Мир, который мы знали

— За Джереми! — Филипп огласил тост и все собравшиеся столкнули свои бокалы в весёлом звоне. Джереми улыбался светлой, широкой и немного пьяной улыбкой. Его лучшие друзья собрались отпраздновать его долгожданное повышение, благодаря которому он и его жена получили новое жильё в Лос-Анджелесе, близ основного филиала компании. Она была особенно рада этому — новый двухэтажный дом, предоставленный ему, как старшему сотруднику, был именно тем, что было по её мнению необходимо для гармоничного развития ребёнка, который должен был родиться всего через пару месяцев. Усталый от суматохи приготовлений к переезду, он обнаружил в почтовом ящике приглашение на этот прощальный вечер как приятный сюрприз. Алан заказал прекрасный белый лимузин, на котором они проехались через весь город, вызывая восторг его немногочисленных жителей. Лоусон достал из своего бара лучшее шампанское. Филипп спланировал маршрут и организовал пикник на окраине города, где с холмов открывался прекрасный вид на город, спускающийся к океану, освещённому прощальными лучами солнца. На закреплённых картонных столбах, увитых разноцветными гирляндами из флагов, красовалась подсвеченная керосиновыми лампами вывеска: «Прощай, Джереми!». Установленный под ней граммофон воспроизводил его любимые хиты. Вокруг трёх круглых столиков собралось больше дюжины мужчин в поношенных выходных костюмах, пришедших увидеть друга, возможно, в последний раз. — Вот так всегда. Погоня за деньгами забирает лучших из нас! — звонко пробасил Лео, намереваясь произнести следующий тост. Его язык уже заплетался, так как ещё будучи в лимузине он закинулся прихваченным из дома портовым ромом. — Жадность — она ещё хуже, чем война! Пожелаем же Джереми удачи в бою! Гости почти единодушно рассмеялись, снова столкнув свои бокалы. Пьяные нелепицы толстяка были неотъемлемым украшением любой городской попойки. — Спасибо, Лео. Уж ты-то у нас ветеран, — Джереми хмыкнул, блуждая взглядом по лицам друзей. Завтра он с женой сядет в поезд, погрузив оставшиеся вещи, и надолго покинет этот город, прошедший с ним через всю его недолгую жизнь, как и собравшиеся на этом празднике люди. Его снова охватил страх перед неизведанным, и он отпил из своего бокала, надеясь, что алкоголь изгонит из него последние сомнения. Повышение, а вместе с ним и переезд, были необходимы его растущей семье. Любые колебания он считал проявлениями собственного мелочного эгоизма, которые он старался давить в себе как сорную траву. Вечер подходил к концу и половину гостей забрали такси, испортив шумом двигателей несколько хороших песен. Розовая полоска заката почти догорела, и город в низине начал зажигать огни. Вьющуюся вдоль берега главную улицу очертил ряд ярких фонарей, чуть прерывающийся там, где ещё не заменили погасшие лампы, делая её похожей на старое колье, утратившее несколько драгоценных камней. — Наверное, в Лос-Анджелесе ночи намного ярче, — произнёс Джереми в никуда, но вместо спокойствия его самого вдруг снова охватила тоска, прилетев с отрезвляющим вечерним бризом. — И нет ни одного знакомого огонька. — Это большой красивый город, Джерри. Ну же, взбодрись! Завтра поедешь в новую жизнь! — рука Филиппа обняла его за плечо и немного встряхнула. — Уверен, в твоём квартале найдётся десяток таких, как я или Лео. Джереми оглянулся на пьяного толстяка, недовольно потряхивавшего пустым бокалом, пытаясь вылить себе в рот последнюю каплю. Затем посмотрел на узкое лицо Филлипа и отчего-то зацепился взглядом за жидкие седеющие пряди, прикрывавшие его лысину. Лучший друг, которого он знал почти с рождения, казалось, выглядел вдвое старше, чем он сам, и, в противоположность ему, совершенно не имел успеха у женщин. Обычно это было поводом для шуток, но сегодня под тяжёлым взглядом его больших воспалённых глаз он почувствовал себя ребёнком, которого строгий отец поймал убегающим из дома. — Я хочу ещё раз обнять моего любимого Джереми! — снова пробасил Лео, уже с трудом владеющий своим телом. — Идём-идём, — Лоусон и Адам взяли его под руки и помогли подняться в лимузин. — Но, я хочу!.. Джереми не смог удержаться от улыбки. Словно по волшебству перед ним показалась свежая сигарета, и он, не раздумывая, взял её, прикуривая от столь же волшебно появившейся зажигалки. — Ты не идёшь? — спросил он Филиппа. — Нужно убрать тут всё. Отвезти декорации в прокат. Не бери в голову. — Я останусь помочь. Лимузин забрал последних гостей. Рука Филиппа продолжала лежать на его плече. Ночные огни стали ярче, а небо стремительно потемнело. Не заглушаемая больше никакими другими звуками, кроме играющего флажками ветра, музыка разливалась по опустевшему холму. Уже третий раз за вечер играла песня, любимая Джереми в детстве, когда он ещё не в состоянии был даже понять её текст. — Снова и снова брожу я по миру, который мы знали, когда ты шёл рядом со мной, — фальшиво подпел Филипп, проводя перед собой свободной рукой. — Эй, — Джереми засмеялся, делая затяжку, — эта песня о любви, а не о дружбе! — А разве между настоящими друзьями не должно быть любви? — Филипп легонько похлопал его по спине. — Не знаю, — Джереми искренне пожал плечами. Его взгляд упал на далёкое светлое пятно теннисного корта рядом со школой, в которой они оба учились. Чуть дальше по ответвляющемуся от школьного двора проулку стоял дом, в котором он вырос. Ещё дальше — бар, в котором он и Филипп впервые напились, будучи ещё совсем мальчишками, и, возвращаясь домой по ночным улицам, рассуждали о настоящей дружбе. Филипп тогда был настолько пьян, что даже от переизбытка чувств поцеловал его, а Джереми слишком плохо осознавал происходящее, чтобы как-то возражать. — Сейчас я не уверен даже, что знаю, что такое любовь и дружба. Мир делится лишь на то, что я должен делать, и чего не должен. Я должен уехать, — он бросил окурок и вдавил в траву носком башмака. Филипп вдруг развернул его к себе за плечи и пристально заглянул в глаза. — Ты мог бы... остаться, — произнёс он монотонно и неуверенно. Джереми усмехнулся. — Ты пьян, дружище, — его голова чуть закружилась от резкого поворота, и он оступился и упал на Филиппа, тут же заключившего его в крепкие объятия. — И я, похоже, тоже. Надо мне всё-таки идти домой. Ты уж извини... Филипп не торопился отпускать его. Он зарылся лицом в растрепавшиеся соломенные волосы, жадно вдыхая их запах. Его кадык поднимался и опускался от постоянно сглатываемой слюны, а сердце билось вдвое быстрее обычного, но Джереми в своём нынешнем состоянии не мог этого заметить. — Фил? Что ты делаешь? — он засмеялся, вяло отодвигая его руки. — Ты на ногах не стоишь, — ответил Филипп хрипло, отстраняясь, но продолжая поддерживать его. — Я в норме. Спасибо, — Джереми сжал его ладони и снял со своих плеч. — И остальным передай спасибо, что пришли, — он повернулся начал неуклюже пятиться в сторону дороги, продолжая смотреть на Филиппа и прощально махать ему ладонью. Спустя несколько шагов он развернулся и пошёл по длинному пологому спуску. — Джереми Вайт! — окликнул его Филипп за миг до того, как он скрылся из виду. Остановившись, он обернулся. Филипп продолжал неподвижно стоять на том же месте, но с этого расстояния невозможно было с уверенностью сказать, что выражало его лицо, освещённое лишь тусклыми керосиновыми лампами. — Будь счастлив, Джереми Вайт! — Обязательно, — он ещё раз улыбнулся и помахал другу рукой, дивясь его странному поведению. Спустя напряжённые полминуты, Филипп поднял ладонь в ответном жесте. Музыка смолкла — граммофонная игла дошла до конца пластинки. Джереми продолжил свой путь в тишине, то и дело поднимая глаза на высыпавшие на небе звёзды, и думая о том, что в Лос-Анджелесе они должны быть точно такими же. Филипп опустился на корточки рядом с проигрывателем и переставил иглу на продолжавшей вращаться пластинке. — ...мир, который мы знали, — снова пропел голос сквозь толщу помех. И Филипп, знавший песню наизусть, тихо прошептал: — В те дни, когда ты любил меня.