Танцы под Луной

Дни шли за днями. Спокойствие постепенно возвращалось к Брагинскому. Избыток страдания, как и избыток счастья, вызывает бурные, но скоротечные чувства. Человеческое сердце не в силах долго выдерживать их чрезмерную остроту. Иван столько выстрадал, что теперь от всего пережитого в его душе осталось изумление. Однако… Иван поднимался медленно, покачиваясь, так как был сильно пьян. Открыв дверь ударом ноги, он подошел к кровати и бережно положил на нее Гилберта. На кровати было набросано множество вещей… — Вот теперь мы вдвоем, — сказал он срывающимся от волнения голосом. Гилберт немного отрезвел, встал и, шатаясь, подошел к окну, судорожно схватившись за занавес. — Мы вдвоем, — повторил Иван. — Что ты хочешь этим сказать, глупец? — воскликнул Гилберт. — Я…я хочу сказать…- промямлил он, полностью растерявшись. Гилберт весело засмеялся: — Ты думаешь, что станешь моим любовником, Брагинский? Он подошел к Гилберту и взял его за локоть: — Я не думаю, я уверен в этом! Иван глубоко вздохнул. — Послушай, — сказал он тихим, но твердым голосом. — Я хочу с тобой поговорить и хочу, чтобы ты понял. Ты не имеешь права отказать мне в том, что я у тебя прошу. Я дрался за тебя, готов убить любого человека по твоему желанию. Все по законам. Теперь ты мой! — А если я не захочу подчиниться этим законам? — Значит, ты умрешь! — закричал Иван, и глаза его заблестели. — Теперь выбирай! Говоришь тебе плевать и тут же лезешь мне в кровать. Иван замолчал. Гилберт почувствовал его горячее дыхание рядом со своей щекой. Иван слабо коснулся немца, и его страсть передалась Гилберту. Он задрожал. Иван раскрыл объятия, но потом вдруг опустил руки, как бы осмеливаясь. Иван резко отошел в сторону и обратился к нему на их родном диалекте: — Собрался ведь убегать, так зачем же целовать? Гилберт засмеялся, пожав плечами. Захлебываясь, Иван продолжил: — Видел я таких в кино, думал стерлись вы давно. — Может чувства то и есть, но не надо ко мне лезть! — воскликнул немец, упрямо покачав головой. Брагинский в ярости не знал, что и сказать, лицо исказилось ужасной маской: — Берегись! Я могу взять тебя силой, как шлюху на панели. — Только попробуй, я вырежу тебе глотку! — А я позову своих людей, и они будут держать тебя. — Ублюдок, сукин сын, тварь! — истерично закричал немец. Отчаявшись, Иван принялся ужасно ругаться. В этот миг, как эхо, отдавались голове Гилберта слова, которые он не забудет никогда, слова Генриха: «Я не хочу больше слышать о вас. Вы должны исчезнуть! Ни титулов, ни имени! Ничего!» И рядом с этим приговором слова его брата Людвига: «Убирайся! Убирайся отсюда, сволочь!» Да, Иван был прав. Вдруг, как опомнившись, Гилберт подошел к кровати, расстегнул свой пиджак, затем снял штаны и остался в одной рубашке. Ему было холодно, но голова горела, как в огне. Подумав немного, он снял последнюю принадлежность своего белья и обнаженный лег на кровать. — Иди ко мне, — спокойно сказал он. Иван растерялся и замолчал, его покорность парализовала его. Горят глаза твои, когда ты со мной… В этот вечер Гилберт сидел около Ивана, прижавшись к его могучей спине. Иван был в хорошем расположении духа и философствовал, наливая себе вино из бутылки. — Если стану вдруг скучать, то придется вспоминать. — Говорил он, отпив глоток, — я устал тебя терять и просил ведь не отпускать. Гилберт улыбнулся. — Над чем ты смеешься? — Я вспомнил наш неудачный поход в Америку. — Да, это действительно было глупо, но я следовал за тобой. В тебе было что-то властное… — И снова я кручу с другим, зная, что ты со мной. В этот вечер, видя, что Гилберт не злится, Брагинский начал гладить его по спине. — Ты будешь меня теперь греть, не пытаясь ко мне лезть. — Он взял его за плечи и засмеялся: — И пусть внутри горят ярко огни…- продолжил русский. — Помолчи — Гилберт наклонился к нему и припал к его губам. «Я был таким слабым, — подумал Гилберт, — а теперь усталость прошла».

Горят глаза твои, когда ты со мной Я буду помнить эти танцы под Луной.