Побег

Иногда он сбегает — от обязательств, которые связывают по рукам и ногам, от собственного молчания, от постоянного выматывающего самоконтроля, от подозрительных, вопросительных, испытующих, слишком долгих взглядов. От Мелинды, от коллег. Накидывает плащ и долго бродит по городу, чтобы утонуть в свете фар и фонарей, дожде, в узких чёрных переулках и залитых серым дождём и жёлтым и розоватым светом главных улицах. Переулки лучше. Этот город переполнен властью, влиянием, подозрительностью. Чем дальше от центра, тем свободней. Он не берёт зонтик, но выпивку — обязательно. Промокнуть не страшно. Если выпить достаточно много, душа засыпает или отключается, а тело становится неловким, непослушным, тяжёлым, но будто обретает свой голос. И теперь можно прислушиваться к его желаниям, а не бояться их. Эта мысль ему нравится так сильно, что он испытывает невыносимое желание поделиться ею немедленно с первым встречным. Её-то можно не скрывать. Он озирается. Прохожие торопятся по домам, никто не смотрит на него, а если и смотрит, то не дольше пары секунд. И в глазах этих случайных встречных мелькает лишь иногда насмешливое или презрительное: «Ещё один пьяница». И всё. Ни подозрений, ни вопросов, ни непонятных требований. Если выпить достаточно, душа засыпает, а вместе с ней и совесть, и чувство долга. Ему так хочется рассказать кому-нибудь об этом. — Не меня ищете? — доносится незнакомый голос. — Нет-нет, — быстро отвечает, а потом смотрит на спросившего: тому лет двадцать, не больше. Глаза кажутся чёрными в свете фонарей. Капли дождя блестят в волосах. Взглядом, позой, интонацией напоминает Гая в двадцать лет, но неудивительно — теперь все развязные двадцатилетние похожи на Гая. — Вам надо бы расслабиться, мистер, — продолжает парень. — Не здесь, — бормочет он, отводя взгляд. — Но я выпил достаточно. Чтобы совесть… совесть… — Идём, — говорит парень с усмешкой. И он послушно бредёт следом, сквозь сгущающийся мрак, сквозь дождевую морось. Это не в первый раз. Он знает, что в этих кварталах всегда найдётся тот, кому можно заплатить за торопливую возню в переулке, которая принесёт краткое расслабление. Но всякий раз ему нужно как следует выпить — чтобы душа заснула, чтобы заснули совесть и чувство долга. Всякий раз, думая об этом, он чувствует обиду на Гая. Тот словно родился со спящими совестью и долгом. Ему всё равно, что скажут другие, он думает только о себе. А пьёт… чёрт его знает, зачем он пьёт. Но так же нельзя, нельзя, говорит он себе— и обида отступает. Проход между домами глотает их во тьму. Это плохо — он хочет видеть парня: очертания рук, плеч, лица. Но в темноте можно не бояться, что заметят. Парень распахивает его плащ, расстёгивает брюки. Хочет стать на колени. — Нет, — хрипло шепчет он, — рукой. Рукой. И… дай мне обнять тебя. Он не видит своего случайного любовника, но чувствует, как ходят мускулы на его спине, вдыхает его запах — сигареты, пот, алкоголь, слышит его дыхание. Рука парня сжимает уже возбуждённый член. Всего несколько движений — он кончит. Но этого мало, это не то. Он запускает руку под свитер, чтобы коснуться немного влажной кожи, покрытой редкими волосками. Прижимается губами к щеке. Притягивает его к себе, гладит по спине, по животу и груди. Руки потом надолго сохранят этот запах. Ночью — дома — можно будет вдохнуть его и вспомнить, что всё это не приснилось. Он расстёгивает ремень на джинсах. Парень протестует, но он не может остановиться. — Нет, позволь и мне. Ты не пожалеешь. Позволь. — Иностранец, что ли? — бормочет парень и больше не возражает. — Все вы в отпуске развлекаетесь. Пальцы утыкаются в живот, ниже, в густые волосы. Парень возбуждён, и он чувствует прилив собственного возбуждения. Так лучше. Торопливо, дрожа от нетерпения он сжимает член парня, гладит ему яйца. Кожа там такая тонкая, такая горячая, немного влажная, но не слишком. О, он хотел бы — господи, как об этом только можно думать — отсосать эту незнакомому парню, но как потом объяснишь Мелинде, что плащ грязный? О правде она не догадается, но решит, что её муж напился до бесчувствия и упал где-то. Не скажет ни слова, но будет осуждающе смотреть. Нет-нет, нельзя. Но можно прижимать его к себе, обнимать одной рукой и дрочить ему другой. И чувствовать, как чужие пальцы делают то же самое. Внезапно всё смешивается, исчезает. Он задыхается, ещё сильней прижимает парня к себе. А затем судорожно вдыхает. Ещё несколько движений — парень тоже кончает, хрипло дыша, уткнувшись ему в грудь. Нужно дать ему денег. Несколько банкнот он всегда кладёт в карман плаща. Парень вытирает руки и застёгивает свои джинсы, неторопливо берёт деньги и уходит, не сказав ни слова. Теперь нужно самому вытереть руки (но не слишком тщательно), застегнуться, оправить плащ. Затем он подносит руки к лицу, вдыхает оставшийся на них запах и вздрагивает. Он выныривает из тьмы прохода между домами, щурится от света фонарей. Скоро возвращаться — к обязательствам, к чужим подозрительным взглядам, к самоконтролю. К Мелинде. Но можно пока сделать ещё несколько глотков виски. Чтобы душа — а вместе с ней и совесть, и чувство долга — проспали ещё немного.