Кардинал-Антихрист

После смерти Франсуа дю Плесси прошло четыре года. Его сыновья — родные и приемный — подросли, и надо было думать об их образовании. В особенности Сюзанну волновала судьба ее любимца Армана — хрупкого и бледного мальчика с бездонными глазами. Об Армане позаботился ее брат Амадор, который определил его в Наваррский коллеж. Система обучения в Наваррском коллеже отличалась строгостью и даже суровостью. Независимый характер Армана дю Плесси с трудом мирился с нравами, царившими там. Живой, подвижный, вспыльчивый подросток не выносил принуждения. На него можно было воздействовать только ласками и похвалой, но не угрозами и страхом. Он резко выделялся среди своих сверстников. То, что его одноклассники делают по-детски, он делает методично; он отдавал себе полный отчет во всем, что делал и говорил. Когда его о чем-нибудь спрашивали, он всегда обдумывал ответ и обескураживающими репликами умел предупредить последующие вопросы, а от пронизывающего взгляда его больших серо-голубых глаз становилось не по себе даже пожилым мэтрам коллежа. По окончании обучения юноша поступит в военную академию Плювинеля. Последний был видным мужчиной, блестящим военным, непревзойденным наездником и фехтовальщиком. Высокий, красивый, темноволосый, иногда какой-то задумчивый и отрешенный, он, казалось, скрывал некую тайну. С самого начала Антуан-де Плювинель стал выделять Армана среди других учеников, а однажды вызвал его в свой кабинет, где между ними состоялся один любопытный разговор. — Арман, или мне вас можно называть «господин»? — Плювинель посмотрел на курсанта, — видите ли, я сатанист-люциферианец и посвящен в вашу тайну. А посему, позвольте мне помогать в ваших делах. Как уже позволили Дебурне. Арман чуть вздрогнул, но ничем не выдал своего волнения. — Да, будет так, верный слуга! — ответил он. — Доверие оправдаю. — Я здесь для того, чтобы обучать вас, Арман, — проникновенно продолжал Плювинель. — И не только. Я буду и защищать вас, в случае опасности. — Благодарю Вас, — кивнул Арман. Плювинель взял тонкую руку курсанта и полунежно-полупочтительно поднес ее к губам. — Я тоже рано потерял отца, — проговорил он, пристально глядя в глаза юноши, — это еще сильнее сближает нас. — Вам ли не знать, коль вы служитель, — мягко сказал Арман, — что произошло на самом деле? — Это неважно, — тихо ответил Плювинель, затем порывисто поцеловал юношу в губы. — Арман, имеете ли вы уже любовный опыт? — Нет… — робко пролепетал мальчик, чьи бледные щеки окрасились румянцем. — Прекрасно, значит я буду у вас первым, мой господин, — страстно зашептал Плювинель. Теперь в этом пылающем страстью молодом мужчине сложно было узнать строгого учителя. Впрочем, нет, он и сейчас был учителем Армана, но учителем в совсем другой сфере. Плювинель поцеловал белую, нежную, словно у девушки, шею юноши, затем начал освобождать своего хрупкого, изящного сильфа от одежды, попутно целую ему мраморно-белые грудь и живот. Рука военного стала гулять по юному телу курсанта, по узким бедрам и ягодицам. — Вам нравится, мой господин? — спросил мужчина, преданно заглядывая в глаза юноши. — Да… да… не останавливайтесь, Антуан! — выкрикнул ему в ответ Арман. Юноша был уже полностью обнаженным, и наставник ласкал его нагое тело, белое, словно только что выпавший снег. Антуан целовал лицо и соски Армана. Плювинель рванул на себе рубашку, затем стал стягивать с себя штаны. Вскоре он также оказался в костюме Адама. Мужчина был обладателем мускулистого тела и красивых, стройных ног. А, кроме того… обладателем длинной шпаги, не члена, а именно шпаги! Арман не заметил, как глядя на него, принялся ласкать самого себя! Плювинель снисходительно улыбнулся, затем принялся гладить молодой «клинок» своего ученика, являвшегося в то же время и его господином. Арман начал постанывать, томно прикрывая голубые глаза. Тогда Плювинель встал на колени и обхватил его губами. — А так вам нравится? — снова спросил Антуан у Армана. Ответом был сладкий стон. Антуан нежно ласкал губами и языком, стараясь как можно глубже вобрать в свой рот шпагу юноши. Минут пять спустя Арман кончил в рот своего учителя и служителя. Арману хотелось отблагодарить наставника за его ласку. Он также взял в губы длинную шпагу Антуана и принялся посасывать, сначала неумело, потом уже получше. Мальчик был хорошим и старательным учеником… во всем. Плювинель нанизывал его кудрявую голову на свою шпагу, постанывая с закрытыми глазами и иногда направляя действия своего ученика. Затем Антуан вошел в Арманов Храм Содома. Мальчику стало больно, а ведь это было только начало. Впрочем, он и не думал, что может быть иначе, ибо уже в некоторой степени познакомился с тонкой, но ужасно длинной шпагой своего учителя. Но все же он не предполагал, что НАСТОЛЬКО БОЛЬНО!!! Охваченный страстью, Плювинель, не контролируя свою силу, вонзился в него весь сразу наполовину, а вторым толчком вошел уже полностью. Юноша пронзительно вскрикнул, из светло-голубых глаз полились слезы. Каждый толчок причинял ему страшную боль. Но он превозмог ее, пересилил себя, ибо не жалел о происходящем и, в своем роде, был благодарен учителю. — Спасибо… — зашептал он, когда все кончилось. Антуан целовал его заплаканные глаза, лицо, шею, иногда шепча что-то успокаивающее и уговаривая, как ребенка. Впрочем, Арман, в сущности, и был еще ребенком. Так Арман познакомился и с ЭТОЙ стороной жизни. Некоторое время спустя Арман повстречал нового курсанта, одного из многочисленных иностранцев, приехавших открыть для себя «прекрасный вид» Парижа. Это был красивый, смуглый, златокудрый юноша, с гордым лицом и сапфировыми глазами, немного моложе его самого. Их взгляды встретились, и Арман вздрогнул. Он сейчас испытывал противоречивые эмоции. С одной стороны, после того, что юноша испытал со своим наставником, ему захотелось узнать, «а этот каков?», ибо этот златовласый херувим очаровал его своей красой, с другой… ему почудилось, будто они уже когда-то знали друг друга и были отнюдь не друзьями… В глазах незнакомца Арман прочитал те же мысли. «Кто же ты?» Это был Джордж Вилльерс, будущий герцог Бэкингем. Арман обратился своим мысленным взором к тем временам, когда он звался Светозарным Люцифером, Денницей, и любил он брата своего Михаила Архангела, пока между ними не встала Она, Барбелло. Они ревновали ее друг к другу и… друг друга к ней. Но выбрала она Люцифера и последовала за ним после его мятежа. Михаил же не простил этого и возглавил небесное воинство, одержавшее тогда верх над его братом, поставил ногу свою на грудь побежденного. Он же и испросил у Иеговы в качестве награды проклятие, поразившее память Барбелло, заставив ее забыть всю любовь к Падшему. Но она уже не была ангелом, она теперь была демоницей, чужой и для Михаила. Отблеск бесконечности, который он когда-то видел в глазах Михаила, виделся теперь ему в глазах этого юноши. — Не может быть… — прошептал он. В то время, когда Арман постигал первые уроки… наук, любви и жизни, в женский монастырь, находившийся в далеком Армантьере, подкинули новорожденную девочку. — Ты только взгляни на нее! — говорила одна, молоденькая монашка другой — уже не очень молодой толстушке. — Чудесная малышка! — Да, она — просто ангел! — восхищенно закивала та. Но все их веселье сменилось страхом, когда на левом плечике подкидыша они обнаружили родинки в форме трех шестерок. — О Господи, да не воплощенная ли это Вавилонская Блудница? — испугалась молоденькая, — как думаете, сестра Августина? — Сестра Мария, — ответила толстушка, — меня тоже пугает этот знак! Что касаемо Блудницы, до сих пор считалось, что это аллегория, подразумевающая языческую Римскую Империю. Но что, если это воплощенная первая женщина? — То есть Лилит? — Именно! А знаешь, сестра Мария, отнесем-ка мы ее настоятельнице. Думаю, она даст нам хороший совет. Мать-настоятельница — нестарая еще женщина, блиставшая остатками былой красоты, сначала с умилением взглянула на кроху, потом, увидев роковую отметину на ее плече, побледнела. Мать Иоанна была дочерью своего времени со всеми вытекающими, но когда эти невинные голубые глазки, распахнувшись, посмотрели на нее, а крохотные ручки потянулись к ней, как к матери, она сразу же приняла решение:  — Нет греха страшнее, чем убийство ребенка. Пусть эта девочка растет в нашей обители, крещение и должное воспитание сделают из нее божье дитя. Сказано-сделано. Девочка, не смотря на свой явный испуг, была крещена с именем Анна. Когда было совершено это действо, день, внезапно, превратился в ночь, ибо Госпожа Ночи — Луна полностью закрыла собой солнце. Наступило солнечное затмение — явление, вызывавшее в те далекие времена ужас и ожидание конца света. Монахини суеверно перекрестились. — Конец света наступает, грядет Антихрист покарать нас за грехи великие! — пролепетала толстая сестра Августина. — Мы прокляты тем, что взяли этого ребенка! — заверещала сестра Мария. — Успокойтесь! — строго сказала мать-настоятельница. — В этом затмении нет ничего необычного, а убиение невинного дитяти и есть проклятие. — Ничего необычного? Затмение ни с того ни с сего? Сколько раз в жизни вы такое видели? — сестра Мария была паникершей. — Да замолчите наконец! — прикрикнула мать Иоанна. — Отец небесный, прости нас грешных… Прелестная малютка росла не по дням, а по часам, и было видно, что она станет настоящей красавицей. Также по мере ее взросления становилось все заметней, что нрав у нее далеко не ангельский. Итак, Анна подрастает в монастыре, пугая добрых монашек, неукротимым нравом, независимостью и своими проделками. Однажды девочка попросила позволить ей заняться иконописью и такое дозволение получила. Вскоре работа была готова. Все бы хорошо, вот только на иконе был… Пилат. С нимбом на голове. Увидев ее рисунок, мать Мария изменилась в лице и побледнела, ее глаза словно говорили: «Я всегда знала, что добром то, что мы растим это исчадие ада не кончится!» — Что ты сделала, Анна?! — воскликнула она. — Окстись, грешница! — Но, во-первых, Пилат же пытался спасти Христа, — возразила девочка, — во-вторых, в некоторых местах он, действительно, канонизирован. А некоторые считают, что он был тайным учеником Христа. — Ты — еретичка! Ужо я матери-настоятельнице скажу. Она примерно накажет тебя! Девочку ввели в темный и душный кабинет настоятельницы. — Вот. Смотрите, какая «прекрасная» работа! — крикнула Мария. Мать Иоанна посмотрела на рисунок, потом подняла глаза на его автора. Девочка очень повзрослела и похорошела за последнее время. Белокурый ангел с небесно-голубыми глазками и перламутровыми щечками. Добрая мать-настоятельница питала слабость к таким ангелочкам… — Сестра Мария, оставьте нас одних! — повелительно сказала она молодой монахине. — Мать настоятельница? — вопросительно взглянула на мать Иоанну девочка, когда сестра Мария вышла. Мать Иоанна не сразу заговорила с девочкой. Какое-то время она молча, с плотоядной улыбкой разглядывала прелестное белокурое дитя. Обреченная на воздержание, нестарая еще аббатиса любила забавы с молоденькими девушками и едва вступавшими в жизнь девочками. — Анна, знаешь ли ты, что жива и воспитываешься здесь лишь благодаря мне? — Да, я слышала, что вы не дали мне умереть. Девочка смотрела на мать-настоятельницу почти без страха. — Именно, — протянула мать Иоанна. — И вот, как ты благодаришь меня за оказанные милости: непослушанием, своим поведением, а теперь ЭТО. — Но… Но мать Иоанна, — искренне не понимала девочка, — разве приговорили Христа к смерти не иудеи? В то время, как Пилат не нашел в нем зла? — Ты — смышленая девочка, Анна, — проговорила Иоанна. — Но твой ум и способности надо направить в нужное русло. А за свои еретические мысли ты будешь наказана, будешь сидеть взаперти, на хлебе и воде… Но, — настоятельница улыбнулась, — ты можешь испросить себе прощение, и я закрою глаза на твои грешки, просто будь послушной девочкой… Не дав девочке опомниться, мать Иоанна принялась стаскивать с нее одежду. При виде обнажившихся маленьких сладких грудок, она облизнула губы, затем своими тонкими цепкими пальцами стала щекотать соски Анны, а ее язык проник в ротик девочки. Анна сначала даже не знала, что делать, на ее крики никто не прибежит, а на хлеб и воду ей тоже не хотелось. Она, казалось, ласково поглядела на Иоанну… И тут раздался крик последней. — Мои глаза! Я ослепла! — завизжала Иоанна, отчаянно растирая глаза, словно выжженные кислотой. — Что ты сделала, маленькая ведьма?! — Честно говоря, не знаю… Я на вас только посмотрела. А кто вас наказал за педофилию — Бог или Люцифер — вам видней. — Ты… ты… Я добьюсь того, что ты будешь сожжена на костре, маленькая дрянь! — Если я невинна перед Богом, Он сбережет меня от костра. Если же виновна, а правы перед ним вы, то Он бессилен спасти даже преданных. В любом случае, вы проиграли. — спокойно и с достоинством проговорила Анна. — Пусть же будет по твоему слову, проклятая колдунья! — прошипела ослепшая настоятельница. На площади был зажжен костер, и на него должна была взойти юная ведьма Анна. Кротость, с которой вела себя девочка, свойственная ее возрасту невинность и очаровательная внешность заставили пришедших поглазеть на сожжение ведьмы зевак, жалеть белокурую малютку и мысленно проклинать «черных ворон»-монахинь. Внезапно началась гроза. Дождь полил такой силы, что и костер смыло, и некоторых присутствующих унесло. Мать Иоанна была убита молнией. — Это святая! — раздались крики в народе. — Господь спас ее и поразил ее преследователей! Некоторые вставали на колени перед девочкой. Увидев случившееся, монахини решили и вправду объявить девочку кем-то вроде святой, что, к тому же, привлекло бы в их монастырь паломников, дары и вспоможения. Новая настоятельница побоялась чем-либо осложнять жизнь девочки.