Об ужасах ликантропии

      Над ухом жужжит комар, Вилкас в полудрёме отмахивается, задевая себя же по уху, матерится вполголоса и решает, что в следующий раз снимет на ночь доспехи. Зато впечатлённое цветистыми эпитетами в адрес своей комариной матушки насекомое исчезает. Возможно, улетает в соседнюю комнату, одолевать не столь красноречивого Фаркаса. Вилкас, посочувствовав обоим – братец разгромит весь Йоррваскр, но кровососа прикончит, – переворачивается на другой бок и снова засыпает.       И снится ему невиданный сон. Будто бежит он, Вилкас, по густому лесу, под ногами пружинит хвоя, воздух свеж и прозрачен… Но что-то не так. Что-то не так с ним самим. Вроде бы трансформация произошла – чувства обострены, мышцы поют звериной силой, – но хвоста нет, да и руки выглядят как руки, а не как лапы. И что-то странное творится с внутренностями, и не только с ними.       От размышлений его отвлекает появление зверя. Даже – Зверя. Огромный, вполовину больше самого Вилкаса, с обнажённым торсом и оленьей головой, он грациозно выступает из-за широкого ствола незнакомого Вилкасу дерева. Мощные ветвистые рога, кажется, нисколько не мешают существу. У его ног, на цепи – здоровенный волк с человечьими глазами. Вилкас всё понимает.       – Я уже в Охотничьих Угодьях? – на всякий случай уточняет он. – Я буду жертвой Дикой Охоты?       Хирсин в ответ только смеётся, запрокидывая рогатую голову. Вилкас ждёт.       – Мне скучно, – говорит наконец Принц Зверолюдей. – Дикая Охота мне надоела. Я экспериментирую.       – И… с чем же? – Вилкас чувствует себя всё более неуютно. Волк у ног Хирсина смотрит с сочувствием.       – Омегаверс, – Принц произносит незнакомое слово так, словно это очень хорошая шутка, понятная, правда, ему одному. – Вы разберётесь, мальчики. Кстати, ты теперь омега, лапушка.       Вилкас озирается, но, кроме него, никого нет. Выходит, это именно он – лапушка. И ещё какая-то «омега», что бы это ни значило. Когда он снова поворачивается к Охотнику, тот уже исчез, а на его месте, открыв рот и растерянно моргая, стоит Фаркас.       – Братец, – окликает его Вилкас. – Как ты сюда попал?       Фаркас издаёт торжествующий вопль и, подлетев, сжимает близнеца в медвежьих объятьях. Вилкас, задыхаясь, вырывается.       – Я комара ловил, – хвалится его брат, тряся сжатым кулаком. – Живым гада взял.       Фаркас раскрывает ладонь, и комар, ошалев от счастья, немедленно взлетает, тяжело волоча раздутое багровое брюшко.       – А ну отдай мою кровь! – ревёт Фаркас и принимается гоняться за насекомым. Вилкас только вздыхает: и на что он, собственно, рассчитывал? На то, что брат придумает план спасения? Комар всё-таки лучше, чем собственный хвост, пусть пока гоняется, думать хоть не помешает.       Но думать всё равно не получается. Вилкас ёрзает, жмётся, но зуд не унимается. Да-да, зудит именно под хвостом, ну, то есть было бы под хвостом, будь у него этот самый хвост. Вилкас, на всякий случай оглядевшись, сдаётся зову плоти и яростно чешет волосатые ягодицы. И со стыдом понимает, что этого мало, чесать хочется всё сильнее и… и глубже? Да вдобавок ещё и член встаёт, стремительно и крепко, как новобранец по команде Скьора. Вилкас с запозданием осознаёт, что где-то потерял не только родной доспех – вот и стоило в нём каждую ночь спать, чтобы всё равно без него оказаться? – но даже и штаны с рубахой. Срамота: перед Принцем Даэдра – да с голыми мудями…       Они, эти самые мудя, тоже преподносят Вилкасу неприятный сюрприз. Привычная дубинка усохла минимум наполовину, и это в полной боевой готовности! Вилкас начинает подозревать, что «омега» – это что-то не очень хорошее. Жопа пылает, член подменили, да ещё и одежду спёрли, сволочи! Словно этого мало, между ягодиц вдруг становится влажно.       – Братец, смотри, я подрос! – из-за кустов выскакивает такой же голый Фаркас. Такой же, да не такой. Зато понятно, куда делась половина вилкасовой гордости.       – Прекрати им размахивать! – рявкает Вилкас на брата. Тот, кажется, смущается.       – А чем это так пахнет? – Фаркас заинтересованно поводит носом. – Вроде бы баранина тушёная… м-м-м… с лучком, с морковкой...       Фаркас, зажмурившись, идёт на запах. И утыкается прямо в Вилкаса.       – Ты… – голос Фаркаса становится хриплым, в глазах появляется голодный блеск, а в уголке губ блестит слюна. – Вилкас, ты так вкусно пахнешь… Вилкас, ответь…       – Что? – таким же хриплым голосом переспрашивает Вилкас.       – Ты жрал без меня баранину?       – Нет, – растерянно отвечает Вилкас. Никакой баранины он не чует, но вот другой запах доносится всё отчетливее, и, определённо, брат пахнет как…       – Портянки Кодлака?! – ошибиться невозможно, чутьё, обострившееся вдвое даже против оборотничьего, не обманывает. – Фаркас, почему ты пахнешь портянками Кодлака?       – Не знаю, – смущается тот. Даже краснеет. – Я их две седмицы как вернул.       Но важнее сейчас другое: не почему брат пахнет портянками Предвестника, а почему это так нравится Вилкасу? И что, тролль побери подлеца Хирсина, происходит с заслуженной, боевой, никогда не подводившей хозяина вилкасовой задницей?       Очевидно, последний вопрос он озвучивает. Фаркас хмурится, напряжённо думая, потом радостно лупит себя по лбу.       – Вспомнил, – орёт он. – Этот женатик сказал, у тебя будет точка. Или тучка. Нет, течка, вот.       – Какой женатик? – Вилкас не понимает уже вообще ничего.       – Ну, здоровенный такой, с рогами, – поясняет Фаркас. – Видать, жена у него гулящая, раз такие ветвистые рога-то отрастил.       – Ладно, даэдра с ним, с твоим женатиком, – сдаётся Вилкас. – Что он там про течку говорил?       Фаркас снова морщится, его мозг явно работает на пределе.       – Он сказал, что мы – истинные, кажется. И у тебя будет тычка… то есть течка. И тогда я должен тебя связать. Или завязать.       – Повязать? – помертвевшими губами переспрашивает Вилкас.       – Именно так, – радостно кивает Фаркас. – А потом ещё пометить. Вот тут я точно помню, так и сказал: пометить.       Вилкас некоторое время молчит, только всё сильнее дёргается его левый глаз.       – Так ты меня ещё и обоссышь потом? – внезапно взрываясь, орёт он, но вместо привычного баса раздаётся высокий девичий визг. – Ну вас на хуй с вашим омегаверсом!       Отчаянно воя, Вилкас бросается в лес, не разбирая дороги. Задница полыхает, член и не думает успокаиваться, и – вообще что-то неожиданное – хочется укрыться пледом, плакать и чтоб пожалели, приобняли…       – Постой, – брат, напротив, басит что твой мамонт и с такой же грацией ломится сквозь кусты. – Это же хорошо, что мы с тобой истинные! Мы же самые-самые истинные братья, да? Не буду я тебя метить, пусть этот рогатый подавится!       – На хуй! – доносится до него издалека.       Наконец Фаркас настигает брата. Тот сидит на полянке и жалобно хнычет.       – Тебе нельзя волноваться и бегать, – успокаивает его Фаркас. – Женатик ещё сказал, что ты можешь маленького родить.       – Как?! – отчаянно орёт Вилкас. – Как я могу родить?! Из жопы?!       Фаркас озадаченно чешет в затылке, потом пристально разглядывает брата.       – Наверное, из жопы, – соглашается он. И, подумав, добавляет: – Но я тебя не осуждаю. Дело-то молодое, всякое бывает. Я тебя с ребёнком ещё больше любить буду.       – Не бывает! – снова орёт Вилкас. – Не рожают мужики!       – Ну, которые альфы, те, конечно, не рожают, – с неожиданно умным видом выдаёт Фаркас. – Вот я, например, альфа, самец, значит.       – А я – самка?! – кажется, Вилкас уже сорвал голос. – Я, мать вашу, Соратник, я член Круга, да у меня от баб отбоя не было…       К концу речи Вилкас выдыхается и скисает. Фаркас обнимает его за плечи и так уютно пахнет кодлаковыми портянками, что хочется прижаться крепче и не отпускать.       – И всё-таки ты жрал баранину, – неожиданно сообщает Фаркас. – Мою любимую баранину, м-м-м…       Вилкас, не выдержав потрясения, прикрывает глаза, и сознание медленно уплывает. Перед его мысленным взором проносится идиллическая картинка: он, босой, с огромным животом, стоит на крыльце, встречая возвращающегося с охоты Фаркаса, и улыбается нежно-нежно, ведь они – истинная пара. А за подол его дёргает маленький оборотень, уже видно, что хорошенький омежка, и зовёт так ласково-ласково: мама…              – МАМА! – Вилкас вскакивает на постели, разбуженный собственным воплем, и тут же поправляется, потому что не круто орать «мама»: – Мать вашу!       – Что случилось, брат? – встревоженный Фаркас уже стоит на пороге его комнаты. И пахнет портянками Кодлака.       – На хуй ваш омегаверс! – орёт Вилкас, почти впадая в истерику. – На хуй вашего Хирсина, на хуй ваш зов крови!       Когда кутерьма стихает, а Вилкас с горем пополам убеждает всех, что он в порядке, в его комнате остаётся только Кодлак. В руках он держит свой дневник.       – Во сне я видел череду Предвестников, и во главе них стоял Исграмор. Каждый восходил в Совнгард, – медленно начинает читать Кодлак. И вдруг резко захлопывает исписанную потёртую тетрадь. – Херня всё это. Не мог же я правду про свой сон-то написать. Омега или альфа?       Вилкас некоторое время с недоумением смотрит на него, потом понимает.       – Омега, – одними губами выдыхает он.       – И я, – Кодлак горько вздыхает. – Так что, будем от ликантропии лечиться?