Расчеши мне, пожалуйста, волосы

      – Ривай! Поторапливайся! – резкий голос темноволосой девушки в очках раздался из коридора. – У тебя ещё около четверти часа, а затем граф отъезжает, постарайся упаковать все вещи и направляйся к экипажу, никак нельзя опаздывать! Мы должны подготовить поместье на берегу к тому моменту, как новобрачные туда приедут, нельзя терять и минуты. И чего ты в последнее время такой рассеяный, ума не приложу, – говорящая всплеснула руками и поспешила по своим делам. Ривай вздохнул. Юноша стоял около небольшого, плохо сколоченного столика в углу тесной комнаты для прислуги. Стены из грубого камня, добротная, но грубо сделанная деревянная мебель. Скрипучая кровать, самым аккуратным образом заправленная. Из небольшого окошка под самым потолком струился жидкий полуденный свет северной страны, в которой солнце даже летом недостаточно прогревает усталую землю. Весь дом дышал оживлением: конечно, ведь молодой граф Эрвин Смит женится! Приготовления к свадьбе шли уже несколько месяцев. Приезжали важные гости из города, один за другим накрывались торжественные столы, а среди прислуги разговоры шли только о предстоящей церемонии.       Ривая уже тошнило от всего этого. Он старался отгородиться от окружающей его кутерьмы. Не слышать веселые выкрики перетаскивающих вещи его товарищей по несчастью, не слышать ржание лошадей и восторженный, громкий шепот женской половины слуг: «Ах! Идёт, идёт! Как идёт ему этот белый фрак, как красив он в этом парадном костюме!» С немым ожесточением Аккерман копается в своих скудных пожитках. Ему ещё повезло: сын девки и пьяного клиента был любезно пристроен неизвестным родственником в поместье какого-то дворянина. Мог бы побираться на улице, а тут тебе и кров, и питание, и скудное жалование, на которое можно купить пару кружек дрянного пойла или забыться в объятьях какой-нибудь безвкусной красавицы. Собираться Риваю недолго: все его пожитки состоят из нескольких рубашек, одного парадного костюма да кучи мелочёвки. Вот, например, гребень. Юноша смотрит на него уже несколько минут, поворачивая то одним боком, то другим. Между деревянными зубцами блестят несколько коротких, светлых волос. В ушах предательски вновь и вновь, вновь и вновь звучит нежный, бархатный шёпот, наполняющий душу томительной грустью.       «Расчеши мне, пожалуйста, волосы».       Долгое время они не были особенно близки. Эрвин всегда казался далёким, недоступным. Ещё мальчишкой Ривай с ненавистью в сердце смотрел на сосредоточенного голубоглазого мальчика, хозяйского сына – то он сидит за книгой, то учит иностранный язык с учителем, смешно вытягивая незнакомые слова, то скачет на большом белом коне. И всё бы ничего, если бы ни одного сверстника, кроме маленького слуги, на целые мили вокруг не было.       Дети, как известно, до поры до времени не умеют играть во взрослые игры, такие, например, как «социальный статус», «презрение», «неравенство». Эрвин никогда не понимал, почему вечно угрюмый служка с недоверием смотрит на принесённый им хлеб, не может понять и слова по-французски и только угрюмо бурчит что-то на родном немецком, явно сдерживаясь, чтобы не толкнуть маленького графа или ударить. Но нельзя. Эрвин и не догадывался никогда, но Ривай прекрасно знал, какая трёпка ждёт его за то, что он играет с господским сыном и якобы плохо на него влияет. Взрослые и не могли додуматься, что «дурное влияние» было взаимным. Пока Эрвин как губка впитывал ругательства, Ривай, с помощью настойчивых и упорных уроков уже мог читать по слогам, щурясь в книгу и водя тонким пальцем по строчкам. Знал, что такое «ананас», «единорог», «Африка», «республика» и мог написать три слова: «Ривай», «Эрвин» и «любовь», не до конца, правда, понимая, зачем их ставить рядом.       Их отношения напоминали игру в догонялки. Ривай прекрасно понимал, что ничем хорошим это кончится, нельзя дать себя приручить. Нельзя. Привязанность придётся рано или поздно разорвать самым жестоким образом, а чем раньше это сделать – тем меньше боли. Эрвин же с настойчивостью молодого, немного избалованного ребёнка, перечитавшего Байрона, старался завоевать расположение непокорного и дикого мальчишки. Чем старше становился Смит, тем изощрение становилось его вожделение, тем горячее и гуще становились его чувства. Удивительным образом сохраняя детскую наивную чистоту первой любви, он сумел подвести отношения на новый этап, преодолев умелое сопротивление, которое только раззадоривало вступившего в переходный возраст Смита.       Повзрослели они оба на тёплой, душистой соломе курятника, в жаркий полдень, когда Эрвин вызвался помогать Риваю собирать яйца у нескольких кур на скотном дворе. Случайный, неосторожный шаг – и вот уже корзина опрокинулась, а на штанах тёмноволосого и вечно угрюмого служки расплылись несколько мокрых, липких пятен. «Непорядок», – резонно констатирует голубоглазый граф, прижимая к себе худое, жилистое, юношески нескладное тело. – «Давай приберём его?»       С той поры почти каждый вечер молодой граф отправлялся в тёмную каморку под лестницей. Не всегда его визиты заканчивались на скрипучей кровати – иногда, отдавая дань чистоте чувства, они подолгу вели пространные, ленивые беседы. Эрвин читал своему незатейливому любовнику стихи, в том числе написанные своей собственной рукой. Ривай слушал все с одинаковым безразличием, но за это рассказывал Смиту сказки и байки.       Вчерашняя ночь ничем не отличалась от множества других. Всё те же ласки, тяжёлые и легкие, грубые и нежные, всё с тем же юношеским любопытством скользящие по невероятно честному и отзывчивому телу руки, сдавленное дыхание, прерывистое и обжигающее. Только вот рассвет, холодный и чужой, встретил их не тихим разговором, а гробовым молчанием.       «Расчеши мне, пожалуйста, волосы».       Единственное, что сказал ему Эрвин, прежде чем уйти в утро дня своей собственной свадьбы.       Ривай ещё несколько секунд смотрел на гребень. Одним движением он сломал деревянную рукоять на две половинки и сжал в кулаке. Проходя мимо кухонной печи, темноволосый слуга отправил последнее воспоминание о голубоглазом графе в огонь. Сейчас он отправится вместе со всеми в поместье около моря. С большой любовью уберёт спальню для новобрачных, а потом пойдёт к управляющему – чтобы уйти со службы на все четыре стороны, куда глаза глядят.