Бывшей крепости бывший строитель

Стол у него всегда завален, и это единственное место в доме, где не бывало полного порядка. Остальное - инструменты и чертежи разложены по полкам, чистые листы бумаги убраны далеко наверх, одежда чистая и аккуратная... Он вообще не переносил неаккуратности, и заразил этим, кажется, всю свою семью - жену, сына, дочь... больше неаккуратности он не переносил только бросать начатую работу на полдороге. Однако, последнее начатое пришлось именно бросить - даже не оставить или отложить - и бросить, возможно, навсегда. Надежда вернуться весной и начать постройку укреплений сначала была исчезающе мала. К тому же большую часть - уже готовую, нуждавшуюся в совсем небольшой доделке - пришлось разобрать собственными руками. Если уж оставлять свои земли врагам, то, по крайней мере, без укреплений. Он помнил, как при первых новостях о начале войны еще надеялись успеть хотя бы вчерне, как отбили первую атаку - совсем нестрашную, даже его неопытным в военном деле, за вычетом строительства, глазом заметно - пробную, - и как после этой атаки хоронили двоих погибших. Двое - это мало, очень мало, шептало что-то внутри, но он вспоминал лица - совсем еще мальчишки, могли бы быть сыновьями его младшей дочери - и понимал, что не станет держать неоконченную крепостицу дольше необходимого. Вернее - вообще не станет ее держать, как только горло ущелья перекроет завал. Он помнил, как отходили - прячась, ущельями, промерзая до самых костей под зимним ветром. И как он жалел, что убедил своего государя в том, что на строительстве ему нужны в первую очередь хорошие каменщики, а какие они бойцы - не так уж важно. Вот и нарвался на то, чего не ждал даже во сне. Помнил, как добирались домой. Не помнил - сколько это длилось. Под конец он вымотался до того, что начал терять счет времени. Помнил, что успел быстро, смазывая слова, рассказать об атаке на перевалы, растереть застывшие руки, проглотить что-то горячее. Дальше несколько дней он не помнил ничего, а потом еще несколько дней - тепло, горячая еда, треск огня где-то за головой, и чей-то - если бы не усталость, он бы точно знал, чей - голос, говорящий, что он просто устал, а остальное в полном порядке. Потом он выспался, перебрался в свою комнату в Крепости - именно дома у него так и не завелось - и, как до войны, засел за чертежи. Восстанавливал по памяти планы задуманной крепостицы, зарисовывал, во что превратилась дорога к ней - не доверяя завалу, сооруженному на скорую руку, он со своими помощниками перекрыл дороги еще в нескольких местах на обратном пути. Пытался и придумать что-то новое, но выходило плохо. Письмо ему принесли, когда он спал - просто положили на постель и, когда он поднялся, лист слетел с одеяла ему под ноги. Он подобрал письмо, развернул. Очень аккуратный почерк. Его дочь всегда гордилась умением писать четко и красиво. Когда он дочитывал последние строчки - приписанные другой рукой, уже после "прощай, отец", - руки его дрожали сильнее, чем на сыром ветру на горном перевале. Государь-старший сначала отвечал отказом на его просьбы разрешить встать в строй. Говорил, что хороший строитель нужнее, чем средней руки мечник. Что кому-то нужно будет чинить разрушенное войной. Он много еще говорил. Потом стало некогда. Атака шла за атакой, и стрелять, пристроившись между зубцами стены, стало делом простым и привычным. Труднее было спать там же, но и к этому он привык быстро. А потом вдруг стало некому говорить и отговаривать. Государь-младший ответил согласием, сказав только - "Лук. Или копье. Но не меч и щит".