Herald of Sorrow

      Баньши. Так люди в старину называли вестницу скорби. И воистину ей подходит это прозвание. Ведь теперь она лишь призрак, лишь тень себя прежней, чьи исполненные страдания синтезированные вопли предвещают скорую смерть всему живому. Ее искривленная, гротескная, фигура, утратившая даже намек на присущую ее расе красоту, бредет среди выжженных руин, жутко изгибается, пытаясь обогнуть каркасы полуразрушенных зданий и ржавую арматуру, торчащую из засыпанной пеплом земли.       Ее посеревшая обескровленная плоть усохла, превратив некогда красивое и здоровое тело в мумию, в источенный скелет, нашпигованный имплантантами, выпирающими из-под туго натянутой кожи. Их голубые огоньки сияют на шее, проступают под ключичными впадинами, обертывают руки, охватывают грудь, спускаются вдоль линии позвоночника... Они буквально окутывают болезненную фигуру Баньши призрачным свечением, напоминая сколь мало жизни осталось в ней. Ее тело в большей степени машина, чем живая ткань, и торчащие из него трубки перегоняют не кровь, а хладагент и питательные жидкости.       Ее выгнутые в обратную сторону ноги с уверенностью ступают по крошащимся камням бетонки, вспаханной пламенем взрывов. Смертоносные когти, запросто способные насквозь пробить человеческое тело, клацают, то и дело вспыхивая лиловыми огоньками биотики. Ее ссохшееся лицо навечно застыло в гримасе невыносимой боли и ярости, напоминая оскаленную морду дикого зверя. Вестница скорби, вестница смерти, безымянная рабыня Жнецов, превращенная в бездушную машину для уничтожения.       И лишь где-то глубоко, на самом дне ее одурманенного, взятого под контроль разума, бьется в цепях сдерживающих протоколов крохотный огонек. Все, что осталось от личности, которой она когда-то была. Эта искра пульсирует в собственном ритме, не подчиняясь электрическим импульсам, идущим из опутанного трубками и проводами сердца, и то почти угасает, то разгорается вновь. И во время каждой такой вспышки ее смятенный, забитый командными программами разум, охватывают видения. Образы ушедшего, проносящиеся перед глазами бессвязным калейдоскопом болезненно-ярких картин...       ...чаще всего она видит себя в одиночестве, в каком-то темном месте, преисполненном порока и вседозволенности. Освещение мрачных тонов, переливается всеми оттенками красного, громкие ритмы музыки заполняют все ее существо, прокатываясь от гребней на голове до кончиков пальцев... насыщенный запахами воздух проникает в легкие, и ее ноздри трепещут в попытке уловить каждый из его оттенков... дух крепкого алкоголя, сигаретный дым, тонкий аромат духов, запах пота, в котором всегда можно уловить оттенки насилия или похоти... идеальное место для того, чтобы хорошо провести время...       ...крепкая выпивка обжигает горло, и тепло разливается по еще живому телу, порождая целую гамму чувств, так не похожих на ее теперешние холодные эмоции, среди которых всегда превалирует боль или ярость. Она ощущает удовольствие и легкую расслабленность, которая на деле оказывается столь наигранной и лишь маскирует ее темные страсти... голод и вожделение, туго скрученные в единый клубок, перемешанные до состояния, когда одно перетекает в другое... впрочем в этом странном ощущении есть и еще кое-что – жажда обладания... такая сильная, что даже сейчас по телу проскальзывает электрический разряд зажигающий голубые огоньки вдоль хребта... и ко всему этому примешивается охотничий азарт...       ...она идеальный хищник, подкарауливающий жертв... она охотится в ночи...       Неясный звук привлекает внимание, и Баньши всем корпусом оборачивается в его сторону. Трудно двигать головой, если от сухожилий на шее почти ничего не осталось. Впрочем, она уже освоилась в новом облике, и это почти не доставляет ей неудобств. Некоторое время истонченная фигура стоит на месте, обозревая выжженную пустошь глазами, органическую ткань которых давно заменили оптические окуляры.       Затем начинает двигаться в сторону предполагаемого источника звука. Ей приходится идти в тени обширного сооружения, которое, очевидно, когда-то являлось храмом, и ее влажное хриплое дыхание звучит в разрушенных залах, перемешиваясь со звуками далекого боя и горестными завываниями.       Контрольная программа Жнецов неумолима и заставляет вестницу скорби реагировать на любое движение. Искать и, в случае обнаружения, уничтожать органическую жизнь. Она мешает ей думать, потому что каждая не вписывающаяся в математическую модель поведения Баньши мысль подавляется контролирующей программой. Все, что может помешать выполнению миссии, отсекается как ненужное. Генерируемые имплантами электрические разряды прошивают ее иссушенный мозг искрами острой боли.       Но сейчас, двигаясь сквозь проложенный близ собора лабиринт стен и зданий, от большинства из которых остались только дымящиеся каменные осыпи, она с холодным удивлением отмечает, что эти сводчатые проходы и резные мраморные плиты, свидетельствующие о былом величии, находят отклик в ее памяти. Словно она раньше уже была в подобном месте. И, давя крошащийся мрамор бесчувственными стопами, Баньши оступается на мгновение. В ее разуме разгорается свет другого воспоминания...       ...воспоминания о руинах древнего храма, который некогда принадлежали ее народу, и о кровавой вакханалии, устроенной там... она видит окутанные мистическим полумраком просторные залы с тонкими колоннами и уходящие в сумрачную в неизвестность анфилады, мраморные плиты и парапеты... с тем местом связано много воспоминаний, много ощущений и образов, в которых легко потеряться...       ...но одно ясно точно – там она чувствует себя иначе, чем в других воспоминаниях, всплывающих в памяти... она ощущает гордость... ощущает свою избранность... она чувствует себя подобно богине, возвышающейся над простыми смертными... ведь в это так легко поверить, когда ее окружают те, кто готов исполнить любой ее приказ... готов убивать ради нее или умереть за нее... ей не нужно больше охотиться и выслеживать кого-то – ведь поклоняющиеся сами приносят жертвы на алтарь ее голода...       ...жертвы... все юные азари, бьющиеся на черном мраморе в агонии невыносимого наслаждения... ритуальный кинжал, зажатый в ее руке... существа в длинных черных балахонах... под капюшонами не видно лиц, но она, видит их отчетливо... мужчины, женщины, подростки – изможденные, худые, с глазами, горящими религиозным фанатизмом... воспринимающие любое ее слово как божественную волю...       ...Заходя за осыпающийся бортик, Баньши заносит над головой когтистую лапу, готовясь нанести смертельный удар, но не обнаруживает противника там, где он, по идее, должен быть. Лишь камни, пыль и искореженный металл. Вестница несчастья в недоумении склоняет уродливую голову на бок, сканируя обозримое пространство. Сенсоры работают на недоступном органикам уровне чувствительности, и потому она успевает среагировать, когда прятавшийся за поваленной колонной враг открывает по ней огонь. Отдаленные раскаты боя сменяются грохотом выстрелов, но оружие, в которое так отчаянно вцепилась маленькая азари, не способно пробить ее щиты. Эта слабая атака лишь разъяряет Баньши.       Исполненная гнева Баньши разворачивается, окруженная сиянием биотических щитов, и швыряет в противницу сгусток биотической энергии. Удар получается такой сильный, что едва не размазывает ту о стену, и на крошащемся мраморе остается окруженный сетью трещин отпечаток хрупкого тела.       Азари со стоном соскальзывает на пол, роняя оружие, и Баньши ковыляет к ней, рассматривая ее. Пытаясь понять, пригодна ли она для преобразования. Белая с синей окантовкой одежда, покрытая веснушками голубая кожа... Баньши тянется к ее лицу, но внезапно ее пальцы начинают дрожать, а обезображенное лицо искажается, словно под влиянием какого-то далекого, отрывочного воспоминания...       ...очень редко картины в ее голове окрашиваются в безмятежные оттенки детства и юности... розовый, голубой, белый... цвета родного мира, который она покинула так бесконечно давно... Тессия... в такие моменты просветления она видит прекрасные, возносящиеся к лазурному поднебесью башни и шпили, зеленеющие фруктовые сады и бескрайние моря... в редкие моменты просветления она ощущает покой, безмятежность и счастье далеких, безвозвратно утерянных лет... канувшее в забвение детство...       ...в подобных видениях почти всегда присутствуют две других азари... Рила... Фалере... такие же веселые и беззаботные... они часто бегают вдоль линии прибоя, утопая босыми ногами в мокром песке, и приливные волны окатывают их лица соленой морской пеной... солнце согревает их своими лучами и немного слепит глаза – столь яркими оказываются его блики на волнующейся поверхности воды... ветер обдувает со всех сторон, и ей кажется, что если раскинуть руки и быстро-быстро бежать ему навстречу, то она сможет оторваться от земли и полететь... вперед... к солнцу.. без оглядки...       ...наверное, это самое теплое и яркое воспоминание, оставшееся у нее из детства – любовь сестер, восторженная радость и предвкушение полета... их наивные мечты, ставшие осколками памяти...       ...Привалившаяся к колонне и засыпанная мраморной крошкой азари пытается что-то сказать. Ее разбитые в кровь губы шевелятся, произнеся какое-то слово. Имя, кажущееся смутно знакомым. Баньши замирает, раздираемая противоречиями. Заложенная программой жажда крови бьется в ней, толкая на убийство. Синтетические имплантаны активируются, чуя органику. Но даже в припадке вызванной ими ярости в обломках ее сознания теплится искорка разума и желания понять...       Она концентрируется на имени, произнесенном поверженной азари, и вспоминает, что в ее видениях о детстве всегда присутствует и еще одна азари. Самара... Та, чья грозная тень давлела над нею всю ее жизнь. Самара... Та, кто запретила ей называть себя матерью. Самара... Та, от кого она бежала из сияюще-светлой безмятежности в сумрачное царство опасностей и злодеяний, кого она всем сердцем возненавидела. Баньши не хочет вспоминать ее и позволяет программе Жнецов охватить себя...       Усиленный биотикой, удар ее ладони разносит череп азари в клочья... во все стороны брызжет перемешанная с костными осколками кровавая масса, капли стекают с ее когтей, невольно напоминая о том, как умерла та другая, ненавистная азари и о том, сколько возможностей принесла ее смерть...       ...в ее воспоминаниях безрадостный триумф и странная горечь долгожданной победы... память о бессонных ночах, проведенных перед терминалом в тщетных попытках подобрать правильные слова... о ночах, наполненных лишь горьким вкусом кофе, к которому пристрастил ее Шепард, болью в шее и тишиной... настолько густой и плотной, что она слышит мерное гудение вентилятора... в ней нет радости от смерти той, что отказалась быть ее матерью... лишь желание вновь обрести семью...       .. жить нормальной жизнью, вдыхать воздух полной грудью... доказать сестрам, что добровольное заключение в Монастыре – это удел слабаков... но наиболее сильным, пожалуй, является ее желание освободить сестер и показать им, как прекрасна может быть жизнь за стенами их тюрьмы... показать, как в каком-нибудь клубе на «Омеге» от разврата, денег и алкоголя буквально срывает голову...       ...ее одинокие странствия теперь наполнены мечтами об этом, и она представляет, как вызволит своих сестер из заточения и привезет их в подобное место... угостит лучшими из местных коктейлей и обязательно вытащит на танцпол... как Фалере начнет упрямиться и зажиматься, но зато Рила развлечется как следует... ее любимые сестры... бойкая и решительная Рила, сохранявшая гордость даже за стенами Монастыря... милая и нежная Фалере, всегда с трепетом относившаяся к ним обеим...       ...она тянет до последнего и решается на отчаянный шаг только узнав, что на Монастырь, где находятся ее сестры, будет совершено нападение... давным-давно, убегая из дома, она клялась, что ноги ее не будет в этом проклятом месте, где азари веками запирали себе подобных только за то, кто они есть... ардат-якши лишают свободы, ограждают от внешнего мира, заключают в тюрьме обманчиво красивых стен, словно преступников... скрывают их, словно какой-то позорный секрет... но она иная... она обещала себе, что никогда и никому не позволит заточить себя... что останется навеки свободной или умрет...       ...но привязанность к сестрам сильнее, да и Шепард расшевелил в ней лучшие качества... и вот она уже она мчится через убогие Монастырские кельи... мимо сломанной и перевернутой мебели, разбитых произведений искусства и разрушенных стен, в которых зияют оставленные взрывами дыры... огибает горы мусора, оскверняющего чистый пол... везде лишь уничтоженные произведения искусства... и никого кругом... если не считать извращенных Жнецами тварей, в которых не осталось даже искры жизни...       ...но она не сдается... заставляет себя верить в то, что сестры спаслись... сумели найти надежное укрытие и спрятаться, переждать атаку... она бежит сквозь разрушенный Монастырь и зовет их... и когда, наконец, видит их на галерее, едва узнает в этих рослых статных леди с большими яркими глазами своих сестер... и едва ли не впервые в жизни чувствует нерешительность... не знает, что сказать... она приближается к ним медленными осторожными шагами, как могла приближаться к испуганным ланям, в любой момент готовым сбежать, и останавливается на расстоянии вытянутой руки...       ...она – Моринт... непреодолимая сила, страстный и яростный вихрь, который никому не удалось приручить... юстициары, наемники, охотники за головами – она не боится никого и ничего... кроме неодобрения в глазах сестер... потому что до сих пор хранит любовь к ним в своем сердце... и одно лишь слово осуждения из их уст может ранить ее сильнее и глубже, чем оружие любого наемника, посланного убить ее... ведь если Рила и Фалере отвергнут ее... она так боится этого, что замирает, не зная, что сказать... что она вообще может им сказать... а потому остается на том же месте, даже ощутив мягкое тепло сестер, обнимающих ее со слезами радости на глазах... прижимающихся к ней...       ...Она никому не хочет отдавать эти воспоминания, но боевые алгоритмы вновь прошивают мозг разрядами искрящейся боли, выжигая ростки самостоятельного мышления, заставляя вернуться к выполнению базовой программы – уничтожению органической жизни. И Баньши сдается, атакуя нового противника. Она движется к нему, легко отбивая когтистой лапой его биотические атаки. Слишком слабые, чтобы нанести ей сколь-либо ощутимый урон. Слишком не прицельные, чтобы брать их в расчет.       И вестница несчастья понимает – с этим человеком что-то не так. Он сражается с ней не в полную силу. Он лишь пытается отогнать ее вместо того, чтобы выстрелить из оружия, которое могло бы пробить биотические щиты. На его бледном, бескровном лице стынет выражение отчаяния, ужаса и безмерного горя... он слишком ошеломлен и не представляет опасности. Он не может защититься, не может выстрелить в нее. Кто-то пытается его спасти, но не успевает пробиться сквозь стаю хасков своевременно пришедших ей на помощь. Битва кипит уже вокруг этих слабых органических существ и они едва успевают отбиваться сами. Теперь ничто не может помешать ей выполнить свою миссию.       Издавая пронзительный визг Баньши в одно мгновение оказывается рядом с человеком и пробивает его насквозь. Сияющие сполохами фиолетовой биотики когти легко проходят сквозь броню и с влажным чавкающим звуком вонзаются в плоть. Кровь фонтаном брызжет из страшной сквозной раны, а человек смотрит на нее с таким видом, словно никак не может поверить в то, что она это сделала. Взгляд его затуманенных зеленых глаз сначала опускается к страшной кровавой ране, а затем останавливается на ее лице. Выпустившая оружие дрожащая рука медленно поднимается, чтобы коснуться ее иссушенной щеки.       — Почему... любимая..? – его хриплый голос пробуждает эхо стертых из памяти воспоминаний, а тепло и любовь, звучащие в словах, льются в ее душу, и та крошечная часть, что еще уцелела от распада и осквернения, откликается на них, пересиливая бессмысленную жажду уничтожения. Она смотрит на человека, висящего на ее руке, и боль от осознания бесповоротности сего момента гораздо более сильная, чем все страдания, причиненные Жнецами. Крайнее отчаяние охватывает ее, поджаривая микросхемы...       ...за одно мгновение Моринт вспоминает все... и в первую очередь – кем является для нее Джон Шепард... больше, чем просто боевой товарищ или любовник, коих за четыреста лет у нее было бессчетное множество... он для нее – нежданный спаситель и идеальный партнер... хищник, обреченный балансировать на узкой, словно лезвие обоюдоострого клинка, грани, разделяющей героя и чудовище... он тот, кто спас ей жизнь, когда она не ждала этого и тот, кто помог вновь обрести, казалось бы, утерянную века назад душу... единственный человек, кроме сестер, которому она доверяла и который знал ее настоящее имя...       ...в ее памяти полутемная каюта «Нормандии»... запах кожаного дивана и сигарет, красивый вид за окном панорамного иллюминатора и разговоры... бесконечные разговоры о философии, об искусстве, о самой жизни... осторожный танец двух хищников, которые медленно влюбляются друг в друга... игривые ухаживания и осторожные ласки, заставляющие ее чувствовать жгучий голод, с которым она борется едва ли не впервые в жизни и которому не дает воли... потому что слишком боится навредить Шепарду...       — Шхе... пхард... – забытое имя прорывается сквозь астматические хрипы.       — Мирала... – ее имя каплями крови стынет на его губах, с хрипом вырывается из пробитой ее рукой грудной клетки. Ее имя это последнее, что Джон Шепард произносит в своей жизни. Его красивые зеленые глаза закатываются, а голова клонится на грудь. Он умирает, испуская дух на руках той, кого любил больше жизни, кому поверил и дал еще один шанс и кто подвела его несмотря на всю его веру в нее.       В старину говорили, что крик баньши предвещает скорую смерть, но сейчас она кричит так, словно суждено погибнуть целому миру... нет, десяткам миров. Хотя, наверное, так и есть. Она вестница скорби, разрушительница любви и жизни. Она только что не просто лишила жизни любимого мужчину, она лишила Галактику последней надежды. Ее жуткий, вибрирующий вопль, исполненный нескончаемой агонии катится над руинами, сражающихся на мгновение замереть в ужасе. И даже хаски застывают в подобии страха.       Прежде, чем управляющая программа вновь захватывает над ней контроль, прижимающая к груди тело Шепарда Моринт успевает сорвать с его пояса гранату и сжать ее в уродливой когтистой лапе. Кажется, кто-то из спутников Шепарда стреляет в нее, но скорбно завывающая Баньши не обращает на это внимания, прижимая к себе окровавленное мужское тело и из ее глаз катятся настоящие слезы...       За миг да того, как детонатор срабатывает, укутывая ее в раскаленный огненный шар взрыва, Моринт успевает вспомнить слова Шепарда, небрежно брошенные в качестве шутки, но ставшие пророческими:       «Если мы не можем жить вместе, то давай вместе умрем...»