмутимо ответила Киллуа, коротко лизнув ладонь и широко, хищно улыбнувшись. То, что у Гон лицо сначала позеленело, потом побледнело, а следом вообще чуть пар из ушей не повалил, все списали на испорченный сироп. Да уж, испорченный… Вроде бы на первый взгляд ничего особенного в их отношениях не было: они все так же болтали о всякой ерунде, ходили туда-сюда, лежали на кровати Гон и смотрели всякие боевики. Именно боевики – все остальное Киллуа терпеть не могла. Шуршали пакетами от чипсов и пили колу – оказывается, есть всю эту бурду так прикольно вместе – и ржали над смешными моментами. Хотя Киллуа смеялась, когда главным героям вышибали мозги, так что Гон частенько приходилось сомневаться в ее нормальности. В своей, кстати, тоже – спустя какое-то время ей и самой это начало казаться безумно смешным. Разве что они теперь целовались. И так много, что казалось неестественным, когда они этого не делали. Труднее всего было в общественных местах, особенно в школе: было невыносимо чувствовать, как Киллуа сидит совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки – и не касаться ее. Из-за этого время тянулось, как старая жевательная резинка, а Гон только и могла думать о том, как она снова ощутит вкус ее губ, когда урок, наконец, закончится. - Фрикс, я не пойму, что же с тобой произошло. Хоть ты и оставила бокс, но все равно ты постоянно отвлекаешься и совсем перестала вникать в тему урока, - вздыхал Винг-сенсей. - П-простите, - мямлила Гон, чувствуя, как пылают щеки. Как можно думать о касательной к графику и производных, когда Киллуа сидит рядом, и они – о, ужас – даже не касаются друг друга украдкой? Постепенно она начинала открывать для себя и другие части тела Золдик, пока однажды их уже перестало разделять что-либо: ни одежда, ни условности, ни страхи. Лаская ее, Киллуа действовала решительно, смело и, можно сказать, даже умело; первые же нехорошие подозрения отпали мгновенно, как только Гон перетянула на себя инициативу в первый раз, наткнувшись на такое же смущение и зажатость. Так что, конечно, все было не так просто. Гон стеснялась своей наготы. За долгие годы, проведенные за неустанной работой над собой, ее тело стало далеким от идеала. Слишком развитые мускулы, слишком резкие линии, слишком мало женственности. Ей все казалось, что Киллуа только и думает, какая же она нескладная и мужеподобная. - Ты такая красивая, - шептала Киллуа, рассматривая ее обнаженное тело в свете ночника и касаясь горячими губами ее живота, - самое красивое, что я видела в своей жизни. Гон знала наверняка, что это не ложь. И каждый раз, рассматривая себя в зеркале, она уже не видела составленное сплошь из мышц и жил подобие девочки. Волосы, которые она всегда считала жесткими, как струны, растрепались, рассыпаясь по плечам; собственное тело – освещенное неярким светом ночника, по-особенному красивое в своей силе - уже перестало казаться уродливым. Может быть, Киллуа и не соврала. Гон видела ее практически каждый день, но это вовсе не надоедало. Киллуа была для нее, как вода: без нее было никак нельзя, организм требовал и точка. Иначе быть просто не могло. В самый первый раз они обе стеснялись, зажимались и краснели, но постепенно, со временем и неустанным изучением каждого уголка тела партнерши пришла ясность, прекрасная в своей простоте. Уж через пять-то лет неведения все должно было встать на свои места. Вроде бы то, чем они занимались, называлось сексом, но когда она решила узнать об этом поподробнее, то не нашла ничего общего. Киллуа не была какой-то особью, с которой ей хотелось «спариться», или которая была для нее «сексуально привлекательной». Да и лесбиянкой ее, оказывается, назвать было никак нельзя. Просто ни мужчины, ни женщины – вообще никто - не вызывали у нее такого. Она не занималась сексом – она занималась Киллуа, и только ею. Дело приняло нешуточный оборот. Каждый раз, когда Киллуа оставалась ночевать, все само собой – как по накатанной – стремилось к своему логическому столкновению. Подрагивающие пальцы левой руки – на кнопку ночника, правой – на пояс, задирая ткань футболки, губы – к похолодевшим от частого дыхания губам напротив. Гон без труда выхватывала глазами из полумрака изученные вплотную, родные и бесконечно желанные черты: и нежный рисунок ключиц, и влажные, ярко-алые от долгих поцелуев соски, и подрагивающий живот, раздвинутые ноги, и истекающее соками - мокрое, горячее и нежное – между ними. Где – прикусить, где – осторожно зализать самым кончиком языка, а где просто целовать: все было ясно и просто до безобразия, но менее желанно от этого не становилось. Во всем были виноваты ночи – душные, бархатные, манящие зияющим черным провалом забытья. Слишком короткие, чтобы успеть хоть немного поспать. Уже занималось чисто умытым и розовым на востоке, а они только-только успевали расцепиться, сдерживая усталую, сладкую дрожь. - Ах ты ж черт, уже рассвет, - досадливо щурилась Киллуа на светлеющее за окном небо, как разомлевшая кошка, и проводила языком по истерзанным до поперечных трещинок губам. - Ага. У меня голова болит. - Придется терпеть. У нас сегодня контрольная по алгебре. - Что?! Чтобы не искушать себя, они по молчаливому согласию вставали гораздо раньше, еще до тети Мито, занимали ванную по очереди и завтракали, пряча глаза. Не помогало – ладони зудели, будто с них заживо содрали кожу, и более-менее все образовывалось только после нового прикосновения к коже Киллуа, к беззащитно подставленному темени и светлеющим под косыми лучами солнца нежным завиткам на шее. Времени оставалось в обрез, поэтому полностью раздеться не удавалось – только спустить юбку до щиколоток, а блузку наоборот, задрать до груди, мельком прихватывая лямку бюстгальтера зубами. В ушах тонко звенело – от недосыпа, нервного возбуждения и гула негромко волнующейся крови, когда Киллуа просто, без всякого подтекста, прижималась сухими губами к бугристому шраму чуть выше виска после трудной, выматывающей развязки. - Осталось полчаса, - обреченно шептала Гон куда-то ей в плечо, в участок обнаженной кожи. - Блядь, - коротко резюмировала Киллуа, мысленно заставляя себя убрать руки с чужого живота и отстраниться. Получалось не всегда. А потом снова искали друг друга глазами, тянулись навстречу, пока никто не видел. Но ни учеба, ни проблемы с семьей Киллуа никуда не делись. Золдики ни в какую не хотели воспринимать их отношения. Понятное дело, что это немного странно – когда две девочки любят друга – но они даже не хотели слышать о дружбе, не то что о любви. И однажды Киллуа заявила: - Я буду поступать туда же, куда и ты. Давай уедем отсюда после школы. Вместе. Ты согласна? - Я не уверена, что твои родители будут рады, когда узнают. - А они уже и так все знают. Отец не против, а на остальных мне наплевать. - Зря ты так… - Ошибаешься. Если они не хотят, чтобы я была счастлива, так и пусть не мешаются мне. Надоели, - Киллуа раздраженно нахмурилась и заерзала, устраивая голову у нее на коленях поудобнее. Гон улыбнулась, пропуская пушистые белые прядки меж пальцев. Раз уж она решила что-то, то вряд ли удастся ее отговорить. Это качество со временем стало присуще им обеим. Попытка Гон пробраться в столицу путем победы на ринге провалилась. Победа над Неферпиту не принесла ничего: сухой приговор в медицинской карте, ноющая боль в непогоду и уродливый шрам на виске, который Киллуа любила целовать, нежа бугристую поврежденную кожу теплым дыханием. Оставался только один путь – университет. Зубрежка, библиотеки, учебники, репетиторство со стороны Киллуа в математике, в которой она с детства ничего не смыслила. Новый путь к прежней цели был выбран. Джин был где-то там, в зоне досягаемости, и ее долгом было найти его и спросить о том, о чем она так долго хотела узнать… Вот и очередной день заканчивался: апельсиновый шарик солнца, растекаясь по небу сладкой подтаявшей лужей, лениво закатывался за горизонт; по телику опять крутили какую-то мыльную оперу, отчего Киллуа - и так раздраженная - уже с яростью вдавливала кнопки пульта в поисках нормального фильма; рядом валялись пустые пачки чипсов; банка из-под колы закатилась куда-то за диван, а доставать ее было лень. Завтра Гон планировала подавать заявки – и за себя, и за нее – на поступление в универ в столице, и предвкушала выражение ее лица, когда она узнает об этом; их будут ждать Леорио и Курапика, которые, кажется, пришли к долгожданному соглашению; но это все будет завтра. Сейчас же она перебирала ее волосы, ощущая, как затекли колени, а от колы пучит живот; шептала: «Поверь, теперь-то мы не расстанемся». Гон исполнилось восемнадцать, когда она поняла, что уже никогда не оставит Киллуа. И больше уже никаких выводов делать не нужно. Зачем?