Мой Император

«Милая Морин, Надеюсь, что застала тебя в добром здравии и настроении. Маркус, верно, упоминал тебе, что вот-вот отправится на север? Конечно же, ты догадываешься, что мы с матушкой вовсе не в восторге от этого, но он уперся, ты же его знаешь. Отказался оставаться в гарнизоне в столице и попросил отправить его за Ярру. Дурачок… Ну да ладно, письмо мое не об этом. Совсем скоро на Площади Тысячелетия состоится войсковой смотр, в котором мой непутевый братец, по праву блестящего офицера и надежды Империи (ха-ха, шучу!) будет маршировать вместе со своей бригадой перед самим Императором, представляешь?! Да-да, ты все верно поняла. Он попросил тебя туда пригласить, но просил не говорить тебе, что это именно он тебя приглашает. Я, если что, ничего не говорила. Ты ведь мне расскажешь все, что случилось у вас на балу, правда? Иначе ты мне не подруга! Матушка позже напишет и твоему папеньке тоже, чтобы тебя со мной отпустили. Может, и Ами сможет с нами выбраться? Было бы здорово! Обнимаю и жду встречи с нетерпением, всегда твоя Альма ван Реен». – Будет ли ответ, госпожа? – слуга ван Реенов, принесший письмо, подобострастно склонился перед Морин. – Пока нет, – улыбнулась она. – Ступай. Я позабочусь об этом сама. Просто скажи госпоже ван Реен, что ее послание доставлено, а я раздумываю над ее приглашением. Слуга покорно выскользнул за дверь, и Морин, что-то напевая себе под нос, вернулась в гостиную. – Что в письме? – Амиррэ на мгновение оторвалась от вышивки и подняла глаза на сестру. – Это же был слуга ван Реенов, верно? Что на этот раз задумала Альма? Морин, бросив надорванный конверт на столик, присела на подлокотник кресла сестры и обняла ее за плечи. – И почему я слышу в твоем голосе недовольство, Ами? Амиррэ, осторожно отстранившись, покачала головой: – Осторожнее, Морин, у меня игла в руке. Наверное, мне пока рано быть недовольной, но замыслы и выходки Альмы не всегда выглядят благопристойно. Стоит, например, вспомнить ту глупость на дне рождения госпожи ван Реен, когда Альма выпустила из клетки канареек «потому что птички тоже хотят веселиться». – Брось, Ами, ведь было весело! Особенно, когда напуганные птицы запутались в бахроме на портьерах, – фыркнула Морин. – Альма, конечно, бывает несколько… эксцентричной, но на этот раз все совершенно прилично, уверяю тебя. Я ведь рассказывала тебе, что Маркус собрался на войну? – Да, – Амиррэ отложила шитье и погладила сестру по колену. – Бедный мальчик… – Почему ты так считаешь? – Потому что он уходит на войну, моя милая, – вздохнула Амиррэ. – Туда идут веселые беззаботные юноши, вдохновленные романтикой сражения и государственной пропагандой, а возвращаются покалеченные, озлобленные угрюмцы. Или, еще хуже, безразличные прожигатели жизни, привлекательные снаружи, но пустые внутри. Мало кому удается пережить войну и остаться собой. Она на мгновение умолкла, тихо вздохнув. Казалось, в напоенном ароматами летнего сада воздухе гостиной на секунду разлилась душная тоска, заставившая сердце сжаться. – Прости, что приходится тебе такое говорить, – подняла глаза Амиррэ. – Так что в письме? – Альма сообщила, что Маркус участвует в Императорском войсковом смотре, – словно забыв только что пережитое волнение, расцвела Морин, – потому что отличной службой заслужил честь промаршировать по Площади Тысячелетия со своей бригадой. И Альма пригласила меня – и тебя, кстати, – присоединиться к ней и госпоже ван Реен на трибуне и разделить их гордость. – О, нет, – Амиррэ замахала руками. – Как-нибудь уж повеселитесь и без меня. Я напишу Маркусу письмо, выражу свое восхищение и извинюсь за то, что не смогу лично посмотреть на его триумф. – Жаль… – разочарованно протянула Морин. – И папенька наверняка тоже не сможет… – Если там будет госпожа ван Реен, я почти спокойна, – мягко улыбнулась Амиррэ. – Но только почти, пташка моя. Близость к тебе Альмы никогда не позволит мне совершенно расслабиться. Морин звонко рассмеялась и снова крепко обняла сестру. – Не волнуйся, Ами! Уверена, что запускать канареек в небо над Императорской трибуной Альма не решится.

***

Сам мир благоволил сегодня Империи. Ясное голубое небо без единого облачка выгнулось надраенным до блеска куполом над Площадью Тысячелетия, словно только и ждущее, чтобы загудеть, завибрировать в такт строевому шагу победоносной армии. Высокое белое солнце, почитаемое в Нильфгаарде превыше всего, заливало все ярким, невозможным светом, выхватывая мельчайшие детали городского пейзажа, выставляя напоказ каждую щербинку на квадратных хочебужских плитках площади, вычерчивая каждую пуговичку на одеждах горожан, каждую заколку в сложных прическах женщин. Оно готовилось засиять тысячей маленьких солнц на начищенных и надраенных металлических доспехах и клинках должных вот-вот появиться стройных солдатских рядов. Великое Солнце сегодня щедро дарило своим детям собственные славу и блеск. Легкий, но крепкий ветерок старательно развевал цветные праздничные флаги и штандарты, порой подхватывая и чей-нибудь изящный шарф или пышный фестон, как будто отвлекаясь от важного дела и желая повеселиться, как положено на настоящем празднике, но тут же спохватывался, – и снова величественно реяли стяги и яркие ленты над головами праздничной предвкушающей толпы. Мир замер в предвкушении небывалого триумфа человеческой воли и силы. – Наверняка, магики намагичили, чтобы погоду-то подогнать под праздник, – раздался неприятный ворчливый голос за спиной Морин, безжалостно разбивая ее наслаждение моментом. – Эмгыр всех в кулак собрал и теперь слегка разгибает пальцы, только когда ему что нужно. А эти и рады хоть разок вздохнуть свободно. Они ему сапоги лизать станут, лишь бы чуть-чуть воли получить. Морин нервно оглянулась: выслушивать подобные рассуждения на протяжении всего парада ей совершенно не хотелось. К тому же, она считала, что это недостойно подданных величайшей Империи и могущественного Императора, но возможности уйти у нее уже не было. Вокруг, насколько хватало глаз, раскинулось людское море: колыхаясь и волнуясь, оно заполняло собой почти все пространство Площади Тысячелетия, оставив лишь относительно неширокий «проспект» по центру. Именно по этой импровизированной «улице» и должен будет пройти строй недавно сформированных армейских корпусов. Пройти праздничным маршем, парадом, призванным продемонстрировать мощь и величие нильфгаардской армии, ее завоевательные амбиции, а еще – личную силу Императора, Белого Пламени, Пляшущего На Курганах Врагов – в последнее время этих курганов было особенно много. После парада армия должна будет выступить на север, за Ярру – завоевывать новые земли и строить новый мир под черным знаменем Великого Солнца. – Это ты про чародеев? – второй голос был моложе, но ничуть не приятнее. – Говорят, нордлинги своих вообще жечь повадились. – И про чародеев, и вообще про всех. Оглянись – уже никто не смеет высказаться против его воли: ни придворные, ни военные, ни знать, ни купцы. У нас теперь есть только его слово и его желания. Даже узурпатор так не свирепствовал, – монотонно брюзжал голос за спиной. Все места на трибунах вокруг, как могла судить Морин, были заняты, и отсесть от неприятного соседа не представлялось возможным. Но она все равно попыталась бы, будь она одна, если бы справа к ней не была прижата Альма, а дальше, за подругой не сидела ее матушка, госпожа ван Реен. Слева, не так плотно, но все равно неприлично близко ерзал Думар аэп Коффин – будь он старше хотя бы на пару лет, было бы не избежать скандала, но мальчишку женщины пока не интересовали, а все его внимание было сосредоточено на предстоящем проходе армии. И повсеместно люди были вынуждено прижаты и притиснуты друг к другу. Трибуны были сколочены в кратчайшие сроки специально для парада, они должны были помочь вместить как можно больше народа на площади таким образом, чтобы можно было спокойно наслаждаться зрелищем, а не пялиться в чужие затылки. Но даже места для знати и богачей были заполнены до отказа, а уж на трибунах для простых граждан было почти невозможно протолкнуться. И, конечно, Площадь все равно не могла вместить всех желающих, поэтому значительная часть нильфгаардцев рассредоточилась вдоль улиц, по которым должны будут пройти корпуса. – Устроил тут демонстрацию, будто кто-то может забыть о той здоровенной дубинке, с помощью которой он правит. Теперь стало в порядке вещей, что любой, кто смеет иметь несогласное мнение, в одночасье оказывается в застенках, и судьба его печальная никому более неведома, – не унимался голос за спиной. Кажется, его ничуть смущало явное противоречие его слов и его положения. Морин передернула плечами и во имя сохранения остатков хорошего настроения постаралась завести легкую беседу с Альмой. К счастью, уже через минуту они так увлеченно щебетали, что неприятное брюзжание за спиной было забыто. – Маркус сказал, – Альма, всплеснув пухленькими ручками, горячо шептала в ухо Морин, – что его назначили ехать во главе полка. Представляешь? Матушка с прошедшей ночи предвкушает, как будет тыкать в него пальцем и хвастаться перед госпожой аэп Каэль. Ее-то сын даже обычным пехотинцем ничего толкового не добился, хотя велика ли там наука: маршируй да не высовывайся. Не то, что мой брат! – Ты думаешь, мы его узнаем? Он, наверное, будет в шлеме? – Морин неуверенно взглянула на подругу, нервно комкая в руках платок. Такое обилие людей вокруг: шумных, гомонящих, возбужденных – ее несколько обескураживало. Альма же едва ли не подскакивала на месте, распространяя вокруг волны искренней, взбудораженной радости. Выслушав осторожные опасения подруги, она фыркнула, потешно сморщив вздернутый носик: – Я уж своего брата узнаю. Будь покойна. Нет, лучше ты расскажи да поподробнее, он тебе признался, да? – и она цепко ухватила Морин за руку, снедаемая пылким любопытством. Младшая из ван Реенов, казалось, была готова заполнить своей кипучей энергией весь мир, дай лишь такую возможность. Но через мгновение и ей, к вящему неудовольствию, пришлось уняться и замереть на месте, забавно вытянув коротенькую шею, сбрызнутую колечками непослушных золотистых кудрей. «Идут, идут» – загудело над многотысячной толпой. Откуда-то со стороны дворца долетели звуки бравурной мелодии, и под восторженные крики нильфгаардцев на площадь вступила элитная дивизия «Альба». Закованные в тяжелую броню мощные дистриэ, словно проникнувшись торжественностью момента, ступали неторопливо, важно, высоко задирая колени. Всадники, все как один, статные, впечатляющие, в блестящих на солнце черных доспехах, в устрашающих крылатых шлемах, смотрели исключительно на Императорскую ложу, отдавая честь живому воплощению Великого Солнца. Над трибунами неслись приветственные радостные крики. Возглавлял дивизию генерал Морвран Воорхис. Одной рукой он держал на сгибе локтя шлем, вторую поднимал в приветственном салюте Императору, а конем управлял исключительно с помощью ног. Даже Морин могла видеть широкую улыбку на лице молодого генерала. Все знали, что младший Воорхис – исключительный наездник и имеет немалую страсть к лошадям: и к разведению, и к выездке, и к скачкам. К лошадям во всех проявлениях. Поэтому никто не удивился, когда он возглавил кавалерийское соединение. Зато – и это Морин слышала неоднократно – многие удивились вообще тому, что возглавил. Морвран был, по мнению большинства, слишком молод и неопытен для столь высокого звания, он не участвовал в войне и не успел сколько-нибудь прилично долго послужить на своем предыдущем посту. Более того, его предыдущая служба даже не была связана с армией – около года он был личным ординарцем Императора. Но, впрочем, его высокое происхождение, его отец, один из вернейших сторонников вар Эмрейса, и его пусть недолгая, но лично Эмгыру, служба, по общему мнению, делали назначение не таким уж невозможным. Злые языки шептали, что Воорхис недолго пробудет генералом – ровно до прибытия к театру военных действий, а пока Император позволяет любимчику покрасоваться. – Такой красавчик, правда? – зашептала в ухо Альма. Уж она точно впечатлилась статями молодого Морврана. Но, впрочем, Морин вполне ее понимала: младший Воорхис и впрямь отлично смотрелся. Безупречные, блестящие шеренги под черным алерионом сменились рядами подкрепления «Ард Феаинн» под серебряным солнцем. Промаршировала вновь набранная дивизия «Венендаль», осеняемая светом восьмилучевой звезды… И, наконец, показалась «Наузикаа». Все бригады и дивизии нильфгаардской армии – особенно набираемые в столице из потомственной знати, символизировали дух и силу Империи. Но «Наузикаа» выделялась даже среди них – так, по крайней мере, показалось Морин и Альме. Девушки схватились за руки, изо всех сил высматривая Маркуса в ровных рядах шагающей бригады, и казалось им, что доспехи сияют ярче, что кони лучше вымуштрованы, что спины солдат ровнее, а головы выше… – Вон он! Вон он! – Альма почти подпрыгивала на месте, и только воспитание не позволяло ей начать тыкать пальцем в направлении брата. Морин в волнении зашарила взглядом по шеренгам, боясь не успеть узнать Маркуса до того, как его строй пройдет мимо, непроизвольно очень сильно сжимая ладонь подруги, но та даже не заметила, как чужие пальцы впились ей в ладонь, она усиленно размахивала платочком. По ее глазам катились слезы. Наконец, Морин увидела – даже верхом, даже среди других солдат и офицеров, друг ее детства выделялся ростом. Она тоже усиленно замахала платочком, и на мгновение ей показалось, что Маркус отвел глаза от Императорской ложи, куда должен был быть устремлен его взгляд, и посмотрел прямо на нее. С удивлением, Морин поняла что в ее собственных глазах защипало, и она старательно заморгала, боясь, что Альма поднимет ее на смех. Но ван Реенам было не до нее – обе родственницы молодого офицера просто пожирали взглядом его удаляющуюся идеально ровную спину. Отчего-то остро захотелось их обнять и заверить, что все будет хорошо, обязательно будет хорошо. После «Наузикаа» по площади пошли другие соединения и корпуса, но интерес девушек уже угас, и теперь они ждали скорейшего окончания парада, чтобы повеселиться на ярмарке и посмотреть товары. Конные полки сменились пехотными, пехотные – стрелковыми, провезли несколько осадных сооружений, названия которых девушки не знали. И, наконец, Император скрылся в глубине своей ложи. Это значило, что парад окончен, пришло время праздника. – Ну что, пойдем? – Альма нетерпеливо дернула Морин за рукав. Госпожа ван Реен недовольно покачала головой – видимо, по ее мнению стоило бы переждать, пока с трибун схлынет толпа, хотя бы немного освободив проходы, но девушки, радостно озираясь, уже вскочили с мест и влились в шумное многолюдье. Морин пыталась ухватить Альму за руку, но пальцы выскользнули, а что-то призывно выкрикивающую подругу оттеснил степенный мужчина в неприлично алом дублете с широкой золотой цепью на плечах. Морин это ужасно разозлило и, прищурившись, она попыталась рассмотреть, что за знак висит на этой цепи. «Откуда этот человек? Настоящему нильфгаардцу и в голову бы не пришло так вырядиться на императорский парад! Нет, конечно, несколько алых деталей можно было бы себе позволить, но вот так?» Старательно распихивая локтями сминающих ее людей, Морин старалась хоть краем глаза высмотреть разом и Альму или ее матушку, и что носил на своей цепи странный незнакомец. «Из Туссента? Верно, он из Туссента, там всегда плевать хотели на приличия… Вот бы разглядеть, что у него на медали…» Неловко наступив кому-то на ногу, Морин ойкнула и подняла глаза. Перед ней стоял спокойный, доброжелательно улыбающийся мужчина в гладко-черном, безо всяких знаков отличия, дублете, глухо застегнутом под горло. – Мазель аэп Риддан Ваэр? – проговорил он. – Вас обыскались. Позвольте, я провожу? И церемонно предложил ей руку в замшевой перчатке. «Верно, госпожу ван Реен отнесло от меня совсем далеко, – подумала Морин, после некоторого колебания принимая его руку. – Что ж, так, может, будет даже лучше. Иначе меня совсем затолкают». – А куда мы идем? – сбивчиво заговорила она, понимая, что загадочный господин, виртуозно лавируя меж чужих спин и боков, ведет ее вовсе не к входу на ярмарочную площадь. – Немного терпения, мазель, – улыбнулся он. – Не переживайте, не более чем через четверть часа я доставлю вас к вашим спутницам и, скорее всего, они даже не успеют вас хватиться. Ярмарка, знаете ли, затягивает… «Это какая-то западня! Вырваться! Вырваться и сбежать… Но куда?» Морин начала в панике озираться по сторонам, но поняла, что, даже сбежав от странного незнакомца, она вновь неминуемо окажется посреди бурлящей толпы, и ее если не затопчут, то вынесут вовсе не туда, куда ей стоило бы попасть. Ноги между тем самовольно влекли ее вперед, в пугающую неизвестность. Внезапно толпа расступилась, и они оказались у крутой лестницы на очередную трибуну. Незнакомец замедлил шаг и указал ей рукой на укрытые богатым пушистым ковром ступени: – Прошу вас. Его Величество не любит слишком долго ждать.