4 октября 1272 г. Нильфгаард
Отойдя от трона, Морин попыталась унять бешеное сердцебиение: она бы не хотела, чтобы кто-нибудь заметил ее волнение, пусть это и можно списать на «первое» в ее жизни личное приветствие Императора. Его величество ничем не выказал своего особого отношения к ней, но ждать проявления интереса на публике было бы весьма опрометчиво и самонадеянно с ее стороны. Если только он не передумал. Морин замерла на полушаге. «Глупости! Иначе он бы не прислал эту записку – “я буду в столице”». Морин поторопилась продолжить свое нарочито неторопливое дефиле по бальным залам, пока кто-нибудь не столкнулся с ней. «А старый лис де Кретье – не зря ведь папенька так его называет – очевидно что-то знает, – подумала она. – Точно знает, иначе не смотрел бы на меня настолько… снисходительно». Прием мало чем отличался от множества тех, что Морин удалось посетить за прошедшее лето. Также суетились слуги, стайки щебечущих девиц также хищно смотрели по сторонам в поисках повода для сплетен, а кавалеры – чаще всего, мелкие дворяне – лениво возвращали девицам взгляды, полные неискренней заинтересованности. К слову сказать, в последнее время в свете особым вниманием пользовались те, кто прибыл с Севера – герои победоносной войны, а простой мундир привлекал женские взоры куда вернее, чем роскошное придворное платье. Юные маркизы и сыновья бургграфов внезапно стали проигрывать хмурым воякам с огрубевшими пальцами и столь же неизящными манерами. Морин, слегка опустив ресницы, только что миновала троицу офицеров с символами «Альбы» на черных мундирах – те, осушая один бокал туссентского за другим, громко и нарочито смеялись. «Неужто и Маркус вскоре станет таким же… неотесанным», – поморщилась Морин, чувствуя спиной чей-то взгляд. Но ей совершенно не было дела до тех, по кому вздыхала добрая половина светских дам столицы, если не сказать больше: Морин чувствовала себя на голову выше их всех, вместе взятых. Их наивные притязания стали казаться ей смешными и незначительными, попытки строить героям Северной войны глазки – унизительно-примитивными. «Не всем же так улыбается судьба, – Морин гордо выпрямила спину, проходя мимо пары сонных аристократов, вполголоса беседовавших у стола с закусками. – Многие из них не удостоились даже чести поприветствовать Императора лично». Вот что было главным отличием сегодняшнего приема от вереницы уже прошедших – его давали во славу Императора, вернувшегося с Севера, и он сам тоже мог быть тут, совсем рядом. Морин все время казалось, что он откуда-то на нее смотрит, а потому старалась улыбаться как можно более уверенно, двигаться – чем изящнее, тем лучше, несмотря на чуть заметную дрожь в коленях. Четвертое октября было именно сегодня, и, наверняка, это что-то да значило. Император ничего не говорит просто так. По спине Морин побежали мурашки. А что, если именно сегодня Его Величество соизволит испросить ее согласия? «И вовсе не «если»! – сердце встревоженно затрепыхалось. – Так и будет! Именно сегодня». И внезапно Морин поняла, что даже сама для себя еще не решила, действительно ли хочет этого или нет. Морин нравилось тайком мечтать о том, как она станет частью личной тайны самого Императора, как на балах и приемах все будут благоговейно перешептываться, завидя ее появление, как сам Император будет очарован и вдохновлен ей, но стоило лишь подумать о том, что эти мечты вскоре могут стать явью, как Морин испугалась. «Нет, – вдруг заколотилось в висках, испуганно и нервно. – Нет, я вовсе не готова! Он ведь… Император. О чем мне придется с ним говорить? Что мне предстоит для него делать?» И сильнее всех желаний в тот момент для Морин стало желание сбежать. Раствориться в толпе празднующих, выскочить в прохладу октябрьского вечера, забраться в карету и отправиться домой. А там – Амиррэ, которая поймет и выслушает, непременно скажет, что Морин поступила единственно верно и честно. А свой отказ отправить письмом. Да, именно так и следует поступить. И Морин, опустив глаза и невольно ссутулившись, принялась осторожно пробираться к выходу. – Мазель аэп Риддан Ваэр, – прозвучало у нее над самым ухом. Морин крупно вздрогнула, но, когда обернулась, уже улыбалась – слабо и неуверенно, и все же это было лучше, чем откровенно продемонстрировать нервозность. – Вы меня напугали. Да, это я. С кем имею честь? – она присела в легком реверансе. Перед ней стоял невысокий сухощавый мужчина неопределенного возраста и близоруко щурился. – Меня зовут Венье Супож, я купец третьего разряда, торгую выделанными кожами, тканями, мехом и всем, связанным с портновским делом, – нитями, иглами, кружевами и тесьмой, а также метрами и лекалами.. Глаза Морин по мере его речи становились все шире, она уже хотела было спросить, не предлагает ли он ей купить что-то прямо здесь, как Венье Супож сбился с мысли, несколько раз торопливо вздохнул и продолжил, так и не дав ей вставить ни слова: – Прошу простить меня, сударыня, прошу простить. Вам, конечно же, это все совершенно неинтересно, да и с чего бы молоденькой барышне забивать себе голову подобными сложными и обременительными вещами. Они нужны только людям вроде меня, понимаете… – Извините, – наконец, вклинилась в его речь Морин. – Но чем я могу вам помочь? – Ох, да, конечно, – казалось, сударь Супож окончательно смутился. – Видите ли, я изыскиваю возможность встретиться с вашим батюшкой, у меня есть один прожект, касающийся развития Торговой корпорации, но он такой занятой человек, я никак не могу его перехватить… Я надеялся, что вы сможете сопроводить меня к нему, это так важно, очень важно! Морин, донельзя обескураженная этим натиском, собралась уже ответить, что батюшки нет на приеме, что обычно, насколько ей известно, люди записываются на встречу к нему в самой корпорации или, может быть, просто приходят, и уж точно не пытаются поймать его на императорском балу, но ей снова не дали ответить. – Мазель Морин? Она обернулась. Рядом стоял господин де Кретье и дежурно улыбался. – Простите, сударь, – императорский советник небрежно кивнул Супожу и, подхватив ее под руку, неторопливо повел по залу. – Для всех присутствующих мы с вами немного поговорили о вашем батюшке – я, кстати, передаю ему мои пожелания наикрепчайшего здоровья – и разбавили это каплей светской болтовни. Де Кретье подал ей бокал вина, схваченный с проплывающего мимо подноса, и Морин бездумно приняла его, почти не заметив. Она попыталась собраться с мыслями, понять, что ей говорить и что делать, но растерянность и смятение никак не желали оставлять возбужденный разум. Советник тем временем продолжил: – Сейчас мы с вами разойдемся в разные стороны, а как только окончатся два тура вальса, вам следует пройти в Синий зал и выйти из него через среднюю правую дверь. Потом дальше по коридору, налево – и в первую дверь. Там вас встретят и проводят на место. Насколько мне известно, вы в курсе, для чего вас приглашают. Не дожидаясь ответа, де Кретье склонился к ее руке в легком поцелуе и был таков. Морин охватило нешуточное смятение, и она, отойдя к убранному тонкой тканью окну, поставила бокал на подоконник – пальцы дрожали так, что вино рисковало оказаться на подоле платья. Вокруг сновали безразличные до ее переживаний люди, их светские, ничего не значащие или наоборот слишком многозначительные беседы сливались в монотонный гул, и Морин почувствовала накатившие одиночество и страх. Бежать было поздно. Оркестр, расположившийся в глубине залы, начал первый такт «Алимеры» – очень модного в последние месяцы вальса, написанного молодым композитором с настолько сложным именем, что Морин до сих пор так и не смогла его запомнить. – Мазель, – перед ней вырос один из давешних офицеров. – Позволите? Она механически приняла его руку, и они влились в шелестящую череду пар, скользивших по начищенному паркету. К счастью, офицер не решился с ней заговорить – они лишь обменялись прохладными улыбками. Было похоже, что ему, как и ей, нужно просто было чем-то занять себя, чтобы скоротать время. К счастью, танцевал он неплохо, а потому, когда стихли последние аккорды, Морин почти без раздражения раскланялась с ним, и офицер моментально исчез, смешавшись с толпой. На второй тур оставаться не хотелось – нервозность усиливалась, и Морин предпочла выйти в тихий вестибюль и побродить, рассматривая выставленные там пейзажи и скульптуры, краем уха следя за едва слышным пением скрипок. Неловко повернувшись, Морин уперлась взглядом в огромный парадный портрет, занимавший противоположную стену почти полностью. Возле него не горели лампы, а потому массивное полотно почти не привлекало к себе внимания. Император на портрете был куда моложе, чем теперь. Он стоял, сложив ладони на рукояти меча, изображенный на фоне замысловатого пейзажа: башенки, выложенные красной черепицей, утыкались в затянутое облаками небо, над ними в свете полуденного солнца боролись два орла, золотой и черный, и черный побеждал. – Необычная композиция для парадного портрета, не так ли? Морин вздрогнула и обернулась. За спиной у нее возникла степенная дама в подчеркнуто неброском наряде, застегнутом под горло. На груди матово поблескивала сдержанная камея. – Я напугала вас, дитя мое? – дама легко кивнула. – Мое имя – Стелла Конгрев, графиня де Лиддерталь. – О, – Морин поспешила поклониться. Бесспорно, ей было знакомо это имя. – Морин аэп Риддан Ваэр, ваша светлость. – Так вот оно что, – слегка улыбнулась графиня. – Занимательно. Итак, дитя мое, мы говорили о представленном здесь парадном портрете. Он написан после первой Северной войны. За спиной Его Величества – аллегория побежденного Севера, пусть и не слишком верная. Говорят, живописец слегка приукрасил действительность, связав образ города с Новиградом, – Стелла Конгрев лукаво улыбнулась, и от уголков ее глаз разбежались морщинки. – В Цинтре никогда не было красных крыш. Его Величество был поначалу не слишком доволен, но его убедили оставить все, как есть. В конце концов, никто не сомневается в его грядущей победе, верно? – Да, ваша светлость, – кивнула Морин, снова принявшись рассматривать полотно. – И потому черный орел сражает не львицу, а другого орла? – Вы крайне наблюдательны, девочка, – снова улыбнулась графиня де Лиддерталь. – Что толку говорить об уже свершившихся победах? Надо смотреть в будущее. Засим позвольте покинуть вас, дитя, меня уже ждут. Думаю, мы еще увидимся. Морин зачарованно смотрела в безупречно прямую спину собеседницы – графиня медленно и величаво спускалась вниз по лестнице, ведущей к выходу. В охватившей вестибюль тишине Морин поняла, что музыка стихла. Пора было искать указанное советником де Кретье место.***
Морин шла по пустому коридору и до ужаса боялась, что ошиблась дверью или поворотом, или напутала еще с каким-нибудь ориентиром. – Прошу сюда, мазель. Она так и не поняла, как сумела не заметить рослого гвардейца из бригады «Импера», вежливо распахнувшего перед нею одну из множества одинаковых дверей, но этот вопрос занимал ее слишком недолго, потому что в комнате уже ждал Император. – Ваше Императорское Величество, – взволнованно выпалила она, склоняясь в реверансе. Происходящее внезапно показалось сном – пусть и ожидаемым, но все равно невероятным. Император стоял спиной к настежь открытому окну, откуда тянуло осенней сыростью, и смотрел на нее, как ей показалось, испытующе. – Мазель Морин, – он сделал шаг вперед. – Прошу, садись. Рядом с софой, на которую указал Император, в широкогорлой вазе стоял большой букет синих назаирских роз. – Мое время, как ты понимаешь дорого, и как бы мне ни хотелось продлить удовольствие от беседы со столь милым созданием, сегодня я не могу себе этого позволить, – пускай тон его голоса и был мягким, цепкий взгляд не позволял расслабиться ни на секунду. – Однако мне нужно планировать мои встречи, и я буду делать это в зависимости от твоего слова. Если ты решила согласиться, в следующий раз я уделю тебе больше времени. И в ожидании ответа он уставился на нее своими жуткими, как ей казалось в этот момент, желтыми глазами. Морин уселась на край софы, вытянув спину так, будто сзади ее что-то грозилось уколоть. В повисшем напряженном молчании стало безумно сложно просто открыть рот и произнести хотя бы что-то – хоть светски витиеватое, хоть нелепое и глупое. – Ваше Величество, – почти прошептала Морин, прижав к коленям раскрытые ладони. Розы сладко, волнующе пахли – Морин глубже вдохнула, наполняя себя этим запахом в попытке успокоиться. Она вовсе не могла ничего решить. Эмгыр какое-то время терпеливо ждал, отстукивая пальцами по поверхности стоящего рядом стола, но так ничего и не услышав, разочарованно вздохнул. – Что ж, не думаю, что стоит и дальше попусту тратить ваше и тем более мое время. Ступайте, мазель, вас проводят, – и он отвернулся к окну. – Ваше Величество! – куда увереннее произнесла Морин. В какое-то короткое мгновение в ее воспоминаниях пронеслось слишком многое: то, как она восторженно делилась с сестрой своей радостью; то, как все это время отвергала притязания других мужчин, коих было предостаточно; как ночью мечтала, прижав к себе вышитую думку, как впервые выйдет на публику в новом восхитительном статусе, и представляла, сколько головокружительных возможностей этот самый статус ей даст. Ей хотелось, чтобы на нее смотрели так, как она сама сейчас смотрит на него, чтобы и ей перепала хоть толика того почтения и подобострастия, какие обычно обращены к нему. Пусть не в такой же мере, но ей бы хватило и малой части. Морин бы нашла, что с этим делать. Император нехотя обернулся. И почему-то его недовольный взгляд остро и чувствительно ее уколол. – Если я еще имею право сказать… – залепетала Морин, опустив стыдливо глаза. – То я согласна. Да, согласна, Ваше Величество. Именно так. Морин, смущенная и испуганная собственной смелостью, смотрела в пол, а потому не видела, каким внимательным и пристальным взглядом его величество окинул ее с головы до ног. Зато она отлично слышала медленные шаги и скрип паркета под ними – блестящие черные сапоги остановились прямо рядом с ней, и чужие пальцы, затянутые в гладкий шелк, легко прикоснулись к подбородку, вынуждая поднять голову. Эмгыр возвышался над ней, глядя прямо в глаза: – Уверена? Не передумаешь через минуту? Не испугаешься? – чуть насмешливый тон отозвался дрожью в позвоночнике, и Морин упрямо сжала губы. – Похоже, что нет. Он отпустил ее, однако вместо того, чтобы отступить и закончить разговор, коль скоро он выяснил, что хотел, Император резким движением сдернул перчатку с правой руки, и Морин поняла, что ей не хватает воздуха. Сердце, казалось ей, остановилось – оно будто бы болезненно сжалось в груди, замерло, и Морин решила, что сейчас потеряет сознание. Но легкое прикосновение к щеке – у Императора оказались теплые, чуть шершавые пальцы – странным образом вывело ее из панического состояния, Морин судорожно вздохнула и потянулась навстречу прикосновению. Император погладил ее по щеке, словно пробуя кожу на ощупь, и негромко произнес, вновь надевая перчатку: – Ну что ж, Морин аэп Риддан Ваэр. Думаю, сейчас тебе лучше вернуться на бал. Но в ближайшие дни мы снова встретимся, – и это уверенное обещание в его голосе почему-то окончательно убедило Морин в том, что она все решила верно. Тиски внутри разжались – сердце рвануло вскачь, и она, неожиданно для самой себя, нервно рассмеялась и тут же осеклась, прикрыв рот ладошкой. Робко подняв глаза, Морин с удивлением увидела, что губы Императора тоже тронула тень улыбки. Она не помнила, как попрощалась, выскочила за дверь и, кружа разномастными коридорами, вновь оказалась в одуряюще шумной бальной зале. Вокруг буйствовала безумная какофония звуков, движений, лиц, и у Морин неприятно свело виски. Ей ни капельки не хотелось там задерживаться, ни на минуту. Она, стараясь никого не толкнуть, выбралась в вестибюль, на какое-то мгновение замерла перед портретом Императора и, оглядевшись по сторонам, воровато отправила ему воздушный поцелуй. Ночная сырость заставила ее встрепенуться и, тряхнув несколько раз головой, постараться привести мысли в порядок. Она снова рассмеялась, пожала плечами и бегом бросилась туда, где в карете дремал приставленный к ней кучер. – Домой, – коротко указала она, забираясь внутрь. «Надо скорее рассказать все Амиррэ, – это она произнесла уже про себя. – Нет, лучше утром». Конечно же, домашние давно спали. Морин пробралась на цыпочках в свою комнату, с помощью полусонной горничной освободила волосы от шпилек, а тело от корсета и блаженно вытянулась на простынях, прикрыв глаза. О том, чтобы уснуть, и речи не было. Снова и снова она воскрешала в памяти запах назаирских роз, рокочущий голос ее величественного визави, его теплое, откровенно ласковое прикосновение, взгляд усталых глаз из-под чуть нахмуренных бровей. Теперь ей было совсем не страшно, будто бы все, что было нужно, чтобы справиться с паникой, – это принять решение. – И, наверное, я этого заслуживаю, – сказала Морин, потягиваясь и сладко зевая. – Определенно. Иначе он бы меня не заметил. И, зачем-то взявшись перебирать аргументы в пользу того, почему она и именно она достойна внимания Его Величества, Морин поняла, что нестерпимо устала. Широко зевнув еще раз, она свернулась комочком среди взбитых подушек и крепко уснула до полудня.