Рыжий, честный, влюбленный

А не спе-еть ли мне песню аа-а любвии-и? А не выы-ыдумать ли ноо-овый жанр? Ка-ак Крутой. Шутка юмора, не пугайтесь. Культурно выражаясь, хорошо мне очень. Вот и распирает от желания петь и в дУше, и в душе, и для всех, кто неосмотрительно окажется в опасной близости от меня. Хотя, совсем недавно все было не так радужно. Крыло меня конкретно. Так, что я дошел до полного пиздеца, то бишь, завел себе, как институтка, дневник. А что еще оставалось делать, когда поговорить не с кем, а оно все рвется наружу? Извращаться окончательно я не стал, купил простую толстую тетрадь, завалился на кровать, и, открыв первую страницу, написал: «Нажраться или тупо башкой апстену? За что мне это наказание? Где я так нагрешил, и перед кем, что теперь страдаю, погибаю, пылаю, ручки заламываю и чего там еще девчонки любят говорить в таких случаях? Умираю от любви и сгораю от желания. Как-то так, да. На девчонку я не похож, но мысли какие-то сопливые получаются. Хоть и не по-пацански, но честно. С другой стороны, их же никто не слышит, значит можно. А кто во всем виноват? Причина всех моих ручкозаламываний живет этажом ниже. Рыжая такая и кучерявая. По имени Степа. Красивое имя, правда? И, что удивительно – редкое. Стее-епа… ну вот опять! Стоит мне о нем подумать и сразу стоИт. Мало того, тут же начинаю улыбаться, прикрываю глаза и становлюсь наглядным пособием определения «влюбленный имбецил», так ещё и…» Надеюсь, вы понимаете, что на том месте запись прервалась, по вине все той же рыжей причины. Уплыв в сладкие мечты, я собственноручно, к сожалению, получил свою дозу кайфа и пошлепал на кухню убиваться сигаретой и страдать дальше. Ну, будто, вы сами ни разу не влюблялись. Вот и я не избежал сей пучины, которая «поглотила ея», т.е. меня и уволокла на дно глубокое и темное без шансов на спасение. Раньше то оно как-то мимо проходило, не трогало. Встречался, если кто-то нравился, трахался и мыслями о большой и светлой не заморачивался. Мол, а оно мне надо? И вот это самое «оно», видимо разобидевшись, решило мне отомстить. Потому как крыша съехала и возвращаться явно не собиралась. Но, ёперный театр, почему именно он? Я же знаю его почти всю жизнь. Мы живем в этом доме с рождения. Правда, я старше на пять лет и малым его почти не помню. Мелькало периодически под ногами что-то рыжее и смешное… ну и мелькало. Краем глаза замечал этот вихрь огненный и жил себе припеваючи. В таком возрасте разница в пять лет колоссальна. Смотришь и замечаешь только тех, кто старше, в крайнем случае, одногодок. Одним словом, жили мы рядом, но будто на разных планетах. Упускал я тогда, не задумывался, что я-то для него как раз и был тем старшим, на кого смотришь с открытым ртом и ловишь каждое слово. Когда пересекались на лестничной площадке или во дворе, трепал по волосам его смешным, на долю секунды отмечая какие они мягкие, тут же забывал и бежал дальше. Не обращал внимания и на то, как, замерев на мгновение, он нагибал голову и словно тянулся за моей рукой. Не видел и не знал, что потом всегда, тихо вздохнув, он смотрел мне вслед. Время летело. В двадцать три я казался себе очень взрослым и искушённым. Степка, конечно, тоже повзрослел, вытянулся. Правда, оставался тонким-звонким рыжеволосым чудиком. Мы все так же иногда встречались, перекидывались ничего не значащими фразами, но, как вы догадываетесь, по волосам я его уже не гладил и все так же ничего не замечал. В тот вечер я возвращался домой после вполне себе удачного свидания и пребывал в состоянии нирваны. Не стоило, однако, забывать, о том, что «ничто не вечно под луной». Потому как мысли мои были бесцеремонно прерваны. В арке, ведущей в наш двор, два урода избивали моего соседа. Не долго думая, я ломанулся в кучу-малу спасать это рыжее недоразумение, не подозревая к чему это всё приведет. Да, если бы и знал, поступил бы так же. Не дело это, когда двое на одного, тем более, если этот один – свой пацан. Хвалиться не буду, скажу только, что боевой запал двух дегенератов резко пошел на убыль, и они позорно ударились в бега. Степыч мой, кстати, держался молодцом до последнего, и лишь когда мы остались вдвоем, сполз по стене на асфальт. – Жив? – спросил я, опустившись рядом и пытаясь в полумраке рассмотреть его боевые ранения. – Я бы и сам справился, – вытирая тыльной стороной ладони кровь с рассеченной губы, гордо заявил мне Степан, а потом тихо добавил: – спасибо, Кость. – Сам ты, с усам, – усмехнувшись, ответил я, и потянул за подбородок, поворачивая его лицо к свету фонаря, – чего не поделили, Терминатор? Только ответ я не услышал. Случилось «Оно». Пришло, нагрянуло, упало на голову, сплющило и размазало. Сердце пробила стрела того самого всем известного пухлика, мозги – всмятку. Короче, полный набор разом. Та-дааам! Получите, распишитесь. То ли свет так падал, мягко освещая его лицо, то ли было в его взгляде что-то… едва уловимое, но что-то явно большее, чем соседская благодарность. Я смотрел в его глаза и чувствовал, что падаю куда-то очень глубоко и пропадаю. Ну, вы же помните: «на него я смотрю и понимаю, мама, пропадаю я…» На нашу грешную вернул меня Стёпин голос: – Кот, алё? Все в порядке? – Порядочнее не бывает, – отшутился я, неохотно убирая руку от его лица. Не мог же я признаться, что выражение «все в порядке», похоже исчезнет из моего лексикона на неизвестный срок. Что отпускать его мне совершенно не хотелось, а хотелось провести большим пальцем по его подбородку, протянуть вторую руку, обхватить за шею, притянуть к себе и… Что его конопушки можно скорее назвать поцелуями солнца, а не простым словом «веснушка». Короче, понесло меня в тот момент в голимую романтику. Сравнения такие всплыли сами собой, фиг знает откуда. Уменьшительно-ласкательности какие-то полезли в мысли, не пойми с чего. Но одно я усёк тогда железно – не знаю как, где и куда, но он будет моим. Вот и страдал потом, жалуясь дневнику. К тому же, мы после того вечера сблизились здорово. Степка оказался моей личной природной стихией, потому что я горел, тонул и улетал в небеса. Боялся себя как-то выдать, а он будто специально испытывал мое терпение постоянными «случайными» прикосновениями и грубым нарушением личного пространства. Мог запросто повиснуть на мне, если мы не виделись несколько дней. Нагло укладывал свою кучерявую голову на мои колени, когда мы смотрели фильмы у меня дома, заставляя скрипеть зубами и сжимать кулаки. Только бы не схватить его, не прижать к себе, чтобы, наконец, впиться голодным поцелуем в его вечно улыбающийся рот. Ну, а сорвался я в тот момент, когда он бесшумно подошел ко мне сзади, пока я курил на кухне. Опять нарушая границы личного, почти касаясь губами моего уха, он выдохнул: – Бу. Шутник, бля. Подбросило меня не столько от неожиданности, сколько от тепла его дыхания, близости губ. Впору было вспомнить очередную крылатую фразу об ударе током. Но, клянусь, никогда раньше у меня такого не было. Остатками разума я осознал, что слетаю с катушек и сейчас просто наброшусь на него. Раздражённо затушив сигарету, я прохрипел: – Шел бы ты домой, а? И, собрав последнюю волю в кулак, оттолкнул его. – Ты… Ты идиот! – выдало мое рыжее наваждение, двинуло мне в грудь кулаком и ломанулось в прихожую. Я машинально дернулся было следом, но Степа вдруг развернулся, так же стремительно, как убегал, вернулся, налетел и кинулся целовать мои глаза, нос, губы, щеки ни на секунду не останавливаясь. Мокро, неумело, исступленно, словно торопился и боялся, что я опять оттолкну. А я не мог поверить в то, что это происходит не в моем внезапно разыгравшемся воображении. – Степ, Степка, да тормозни же, – я таки очнулся, попытался докричаться до разбушевавшейся стихии и зафиксировать его лицо ладонями. Степа застыл, наконец, и посмотрел на меня. Сначала совершенно обалдевший взгляд. А затем… страх, боль, отчаяние и… надежда. – Все будет хорошо, рыжий, – и это были мои последние связные мысли и слова, потому что уже через секунду я целовал его. Глубоко, жадно. А он дрожал, а потом отвечал, как умел, судорожно цепляясь руками мне за шею, плечи, спину, вжимаясь телом, словно теперь уже он боялся поверить, словно стараясь скорее утолить долгую жажду, пока можно, а потом… О том, что было потом, я вам рассказывать не буду, ладно? А вот песню о любви, я таки спою.