Так бывает

Совсем недавно мир вокруг казался безопасно-предсказуемым. До этого дня. В один момент отказали зрение и слух, была парализована возможность говорить. Он знал, что однажды это снова произойдет, по правде говоря, каждую минуту своей жизни он бессознательно ждал, что это случится: сначала чувство оглушающей пустоты, потом агония поиска опоры... Он сложно сходился с людьми, не понимал их: слишком невыносимым ему казалось поддерживать связи, лицемерно улыбаться, задавать формальные вопросы. Как он ненавидел это. Друг детства — единственный, кто мог принять его невыносимый характер, не пытаясь причинить добра, покинул этот мир. Светлый и открытый человек, который, казалось, не умел сердиться и мог понять любого. Их бесчисленные споры о философии, политике и женщинах неизменно заканчивались тем, что друг, поднимая руки в примирительном жесте, широко улыбался и говорил, что сдается. Но в действительности никогда не сдавался, потому что был по-настоящему силен своей безосновательной верой в лучшее. Кажется, что споры эти затевались специально, чтобы спровоцировать эмоциональное общение. Когда это происходило, тот довольно улыбался чему-то и переводил тему. Они были как два полюса, неизменно дополнявших друг друга. Один — наивный и добродушный, выглядевший почти беззащитным, другой — мрачный и циничный, казавшийся неуязвимым. Казавшийся. Но сейчас, вместе с другом, уходила иллюзия целостности, как перестает выглядеть ярким цвет, когда рядом нет комплементарного ему. Почему? Этот вопрос, подобно рефлексу, рождался в его голове, как реакция на любого рода напряжение, сопровождал в минуты, когда бессонница под ритм дождя за окном заставляла рассуждать о смысле собственного бытия. То, что у дождя есть ритм, он осознал, будучи ребенком, когда часами сидел на веранде родительской дачи. Спустя годы и две тяжелейших депрессии — его собственной дачи. Сегодня дождь звучал как бег, вслед за ним разгонялось сердце. В какой-то момент оно вырвалось вперед, заставляя своего владельца поверхностно дышать, судорожно справляться с пуговицами наглухо застёгнутой рубашки. Почему это опять с ним происходит? Резкий звук привел в чувства: распахнулась дверь — и его уединение было нарушено. Меньше всего на свете он хотел видеть ее — женщину, чье появление в их жизни запустило обратный отсчет. Ее во всем было слишком много. Яркая, громкая, страстная, живая, легко выражающая чувства, провокационная и бесстрашная. Ее нельзя было игнорировать, как других появлявшихся раньше безопасных женщин. Она не была достойной его друга. Вольная и искушенная, умело манипулирующая. Он злился. Неужели друг не замечает, как она, где бы ни появлялась, словно мячики, ловила жадные взгляды, направленные в ее сторону, мимолетно и так привычно отвечая надеждой каждому? Высоко вскинутый подбородок, заразительный колокольчиковый смех, картинный изгиб запястья, когда она отводила сигарету от приоткрытых чувственных губ, медленно и утомленно поднимая ресницы, слово только что была не просто затяжка, а изматывающее и долгожданное удовлетворение. Он не понимал, зачем ей, женщине способной получить любого, понадобился его простой и чистый, как ребенок, лучший друг. Он ждал, когда ей надоест, когда она уйдет из их жизни. Но она не уходила. Друг был единственным мужчиной, на которого она смотрела с покорной нежностью и восхищением, как маленькая девочка, которая видит чудо. Невольно возникали мысли, что он знает какой-то заговор, способный укротить ее дикий нрав. Но стоило ей отвести взгляд от своего заклинателя — на лице отражалась маска насмешливой надменности. В такие моменты между ними возникало странное молчаливое противостояние. Она выдерживала его разоблачающий взгляд, признавая, что они одной крови, оба слишком земные. У них был общий секрет: оба не верили, что достойны настоящей дружбы и любви, безусловной и бескорыстной, той, за которую зачастую боролись, молчаливо соперничая взглядами. В эти минуты он исступленно ненавидел ее настолько, что даже «Молот ведьм» не казался ему безумием. Становилось невозможным отрицать тот факт, что он желал ее. До зубного скрежета. Неистово и безотчетно. Он хотел сделать ей больно, поставить ее на колени, оставить синяки на ее молочной коже, заставить ее смотреть на него затравленным взглядом. Он хотел иметь ее до конца... Убить. И тогда она впервые приснилась ему. Но в этом сновидении он не унижал ее, а напротив, с нежностью, на которую вряд ли был способен в жизни, целовал ее запястья, заплетал в косу мягкие волосы, искал взгляд, но не находил. Проснувшись как от удара, он с кристальной четкостью понял, что больше всего на свете хотел, чтобы она смотрела на него так же, как на друга, признавая в нем своего заклинателя. Почему это с ним происходит? За что? Он по-черному завидовал единственному близкому, странное и неправильное счастье которого ему сейчас хотелось разрушить. Ревность и зависть опять поглощали его. Так происходило каждый раз, когда значимый человек испытывал чувства, недоступные ему. Было непонятно, как люди могут с легкостью отдавать, не требуя ничего взамен, и становиться от этого счастливыми? Что происходит у них в голове? Может, они ненормальные? Он злился, потому что не мог быть как они: прощать, отпускать, проигрывать. Это сводило с ума и делало его невероятно одиноким. Она была такой же. Он почувствовал это сразу, смотрясь в нее, словно в зеркало. Как же он боялся, что она первая сумеет понять этих ненормальных. И тогда все закончится. Как бы он хотел, чтобы два так необходимых ему человека никогда не знали друг друга. Чувство вины сжигало его изнутри. И огонь этот делал его живым, нормальным — таким же, как эти ненормальные. Страшным открытием для него однажды стал ее неожиданно теплый взгляд. Она все понимала. Она жалела его?.. И вот они, осиротевшие, сидят друг напротив друга, не в силах пошевелиться. У нее бледное лицо, искусанные губы и абсолютно сухие глаза. Ноющая боль в области сердца сменяется парализующим страхом, что сейчас он теряет и ее — ту, что видела чудо. Дрожащими пальцами, будто пытаясь разбудить, он дотрагивается до ее безвольно лежащей руки, и она поднимает на него взгляд, полный... согласия? Это кажется нереальным, но единственно правильным, как будто в его руках шприц с адреналином: надо только быстрее решиться, иначе будет поздно. Обхватив ладонями ее лицо, он беглыми поцелуями осыпает лоб и щеки, не смея коснуться губ в страхе, что она оттолкнет его. Но она, не открывая глаз, скользит ледяными пальцами по шее, притягивает к себе. Их движения отчаянны, безумны, как у людей, что бегут от взрывной волны, пусть и знают, что им не скрыться... То что происходит между ними — не любовь, это манифест жизни, инстинктивная, почти психотическая пульсация либидо, побеждающая смерть. Она податливо и откровенно принимает его. Он растворяется в ней с каждым толчком, оставляя себя прежнего, наполняясь ее жаром, отдаваясь целиком, позволяя ей выпить себя до последней капли. Опустошенный, кладет голову к ней на живот. Дышит запахом молока и меда, исходящим от ее кожи, мечтая сжаться до размеров эмбриона и остаться в оберегающем, нежном кольце ее рук... Они лежат неподвижно бесконечно долго, словно будущие бабочки в коконе, ожидая рождения. Пусть время остановится. Ничего не будет как прежде. Уже не сможет быть. И в этот момент перед его глазами откуда ни возьмись появляются моменты из прошлого. Рваные. Как кадры из фильма. И непривычно трогательные. Только когда ее мягкая ладонь касается его лица, он понимает, что плачет — умеет плакать?! — испытывая при этом стыд за свою слабость, необъяснимое облегчение и... потребность остаться рядом с ней. И вот сейчас, кажется, он соберется. Вдохнет побольше воздуха и скажет все, что так долго носил в себе, в чем так долго не мог признаться. Отпустит тяготящее грудь чувство вместе с парой незамысловатых слов. Еще несколько секунд. Почти готов. Вздох... Но она, глядя куда-то в сторону, опережает его тихим и хриплым: «Тебе... лучше уйти».