Холодные камни Арнора (9.2) Среброволосая

Давно уже все пятеро сыновей разъехались по своим поселкам: кто на северной границе, кто на восточной, кто на южной. Матушка как-то незаметно вернулась к своему изначальному занятию: возиться с чужими детьми. И год от года число детей на Королевском Утесе росло: родственники приходили погостить, взяв с собой малыша… а уходили без него. Он же побудет тут у вас некоторое время? год, другой… Аранарт самым старательным образом не замечал этих хитростей. Он ясно видел, что не стремление снять с себя заботу о малышах ведет дунаданов сюда. Те, кто оставлял детей родичам, шли ради Риан, на которую смотрели так, будто это ее руки были целительны, будто она сможет оградить малышей от бед – сейчас и на всю жизнь. И хоть в глаза ее по-прежнему звали Матушкой, Хэлгон говорил, что меж собой ее всё чаще называют Королевой. Но он видел и другое. Риан старела. И даже не телом… хотя седина в ее волосах становилась всё заметнее, а на лице проступали морщины. Но год от года Матушка носила всё меньше украшений – некоторые и вправду были ей уже не по возрасту, но другие… Аранарт пару раз сказал ей: «Тебе это хорошо, надень», – и она подчинялась. Со второго раза он понял, что это было именно повиновение, – не как раньше, когда она слушалась его потому что он прав; нет – теперь она была твердо уверена, что он ошибается, но она не умела ему возражать и не хотела учиться. Больше Аранарт не говорил с ней об этом: делать ей больно он не станет, тем паче – ради такой мелочи, как надетый или не надетый браслет. Дольше всего она носила жемчуг Кирдана… а потом перестала и его. Она стала стесняться своего тела. Не допускала, чтобы муж увидел ее неодетой. Аранарт пытался быть с ней нежнее, пытался объяснить ей (не словами, но лаской), что она напрасно мнит себя старухой, что для него она прежняя… она терпела и неумело скрывала, с каким трудом терпит. И он сдался. Яснее ясного он понимал причину. Риан выходила замуж за того, кто был годами старше ее почти вдвое, а если брать возраст не по годам… править обычно начинали после ста, а он едва достиг совершеннолетия – так как считать его взрослость?! Она привыкла, что он старше… но за эти полвека он гораздо сильнее изменился внутренне, чем внешне, обликом он почти такой же, как на свадьбе, даже седины не слишком прибавилось; он почти такой же, а она… она стареет. Сто лет с небольшим – подлинная зрелость для чистокровного потомка нуменорцев: хмель юности перебродил и выветрился, приходит время мудрости, когда ты наконец свободен от желания кому-то что-то доказать. Сто лет с небольшим – смертный возраст для полукровок. Ей под девяносто. Он, беря ее в жены, понимал, что надолго переживет ее, и был готов к этому. А она? Словно женой эльфа оказаться… Надо было что-то делать и немедленно. Надо убедить ее, что она красива. Не «всё еще», те, что «всё еще» красивы – это нелепые старухи, пытающиеся выглядеть моложе. Седина и морщины – не помеха красоте, красота женщины в том, как она ощущает себя. Надо убедить ее, что она любима. Не «все еще», это не верность прошлому, не благодарность за сыновей и безумные ночи, тем паче – не жалость. Он любит ее сегодняшнюю, незнакомую – несравнимо более слабую, чем раньше, но при этом способную сказать ему «нет», пусть и безмолвно, складкой напряженно сжатых губ. Они прожили вместе полвека. У них лучшие на свете сыновья. И вот сейчас он должен начинать всё с начала. Даже не с начала. Тогда достаточно было только позвать. Достаточно было взгляда – и она была его. Он знал, что иначе и быть не может. Сейчас… как добиться любви этой новой, изменившейся Риан? Риан, не верящей, что в ее жизни всё еще есть место не воспоминаниям, а подлинным чувствам. И – удастся ли? Десятилетия назад позабытая тревога. Но тогда сквозь все невозможное вел Долг. Тогда мог всё, потому что иначе было нельзя. Сейчас… долг здесь не поможет. Он впервые в жизни хочет чего-то для себя. Хочет взаимности от единственной женщины на свете. Женщины, которая убеждает себя, что больше его не любит, потому что стала слишком стара для него. Что ж, будем играть по ее правилам. Она с головой уходит в заботы о чужих детях, чтобы отдалиться от него… делай что хочешь, милая, но далеко тебе не уйти. Аранарт стал искать поводы оставаться дома. Он понимал лучше самой Риан, к чему она стремится: он уходит, ему хорошо в его трудах и странствиях, когда он возвращается – они обмениваются добрыми словами, становясь всё более чуждыми друг другу, он отсутствует всё дольше и дольше, он по-прежнему полон страсти и сил, только теперь это всецело достается его стране… а она тихо гаснет, вдали от его глаз. Не выйдет! Надо было задержаться дома так долго, как только получится. Хэлгон как полвека назад был готов стать его связным со всем Арнором (тогда было больше забот, зато сейчас край, где живет их народ, разросся почти вдвое), и это прекрасно, но – чем заниматься самому? Дела по хозяйству закончились предательски быстро; помочь другим? – но для этого надо было разогнать по дозорам чужих мужей, а это и бесчеловечно, и поможет ненадолго. Аранарт искал и не находил решения. Он словно снова был юношей на войне. Только не поможет Кирдан, и нет лекаря с его замечательными травами. Как-то вечером, переполненный воспоминаниями (самым сильным из них был ужас, чувство основательно подзабытое, но, как оказалось, ничуть не менее слабое, чем в юности), он заговорил о войне с Хаэдиром. В это время как раз вернулись с занятий его сыновья… они слушали Короля в полном восхищении – история, выученная ими, обретала плоть и жизнь, к сыновьям Хаэдира подтянулись другие подростки… сильно заполночь Аранарт сказал «Хватит на сегодня!» – и все поняли, что это было обещание продолжить завтра. Обещание он сдержал. И назавтра. И через месяц. И через год. Матушка занята малышами? – прекрасно. Он был занят подростками. Тело требовало привычных нагрузок, так что очень быстро он от занятий историей и прочими возвышенными беседами перешел к тренировкам. И втянулся. Молодежь взвыла, не без восторга – но взвыла. Прежние наставники показались ласковыми нянюшками по сравнению с. И вот тут-то на Королевский Утес потянулись родичи со всего Арнора. Ведь тут живет мать жены сына моего троюродного дяди, так что я своего мальчика отправлю погостить к ней… ну хоть на годик. Теперь Аранарту было бы сложно уйти из дому, даже если бы он захотел. А он не хотел. Довольный, счастливый, усталый, он по вечерам рассказывал ей о своих мальчишках (попадались и многообещающие девчонки), рассказывал взахлеб, его глаза сияли, и ее зажигались ответным восторгом, потому что успехи молодежи – это же прекрасно, и как чудесно, что он снова в своей стихии, и волна радости снова возносит их обоих, как в молодости, только это уже не любовь, вернее – любовь, но иная, не друг к другу, но к детям их народа, к их детям, но не мужчины и женщины, а Короля и Королевы. Вот какая любовь есть – о такой и будем говорить. И разница в возрасте уже не значит ничего. Аранарт видел, как светятся и молодеют ее глаза, и хотя он уже давно не прикасался к ней иначе, как если бы она была ему сестрой, они оба снова ощущали себя одним целым, только чувство это было глубже и полнее того, что раньше, когда страсть скорее препятствовала этому единству, чем создавала его. А молодежь будет знать историю так, как пристало потомкам Элроса (ну или родичам троюродного дяди потомка Элроса). И, разумеется, какие бы испытания ни ждали будущих стражей границы, они покажутся им легкой прогулкой. Можно было сказать себе, что цель достигнута, мир и счастье в семье восстановлены (Хэлгон, бегающий по всему Арнору, доволен не меньше, чем они двое – новым обретением друг друга), можно было остановиться на достигнутом, тем паче, что это «достигнутое» отнюдь не было легкой жизнью, он не щадил не только мальчишек, но и себя… можно было остановиться. Но останавливаться Арамунд не умел. Он должен доказать Риан, что она красива. Она красивее, чем в молодости! Ее тогдашнюю он еле разглядел среди прочих. Ее сегодняшнюю выделит в любой толпе любой взгляд. Королеву не спрячешь, как ни прячь. Она не хочет ему верить? отлично. Он давно не решал сложных задач. Он давно не устраивал маленьких заговоров. Пора вспомнить, как это делается. Она должна увидеть себя его глазами. И она себя увидит. Но для этого ему понадобится немного хитрости, немного времени, помощь друга… и вся его любовь к ней. * * * – Нет, – сказал Ринвайн. – Тебя нельзя пускать в Тарбад. Аранарт спокойно молчал. – Пойми, – терпеливо стал объяснять разведчик, – ты можешь отрастить бороду клочьями, я могу вывалять тебя в грязи с ног до головы, но ты выдашь себя. – Значит, я не разбойник, – невозмутимо ответил Король. – Я кто-то другой. Придумай. – Почему я сам не могу купить этот шелк? Меня там все собаки знают. Аранарт продолжал молчать. За прошедшие три четверти века его молчание стало менее резким, но таким же непреклонным. – Это неразумно, – укоризненно сказал Ринвайн. – Мы всегда были обычной рудаурской мелочью… – Молчание купца можно купить. – Скорее уж напугать до полусмерти, – мрачно заметил разведчик. – У тебя это выйдет. – А можно для надежности и то, и другое, – кивнул Аранарт. Ринвайн оценивающе посмотрел на него, кивнул: ну давай, покажи. Аранарт ответил ему ледяным взглядом: дескать, как смеет какая-то рудаурская шавка меня, такого страшного, беспокоить. – Ну допустим, – вздохнул разведчик, смиряясь. – Хотя я за все годы ни слова ни слышал о ночных убийцах и их главаре. – Чисто работаем, – усмехнулся Арамунд. – И кого такой Кровавый Филин собрался убивать в тарбадской глуши? Да еще и лично? – Вот я буду об этом рассказывать первому встречному купцу, конечно… Ринвайн вздохнул, глубоко и недовольно. Ему явно не хватало синдарина, чтобы высказать всё, что он думает о затее Короля, а переходить на всеобщий не хотелось. Впрочем, обилие ругательств не всегда передает глубину чувств. Но Аранарт его отлично понял и без слов. – Сколько ей лет. – Он говорил тихо, в его голосе была печаль и мягкий укор: уж кто-кто, а Ринвайн должен понимать, что из частностей, ничего не значащих для обычных людей, и строится жизнь знатного человека. – Будь она моложе, я бы не затеял этот разговор и доверился бы твоему вкусу. Но сейчас… я даже не знаю, какой цвет я хочу – зеленый, коричневый, серый? Выбрать могу только я. Разведчик вздохнул снова. Он понимал всё, о чем говорит его друг (а иначе бы просто отказался его вести), и всё же считал цель несопоставимой с риском. Но Арамунд – Арамунд и есть… – С внешностью не делай ничего, – хмуро сказал он. – Буду думать, где и как тебя прятать. – Спасибо. За этим простым словом скрывалось столько и любви, и горечи, что матерый разведчик понял: как ни безумна затея Короля, ее надо исполнить. Сам Ринвайн был женат, как и положено в его роду, на женщине не менее знатной, чем он… он понимал разумом, что такое неравный по крови брак, но понимать и почувствовать – вещи разные. Да и что он, в самом деле, не может спрятать одного дунадана в целом городе?! Медный грош цена тому разведчику, которому непременно надо, чтобы спутник выглядел рудаурцем. С грязным и лохматым пойти к купцу любой новичок сумеет… Пару-тройку недель Аранарту пришлось прожить у одинокой старухи в предместье Тарбада. Муж ее умер, оставив ей дом и немного денег, о детях дунаданы ее не спрашивали. Ринвайн оставил сколько-то еды и велел ждать. Остальное вождь дунаданов понимал и сам. Обычная жизнь в схроне. Будь невидим, костер… то есть очаг – разжигай ночью, вместо наблюдательной сосны – окошко. Хозяйка благодарила судьбу за неожиданного гостя: и приготовит еду, и дом приберет (с ее-то спиной согнуться лишний раз… о-ох. лишний!), а вот уж за что ему спасибо так спасибо, это за то, что темной ночью воды наносит. А днем она сходит для виду и принесет полупустое ведро. Раз в несколько ночей появлялся Ринвайн (увы, главной его новостью было отсутствие новостей). Разведчик посматривал на их житьё и размышлял, что у этой старухи может появиться «племянник» и жаль, что не додумались до этого раньше. «И от моих безумств есть польза», – усмехался Аранарт в ответ. Наконец нужный купец приехал. Дунаданы распрощались с хозяйкой еще ночью, день толкались по городу, а под вечер, когда лавки уже запирались, направились к своей жертве. – Здарова, папаша! – заявил разбойник, распахивая дверь и вваливаясь к купцу, уже складывавшему свой товар. – Чой-та ты пакуешься, не дождавшись меня? За ним в лавку вошел второй, встал в темном углу. Этот второй сразу не понравился купцу, хотя тот еще не мог понять, чем. – Доброго вам вечера, господа. Откуда же мне было знать, что вы в городе? Старый знакомый по-хозяйски облокотился о прилавок, пощупал ткани и сообщил: – Я, папашка, нынче не пустой. Эй, ребята, – крикнул он слугам купца, – а вот кто хочет выпить за мое здоровье? Налетай! Он бросил на пол несколько серебряных монет. Слуги замерли, вопросительно глядя на хозяина. Тот кивнул: с разбойниками лучше не спорить. Особенно с необычными разбойниками, предпочитающими не грабить, а покупать. Толкаясь, парни собрали серебро и выбежали. – Дверь, – тихо приказал стоящий в углу. Разбойник, мигом утратив свою развязность, повиновался, плотно закрыв дверь. Сердце купца заколотилось где-то в горле. Он поклялся себе, что, если выберется живым, то больше никогда, ни ради каких денег, не повезет шелк в этот дикий край. – Окна, – бесцветным тоном произнес второй. – Ставни закрой, папаш, – щерясь, велел разбойник. – И свету принеси. Дело наше не темное, дело наше светлое. Он хохотнул, но, почувствовав затылком ледяной взгляд второго, поперхнулся и замолк. Купец принес несколько свечей, стал зажигать их дрожащими руками. Получалось не сразу. – Папаш, да ты не робей! Мы ж по-честному, мы ж покупать пришли, не резать. Это и пугало больше всего. Купец неплохо владел оружием и один на один с этим любителем шелка справился бы. Но зачем он понадобился второму?! Свечи были зажжены, и темный угол перестал быть темным. Самое страшное подтвердилось. Морадан. Как его занесло так далеко от Умбара?! Что он делает в этой лавке?! И как остаться в живых?! – Шшшшто угодно вам, господин? – купец очень старался, чтобы его голос не дрожал. Морадан глянул на разбойника, не снисходя до прямого разговора. – Ты, папаш, убери эти девчачьи тряпки, – ласково сообщил тот. – Ты нам темного, спокойного покажи. Темненького, серенького… Жил-был у бабушки серенький… – Серенький. – Голос морадана откликнулся тихим эхом, и у купца подкосились ноги. Похоже в этой переделке детской песенки рожки и ножки остались от бабушки. Если остались. Он решил понять приказ морадана буквально и достал несколько отрезов серого шелка. Потемнее, посинее… разные. Аранарт увидел именно то, что искал. Глубокий серый, без оттенков и примесей, теплый и мягкий – не фактурой ткани, а самим цветом. А шелк – тяжелый, будет держать форму… Самым сложным сейчас было сохранить маску ледяного презрения. Не выдать радости, что все усилия вознаграждены сполна. Скрыть все мысли о Риан, о том, как хорош ей будет такой наряд, как она будет счастлива, когда… …никакой Риан. Никакого счастья. Он – Кровавый Филин, и шелк ему нужен, чтобы носить самому и быть незаметным. Чуть опустить веки: да. Этот. А Ринвайн, кажется, не понимает, который. Не выбрал бы он сам. Губы чуть растягиваются в усмешке. Разбойник сгибается и, кажется, сейчас по-собачьи заскулит от чувства вины. Как ребенок, неловко тычет пальцем в каждый серый отрез. Отвечаешь презрительным взглядом на каждую неудачную попытку. Наконец-то. – Сколько? – едва слышно, но в этой тишине и треск фитиля свечи покажется раскатом грома. – Да берите так, господин… Только уж уберитесь отсюда ко всем балрогам, ага. Равнодушно прикрыть глаза. Эта мошка не смеет ему возражать. Этого возражения не было. А попробует еще возразить – и мошки не станет. Разбойник переводит на всеобщий: – Ты, папаш, того… ты так не смей. Мы не грабители какие. Мы, значитца, птицы другого полета. При слове «птицы» несчастный купец побледнел еще сильнее, и Ринвайн изумился: неужели действительно есть клан убийц и у него птичье название?! Н-да. А ведь про Кровавого Филина сказал наобум… Разведчик милосердно выложил сколько-то золотых монет от проданного раньше меха. (У этого злодея и подручные ходят с тяжелым кошельком, никаких связок горностая!) Цен на их пушнину там, на юге, Ринвайн не знал, но предположить мог. И пересчитал на золото с избытком. Надо же бедолаге как-то возместить его страдания. Купец, благодаря, собрал золото, кажется даже не пересчитав. И стал заворачивать шелк в плотное полотно. Отдал разбойнику. Всё? Они уйдут? Обошлось? – Подойди, – шевельнулись губы морадана. Не-ет… за что?! Хорошо, если быстро зарежет… Подошел. – Ты не видел меня, – произнес умбарец, глядя сквозь несчастного. Кивнул своему подручному: – Заплати ему за молчание. Ножом под ребро? Но вместо стали в бок ему в ладонь ткнулось золото. – Свет. Разбойник и купец торопливо погасили все свечи. В полной темноте страшные покупатели вышли. Никем не замеченные, они выскользнули из Тарбада и, когда город остался позади, Ринвайн наконец выплеснул всё накипевшее. Разумеется, шепотом: – Аранарт, ну ты что с ним сделал?! – Ты сказал «испугать до полусмерти». Что не так? – Он теперь до десятого колена правнуков пугать тобой будет! – Ни в коем случае. Он будет молчать. Даже перед правнуками… – он тихо засмеялся, – в десятом колене. – Да уж. Он будет молчать… Выйти из образа получалось не сразу, и Ринвайн договорил на всеобщем: – …как труп рыбы.