Казнь менестреля

Зеваки. Как много людей пришло посмотреть. И солнце, как в насмешку, светит ярко. Всем интересно. А что, в общем-то, ещё народу нужно? Им сытно, тепло, спокойно. Слишком спокойно. Вот и хочется зрелищ. А зрелище сегодня я. Да ладно. Это не страшно. Ещё бы дрожь нервную по всему телу унять, да ладони согреть. Не люблю, когда руки мёрзнут. Я жизнь люблю. А жизнь тёплая. Согреть бы ладони. Поднимаю глаза к небу, оно по-летнему яркое синее без единого облачка. Интересно, каким оно станет, когда осень полностью вступит в свои права? Жаль, что мне этого не увидеть. Толпа зевак стала больше. Время для моей казни выбрали подходящее — день клонится к вечеру, на улице не так жарко. Пройдёт не больше часа, любопытных прибавится, и грузный палач медленным шагом, наслаждаясь самой атмосферой, направится ко мне. Надеть на шею удавку и дёрнуть рычаг, чтобы отправить меня в последний полёт, дело недолгое, а растянуть удовольствие хочется. Всё-таки он показушник. Даже свою извечную маску не надел, красуется кривой ухмылкой, да любимой секирой, начищенной до ослепительного блеска, в руках поигрывает. Да, он тоже помнит, что толпе нужно зрелище. И я готов поспорить, что добрый палач даст жаждущим желаемое с лихвой. Я сам с удовольствием бы поучавствовал, даже речь готовил — проникновенную, чувственную, чтобы за душу брала да слезу вызывала. Вот только вовремя отрезанный язык не способствует рождению нового актёра. Мне теперь разве что с тенями играть, но руки и те связаны. Остаётся лишь глазами с публикой общаться. Но не оценят. Не поймут. Не заметят. Однако, время не ждёт. Солнце ниже, народа возле моей сцены больше, ухмылка палача шире. Такая ухмылка адресуется не многим. Я могу гордиться собой. Улыбнуться бы в ответ. Да только губы пришиты друг к дружке грубыми нитками. Хорошо, что больше не кровоточат. Было бы жутко. А так, возможно, похож на соломенную куклу, правда, глаза не стеклянные. Но, к счастью, это продлится не долго. Любопытное солнце, видимо, тоже хочет увидеть моё последнее выступление. Иначе, как объяснить то, что оно до сих пор не спряталось за горизонт, уступив своё место луне, частой спутнице до последней черты? Наконец, мысли перестали лихорадочно крутиться. Лишь слова в строки складываются. Эх, как хочется подарить благодарным слушателям свой самый, я уверен, лучший стих. Однако, некоторые песни должны быть не спетыми, а стихи забытыми. Но слова всё также в строки складываются и с немых недвижных губ вслед за ветром срываются. Мой палач всё ближе. Радость в его глазах огнём полыхает. Согреть бы ладони. А мне и не страшно, дрожь совсем прошла. Я всё же улыбаюсь, сорвав все нити с губ. Кровь по подбородку и ниже. Я больше не кукла, и глаза до сих пор не стеклянные. Но это продлится не долго. Петля на шее пропитывается красным. Наверное, будет скользить и сотрёт мою рваную улыбку. Палач держит руку на рычаге и предлагает мне сказать последнее слово. Пусть. Даже так я счастлив. Мой последний стих улетел. Его не услышат. О нём не узнают. Да и меня ждёт полёт. Прямиком в бездну, полную крови из разорванных губ и сломанных соломенных кукол с не стеклянными глазами.