Ключи к декабрю

Измененный по видоформе кошачьих (модификация для вечно холодных миров) Генос не смог бы жить ни в одной точке вселенной. Хорошо это или плохо — трудно сказать. В любом случае, его история такова. Генос барахтался в огромной ванне, полной метана, и тихо мурлыкал, поджимая при этом к голове пушистые уши. Был он весь золотой, с кожей, покрытой коротким желтым мехом, который не рос лишь только на лице. И с глазами по цвету как золото. На руках между пальцев он имел перепонки. Звуки, похожие на мурлыканье, означали, что он был счастлив. Хотя его мир и представлял собой тесную камеру, оборудованную сотней различных приборов для поддержания его жизнедеятельности. Нет, он ничего плохого не совершил. Но его жизнь проходила в постоянном заточении. Что там, за пределами его территории, он знал лишь из книг да благодаря средствам связи. Ребенком он еще мог покидать убежище, облачившись в специальный костюм и приняв перед этим горсти медикаментов. Теперь же лучше было не рисковать, так рассудил обладающий интеллектом выше статистического Генос. Он появился на свет у обыкновенных, ничем не примечательных родителей, в год, когда генетическое планирование давно вошло в свой расцвет. Они не были наивны или глупы, чего сложно было ожидать от обычных рабочих. Своему будущему потомку они желали самого лучшего. Поэтому он был генетически модифицирован еще на стадии эмбриона – видоформа кошачьих, предназначенная для вечно холодных миров. А все расходы за дорогостоящую процедуру взяла на себя Ассоциация Разработки Недр В Труднодоступных Мирах. Их будущему сыну предстояло жить на планете А. Там, где мороз под семьдесят градусов и воздух состоит из метана. Зато он был бы всем обеспечен, не знал забот, а, отработав на Ассоциацию двадцать лет — стал бы волен делать, что ему захочется. Только вот выбор у него был невелик: подходящие для его жизни условия были только на А. Зато их сын бы стал важной частью новой расы, что не будет знать перенаселения и конкуренции. Родители уповали на то, что их выбор гарантирует его благополучие. Они не могли предугадать, что А. погибнет от взрыва сверхновой звезды еще до рождения Геноса. После происшествия к ним сразу прибыл юрист-консультант из Галактического Содружества. Но они отказались предъявлять иск, опасаясь лишиться пенсии от Ассоциации. Никто уже не мог вернуть их ребенку нормальную форму, а они сами были не способны обеспечить ему постоянную температуру в районе пятидесяти ниже нуля. И, уж конечно, гравитацию, в несколько раз отличную от земной. Благодаря их второму мудрому решению, Генос был всем обеспечен, получил дистанционно самое лучшее образование, имел постоянный медицинский уход. И даже был счастлив! Он только что прочитал письмо от своей нареченной, Сони. И мысленно сочинял ей ответ. Он еще никогда не видел Сони вживую, и мог только мечтать о ней — быстрой, грациозной и тонкой, совсем темной, в сравнении с ним самим. Но надеялся однажды исправить это. Придет время, и он коснется руками ее шерсти, проведет пальцами по пушистым темным волосам на голове, по сияющим цветами северного сияния раскосым глазам. Мечты повергали в печаль. Он слишком много в последнее время читал о том, каким была прежняя А., тот мир, для которого они были рождены, и который уже никогда не увидят. Он казался придуманным раем. Таким, о котором люди раньше писали в сказках о Боге. Там были вечный мороз и алые небеса, и горы, все из синего льда, и он был местом, где они смогли бы бежать по земле без всяких костюмов, без ограничений! Настолько хорошим, что его существование казалось просто сном. И Геноса иногда начинал терзать темный страх, что Соня тоже ему просто снится. Что нет в мире больше нигде таких же, как он – расы, рожденной для мертвой планеты. Что все, с кем он беседует – просто картинки по ту сторону экрана, игра воображения талантливого художника. Но каждое письмо Сони – видео-послание или обычное, электронное, возвращали ему веру, что он вовсе не одинок. Наполняли все существо непередаваемой, яркой радостью. Он окрылялся и готов был на все, чтобы сбылись ее мечты. Мечты были дерзкими, а сама Соня имела замашки богини. За это он и любил ее больше всего на свете. Без нее он сам бы менять свою жизнь не решился. Да и кто бы из их расы решился? «Дорогой Генос», – писала она ему. – «Цена на изменители миров оказалась непомерно высокой. Сотня штук обойдется нам в тридцать раз дороже самой планеты. Но если ты сдержишь слово, однажды, лет через двадцать, мы с тобой все-таки прогуляемся под алыми небесами. Ждущая твоего прикосновения к себе больше всего на свете, нынешний заместитель председателя «Декабрьского клуба», Соня». Конечно, конечно он сдержит! Ведь он, Генос — гениальный экономист. Он сумеет достать средства на их новую жизнь. Одной из причин, почему Генос так и не подал в суд на Ассоциацию была та, что к совершеннолетию он уже владел крупным пакетом ее акций. Но стоило только вспомнить нули в смете, присланной Соней, как счастье покинуло Геноса. Он выпрыгнул из ванной и отряхнулся, готовый рвать на себе волосы от отчаянья. Но спустя некоторое время, уже спокойным уселся за криокомпьютер, и написал ответ: «Драгоценная Соня! Ни к чему сотня изменителей. Я рассчитал, что двадцати нам хватит. Выйдет дольше, но мы все равно можем скорее начать жить в своем новом мире. Потребуется три тысячи лет, но во сне годы пролетят как минуты. Жду не дождусь свидеться с тобой под алыми небесами, моя любимая. ПС: Надеюсь, что обручальное кольцо тебе понравилось. Казначей Декабрьского клуба, навеки твой, Генос». Счастье целого их народа, в котором больше не уродилось особей, способных делать деньги столь же легко, как Генос, и счастье Сони зависело теперь только от него одного. Думая об этом и день, и ночь, он принялся за работу. Через полгода он удвоил капитал Декабрьского клуба. Через год он утроил его. Еще через два, не помня себя от радости, Генос пробежался глазами по описанию их нового дома. Суровая, небольшая планетка на самом краю вселенной. Небеса там серы, словно пыль, есть один материк, омываемый черными водами острые, неприютные горы, сухие леса с тяжелыми, корявыми деревами, имеющими листья лишь на макушке. С пустынями, где ветер развевает легкий, бесплодный песок, с шестью лунами в небесах, что заметны даже днем. Они будут не первыми, кто поселится там. Жизнь на ней скудна, но в своем роде интересна. Под серым небом там проплывают гигантские насекомые, по лесам ползают гусеницы, величиной с пони, гигантские крабы прячутся в черной воде. Там даже отмечены прямоходящие животные, чем-то похожие на обезьян. Более тридцати видов опасных хищников-монстров, сжирающих друг друга. Но они превратят это в рай. Генос почувствовал себя настоящим Богом, когда выслал свою резолюцию: клуб покупает планету, отныне нареченную А-2. *** Десант, состоящий из почти тридцати тысяч особей их расы, высадился на ней еще двумя месяцами позднее. Кругом были непереносимая жара и серость, мех весь промокал под костюмами, пока они не покладая рук устанавливали оборудование и стоили базы, отвечающие требованиям их физиологии. Генос считал минуты, покуда все не будет готово. Тогда почти все они заснут долгим сном льда и металла, чтобы пробудиться только на несение вахты. Без присмотра научные приборы решили не оставлять. Очередь Геноса и Сони приходилась через двести пятьдесят лет. Они будут на своем посту целых три месяца, а потом – снова заснут, чтобы проснуться почти спустя три столетия. За это время мир станет другим. Интересно – каково это будет, ощущать, что воздух сделался немного морознее. Что вокруг них уже станет другим? А волновало ли это до того, как они первый раз проснулись? Что высохнет черная речка, бегущая возле планетоизменителя, в котором они будут жить. Или зачахнет мрачный лес неподалеку. Останутся ли странные, гигантские птицы пурпурного цвета, которых ошибочно принимали за насекомых? Он сам бы и не думал о них, пока Соня с сожалением не сказала: – А, если выйдет, что мы просто разрушим этот мир, Генос? Случай разрушил наш. И мы теперь сделаем то же самое... – Ничего, милая. Этот мир же полностью наш. Когда проснемся, он уже станет другим. Посмотри вокруг. Тут – все твое. Сам Генос тоже смотрел, но видел только ее. В целом мире – одну ее. Ради нее он готов был поменять сотни миров. – Смотри, какая красивая птица, словно мечта... Шел мелкий снег, ветер относил его, снег забивал окна. Облачившись в защитные костюмы, они покинули помещение. Реки действительно больше не было. Мелкий песок, перемешанный со снегом, кружился в воздухе. А-2 казалась неприютной и совершенно мертвой. Это было мало похоже на рай. – Еще мало времени прошло, – сказал Генос, зная, что его голос дрогнет в ее наушниках. Когда они вернулись в помещение, он отряхнул стекло ее шлема от грязи и посмотрел на нее. Соня, казалось, вот-вот заплачет. Генос не мог ощутить ее тела через костюм, но знал, что оно холодное. Он смотрел в ее большие глаза, еще более глубокие через стекло. А они вот, казалось, излучали тепло. Тогда она была права, они разрушают чужой мир, зря Генос отогнал неприятные мысли. Может, ей лучше было уснуть и до конца срока больше не просыпаться? Только вот он без нее сможет или нет? Тоже уснуть? Он не может так поступить, уклониться от долга. Свою пустыню они вместе назвали «Мертвыми Землями». Когда буря утихла, стало видно, что небо по краям уже окрасилось в грязно-розовый. Металл установки был весь покрыт инеем. Без конца поднимались то свирепые ветры, то ураганы со смерчами, словно планета изо всех сил старалась сдуть со своей поверхности жестокие машины. Когда было ясно и тихо, Генос с Соней могли наблюдать из окна за унылым пейзажем снаружи, за причудливой скалой, чем-то напоминавшей собой не модифицированного человека. Такого, как их родители. Можно было заниматься любовью под гудение машин – столько, сколько хотелось. Иногда, пока Генос заполнял отчеты, Соня тихо ему напевала. Пела она и когда он разбирал в журнале отчеты друзей и незнакомцев, скопившиеся за сотни лет. Они тихо мурлыкали, но ни разу не улыбнулись друг другу. Просто не знали, как это делать. *** Однажды из пропахшего чем-то, похожим на лекарство, леса, на двух ногах медленно вышло существо, отдаленно похожее на человека. Ветер трепал его рыжую шерсть. Пошатываясь, оно брело прямо к ним. – Что оно делает? Все его – далеко, – удивилась Соня. – Умирает. Можно выйти к нему. Они так и сделали. Заметив их, существо застыло на месте. Затем оно упало. Подойдя к нему, Генос и Соня внимательно смотрели в ответ. У существа был больной, осмысленный взгляд, по четыре когтистых пальца. Его тело ломко дрожало. – Оно умрет, если мы бросим его, – печально сказала Соня. – Внутри оно тоже умрет. Оставим его тут. Существо потянуло к Геносу конечность, но та бессильно опала. Глаза у него закрылись. Генос тронул его носком сапога в бок, реакции не последовало. – Оно мертво, – словно удивилась Соня. – Оставим. Скоро его похоронит песок. – А что, Генос, если все – обречены?! И эти смешные зверушки, и деревья в лесу, и птицы, и хищные крабы? Что с ними станет, когда столбик термометра еще упадет? Какое мы право имеем отнимать у них мир? – У них есть шанс приспособиться, – сказал Генос, не очень-то веря себе. – Я читал записки биологов, надеюсь, жизнь устоит. – А если нет? – Соня смотрела в окно. – У меня ощущение, что все, что мы с тобой делали – было зря. Мы превращаем эту планету в огромную Мертвую Землю. Я знаю, Генос, ты часто винил остальных, что мы – другие. Может, поэтому тебе никого не жалко?! Генос попытался обнять ее, но она, быстрая, словно молния, не далась. Потом они помирились, но ее боль и горечь уже перетекли в Геноса. Он стал несчастлив. Лежа рядом с ней, он терзался мрачными видениями – они вдвоем в пустом мертвом мире. Они вдвоем – в счастливом, преуспевающем и уже достаточно холодным для их жизни. Но в нем нет никакого место для него – экономиста. Все имело смысл, лишь пока Соня была счастлива. И сейчас все готово было обрушиться. Оставалось рассчитывать, что после долгого сна все станет чуточку проще. Хотя бы самую малость. *** В следующий раз он не стал будить Соню и едва не рехнулся. «Пурпурные птицы умирают», – написал он в отчете. Небо заволокло алым почти что до середины. Снег за окном летел крупными хлопьями. Раз прогуливаясь в одиночестве по окрестностям, он обнаружил несколько огромных мохнатых гусениц. Они были словно засушены. Снег рядом пестрел чередой неясных следов. Генос со странным волнением описал находку в журнале. В мерном жужжании машин ему мерещилось сладкое пение Сони. От тоски и неприятных размышлений, Генос сделался очень навязчивым – связывался с другими станциями по двадцать раз за день. Он с трудом продержался до конца вахты, дав себе зарок, что больше никогда не будет один. В следующий раз его разбудила Соня. Она виновато смотрела, безмолвно извиняясь за то, что тоже не разбудила его в прошлый раз. Полторы тысячи лет на А-2 было на исходе. Снаружи стоял крепкий мороз. Алое небо отливало фиолетовым по краям, напоминая собой о Соне. И хотя воздух все еще обжигал, словно кислота, дышалось уже значительно легче, чем раньше. А еще оказалось, в одно из дежурств их сменщик изобрел вещество, действующее на котоформы так же, как на обычных людей действовало виски. Весь срок дежурства он предавался пьянству, за что был уложен спать до конца срока. Но его дело получило продолжение. Генос и Соня тоже внесли свой вклад в список рецептов, они изобрели «Поцелуй ледяного цветка», напиток, от которого мурлыканье превращалось в хохот. Так был изобретен смех. По настоянию Сони они поделились его формулой с остальными, чтобы смех разошелся по А-2. На утро они все еще, кажется, были пьяны, когда Соня вдруг поинтересовалась: – Ты помнишь о них, Генос? Тех, кто рисует на снегу? Знаешь, они рисуют кошек, таких, как мы. Некоторые считают, что мы для них – Боги... – Да посмотри на себя. У бога блестящая шерсть, если он протянет руку вперед – ты увидишь на ней перепонки, у него длинный хвост и сияющие глаза, он – создает свой мир... – И убивает тех, кто в него поверил... Хорошо, что ты сильный, Генос. – Знаешь, хочешь, мы возьмем самоходные сани и поищем их? – Да, да, хочу... В тот раз они ничего не нашли. Но кататься по глубокому, мягкому снегу было весело. Вымерший лес был гулким, но только казался мертвым. Следы указывали, что в нем все еще есть жизнь. И у Геноса от сердца отлегло. Но в один из дней они заехали далеко – к ущельям, что начинались за лесом. Там они и увидели их. – Они не похожи на людей, – растерянно шепнула Соня. – Но уже «человеки». Генос понял ее. В руках «человеки» держали орудия. На всех были плащи из шкур. Теперь они стали высокими и много сильнее. Все они издавали крики, сильно смахивающие на речь. – Мы изменили их... – подытожил Генос. – Ускорили эволюцию. Теперь они – наши дети... – Смотри! – крикнула Соня одновременно с «человеками». Огромный белоснежный зверь вынырнул из-за скалы. Он ударил лапой несколько раз, и каждый раз кто-то падал на снег. Не отдавая себе отчета, Генос подвел сани чуть ближе, и выпрыгнул из них. Он вытащил пистолет. Первый выстрел пришелся мимо. Второй размозжил зверю, похожему на медведя, башку. Соня смотрела на это, не шевелясь. Она просто обмерла, она не заметила, как с другой стороны ущелья выскочил еще один зверь и бросился на Геноса сзади. Пистолет упал на снег. Генос никогда не ощущал такого давления и боли. Он слышал, как под когтями трещит защитная ткань, но сумел найти в себе силы и вытянуть нож. Втыкая его в мягкое горло зверя, он еще видел, как уцелевшие «человеки» колют их общего врага острыми палками. А потом они внезапно разбежались. Он ощутил толчок, и мир залила темнота. Сознание возвращалось к нему скачками картинок перед глазами. С огромным трудом. Он беспомощно дрожал от боли, лежа на спине, а мир вокруг трясся и пульсировал, словно где-то рядом случился взрыв. Генос лежал одиноко, раскинув руки — его оттащили от зверя. Часть «человеков» наблюдала за ним. Часть — за зверем. Часть — за покореженными санями. Покореженными. Санями. Ставшими грудой кривого металла. Санями. Сани! Соня!!! Не желая признавать правды, Генос поднялся на ноги, задыхаясь от боли. Но он не чувствовал в этот момент, что воздух А-2 разъедает его легкие, кружит голову. Он сделал несколько нетвердых шагов, и «человеки» почтительно отступили. Генос понял, что Соня мертва, лишь только увидев неестественное положение ее головы. Но все равно проделал все возможное, чтобы разубедиться в этом. Лишь потом позволил себе поверить. Собрав все отчаянье, она пришла ему на помощь. Санями убила зверя. Сломала их. И себя. С трудом подбирая слова, Генос составил первую молитву, звучавшую на А-2. Неразборчиво пробормотал ее, а затем поднял Соню на руки и понес, увязая в сером песке. Он нес ее к установке, единственному подобию дома, что они оба в этой вселенной имели. «Человеки» продолжали пристально смотреть на него. Все, кроме одного — самого высокого, с живыми глазами под хорошо развитыми надбровными дугами. Он с интересом рассматривал нож Геноса, торчащий из звериного горла. *** Разбудив руководство «Декабрьского клуба», сникший от горя Генос обратился к ним за советом: что теперь подобает делать? – Она первая нашей расы, кто умер в новом мире, – задумчиво проговорил Бэнг, президент. – Мы не готовились к худшему, хотя потери и были неизбежны... – Никаких традиций у нашего вида пока не существует, – печально добавила Фубуки, секретарь. – Нам нужно их придумать для вас с ней? – Не знаю, – тихо ответил Генос. – Может быть, уже не стоит. Вся его жизнь была разрушена, уходила вместе с блеском фиолетово-черного меха на высоких кошачьих ушах Сони. – Я пока не решил, как быть... – Существуют два основных способа провести церемонию прощания с телом, – подсказала Фубуки. – Погребение в могиле или кремация. Разумно прибегнуть к одному из них. – Нет, – расширил глаза Генос. – Только не в холодную землю! Дайте мне флаер, и я сожгу ее. Сам. Один. Бэнг покачал головой, глядя ему прямо в глаза и просто кивнул, выражая, что совершенно бессилен. Вот оно какое – лицо Богов, которые пришли, чтобы забрать у других то, на что не имели права. Они похожи на кошек, они жадные и пренебрежительные к чужой судьбе. И столько сделавшая для их счастья Соня совсем не имеет ценности в их глазах, став куском мертвой плоти. Никто, кроме Геноса, не сожалеет о ней, и совсем никто, когда ее не стало, не пожалеет о нем. Боги жалки, беспомощны! И одиноки. – Примите мои соболезнования, Генос, – услышал он равнодушный голос. – И мои, прошу вас, – вторил ему второй. Он только дернул плечом и вышел. Соня больше не казалась ему богиней – просто игрушкой. Еще одной жертвой из многих, павшей во имя будущего рая. Он замотал ее сломанную шею огромным светлым шарфом. Его свободный конец прикрыл ее лицо, как вуаль. На горизонте возвышалась гора, синяя, будто море. Генос приземлился на площадке у ее склона и внес тело Сони так высоко, как можно было вообще внести. Ветер трепал белую ткань, сдувая с ее лица. Лед был под ней, в окоченевшей ней, лед летел сверху. Хлестал их обоих. Лед рвал все связи, торопил прощание. Не помня себя, Генос ринулся вниз, вспрыгнул во флаер. Некоторое время он кружился над ней, не понимая, что может врезаться и разбиться насмерть. Потом он вспомнил – чего хотел. Огонь топит лед, он единственный, чего их раса боится больше всего, он – словно ключ к бессмертию. И что же делать, если огонь теперь – уже в нем самом? Генос отлетел от Сони и нажал на кнопку, активирующую лазеры. Он даже не вздрогнул, когда ракета взорвала гору, когда она проплавила в горе туннель, сияющий почти так же ярко, как взрыв сверхновой. Генос все стрелял и стрелял, пока не кончились заряды. Потом он, уже из пистолета, стрелял по грозе, разошедшейся над оплавленной им горой. А затем он развернулся, чтобы забыться долгим сном льда и металла. Но – не смог. Пятнадцать сотен лет едва ли уместились в двадцать строк. ...Те из прямоходящих, что живут у кромки леса всего лишь приматы в этом мире, а вот за большой пустыней есть большие деревни тех, что гораздо их превосходят и внешне и технически. ...Небо похоже на цвет крови, что имели когда-то наши предки. (Ох наши предки, подумал Генос, который никогда не смог пожать руки отца или поцеловать свою мать в щеку. Сколько столетий они уже как мертвы?) ...Все холоднее и холоднее. Даже все звуки по утрам ледяные и ломкие. ...Звери прячутся в норах, таких глубоких, что трудно себе представить. ...Деревья давно потеряли листву, но их стволы, если срезать утолщившуюся кору, все еще полны сока. ...Десять темных рек из девятнадцати пересохли. ...Голубые цветы, чьи корни уходят более чем на двадцать метров в глубину, распускаются прямо посреди льда и снега. Генос вспомнил яркие глаза Сони и ее с непривычки сдавленный смех. И не смог больше ничего прочитать. Его слезы были ледяными, как мир, что должен будет стать раем. Выходит, его соплеменники знали, что на А-2 появилась разумная цивилизация. Знали и просто проигнорировали этот факт. Он был уверен, что если бы Соня была сейчас тут, она бы тоже плакала. Генос захлопнул журнал, кинул его на пол. Спустя несколько минут он снова завел флаер. *** С высоты их найти было вовсе нетрудно. У них были жилища из шкур. В воздух взвивался дым от огня. Вздрагивая от удушья и давясь кашлем, Генос сорвал с себя шлем и пошел к их лагерю. Разреженный воздух кружил голову, но видел он ясно. «Человеки» все были одеты в шкуры, среди них были и старцы, и малыши. У каждого на руках был отстоящий палец. При виде Геноса, все они замерли. А потом к нему приблизился самый старый из них – сгорбленный и седой. В руках он нес тарелку, выструганную из дерева. На ней лежал кусок сушеного мяса и ломтик какого-то фрукта. Генос поднял невесомую дольку и осторожно ее пожевал. Вкус был приятным. Проглотив кусок, Генос заметил на тарелке выжженное изображение кошки. Старик кивнул ему и поднял уголки рта. Генос сразу понял, что это – улыбка, он попытался ответить, но ничего не вышло. И он опомниться не успел, как перед ним появился рослый «человек». Он был одет в шкуры, как и другие, а ростом – выше самого Геноса. На его непокрытой голове не было ни волос, ни шерсти. Казалось, он тоже не мерзнул, а его одежда из шкур была вся увешана когтями и зубами хищных зверей. Если бы такой был тогда в ущелье, быть может, Соня бы осталась в живых. Судя по всему, старик был кем-то вроде шамана, а этот – предводителем лагеря. Чтож, решил Генос. Будем учиться говорить друг с другом. Потом дотронулся до своей груди и медленно произнес: – Ге-но-с. Словно не умея улыбаться, как и сам Генос, странный воин начертил носком ноги на снегу полукруг. А потом медленно указал на себя и на Геноса. И произнес, свистяще, но все же разборчиво: - С-сай-та-ма... Генос кивнул ему, и Сайтама внезапно поднял его к себе на плечо. Легко, словно Генос был бы пушинкой. Остальные «человеки» смотрели на них и улыбались. *** – Вы должны внять мои аргументам! – бесновался Генос перед всеми ключевыми фигурами «Декабрьского клуба», которых он самовольно разбудил. – Они абсолютно разумны! Мы не имеем права допустить гибель целого народа!!! – Откуда вам знать, – парировали ему. – На каких аргументах базируется ваше заявление? – Я жил с ними в течении восемнадцати дней! Изучил их быт и социальное устройство. – Вы что же – биолог, антрополог, химик? – Нет, но... – Выходит, мы должны поверить вашему субъективному восприятию, Генос? Вы простите, но мы больше склонны поверить, что это горе свело вас с ума. – Да нет же, нет. НЕТ!!! – Генос снова готов был зарыдать, но не мог себе этого позволить перед чужими. А сейчас он ощущал больше сродства с «человеками», что одеваются в шкуры, чем со своими соплеменниками. – Ну, и что же вы нам предлагаете? – Что... Замедлить преобразователи. Тысяч на восемь лет. Этого им хватило бы для адаптации. – Невозможно. Это слишком большое количество нашего личного времени, Генос, – качала головой совсем не похожая на эмоциональную Соню Тацумаки, сестра секретаря Фубуки. Такими, видимо, и должны были быть женщины их, вынужденного жить на морозе, народа. Льдом, а не огнем. – Получается, я проиграл? – лица его слушателей были непроницаемы. Во рту у Геноса стало горько. – Вам лучше уснуть, – веско сказал ему Бэнг. - До конца срока. – Нет... – Генос резко мотнул головой. – Я закончу свою вахту, как и положено... Позвольте, я вернусь в «Мертвые земли». В этом ему не смогли отказать. Но, когда через несколько дней, станция замолчала, посланный туда флаер передал известия – от станции осталась лишь груда металла. Преобразователь испорчен, а Генос – пропал. Спустя несколько дней замолчала и станция неподалеку, та, на которой должен был дежурить покинувший ее для всеобщего собрания, Бэнг. Рядом нашелся и Генос – искалеченный, едва живой, но его пульс все еще бился. Заряд взрывчатки, изготовленный полторы тысячи лет назад, взорвался ранее срока. Соплеменники Геноса оказались не так холодны, как ему начало казаться. К нему отнеслись как к безумцу-герою, неподсудному, подлежащему спасению любой ценой. Хотя бы для того, чтобы очистить совесть будущих поколений, которые будут жить в раю. Когда он, нехотя, с величайшим трудом, вернулся в сознание, выяснилось, что лучший доктор их расы, почти всесильный Стенч, лечил его. Правда часть организма не удалось восстановить с помощью клонирования клеток. На помощь пришли достижения механики. У Геноса теперь были железные руки и ноги, автоматические почки, ствол позвоночника частично из металла. Но сердце и мозг его были живыми. И одно легкое. И холодная кровь, что омывала сердце, пылающее жаром кого-то спасать и любить – тоже своя. А еще. Он безумно хотел жить. Теперь его жизнь была полна смыслом, как никогда. Он снова стал тем, кем был до прибытия на А-2 – тем, от кого зависит судьба целой расы. Тем, кто не может проиграть или сдаться. – Вы должны дорого заплатить за свои поступки, – грустно сказал доктор Стенч. – Но ввиду ваших заслуг перед нашим видом, наказание не будет слишком суровым. В ваших интересах, Генос, честно согласится на то, что мы вам предложим. Отказаться Генос не смог. Это и было тем, чего он сам для себя хотел. Измененный по видоформе кошачьих (модификация для вечно холодных миров), Генос никогда не увидит рай своего народа. Хорошо это или плохо — трудно сказать. Каждое новое его утро на вновь отстроенной станции на «Мертвых Землях» начинается с боли в искалеченном теле. Которую полностью не снять ни одним из лекарств, что есть в распоряжении. Потом к нему приходит Сайтама, часто не один, со своим народом. Они садятся с ним рядом, и Генос начинает рассказывать о полезных вещах на их пока еще скупом языке. Часто Сайтама бережно поддерживает его, прислоняет к себе, приобнимая за плечи. Они вместе учатся улыбаться и рисуют знаки на снегу. Часто грудь Геноса раздирает кашель. Но улыбаться он почти научился.