***
Через три дня коллега попросил Папу на неделю приютить хорька....
8 октября 2015 г. в 14:32
Семья Ивановых являлась обычной московской среднестатистической семьей, включавшей в себя трех прекрасных членов: Маму — учительницу, Папу — инженера и Сына — оболтуса школьника.
Однажды Папа пришел вечером с большой черной спортивной сумкой.
— Труп Дрель принес! — подумала Мама, — Наконец-то повесим картины, купленные на Вернисаже еще в прошлом году.
— Подарок! — обрадовался Сын, по традиции встречавший Папу в коридоре.
— И – Эх! — крякнул Папа и расстегнул молнию. В образовавшемся отверстии мелькнул густой полосатый мех.
— Шубу украл купил! Мне! — радостно йокнуло благодарное сердце Мамы.
— Ерунду какую-то приволок! — разочаровано подумал Сын и ушел к себе в комнату — доучивать заданные по литературе стихи.
— Что это?! — донесся из коридора недовольный Мамин возглас. Мама терпеть не могла животных. Она была убежденной энимал-фри. Мама любила фиалки и чистоту в квартире.
— Это… Это — Георгий…, — оправдывался Папа почти что шепотом, — Коля попросил подержать… Всего на три дня, — быстро добавил Папа, чтобы у Мамы не возникло ненужных опасений и сомнений. Коля был Папиным начальником, а Георгий — единственным верным другом Папиного начальника. И, по совместительству, енотом.
Извлеченный из сумки, Георгий безвольно мотылялся в руках у Папы, как сверхмодные в нынешнем сезоне горжетки.
— Кто это?! — не удержался и высунул нос из комнаты любопытный Сын.
— Георгий! — представил важного гостя Папа и уложил Георгия в кресло.
— Куда ты его положил?! — возмутилась Мама, — От него же шерсть! И, вообще, он нам все загадит!
— Всего на три дня! На три дня! — как мантру, повторял Папа, хлопоча над бесчувственной Георгиевой тушкой. Георгий лежал бревном и не подавал никаких признаков жизни.
— Он не дохлый, часом? — с надеждой спросила Мама, осторожно потыкав в енота наманикюренным пальцем. Мама уже давно жаждала заполучить в личное пользование хоть какое-нибудь меховое изделие. Зарплата учителя позволяла ей обзавестись только меховой мышью — подвеской (из меха престарелого кролика).
— Вроде, дышит…, — озабоченно наклонился над енотом Папа, проверяя пульс и сердечный ритм.
— Ты ему еще искусственное дыхание сделай! — заревновала к еноту Папу Мама, — Чтобы он точно выжил! — Енот с видимым трудом приоткрыл один глаз, обвел взглядом склоненные над ним встревоженные лица и, обреченно и шумно выдохнув, закрыл глаз обратно. Из чего следовало, что енот — не жилец.
Утром почтенное семейство Ивановых застало Георгия в том же кресле и в той же позе, в которой он был оставлен вчера на ночь.
— Живой? — со скепсисом поинтересовалась Мама, мысленно хищно потирая руки.
— Да! — коротко бросил Папа, безуспешно пытающийся застегнуть рукав рубашки.
— Надо ему тазик с водой поставить! — выдвинулся из ванной с емкостью, до краев наполненной водой, любознательный Сын, — Еноты любят купаться! – и, не удержав посудину, Сын со всего маха шлепнул таз посреди комнаты, расплескав добрую часть воды на паркет.
— Мои полы! — схватилась за голову Мама, любившая хвастаться подругам новенькой паркетной доской, уложенной позапрошлым летом, — Что ты стоишь? — набросилась она на Папу, — Вытирай!
— Я не могу! Я опаздываю! — закрывая дверь, буркнул Папа и отбыл на работу, махнув портфелем. Следом, под шумок, выскользнул и Сын, едва не застрявший в дверном проеме из-за рюкзака. Мама тяжело вздохнула и побрела за тряпкой. Маме надо было ко второму уроку — она никуда не спешила.
За день несчастное животное выползло из кресла всего два раза. В первый — чтобы раскурочить холодильник в поисках легкоусвояемой, диетической пищи, во-второй — чтобы прополоскать в оставленном тазике с водой бусы Мамы из янтаря. А то, как-то они потеряли былой блеск и сочно — медовый, насыщенный цвет.
Вернувшееся вечером семейство застало Георгия в той же позе — умирающего от костра Святой инквизиции мученика. Под столом на кухне валялась коробка из-под йогурта и два разбитых яйца, но, уставшая за день на работе, Мама списала это на проделки Сына — оболтуса, вернувшегося из школы после обеда.
Утром следующего дня, друг за другом покидающие квартиру в целях посещения работы и учебы Ивановы, могли созерцать несчастного, обездоленного Георгия, лежащего кверху лапами в том же кресле.
— Может его ветеринару показать? — проявила за завтраком небывалое участие в судьбе Георгия Мама. Георгий, судя по всему, был самым опрятным, бесшумным и абсолютно беспроблемным обитателем Маминой квартиры. Поэтому Мама испытывала к нему неосознанную симпатию и, даже, можно сказать, некоторую жалость. Эти смешанные чувства бродили в Мамином сердце ровно до вечера следующего дня. В который Мама не узнала свою квартиру.
Прямо под потолком, там, где Папа организовал кладовку, зияло огромное отверстие с неровными краями. По краям трепыхались клочки обоев и гипсокартона, а из отверстия змеей свешивался шелковый Мамин палантин. Местами в мокрых пятнах.
В тазике, предоставленном ему для купания, хозяйственный, что Фрекен Бок в молодые годы, Георгий замочил свидетельство о браке, Папин паспорт, Мамин ежедневник и дневник Сына (и, правильно сделал – Сын, как раз, схлопотал двойку по английскому и единицу по химии).
В кастрюле с борщиком, который так любил Папа, плавали янтарные бусы Мамы и галстук Папы. Единственный итальянский галстук Папы, хранимый им, как зеница ока.
А в ванне плавало все содержимое холодильника. Потому что Георгий не мог принимать пищу, предварительно не отстирав ее хорошенечко в воде. Стирать в тазике с двойкой он тоже не мог.
Сам Георгий возлежал в позе уставшего короля на обеденном столе и лениво жмурился от заглядывающих в окно солнечных лучей.
— Ах, ты сволочь! — накинулись Ивановы на наглого гостя. Сволочь лениво махала хвостом и не торопилась спасаться бегством. Георгию положительно нравилось гостить у семейства Ивановых, была б его воля — он вообще бы здесь остался жить.