Знаешь, что мексиканцы говорят о Тихом океане? Говорят, у него нет памяти. Там я хочу провести остаток своих дней. В теплом месте, где исчезает память. «Побег из Шоушенка»
Теперь уже практически всем было известно, что мужчина — не отец мальчику. Впрочем, люди в городке, где они жили теперь, не шушукались за спиной, додумывая то, чего нет и чего не могло быть, не задавали бестактных вопросов о прошлом, не высказывали непристойных предположений и не интересовались тем, о чем ни Марк, ни Бен не готовы были говорить. Этим была ценна жизнь в Лос-Сапатос. К ней очень легко было привыкнуть, и они привыкли. Привыкли к сонным будням, наполненным той тишиной, какой никогда не бывает в Америке, где молчание то и дело прерывается грохотом рок-н-ролла и шумом машин с движками — рекордсменами по громкости. Привыкли к поездкам к океану — путь в пять миль к западу с каждым путешествием казался все короче. Привыкли, что воду надо таскать из колодца самостоятельно. Привыкли к мессам на испанском. Марк с удивлением обнаруживал в любой услышанной проповеди новые знакомые слова, вспыхивающие среди тех фраз, смысл которых был ему пока неясен, подобно маленьким фейерверкам; Бен же воспринимал эти проповеди как белый шум, как успокаивающий поток неизвестных слов, однако каждый раз выходил из церкви с ощущением, что, прополоскавшись в этом потоке, он делается сильнее, а дурные воспоминания отступают… на полшага, но даже от этого становится легче.***
Единственное, к чему привыкнуть не удалось, — это к традиции мексиканцев с задором праздновать День мертвых. Лос-Сапатос гулял в этот день далеко не так весело, как Мехико или остров Сан-Маркос, но даже здесь в конце октября невозможно было выйти на улицу и не увидеть раскрашенные черным и белым лица, сахарные черепа, алтари с вербеной и подношениями умершим. Когда кто-то с веселым смехом разбивал в эти осенние дни очередную пиньяту, казалось, что из нее вместо конфет и орехов должны были вывалиться оживающие на лету пластиковые монстры, вампирские зубы, хищные и опасные, и пресс-папье, крохотные вместилища снежного бурана. Какие-то из стеклянных шаров долетали бы до земли в целости и сохранности, а некоторые — раскалывались, засыпая всех искусственной метелью. Она прекрасно скрывала бы появление живых и враждебных чудовищ… до тех пор, пока не стало бы слишком поздно. И невольно лезла в голову мысль, что для того чтобы повидаться с усопшими, вовсе не обязательно раскладывать на алтаре их любимые предметы. Достаточно просто распахнуть окно, когда с другой стороны в него кто-то царапается, и произнести вслух разрешение войти. Заветные слова для них. Ключ, открывающий все двери.***
Бен пытался убедить себя, что все плохое осталось позади, а темные мысли больше не имеют над ним власти. Пытался очистить разум от воспоминаний, решив для себя, что все, что он увидел во мраке, стало частью повести, которая даже сейчас, спустя почти три года, продавалась удивительно хорошо. Рукопись с текстом, который он написал в Уделе до того, как этот город окончательно лишился в его глазах радужного ореола, связанного с ностальгией по детству, он спалил, но… в новую историю все равно проникло достаточно тьмы. Пытался уверить и себя, и Марка, что теперь, когда они забрались так далеко, им ничего не грозит. Пытался успокоить себя мыслью, что того, что они сделали осенним днем через год после явления в тихий городок древнего зла, было достаточно. Воспоминания не уходили. Они всплывали в голове в самый неподходящий момент, усмехаясь ехидно: «Гонишь нас? Не выйдет, мы все еще здесь». Вот Джимми, проткнутый десятками заточенных кухонных ножей. Вот родители Марка с головами, расколотыми, как хэллоуиновские тыквы, которые сбросил мальчишка-хулиган с изгороди, украшенной пауками. Вот Сьюзен… Из ее рта карминовым потоком хлещет кровь, омывая острые, почти звериные клыки, а рана на груди выдает целые багровые фонтаны. Красной жидкости так много, что непонятно, как в такой хрупкой девушке помещается столько крови. Она стонет, кричит, извивается, и Бену хочется прекратить делать ей больно, перестать наносить удары молотком. Он искренне желает остановиться, но не может этого сделать. Он должен ее освободить…***
Бен все еще продолжал читать газеты, издаваемые в штате Мэн, и Марк читал их тоже. Новости оттуда нравились им все меньше. Пожар, уничтоживший дом Марстена и добрую половину зданий Удела, не расправился со злом до конца. Их действия после того, как им вынужденно пришлось побыть Гаями Фоксами, тоже не покончили с бывшими обитателями города. Не со всеми. К сожалению, не со всеми. И сейчас известия из окрестностей Удела вызывали тревогу. С каждым новым номером портлендского «Пресс-Герольд», до которого удавалось добраться, она усиливалась, разрасталась, как сорняки в огороде, заброшенном нерадивым фермером. Или человеком, в дом которого темной ночью пришло зло, и после этого он отбросил все волнения: о земле, о семье, о пропитании… Любовь к родным, желание возделывать свой участок, способность есть картофель с ростбифом и пить пиво ушли, как и все человеческое. Прочитав передовицу слегка пожелтевшей газеты, наполненную устаревшими на две-три недели новостями, невозможно было не думать: а что в тех номерах, что уже вышли в округе Камберленд, но в Мексику их пока не привезли?Помни, что ночь для охоты дана, не забывай: день для сна. Редьярд Киплинг
Уцелело в Уделе не так уж много. Деловой центр выгорел дотла: от здания городского совета и соседних домов остались одни угли, да и прочим зданиям, бывшим когда-то сердцем городка, не слишком повезло. Кафе «Экселлент» сгорело, не успев даже сменить хозяина, так и ушло в мир иной, демонстрируя всему свету табличку «Продается». Огонь пожрал также большую часть домиков белых воротничков, ездивших когда-то на работу в Портленд и посматривавших на работяг с текстильной фабрики чуть свысока. Разумеется, не пощадило пламя и дом Марстена. Повторного чуда, которое спасло особняк от гибели в первом городском пожаре, не произошло, так что теперь низложенный король зла возвышался над городом обгорелым остовом, пытаясь уберечь от солнечного света тех, кому это было уже ни к чему. Перебравшиеся в дом Хозяина, как они почтительно называли его даже спустя год после смерти Барлоу, в день пожара пожалели бы о том, что святое причастие, запечатавшее двери, смыло дождями еще весной, если бы сон их не был так крепок. Они спали, когда стены дома занимались пламенем. Лежали неподвижно, когда огонь охватывал старую, оставшуюся от Хьюберта Марстена мебель. Дремали, когда языки пламени начинали танцевать по их одежде, грязной и истрепанной. Они не научились еще просыпаться, чувствуя опасность, на их счету было еще слишком мало ночей — и пожар перечеркнул для них все возможности обрести новый опыт.***
Однако погибли не все. Спасся Дэнни Глик, вампирский Питер Пэн, которому было предназначено навсегда оставаться двенадцатилетним: образ вечного мальчишки, который вместо воображаемых напитков Нет-и-Не-Будет пьет самую что на есть настоящую кровь, стал полнее после того, как Марджори и Тони Глики сгорели в большом пожаре. Выжили Дад Роджерс и Рути Крокетт, по-прежнему обитающие на городской свалке, как темный Квазимодо с крысами вместо горгулий и его Эсмеральда, которая предпочла горбуна Фебу* де Шатоперу. В новой жизни Рути не слишком жаловала солнце. Остались в не-живых Ева Миллер с Пронырой Крейгом, оставившие позади все людские условности и ставшие теперь куда счастливее, чем были при жизни. Пережили пожар Вирджил Ратбан и Фрэнклин Боддин — запойные алкоголики, на которых все поставили крест, ныне обрели мрачное достоинство. Избежала повторной гибели Мэйбл Уэртс, вечная охотница за сплетнями, которая сейчас избавилась от тяги к людским секретам, но охотиться продолжала. Тех, кому повезло, — их убежища пощадил пожар, который некому было тушить, а после им удалось спрятаться и от солнца, и от преследовавших их людей, – оказалось еще много… Нынче уцелевшая нежить обитала в сохранившихся домах: по иронии судьбы пожар не добрался до трейлеров Поворота, и эти ущербные домики остались одними из немногих не сгоревших домов Удела, пародируя библейское «Пусть последние станут первыми».***
Сразу после пожара пришлось труднее всего. Со смертью Барлоу ушло то, что держало их вместе, и в течение года они так и оставались разобщенными, больше животными, чем людьми. Одиночками, не слишком-то любившими делиться своей добычей и предпочитавшими держаться порознь. Когда огонь погнал их прочь с обжитых мест, многие познали ужас, который, как они думали, должен был остаться в прошлой жизни слабого человека. Солнце жгло их, а беспощадный свет дня жестоко выжигал глаза. Солнце не убивало, оно просто делало беспомощными. Кое-кто из тех, кто не мог сразу отыскать подходящее укрытие или прятался плохо, к ночи был практически слеп и долго потом не выходил на охоту. До тех пор, пока не восстанавливалось зрение. За это время несчастные слепцы успевали почти обезуметь от голода. Воображать теплую, терпкую, прекрасную жидкость, то, как она заполняет желудок до отказа, — и при этом не иметь возможности ее попробовать, представлять себе погоню за источающим восхитительный запах страха человечком — и при этом понимать, что догнать ты его не сможешь… От этого кто угодно с ума сойдет. Делиться с ними своей добычей никто не собирался. Вампирам была чужда идея благотворительности.***
Но недавно все изменилось. Некоторые из обращенных даже сразу после перемены от человека к нежити были умнее и хитрее прочих. Пожар выбил из колеи и их, однако вампирской интеллектуальной элите адаптироваться к новым условиям было легче. К примеру, Ларри Крокетт, который еще в человеческой жизни стоял на несколько ступенек выше обычных жителей Удела и именно благодаря этому заработал все свои деньги, раньше прочих сообразил, что требовать приглашения у людей вовсе не обязательно, можно вместо этого пригласить их к себе. И поэтому однажды ночью в его голове возник голос Повелителя мух. Он заговорил о том, что Ларри избран для того, чтобы творить дела во имя Его, и о том, что Ларри давно привлек Его внимание — беспринципностью, грязными сделками, готовностью к обману. Повторял, что неразумным детям нужен направляющий, тот, кого они могли бы назвать Хозяином. Твердил, что настали их времена, и что они должны пронестись по стране кровавым ветром… Ларри с восторгом согласился служить Ему и с готовностью принялся за дело.***
Теперь вампиры ели досыта всегда, а не только когда неподалеку от Удела у кого-то заканчивался бензин или незадачливый автостопщик разбивал палатку на Школьном холме. Они научились пользоваться всем, что было для них выгодно. Наивная табличка на воротах «Здесь всегда ждут хороших гостей» вызывала на губах усмешки: «Мы — хорошие гости, так что ж, встречайте». Они натренировались как можно больше походить на людей, понимая, что даже те, кто не верит в вампиров, едва ли впустят в свой дом того, кто выглядит не по-человечески, однако могут впустить заплаканную девушку, всхлипывающую о сломавшейся машине. Мир еще не знал об этом, но он уже принадлежал им.Если закрывать глаза на опасность, она от этого не исчезнет. Dragon Age: Origins
Из архива «Пресс-Герольд» за 1977–1980 гг. 1. 1 ноября 1977 года, Фолмут «Костюмы на День всех Святых становятся излишне реалистичными, — считает Трейси Бантон, пенсионерка, всю свою жизнь проработавшая в средней школе. — Мальчишка, который стучался вчера ко мне в дверь, перепугал меня до смерти! И как только родители позволили ему выйти из дома в таком виде?» Женщина рассказала, что ложится спать рано, но поскольку ей не хотелось, чтобы ее дом забросали тухлыми яйцами по причине, что она не встала, чтобы угостить колядующих, она оставила у дверей корзину с конфетами. Однако в районе десяти часов вечера она услышала настойчивый стук в дверь и поднялась, чтобы угомонить стучащего. Она сказала, что решила — может быть, он просто не нашел лакомство? Перед тем как отпереть замок, Трейси выглянула в окно, у которого был хороший обзор на входную дверь. Увиденное так ее напугало, что, как признается бывшая учительница, она сразу же вернулась в спальню и всю ночь не могла сомкнуть глаз. По ее признанию: «У одного из стоящих у дверей мальчишек были линзы, делающие глаза какими-то нечеловеческими, змеиными, а весь перед рубашки был залит кровью, и он делал вид, что впивается зубами в шею второго ребенка в наряде индейца…» 2. 12 февраля 1978 года, Камберленд «Они ехали ко мне в гости, — заливаясь слезами, говорит нашему корреспонденту Элизабет Томпсон, жительница округа Камберленд. — Впервые за долгие годы я уговорила Джейн выбраться из Нью-Джерси в Мэн. Мне хотелось, чтобы Франческа познакомилась с моими сыновьями, ее двоюродными братьями. Хотела показать им наш город и красоты нашего штата. Я не думала, что все так случится…» Упомянутые в статье Джейн и Франческа Ламли (7 лет), а также Джералд Ламли, супруг Джейн, пропали без вести 10 января. Их машина завязла в снегу на нерасчищенной дороге, ведущей на Удел, городок, который сгорел два с лишним года назад. Вероятно, после того, как бензин закончился и отключился обогреватель, они вышли из нее, отправились искать помощь и заблудились. Не хочется предполагать самое худшее, но поскольку прошел уже месяц, а о них ничего не слышно, они, скорее всего, замерзли насмерть во вьюге, и их тела будут найдены уже по весне. Читатели нашего издания всерьез обеспокоены состоянием дорог и работой снегоуборочных служб в Мэне и задают вопрос, на что идут деньги налогоплательщиков?..» 3. 3 декабря 1979 года «Пора зимних простуд? Деловая активность в городе Уэстбрук почти парализована. Если заглянуть в школьные классы, то в каждом вы увидите не меньше половины пустующих парт, а не меньше половины уроков будет отменено. Деятельность градообразующих предприятий тоже затруднена — очень многие их сотрудники сегодня не вышли на работу. Мы обратились за комментарием в Центр по контролю и профилактике заболеваний…» 4. 23 января 1980 года «Новый Роанок? Случившееся с Уэстбруком, штат Мэн, странно, удивительно, но не сказать, что необычно, ведь навскидку мы можем припомнить еще несколько похожих случаев. Один из соседей Уэстбрука, Салимов Удел, опустевший несколько лет назад. Вермонтский Момсон, обезлюдевший еще в 1923 году. Роанок, остров, на котором обитали колонисты из Британии, пропавшие еще в XVI веке и оставившие после себя только буквы CRO, вырезанные на дереве… Их секрет до сих пор не раскрыт. Будут ли выяснены причины того, что случилось в Уэстбруке?..»***
Вирус распространялся, зло ползло во все стороны: Бен ясно видел это, читая газеты из Мэна. Репортаж о том, что случившееся в Уделе повторилось в Уэстбруке, городке, в котором еще совсем недавно обитало больше десяти тысяч человек, стал последней каплей. Бен понимал — если это не остановить, за Уэстбруком последуют Саут-Портленд и Скарборо. А что будет дальше? Портленд? Бостон? Нью-Йорк? Их будет становиться все больше, и однажды окажется, что даже Мексика находится недостаточно далеко, чтобы сбежать. Несколько лет назад он допустил ошибку, когда решил, что они сделали все, что могли, что на этом надо остановиться. Решил, что мальчишке нужна нормальная жизнь. Без проверок укромных углов и вытаскиваний на свет божий тварей, которые когда-то были людьми. Без поездок из живого города — в мертвый, из соседних штатов — в Мэн… В день смерти Барлоу он назвал Паркинса трусом за то, что тот заявил: «Киттери достаточно далеко, чтобы не бояться», однако понимал: сейчас он ведет себя точно так же, с той лишь разницей, что в Лос-Сапатос до них добраться труднее. Пока.***
Он должен был вернуться, чтобы закончить дело. Попытаться это остановить, пока еще не слишком поздно. Для себя Бен уже все решил. Тащить Марка обратно в темноту, обратно к тварям, которые убили его родителей, не хотелось: как бы то ни было, он начал уже относиться к парнишке так, словно тот и правда был его сыном… Его с Мирандой… или со Сьюзен. Мальчик должен был иметь шанс на нормальную юность: девчонок, спорт, развлечения. Он должен был иметь шанс отказаться от этой бесконечной охоты на нежить. Должен был, но, как Бену почему-то казалось, вряд ли откажется.