Полосатый Бегемот Алик

Алик Тигрицкий был человеком необидчивым. А как по-другому? Когда чуть ли не с ясельного возраста все кругом дразнят, есть два выхода — драться и стать для всех врагом или смеяться вместе со всеми и стать для всех клоуном. Это мама ему объяснила, когда Алик был ещё маленьким. Конечно, она не совсем так сказала, сказала «стать для всех другом», про клоуна Алик сам догадался. А драться… Драться Алик не умел. Папа бы мог научить, но папа ушёл из семьи, когда сыну было пять лет. Иногда Алик думал, что будь он не такой, а нормальный, обычный здоровый мальчишка, папа бы остался. Ну в самом деле, кому нужен такой сын? Ни в футбол с ним не погоняешь, ни в поход не отправишься, на улицах оглядываются на такого бегемота… «Бегемот» — одна из кличек, которыми Алика наградили ребята. Иногда его называли Полосатым Бегемотом — из-за фамилии. Еще Жиртрестом, Промсосискокомбинатом, Батоном, Паровозом… Да мало ли глупостей можно придумать! А вот в ансамбле ребята были добрые и называли его Шеф-поваром. Это звучит солидно, убеждал себя Алик. Некоторые даже считали, будто это из-за того, что он мечтает быть поваром. Алик не хотел стать поваром, он хотел стать лётчиком. Сердце замирало, когда он слышал гул двигателей или видел рассекающую синеву неба серебряную птицу, оставляющую белый след. Но с таким здоровьем о лётном училище можно было даже не мечтать. Про здоровье Алику всё объяснили уже перед школой. До этого он знал, что нельзя бегать, лазить на деревья и крыши, есть всё, что хочется, и нужно принимать лекарство. Алик думал — он толстый из-за того, что много ест, хотя другие ребята ели не меньше, в том числе и то, что мама называла «мусором» и сыну запрещала: всякие кукурузные палочки, газировку и хрустящий картофель. Мальчишки во дворе ели его каждый день, это был целый ритуал: скинутся мелочью, купят в гастрономе за углом большой пакет и сидят рядышком, хрустят. Прямо как Алик морковкой — дома, конечно, во двор с ней выйти нельзя: во-первых, на улице микробы, во-вторых, смеяться же будут: «Ты ведь Бегемот, а не заяц!» Конечно, Алик сможет ответить: «Я был у своего родственника в зоопарке, он тоже морковь ест», — и смеяться громче всех, но лишний раз быть клоуном не хочется… А перед школой мама отвела Алика к врачу, который называется эндокринолог. Алик и раньше у него бывал, но тот ему ничего не объяснял, беседовал с мамой, а Алик после осмотра ждал в коридоре. В этот раз врач говорил тихо и не строго как обычно, а наоборот слишком ласково, словно с малышом: «Понимаешь, у нас в организме есть специальные же-ле-зы, которые вырабатывают гор-мо-ны…» Медицинские слова он произносил по слогам, будто Алик глупый и по-другому не поймет. А он всё-всё понял. В том числе и главное — в лётное училище он теперь не попадёт. Там ведь здоровье нужно железное, «как у космонавта». А раньше, до космонавтов, наверное, говорили «как у лётчика»… В школе было нормально. Появились новые дразнилки и новые прозвища, физрук орал, что Алик на его уроках не все задания может выполнять (хотя у него была справка о состоянии здоровья), но учительница Гертруда Львовна оказалась доброй, несмотря на рычащее имя, а узнавать новое Алик всегда любил и книжки просто «глотал», как мама выражалась. Конечно, круглым отличником Алик не был — понимал, что так себе дороже, станут не только дразнить, но и лупить. Поэтому он иногда нарочно делал ошибки по русскому или немного путался в ответах у доски, чтобы получить четвёрку. Из-за троек мама огорчалась. Правда, по физре Алик выше тройки оценок не получал, но тут уж он сам ничего не мог поделать. Алик записался в библиотеку для младших школьников, брал там по пять книжек за раз (больше было нельзя), менялся марками с соседом по парте — тихим Вовкой Мигдаловичем — и считал, что живёт замечательно. А потом появился хор. Однажды на урок пения пришла незнакомая тётенька. Алик решил, что она из РОНО — правда, обычно из РОНО приходили на более важные предметы — русский или математику. Гертруда Львовна вызывала обычно кого-то из отличников или Алика (и тут уж на четвёрку отвечать было не нужно). Учительница пения не волновалась, как Гертруда Львовна, когда приходит комиссия. Правда, вызвала она всё равно Алика. Под аккомпанемент старенького пианино он запел: «Каховка, Каховка, родная винтовка…», стараясь не смотреть на тётку из РОНО, но всё равно заметил, как внимательно она слушает. Потом пели другие ребята, а в конце урока класс хором исполнил «Вместе весело шагать». После урока тётенька, которую звали Алевтина Эдуардовна, попросила остаться Алика в классе. Сказала, что она руководительница ансамбля из Дворца культуры имени Чкалова и ищет «новые таланты» для детского хора. Алик слегка растерялся — какой же он талант? Конечно, по пению он получал только пятёрки — тут можно было не стараться учиться похуже, из-за круглых пятерок по пению, труду и физре (Алик вздохнул про себя) никто в классе злиться бы не стал. И когда Алик пел, ему казалось, что он поднимается куда-то в небо, выше облаков и летит прямо к солнцу! Но что он «талант»… Впрочем, за следующие пару дней он это услышал не раз. Когда Алик с мамой пришли во Дворец оформлять документы, их встретил дяденька с клочкастыми бровями, руководитель детского хора Анатолий Фёдорович. Чуть поморщился, когда увидел Алика, недовольно сказал: «Ну что, судари мои… Послушаем, какого гения откопала любезнейшая Алевтина Эдуардовна», — хотя никаких сударей в зале не было, только Алик с мамой. Впрочем, услышав пение Алика, дядька заметно смягчился, разговаривал гораздо добрее, только снова поморщился, когда при заполнении документов мама сказала, что в разводе. В хоре Алику нравилось всё: и ребята, которые были тут гораздо дружелюбнее, чем в школе и во дворе, и репетиции, и даже занятия по сольфеджио, которые многие терпеть не могли. Перед первым выступлением он ужасно волновался, даже чуть не сел на скамью за кулисами, хотя мама строго-настрого запретила делать это до выступления — сказала, что брюки помнутся. И вот Димка Карцев звонко объявил: — Выступает детский музыкально-хореографический ансамбль Дворца культуры имени Чкалова! Песня «Люблю я макароны»! Слова Михайлова*, музыка Вертмюллера! Солист Александр Тигрицкий! Алик вышел на сцену, встал перед хором. Ему казалось, что зал огромный как лётное поле. Чуть щурясь от яркого света, он запел: Люблю я макароны, Любовью к ним пылаю неземною. Люблю я макароны — И что хотите делайте со мною! В зале послышались смешки. Но это был хороший, добрый смех. Зрители смеялись не над ним, а вместе с ним. Вельможные персоны Худеют по диете — и напрасно, Им снятся макароны, А надо есть пилюли да лекарство. А я — человек простой, Хотя и не худой. Алик нарочно во время пения чуть покачивался, пусть это и не репетировали. Решил, что так смешнее. Он бы и щеки надул, но это помешает петь. Люблю я макароны, Хоть говорят, они меня погубят, Люблю я макароны, Хотя моя невеста их не любит. Зал уже визжал от смеха. Некоторые даже захлопали, хотя было рано. Но я приготовлю их Однажды на двоих. Уж я приготовлю их Однажды на двоих! Алик закончил петь и слегка надул щеки. Ух, какими аплодисментами наградили его зрители! Хлопали даже больше, чем смеялись. А во втором ряду… Да это мама! Счастливо улыбается и показывает большой палец, пусть это и непедагогично. За кулисами его встретили Анатолий Фёдорович и Алевтина Эдуардовна. Анатолий Фёдорович хохотал, вытирая слёзы. — Ну ты даёшь, сударь мой! Настоящий артист! А Алевтина Эдуардовна сказала: — Молодец, Алик. Отлично спел. Правда, так паясничать не обязательно. Зрители должны наслаждаться песней, это выступление хора, а не комедия Гайдая! Надо подобрать тебе репертуар посерьезнее. И скоро этот репертуар появился... Когда Алик услышал Песню первый раз, ему даже страшно сделалось: будто автор заглянул в его самые заветные сны… Он ведь никому не рассказывал о своей мечте стать лётчиком, даже маме. Он ничуть не волновался, когда пел её первый раз. Потому что эта Песня — его. Над травами, которые Качает ветер ласковый, Над кашкой и ромашками Растёт весёлый гром. С рассветом просыпается, Под крыльями качается Наш маленький учебный городской аэродром. Алик знал, что это за аэродром. Он был недалеко от дома, Алик часто бегал туда с мальчишками и даже один. Одному было лучше, никто не кричал: «Бегемот Полосатый, тебя аэроплан не поднимет, тебе бомбовоз нужен!» И Песня про него, Алика. Пока ещё сигнала нет От старого диспетчера, Пока пилоты прячутся От солнца под крылом, Мальчишка в синей маечке, Дежурным незамеченный, Стоит в траве, не двигаясь, И взглядом просит он... Конечно, он бы ни за что не вышел на улицу в одной маечке, да ни один пацан в здравом уме бы не вышел, но ведь это просто для красоты так написали… Товарищ лётчик! Ну что вам стоит? Я жду уже три недели... Ведь это совсем-совсем простое Для вас, для лётчиков, дело. Мне очень надо подняться в небо Я лётчиком тоже быть хочу, Я в небе ни разу, ни разу не был... Алик бы никогда не решился попросить прокатить его — дураку понятно, что не возьмут, да и вдруг он начнет задыхаться на высоте, но ведь помечтать-то можно? Вот и получается, что песня о мечте про мечту… Ведь я не прошусь ни в тайгу, ни на полюс, Ни в жаркие страны далёкие. Мне лишь на минутку взлететь над полем... Возьмите! Я очень лёгкий! Ведь я ничуть не боюсь высоты, Я прыгал два раза с крыши!... Это тоже было неправдой — и про вес, и про крышу, но ведь от отчаяния что только не соврёшь! Рванули на клочья воздух винты, Прижались от ветра трава и кусты: Машина с мальчишкой рванулась — всё выше! Все Выше! Выше! Выше... Алик замолчал, рассеянно оглядываясь. Ребята из хора хохотали — куда сильнее, чем зрители от песни про макароны, даже музыки почти не было слышно. Анатолий Фёдорович доиграл и уставился на Алика. Вид у него был сердитый. Алик решил, что тот злится на ребят, но руководитель ничего не сказал остальным, а буркнул Алику: — Неплохо исполнено, Тигрицкий. Будем репетировать. Раз Алевтина Эдуардовна так настаивает… А скоро хор узнал, что их выступление покажут по местному телевидению! И именно «Песню о первом полёте»! Алик ужасно обрадовался — мама будет просто счастлива! Как она будет им гордиться и говорить всем знакомым: «А вы видели?..» И ребята в школе, может, зауважают. Тем более, это не песня про макароны, а почти героическая — не придумают новых шуточек про Бегемота-пожирателя макарон. И самое главное… Алик даже себе в этом боялся признаться, но у него теплилась надежда, что папа увидит выступление по телевизору и поймет, что он, Алик, на что-то годится. Может быть, он даже позвонит (папа ни разу не звонил, только деньги присылал — он добрый, помогал маме). А может… вернется к ним, домой. Алик старательно репетировал, каждый раз упрашивая Анатолия Фёдоровича сыграть Песню дважды. И дома тренировался, закрыв окна, чтобы не услышали во дворе. Его не расстроила даже новая форма — с шортами, из-за которых были видны его незагорелые колени, похожие на подушки. И смеха ребят во время исполнения Песни он не слышал — он был там, на аэродроме! Но за пару недель до вступления Анатолий Фёдорович оставил Алика после репетиции. Слегка помявшись, без привычной насмешливости сказал: — Вот что, Тигрицкий. Исполнять «Песню о первом полете» будет Рыбкин. Сам понимаешь, эта песня — искусство. Искусство должно быть красивым, а не смешным. Алику показалось, что он падает. Нет, не на пол, а будто выпал из аэроплана и летит — уже не вверх, а вниз, и земля стремительно приближается, и ветер свистит в ушах, и нечем дышать… — Не обижайся, сударь мой. Про макароны ты отлично поёшь, даже гениально. Прямо Штепсель и Тарапунька! Ну как, лады? Алик кивнул. Он был человеком необидчивым. *Под этим псевдонимом публиковался в то время Юлий Ким.