«Good morning» kiss

Почти каждую ночь Эрвин летал во сне. Нет, он не рос. Ему было сорок и продолжать расти было уже некуда. Почти каждую ночь он пилотировал свой верный "Тад" и сражался против всех за одну-единственную деревенскую лачугу, стоящую на сваях, с небольшим хозяйством на заднем дворе и домиком духов неподалеку от добротной лестницы. На верхних ступенях лестницы всегда сидел хмурый черноволосый парень, на бледном лице под глазами залегали синюшные тени. Эрвин видел его с высоты в десять тысяч метров. А парень видел его. Никогда не улыбался, но Эрвин знал, что тот чувствует на самом деле. Почему-то все мировые державы сплотились в едином порыве уничтожить именно эту лачугу, разбомбить дом, в котором Эрвин оставил свое сердце. И он сражался, выполняя немыслимые фигуры пилотажа, выжимая из "Тада" больше, чем тот мог дать. Кабина дребезжала, готовая разлететься на части от перегрузок, болты то и дело выстреливали, как шрапнель, стекло шло трещинами от попаданий, делая визуальный контакт почти невозможным. Эрвин слышал в шлеме свое гулкое, шумное дыхание, кислородная маска будто вросла в лицо. Он сражался бесконечно долго, отправляя вражеские машины в последнее пике, но противников становилось все больше. Если его и не собьют в ближайшие минуты, ему станет нечем сражаться. Счетчик патронов "Вулкана" иссякал, стальные пчелы утекали как песок сквозь пальцы. А парень внизу так и сидел, недвижимый, на ступенях лестницы, и следил за воздушным боем, все так же верил и ждал возвращения. Если бы Эрвин сорвал все легкие, умоляя бежать, тот все равно не пошевелился бы. Потому что не сомневался в нем ни мгновения. Эрвин коротко, нервно улыбнулся: — Ты прав, малыш. Мы победим. Однажды мы точно победим, — и потянул рукоять на себя, набирая высоту. "Мертвая петля" бросила в него голубое небо с ошметками облаков, а потом, следом за чудесной, мирной картиной, подпорченной лишь паутиной на стекле кабины, все ближе и ближе стал один из вражеских самолетов. "Тад" протаранил его на всей скорости — и мир взорвался, завертелся в сумасшедшей карусели. Сердце — почему-то оно еще билось — зачастило, рванулось к горлу. Стало нечем дышать. Что-то тяжелое отрывисто ударилось в грудь... ...Эрвин проснулся. По лицу тек холодный пот, загривок кололи мокрые волосы, простынь прилипла к спине и заднице. На груди еще мгновение сидела соседская кошка. Они встретились взглядами, голубой против золотистого, и нахалка с игривым зовом кинулась прочь. Ривай не спал, лежал щекой на подушке совсем рядом и наблюдал. По спине прокатилась волна крупной дрожи: тот самый взгляд из сна. — Опять эта засранка к нам пробралась, — чуть смущенно хмыкнул Эрвин. — Не закрывать же из-за нее балкон в такую духоту. — Я не успел согнать ее с тебя, — сухо ответил Ривай. Эрвин придвинулся ближе, улегся на бок и положил широкую, горячую ладонь на поджарое бедро. — Я... шумел? Ривай с серьезным видом кивнул. — Опять воевал, да. Ривай никогда не будил. Объяснил однажды, что каждый должен сам справиться со своими червоточинами и страхами, даже если битва с ними затянется, даже если они будут возвращаться снова и снова. — Сходим к Большому Будде. Я помолюсь о тебе. — Думаешь, это поможет? — Эрвин мягко улыбнулся, поводя рукой по боку Ривая, забираясь ей за спину и притягивая к себе тесно, так, чтобы чувствовать на губах дыхание друг друга. — Я скажу ему, что тебе можно доверять, — тихо ответил Ривай. Он потянулся к Эрвину и нежно, едва ощутимо тронул его губы своими. — И знаешь что... В следующий раз в твоем сне я не буду отсиживаться на лестнице, а полечу с тобой. Эрвин рассмеялся: — Тогда мы точно всех сделаем. — Вот именно, — нарочито сурово ответил Ривай. Соседская кошка моргнула и отвела золотые глаза, принялась лизать лапу, будто в смущении. Шум вентилятора заглушал влажные звуки поцелуев. Сдерживаемые занавесками лучи солнца широкими мазками рисовали блики на полу, подкрадываясь все ближе к кровати. За бетонно-стеклянными стенами кондоминиума начиналось новое ясное утро.