Да пошёл ты

— Ты отбитый на фсю хофову, Макф, — мычит Нэйт, когда его скользкий и истекающий слюной язык царапает серебряная серьга. — Не останавливайся. Ласковая рука Макса стальной хваткой поглаживает светлые волосы Нэйта от макушки до чёлки, как домашнюю зверюшку, а неоправданно и неправильно чувственные губы с тонкой прорезью трещинки посередине нижней — змеёй изгибаются в беспощадную ухмылку. Макс из-под ресниц наблюдает, как тот морщит белую в единственном резком освещении сквозь дальнее окошко под вытяжкой в углу переносицу, перекатывая кольцо по внутренней стороне губы, будто пробуя ещё холодящий слизистую металл на вкус. Палитра эмоций Нэйта — это всегда радуга из всевозможных ощущений от мгновенной злости до желания убить, а потом с диким блеском в углах торчковых глаз — тотального обожания, сбивающего привычный ритм дыхания. Сейчас — он хмурил изящные русые брови и тёрся острыми коленями о давно нехоженый пол в странных попытках устроиться поудобнее. И при этом ещё сопел, гневно выказывая своё отношение к тому, что его всё-таки поставили на эти самые колени и не ебёт, что он, кажется, одно разбил, когда приземлялся под чуткой ладонью бывшего кмс по боксу. — Ну нахуя-я-я, — он продолжает бессмысленно возмущаться, давиться горьким и тёплым членом Макса, а потом кашляет, сотрясая худую спину так, что рёбра ходуном ходят, полосуя белую футболку серыми тенями. Бешеный рык выдирается из глотки против воли: — Сука, зубы спрячь. Макс захлёбывается глубоким вдохом, пошедшим вместе с пылью в воздухе не в то горло, и матерно проклинает Нэйта на всех языках, которые знает, вперемешку; сквозь практически сомкнутые губы и впиваясь ногтями в его костлявое плечо. Макс на грани. То ли кончит раньше времени в его паршивый маленький рот, который не затыкается ни на секунду, то ли с рыком въебёт ему кулаком в ухо, потому что какого хрена он кусает его за самое святое, чёрт возьми? То, что Нэйт подавился, исключительно его вина. Однако же не его проблема. — Ииаху, — тот огрызается, злобно щуря блестящие в темноте коридора глаза и пытаясь высказать всё своё скопившееся недовольство, лопатой лупившее по хребту и недающее спать по ночам. Но не зря же в детстве учат не разговаривать с набитым ртом... Макс недобро скалится, показывая Нэйту острые, белоснежные даже в таком свете, зубы и чёрные тени на скулах. Если бы не искренняя занятость, то, скорее всего, Нэйт бы вздрогнул всем телом от холода, прошедшего иглами по плечам. От этого мороза, жующего голую, не скрытую под тоненькой тканью футболки, кожу, становилось тяжело в грудине и неудобно в узких (пидорских) джинсах с рваными дырами по всей ноге. — Ты уверен в адресате своих слов? — Макс манерно шевелит пальчиком, указывая на влажные губы Нэйта. Слова "иди на хуй" явно не по его душу. И в следующую секунду ему кажется, что вся чёрная глянцевая злость, которая плескалась в нэйтовских зрачках, просто собралась в один очень херовый ураган и пытается его задавить; валится на него и перекручивает в мясорубке. Кости выворачивает наизнанку, чтоб его нахрен. Нэйт по-прежнему послушный и карамельный, только суку внутри него никто не отключал и он даже стоя на коленях в задрипанном коридорчике универа может сделать так, что вроде-бы-крутой-хер-Макс сглатывает сухой язык в самую трахею. — Откуфу, — серьёзно щурится он, а потом опускает голову, мазнув пшеничной чёлкой по голой тазовой кости Макса под его же категоричные слова: — Только попробуй, я из тебя всю душу вытрахаю, — и ржёт своим лающим смехом, заебавшим того до печёночных колик. Ну, насколько может делать это в таком положении. От того насколько язык Нэйта упругий, господи прости, у Макса закатываются глаза, а из глотки лезут только режущие слух хрипы; он сжимает дрожащие руки в кулаки, напрягая костяшки и надеясь, что это поможет от той проволоки, скручивающей его живот изнутри. Не помогает. Он старается не прогибаться в коленях, но Нэйт довольно хмыкает, когда дрожь пересекается с его щекой, и это ебашит хуже мешка с мукой — на макушку. В горле дохнет последний сдавленный изо всех сил полувздох-полустон и Макс резко откидывает затылок назад, ударяясь о холодную стену, но не замечая того, что под веками ещё больше темнеет, а шейные позвонки хрустят и трескаются нахер в который раз. Потому что Нэйт — сосёт-блядь-профессионально и прекрасно знает об этом. Макс открывает рот до взрывающейся и сразу тупеющей боли в подбородке и за ушами. Пытается не рычать и не схватить эту карамель тощую за чуть вьющиеся жёсткие волосы на затылке, не повырывать его блядские патлы из тупой башки, потому что тот — ну одно слово же — к а р а м е л ь. С ним либо нежно, либо "откуфу". Пока он бессильно выдыхает сгустки ломанного оргазма, проводя языком по верхнему ряду зубов, Нэйт опирается ладонями о стену по обе стороны от его бёдер и аккуратно, как будто обсасывает леденец на палочке, ведёт припухшими губами по всей длине его члена, на пару секунд останавливаясь на серьге, поддевая её кончиком розового языка, дразня и заигрывая даже на последнем дыхании, когда хочется только сорваться мокрыми руками вниз по гладкой стене и развалиться убитой в хламину звёздочкой на пыльном полу. Макс ещё раз коротко дёргается и выстанывает что-то неприличное и крепкое от чувства железа в коже, которое Нэйт крутит как хочет, раскалывая его напополам от паха и до бешено дёргающегося кадыка. А потом глубоко вдыхает, слушая топорный звук, с которым он глотает. Его сперму. Глотает. Ебануться. — Даже не поцелуешь меня? — ехидно тянет Нэйт, отряхивая край футболки и щурясь в сторону застёгивающего кожаный ремень Макса. Через десять минут начало второй пары. Его так и подмывает послать хмурому парню воздушный поцелуйчик. Губы сами по себе растягиваются в одну сплошную всё ещё пульсирующую удовольствием улыбку с привкусом его горьковатой кожи и геля для душа с запахом, сука, морской свежести. — Рот сполосни. — Скотина. — Зато мне зубы чистить не надо. — Да ебись ты. — Это предложение? — Отстань. — Так что? — О т с т а н ь. Нэйт на нервах чуть не разрывает футболку и фыркает, пялясь в пол, потому что смотреть на Макса после всего — как-то странно и стыдно. Он, всё ещё не поднимая взгляда, пятится в сторону выхода в холл. — Ты куда? — недоумевает немного растерянный Макс, приподнимая брови настолько насмешливо, что кажется, будто он абсолютно непробиваем и даже если ему в рожу пустят самонаводящуюся ракету, он просто скривит уголок губ и наклонит голову чуть вбок, тряся своей густой и здоровой со всех медицинских сторон шевелюрой, мать её. И ничего ему, сволочи, не будет. — В туалет! — рявкает Нэйт. — Забочусь о гигиене полости рта! — Поздновато, — хмыкает в ответ Макс, проводя рукой по косому пробору на голове, а потом как бы случайно спускаясь легко сжатым кулаком на уровень щеки и делая пару характерных жестов туда-сюда, — не находишь? И сразу отмечает полыхнувшие глазища Нэйта, выцепившие его губы и руку так чётко, что он буквально услышал, как у того в голове что-то с щелчком провернулось. — Нахуй, Макс, просто — нахуй! — худая фигура взвивается, как чёрт из табакерки, и уже несётся в сторону выхода в многолюдный холл, пока его не перехватывает сильная, но мягкая рука. — А знаешь... — томный шёпот в самую ушную раковину определённо и стопроцентно был тем, от чего у Нэйта колени подгибались, — я не против... — Макс медлит, наблюдая реакцию парня в виде вставшей поперёк горла слюны и кашля и тихо ржёт в жёсткие светлые волосы у виска, — поменяться ролями... Нэйт вырывается из его захвата и недоверчиво блестит очаровательными глазками. — Серьёзно?! — На одну ночь! — Ну да, ну да, признайся, ты с самого начала этого хотел... — Что ты несёшь? — Тебе ещё и понравится. Пидрила. — Заткнись. — Да ла-а-адно... До ночи осталось не так уж много времени...