«I feel something so wrong Doing the right thing». OneRebublic «Blessed is the season which engages the whole world in a conspiracy of love». Hamilton Wright Mabie
– Эггси, почему Вы не можете просто выучить? – Гарри Харт готов застонать и малодушно уронить голову на руки, сцепленные в замок на столе. Да что там, он давно уже был готов биться головой об этот самый стол! Сейчас Гарри мог бы наплевать на свой имидж и хорошенько приложиться лбом лишь бы избавиться от невыносимого Анвина. Гарри Харт небезосновательно слыл одним из самых строгих преподавателей в высшей школе. Его предмет, литература, был профильным для филологов, историков и искусствоведов, однако лекции он читал отменно – столы, а иногда даже и проходы между ними никогда не пустовали. Гарри охотно разрешал посещать свои лекции кому угодно, не спрашивая, есть ли положенное в таких случаях разрешение декана. Он только приветствовал тягу учеников к знаниям. Гарри не требовал посещать все его лекции, не наказывал за прогулы отработкой материала, но сдать экзамен ему было непросто. На его взгляд, требования были совсем невелики и очень логичны. Тебе не нужны или не интересны мои лекции? Ради Бога, ты можешь их не посещать, но материал должен знать. Ничего сложного. – Но, мистер Харт, Вы же учите нас не просто тупо зубрить информацию, а понимать ее! – тянет парень, сидящий напротив. Таким тоном обычно у него выпрашивают хотя бы проходную С, но Гэри Анвин – это совсем иной случай. Этот молодой человек посещает все его лекции, после пары всегда лишает его законного перерыва, заваливая кучей вопросов. Анвин даже подарил профессору Харту несколько бессонных ночей, заставляя разыскивать ответы на его заковыристые вопросы. Гарри их находил, чтобы не ударить в грязь лицом, а через пару недель Эггси снова ставил его в тупик. Мальчишка писал великолепные сочинения, блестяще отвечал на семинарах, но уже седьмой раз не мог сдать ему экзамен. – Вы понимаете, что Вас могут отчислить из колледжа? У Вас же стипендия! Мы и так превысили с Вами количество разрешенных пересдач. – Гарри вздыхает. – Давайте ведомость. Я проставлю Вам оценку. – Я так не хочу! – хмурится этот юный мучитель, заставляя своим заявлением отвиснуть челюсть немолодого уже преподавателя. Он впервые в жизни согласился поставить незаслуженную оценку, и студент на грани отчисления отказывается от этого?! – Чего же Вы хотите, мистер Анвин? – спрашивает Гарри, не скрывая своего раздражения. – Позанимайтесь со мной дополнительно! – Я веду факультативы только у успевающих студентов, – отрезает Гарри Харт. – У лучших студентов, Эггси. – Я понял, профессор Харт! До свидания! – парень лучезарно улыбается и срывается из аудитории так быстро, что Гарри не успевает ничего сказать. Он только тяжело вздыхает и смотрит на часы. Сегодня Анвин оставил ему целых три минуты до следующей лекции. Через неделю Эггси сдает экзамен на А+, хотя Гарри не жалеет дополнительных вопросов, и профессор сдается, соглашаясь преподавать ему углубленный курс европейской литературы XIX века.***
Иногда Гарри казалось, что Эггси приходит, скорее, поговорить, чем послушать его. Говорил мальчишка много и торопливо, словно боялся, что у них не хватит на это времени. Под конец рабочего дня Гарри хотелось тишины и покоя. Рядом с Эггси это было невозможным, но он не мог не признать, что его не тяготит присутствие такого местами назойливого студента. За неделю до Рождества Гарри заболевает. Обычно он переносил простуду на ногах, потому что безумно не любил сидеть дома, но в этот раз, когда голос пропал посреди лекции, он понял, что так просто это не пройдет, и, похоже, придется взять больничный. Прошло несколько дней, но легче не становилось, хотя Гарри и выполнял все предписания врача. Хуже всего была температура, которую никак не удавалось сбить. Это уже мало было похоже на простуду, скорее, смахивало на грипп или другую инфекцию, но второй раз идти в больницу Гарри был уже не в силах. Принимал антибиотики, не вылезал из постели, и все равно на четвертый день болезни чувствовал себя совершенно разбитым. С этой болезнью он настолько расслабился, что даже перестал переодеваться в домашний костюм. Так и ходил в теплой пижаме, мягких тапочках и халате. Заматывал шею шарфом даже дома и выглядел не лучшим образом. Правда, это не имеет особого значения, пока он не открывает дверь и не видит на пороге Эггси. – П-профессор Харт? В Лондоне выдалась на удивление холодная зима в этом году, температура опустилась гораздо ниже обыкновенного. К тому же весь город был завален снегом. Такие сугробы Гарри помнил только в молодости. Снег шел и сейчас; Эггси, видимо, шел пешком от колледжа: на козырьке его бейсболки, плечах и сумке лежат маленькие сугробы. Мальчишка задыхается от быстрой ходьбы и мороза, и Гарри хочется стряхнуть с него снег, пригласить к себе, согреть, но он только натягивает шарф на нос – не хватало еще заразить его. На холодном воздухе Харта быстро начинает лихорадить, он устало приваливается к двери и интересуется: – А Вы ожидали увидеть кого-то другого? – Нет. – Видимо, его вид настолько поразил Эггси, что тот не сразу сориентировался, но тот уже улыбается, взяв себя в руки. – Я не хотел опаздывать со сдачей семестровой работы, мне важно иметь хорошие оценки. Мальчишка улыбается во все тридцать два зуба, а Гарри не верит ему ни на пенни. Что за бред? Если он болеет, всем сдавать семестровые работы после праздников, чем Эггси отличается от остальных? К тому же свой адрес он не давал никому из студентов. Гарри ценит личное время. Один раз неосмотрительно он дал номер своего мобильного студентам, о чем пожалел почти сразу – ему названивали в любое время суток, не беспокоясь даже о правилах приличия. Гарри забирает протянутую папку: – Откуда у Вас мой адрес? – Дали на кафедре, – Эггси даже не думает смущаться. – Кто? – Анна. Ну да, конечно, Анна. Юная лаборантка, которую легко может очаровать обаятельный Анвин. – Хорошо, Гэри, я принял Вашу работу. А теперь извините, у меня дела. – Выздоравливайте, профессор! – Эггси лучезарно улыбается и сбегает по ступеням, нахохлившись и засунув покрасневшие руки в карманы. Гарри чувствует укол вины, что не позвал парня согреться, но он и так на ногах еле стоит. Он запирает дверь, кидает папку на столик и без сил падает на диван. На следующий день ему становится хуже. Температура взлетает до какой-то критической точки, и он вызывает врача на дом. Ему прописывают новую порцию лекарств, и Гарри мысленно благодарит тех, кто придумал доставку на дом – последнюю неделю он беспрестанно пользуется услугами этих фирм для приобретения еды, лекарств и прочих необходимых вещей. Его блаженный сон на следующий день прерывает настойчивый звонок в дверь. В очень высокой температуре есть один плюс – в определенный момент все переходит в стадию эйфории. Гарри рассматривает световые разводы на потолке и наслаждается легкостью. Хотя стоит ему пошевелиться – вся эйфория испарится в момент. Именно поэтому он не собирается открывать. Гарри никого не ждет, а остальные вполне могут обойтись без него. Минуты идут, в дверь настойчиво трезвонят, и это начинает раздражать. Мужчина едва ли не рычит от злости, свешивая ноги с кровати. Его ощутимо шатает, когда он спускается вниз. Один раз он чуть не спотыкается и заранее проклинает настойчивого посетителя. – Эггси, – нелюбезно произносит Гарри, видя улыбающегося мальчишку на пороге. – Какого черта Вам нужно?! Я еще не проверял Вашу работу, я болен! – Профессор, сегодня сочельник, – Эггси улыбается еще шире. – С Рождеством. Гарри смотрит на протянутый пакет с эмблемой известной кондитерской. Нужно поблагодарить за подарок, но первый же порыв ледяного ветра сбивает дыхание, он захлебывается холодным воздухом и опирается о дверную ручку, чувствуя, как начинает оседать вниз. Когда он приходит в себя, комната кружится как при катании на карусели. «Хорошо еще, что желудок не чувствует себя, как на американских горках», – рассеянно думает Харт, пытаясь сконцентрироваться. Он видит расплывчатую фигуру, но никак не может понять, кто это. Гарри пытается сесть, но мышцы отказываются выполнять свои функции, и он падает обратно. Кто-то помогает ему сесть, приобнимает за плечи, присаживаясь рядом, и сует в руки чашку с чем-то горячим. – Мистер Харт, Вам нужно это выпить. Гарри открывает рот, чтобы возразить, но только хрипло выдыхает, обводя взглядом знакомые скулы, шею и линию челюсти: – Эггси… – Вы здорово меня напугали. – Мальчишка сует ему в руки кружку и накрывает ладони своими для надежности. Руки Гарри не дрожат, но сейчас весь организм ощущается сбоящей системой, и он не пытается отстраниться. Последнее, что он ощутил – порыв пронизывающего ветра, и хотя, наверняка, он уже давно дома, Гарри не ощущает себя согревшимся, напротив, ему становится все холоднее. И только эта чашка в руках и пальцы Эггси – источник тепла. – Я видел на кухне рецепт врача, это Ваше лекарство. Выпейте. Гарри глотает горячую жидкость, снова сползает на подушки и устало бормочет: – Спасибо за помощь, Эггси, а теперь Вам пора идти. Вы можете заразиться. – Отдыхайте, мистер Харт, – Гарри чувствует скольжение рук по плечам, объятия мягкой ткани и мгновенно проваливается в сон. Ему кажется, что прошла всего минута сна, а то он и вовсе только моргнул, но за окнами уже сгустилась тьма. В комнате просматриваются только мерцающие в темноте огоньки и внушительная тень. – Эггси? – наугад окликает гостя Гарри. Реальность все еще закручивается в водоворот, а в горле филиал пустыни, но ему, определенно, лучше. – Да, профессор? – мальчишка сразу подходит к дивану и садится на корточки. – Что ты делаешь? – Наряжаю елку. – А... – Гарри глубокомысленно кивает, словно так и нужно. – Хотите пить? – Эггси не дожидается ответа и подносит к губам Гарри трубочку, чтобы тому не пришлось садиться. Гарри с удовольствием втягивает прохладную кисловатую жидкость. То ли морс, то ли домашний лимонад – непонятно. Но это то, что сейчас нужно, глотать горячий чай было бы невозможно. – А еще Вам нужно что-то съесть… Вот, попробуйте. Гарри послушно приоткрывает рот, чувствует что-то у своих губ и кусает. Через секунду до него доходит, что вместе с едой он прикусил пальцы парня. Это что-то непонятное, мягкое, кремовое, сливочное и одновременно тягучее, словно карамель. Он коротко проводит языком, слизывая остатки крема, и смущенно извиняется: – Извини, я случайно. – Ничего, – хрипло раздается в ответ. – Еще? – Нет, спасибо, – Гарри качает головой, все еще чувствуя во рту приторную сладость суфле. – Это ты купил? – Да. – Спасибо, очень вкусно... – Гарри поворачивается на бок. – Я еще посплю. Почему Вы еще тут? – Я не закончил с елкой. – Господи, Эггси, идите домой, скоро Рождество. Гарри снятся поцелуи. Оглушающие, страстные, сладкие, невероятно тягучие и медленные. У него давно никого не было, и такие поцелуи сейчас – не хуже оргазма. Он всегда любил целоваться, а его любовник – да, это мужчина – делает это ловко и умело. И самое главное, конечно, не в умениях, а в бушующих эмоциях. Какая, к черту, разница, насколько разнообразны движения языка, когда кажется, что ты глотаешь не чужое дыхание, а расплавленный металл, который сначала раздувает маленький огонь внутри, а потом сжигает дотла. Гарри запускает пальцы в короткие волосы, сжимая их, притягивая голову еще ближе к себе, царапает затылок короткими ногтями и целует снова и снова. Это больше, чем обычный секс – Гарри чувствует, что целует любимого и любящего человека. Он знает, что, пожелай он перевести ласки на другой уровень, тот был бы не против, но Гарри не хочет. Ему никогда не снились сны, где он в домашней одежде, но сейчас на нем халат и пижама, его дом выглядит, как обычно, и он чувствует, что мог бы проснуться по желанию. Но он не хочет просыпаться. Для Гарри Харта необычный опыт - видеть осознанное сновидение, сон в котором ты знаешь, что спишь, но сейчас у него есть дело важнее, чем задумываться об этом. Гарри роняет любовника на диван, распластываясь сверху и чувствуя вполне правдоподобную слабость. Даже во сне он болен, но это не приносит дискомфорта, ведь его надежно удерживают сильные и теплые руки. Поцелуи и болезнь и во сне изматывают его вконец, так что Гарри просто устраивается в этих руках и закрывает глаза. Он знает, что его не отпустят. Гарри просыпается и с удовольствием напрягает мышцы, чтобы разогнать застоявшуюся за время сна кровь. Хочется по-кошачьи потянуться всем телом, но он не уверен, что способен на такие подвиги. Впрочем, можно будет рискнуть, самочувствие ощутимо улучшилось. По крайней мере, его сознание ясное. Скорей всего, когда встанет, снова навалится слабость и тошнота, но температура упала, и в голове прояснилось. Гарри ненавидел болеть, но если бы его спросили, ответил бы, что предпочитает зашкаливающий жар. Когда высокую температуру сбивают лекарства, чувствуешь себя почти здоровым. Слабым, но здоровым. И это гораздо лучше, чем вялотекущая болезнь с более низкой температурой, но с ощущением себя растаявшим желе, а мыслительный процесс, как у инфузории-туфельки. Гарри не спешит шевелиться, лежит с закрытыми глазами и наслаждается легкостью. Лучше было бы выспаться на кровати, на диване хорошо дремать перед телевизором, но выбирать ему было некогда. Хорошо, что Эггси оказался рядом и догадался напоить его жаропонижающим. Нужно будет потом узнать его телефон и поблагодарить. Наверняка, они с Анной уже обменялись номерами, и для получения его номера не нужно будет даже взаимодействовать с администрацией. Можно будет купить ему бельгийского шоколада из кондитерской за углом, Гарри сам любил время от времени побаловать себя изысканными сладостями. Хотя, если вдуматься, не приди Эггси – он не упал бы в позорный обморок у входной двери, а спокойно проспал бы кризис в удобной постели. И плечи так бы не затекли. Впрочем, Гэри нарядил для него елку, сам бы Гарри до нее так и не добрался. Если к ночи он не почувствует себя хуже, можно будет сварить какао с маршмэллоу и пожарить стейк – голод уже начинает предъявлять свои права. Болеть в Рождество – не лучший способ отпраздновать, но это и не повод совсем от него отказываться, особенно, если нашелся человек, позаботившийся о его части. С плечами что-то не то. Вместо того чтобы приходить в норму, мышцы ощущают все большую тяжесть, несмотря на то, что поза для тела комфортна. Наверное, подушка переместилась во сне под плечи, отсюда и взялся этот комфортный, но неестественный изгиб. Гарри открывает глаза, несколько раз моргает, чтобы прогнать сонную пелену с глаз. Темноту комнаты подсвечивает только мерцающий свет елочной гирлянды. Изображение, наконец, обретает резкость. – Эггси, у Вас есть хоть одно убедительное объяснение того, что моя голова лежит у Вас на коленях? Гарри говорит спокойно и холодно, но его сознание чувствует себя гораздо лучше тела – прекрасно слышно, насколько заплетается его язык. Чуть лучше, чем в крайней степени алкогольного опьянения. И дело совсем не в том, что ему было неприятно обнаружить мальчишку так близко. Спать на коленях у Гэри Анвина – эта идея не вызывает у Гарри неприязни. Он давно осознал, что тот ему нравится. Пусть он бывает порой невыносим, но это не портило о нем впечатления, а, напротив, заставляло всматриваться еще пристальнее. О своих чувствах он старался не думать. Эггси – его студент. Вздыхать и пожирать его влюбленным взглядом на лекциях? Этот путь ему не подходит. Гарри искренне радовался достижениям парня, но никогда не позволял себе переступить черту преподавателя. И эту сегодня границу невольно нарушил сам Эггси. Гарри чувствует легкое сожаление и тяжесть в груди – привкус власти несбывшегося, пеплом скрипит на языке, но он сразу прогоняет эти мысли. Не стоит. – Вам было плохо, профессор. Сильный жар, тяжелое дыхание… У Вас был приступ. Так я мог контролировать ситуацию, – мальчишка остается совершенно невозмутимым. Его действия далеки от того, что бы сделал медицинский работник, но упрекать его в этом было глупо – Эггси не медик и просто беспокоился о нем. Тяжелое дыхание. Харт давит в себе усмешку. Гэри не сомневается, что это от жара, а ему в это время снились жаркие поцелуи. Спасибо, что не эротические сны, а то к дыханию могли добавиться стоны из-за высокой температуры. – Долго я спал? – Гарри с трудом отрывает плечи от уютных колен и садится, откидываясь на спинку дивана. – Несколько часов, – Эггси с интересом рассматривает учителя, обернувшись к нему вполоборота. – До Рождества полтора часа. – Почему Вы не ушли, Эггси? Гарри никак не мог этого понять. Да, ему стало плохо в присутствии Анвина. Тот напоил его лекарством, уложил спать и не мог не заметить, что ему стало лучше. Мог вызвать ему врача, в конце концов! Хорошо, решил дождаться пробуждения. Он уже проснулся, а Гэри не торопится паковать сумки и бежать к своим родным – с комфортом устроился на диване, и вся его расслабленная поза говорит, что он никуда не торопится. – Сегодня «белое» Рождество… – невпопад отвечает Эггси. Гарри перехватывает его взгляд: действительно, за окном мягко падает снег. Но как это связано с его вопросом? Сугробами завалило весь двор так, что дверь не открыть? Мужчина хмурится. – Да. – Гарри молчит несколько минут. Гэри смотрит на него спокойным и чистым взглядом, ничего не спрашивая, ничего не говоря. Наверное, от кого-то другого такой взгляд вызвал бы раздражение, но сейчас их молчание комфортно и не приносит негатива. Тем не менее Гарри нарушает его: – Почему Вы не хотите встретить Рождество с семьей? В конце концов, может, у него проблемы дома? Потому что Гэри Анвин явно не хочет уходить. – Мама с сестрой уехали на отдых, – парень качает головой. – Друзья? – Уже ушли на вечеринку. – Эггси, Господи, какой же Вы упрямый. – Гарри устало трет переносицу. – То никак не удается заткнуть фонтан Вашего красноречия, а теперь из Вас слова не вытянуть. – Можно мне остаться у Вас? – Оставайтесь, – Гарри легко примиряется с неизбежностью. Общество Эггси ему приятно, да и не за шиворот же его в дверь вытаскивать, в самом деле? Даже если захотел бы – не смог, сейчас руку толком поднять не получается. – Только со мной Вам будет скучно. Как собеседник я сегодня несостоятелен и, скорей всего, скоро усну. – С Вами? Скучно? – Эггси смеется. Гарри смотрит на него и невольно улыбается. Его всегда подкупала искренность в Гэри Анвине. Он не боялся высказывать свое мнение, даже если оно отличалось от мнения большинства, никогда не врал о причинах, если не сделал задание, и честно отработал часы общественных работ за драку в колледже. И, заметив яркое пятно засоса на шее, Гарри давит в себе порыв ревности и радуется, что в личной жизни у того все нормально. Он встает медленно, чтобы перед глазами снова не замелькали хороводы светящихся точек, надевает очки и делает шаг в сторону лестницы. Раз Эггси остается у него, обязательно нужно переодеться и позаботиться об ужине. Хорошо, что стейки и какао легко приготовить на двоих. Гарри оборачивается к парню и открывает рот, чтобы попросить его зажечь камин, утыкается взглядом в засос, да так и застывает с открытым ртом. Когда он проснулся, в комнате был полумрак. Но он точно помнит, что у Эггси, держащего кружку, была чистая шея. Более того, мальчишка почесал именно это место. Сцена из сна всплывает в голове сама собой. Он помнит, как вгрызался зубами в теплую кожу и слышал тихие стоны, когда жадно ласкал ее языком. Харт так и не увидел лица своего любовника, но у него были такие же темно-русые волосы, короткие на затылке настолько, что неудобно было запускать в них пальцы, и футболка-поло, застегнутая на все пуговицы. Блядь. – Эггси, – голос Гарри звучит сейчас совершенно бесстрастно. Меньше всего он боится показаться придурком, поэтому его почти не смущает возможная неуместность этого вопроса. Гораздо важнее прояснить все здесь и сейчас. – Мы с Вами, случайно, не целовались? – Я бы не назвал это случайностью, профессор, – мальчишка улыбается. – Твою ж мать… – хрипло выдавливает из себя Гарри, разворачивается и выходит из комнаты. Вся его болезнь отодвигается на периферию сознания. Он чувствует себя сомнамбулой или роботом, имеющим четкий алгоритм действий. Подняться наверх. Побриться. Переодеться. Свежее белье. Носки. Брюки. Сорочка. Запонки. Пуловер. Оксфорды. (Гарри усмехается: да, повод – официальнее некуда.) Спуститься вниз, вскипятить чайник, прочитать инструкцию к лекарству, залить кипятком нужное количество порошка, вернуться в гостиную. Эггси сидит на диване, сгорбившись, оперевшись локтями о колени и сцепив руки в замок, но не уходит, и Гарри этому рад. Ситуацию нельзя бросить в таком состоянии, нужно обязательно довести ее до логического завершения, каким бы оно ни было. Мужчина не сомневается, что развязка не будет позитивной, но он это заслужил. Непростительно было так сорваться и расслабиться, позволить чувствам вырваться наружу. Гарри садится рядом и протягивает ему кружку с лекарством. – Выпей. – Зачем? – Эггси поднимает голову и недоуменно смотрит на него. – Профилактическая доза. Теперь ты точно заразился, – Гарри вздыхает. Заразился по его вине, и это наименьшая из проблем. Боже, поцелуй... Как это объяснить, что ему сказать? Прости, я принял тебя за другую? – Профессор… – Пейте, Эггси! – раздраженно повторяет Гарри. Он буквально впихивает кружку в руки мальчишки, дожидается, пока тот делает глоток и продолжает: – Я должен извиниться. Этого не должно было случиться. Я был уверен, что это сон. – Я Вам снился? – Эггси расплывается в довольной улыбке, а Гарри пытается понять его реакцию. Запоздало до него доходит, что Эггси не вырывался, когда он терзал его губы, кусал за шею... Он молчит, глядя на елку, переливающиеся огни гирлянды, отражающиеся в блестящих шарах. Это все сейчас слишком сложно для его воспаленного сознания. Хочется свернуться в клубок на диване и уснуть. Гарри вытирает выступившую на лбу испарину. Сказать, что он не видел лица того, с кем целовался, кажется сейчас неправильным. Не дождавшись ответа, Эггси продолжает: – Вы не должны извиняться, я сам хотел этого. – Ты соображаешь, что говоришь?! – взрывается Гарри, вставая с дивана и игнорируя слабость, начинает мерить шагами комнату. – Не прогоняйте меня, – Эггси встает у него на дороге. Гарри видит знакомую ему картинку: хмурый, упрямый, сильный, готовый идти в бой прямо сейчас Эггси всегда напоминал ему рыцарей в такие моменты. Что-нибудь из Артуровского цикла... – Я – рыцарь, – говорю мужлану,// – искать весь век я не устану// того, чего найти нельзя.// Вот какова моя стезя, – нараспев произносит Гарри. – Откуда? – Эггси выдыхает, не отводя взгляда. – Кретьен де Труа «Ивэйн, или Рыцарь со львом», – серьезно отвечает он. – Ты похож на Ивэйна, хотя мне больше импонирует другой вариант этого имени – Оуэн. Эггси тянется к нему всем телом, и Гарри отшатывается. – Профессор... Вам же понравилось. Я знаю, я чувствовал это! Почему Вы меня отталкиваете? Я Вам неприятен? Кажется, что Эггси сейчас сгребет пальцами его рубашку и начнет трясти. – Вы ведете себя, как подросток, – холодно отвечает Гарри. – Сколько Вам лет? – Двадцать два, – с вызовом отвечает мальчишка. – Могу пить, курить и заниматься сексом. – Рад за Вас. А мне пятьдесят пять. – Да мне плевать! – парень тоже взрывается и делает шаг навстречу. – Профе... Гарри. Я Вас люблю с первого курса. Гарри кажется, что реальность рушится. Он ослышался, этого точно не может быть. Любит?! Больше двух лет? Это невозможно. Он молча смотрит на мальчишку, вспоминая, как сам впервые заметил его. Эти горящие глаза, дерзкий взгляд и полное несоответствие внешности внутреннему содержанию. Яркая куртка, кроссовки с крыльями и бейсболка, которую Гарри немедленно попросил снять или покинуть аудиторию. Эггси снял головной убор, но прожег его таким взглядом, который немедленно заинтересовал Харта. И сейчас оказывается, что он его любит. Все, что он так упорно игнорировал в себе, словно пробуждается ото сна. Больше всего хочется сейчас снова прикоснуться к этим рукам, волосам, провести пальцами по чуть колючей щеке, дотронуться до губ... – Я твой преподаватель, Эггси, – тихо говорит Гарри, делая шаг назад, отворачиваясь и отходя к камину. Он приседает на корточки, стараясь удержать равновесие. Мгновенно возвращается головокружение и легкая тошнота, это вынуждает использовать колено вместо опоры. Он разводит огонь и не торопится вставать, глядя, как растущие языки пламени лижут сухое дерево. Эггси присаживается рядом и тихо говорит: – Мистер Келлер регулярно трахается с первокурсницами, а мистер Стайн встречается с парнем из моей группы. У мисс Липман, похоже, тоже кто-то есть... – Вы так осведомлены, Эггси, – Гарри усмехается и смотрит ему в глаза, – хотите, чтобы я был, как они? Это, как минимум, вопрос профессиональной этики. – Я хочу, чтобы у нас был шанс… – Вся смешливость и язвительность Эггси мгновенно исчезает. Очень часто Эггси кажется школьником, пришедшим к старшему брату, или абитуриентов, готовящимся к поступлению. Но сейчас Гарри видит перед собой мужчину. Молодого серьезного мужчину. – Если Вы сейчас скажете, что я Вам безразличен, я больше никогда не подниму эту тему, обещаю. Но я видел, как Вы смотрели на меня во время поцелуя. Вы думали, что спали, а я сразу знал, что нет. Сказать всего одну фразу. "Вы мне безразличны, Эггси", и все. Но Гарри малодушно молчит. Похоже, он сам не сознавал, насколько для него самого были важны те чувства, которые он так долго подавлял, стараясь соорудить им саркофаг покрепче. Ему нужно время все обдумать. Если бы не эта болезнь... – У меня был жар, – опираясь о каминную решетку, он с трудом встает, – пойдем ужинать, Эггси. Какао и стейки. Самое простое, что сейчас можно приготовить. Нет сил думать, нужны только доведенные до автоматизма движения. Гарри достает мясо, зажигает плиту и, достав бутылку вина и бокал, протягивает их Эггси. – А Вы? – мальчишка вопросительно смотрит на один бокал, забрав из рук бутылку. – Антибиотики, – Гарри отрицательно качает головой. Честно говоря, он не раз употреблял алкоголь во время приема антибиотиков, но в нынешнем состоянии это не приведет ни к чему хорошему. – Может, ты хочешь чего-то покрепче? В шкафчике рядом стоит бурбон. Эггси отрицательно качает головой, наполняет бокал вином и делает большой глоток: – Отлично для Рождественской ночи. Гарри отворачивается к плите и привычными движениями добавляет специи. Его любимый вид стейка – с розмарином и несколькими листочками базилика. Он замирает, когда Эггси обнимает его сзади, крепко обхватывая руками, прижимается носом к затылку и шепчет: – Я правда люблю тебя. – Ты не можешь меня любить, ты меня не знаешь... – мужчина вздыхает. Попросить тайм-аут и время на раздумья? Но что-то внутри настаивает на том, что выбор нужно сделать сегодня, сейчас. – Знаю. Когда ты устаешь, у тебя болит трапециевидная мышца на правом плече, ближе к шее, – Эггси трется об нее подбородком через одежду, – ты никогда не позволяешь себе смеяться над нашими ответами, но внутри ты часто смеешься. Это видно по глазам. Несмотря на то, что ты специализируешься на европейской литературе, у тебя есть статьи по древнеяпонской и современной китайской литературе. И я не удивлюсь, если ты читал их на языке оригинала. Когда ты читаешь лекцию, ты все время потираешь мизинец, словно там должно быть кольцо. Ты любишь читать глупые детские истории ужасов не меньше, чем Шекспира. Ты любишь мясо и овсянку с кленовым сиропом. Вместо закладки у тебя серебряный шестипенсовик, который, несмотря на постоянное использование, в отличном состоянии. И у тебя подгорит стейк, если ты его сейчас не перевернешь, – Эггси тихо смеется. Гарри автоматически переворачивает мясо и понимает, что провалился в его слова. То, что сказал Эггси, гораздо больше, чем характеристики внешности, ума или чего-то подобного. Это мелочи, характеризующие его личность, подчеркивающие индивидуальность, и это резонирует внутри. Если бы Эггси что-то вроде: «Я люблю тебя, потому что ты офигенный», Гарри бы не поверил, но мальчишка замечал то, чего не замечали другие. Чтение статей влюбленным в преподавателя учеником не удивляло, но это были самые ранние его работы, Гарри писал их сразу после окончания колледжа. Тексты напечатали в сборниках, выпущенных таким ограниченным тиражом, что Харт сам не знал, сохранились ли они где-то в библиотеках или нет. Про то, что шестипенсовик был серебряным, Эггси вряд ли мог ляпнуть наугад, эти монеты перестали чеканить из серебра в сорок первом году. И, уж конечно, Гарри не носил в университет сборники детских ужастиков, зато с удовольствием читал их в забегаловке, возвращаясь из колледжа. – Достань тарелки. Второй шкафчик слева, верхняя полка. Приборы и салфетки в нижнем ящике стола. Когда Эггси отстраняется, он чувствует холод лопатками. В голове до сих пор не укладывается, что можно все в жизни изменить так просто – достаточно всего лишь сделать шаг навстречу. Гарри накрывает мясо фольгой и занимается какао, ощущая взгляд Эггси кожей. – Я хочу узнать больше, – тихо говорит парень. Гарри выключает плиту, достает пакет маршмэллоу и кидает его Эггси. – Идем в гостиную. Мужчина подхватывает тарелки и приборы и выхолит первым. Накрывать на стол по всем правилам нет ни сил, ни желания. Хочется уютно устроиться на диване, рядом с горящим камином и наряженной елкой. Рождество считается семейным праздником, и то, что он встречает его вместе с Анвином, выглядит символично и знаково. Заглядывая внутрь себя, Гарри уже знает, что согласится на предложение Эггси попробовать. Это было решение его сердца, которое сейчас устраивало истерику, демонстрируя, насколько им не хватает Эггси. Но его холодный разум находил в происходящем только минусы, опасности и подводные камни. Возраст – это не просто грань, это пропасть, раскинувшаяся между ними. Тридцать три года. Целая жизнь. Господи, да он старше его родителей! И преподавание... Пожалуй, впервые Гарри жалеет, что ступил на эту стезю. Педагогическая этика не зря имела отдельный раздел в профессиональной этике и изучала специфику реализации общих принципов нравственности в сфере педагогического труда. На педагога с древних времен была возложена ответственная миссия: не только развивать интеллектуальные способности и закладывать определенные знания, но также воспитывать более молодое поколение. Потому важной составляющей профессиональной культуры современного педагога является его духовно-нравственная культура и этика. Гарри с изрядной долей пренебрежения относился к преподавателям, у которых были «любимчики» в учебных группах. Не все студенты ему нравились, некоторые были откровенно неприятны, но ото всех всегда он требовал двух вещей: выполнения учебных заданий и уважения. Гарри Харт считал, что вправе требовать уважения к себе – он никогда не переступал границ общепринятой морали и нравственных норм педагога. Когда он был молод, за ним бегали студентки, подкидывали любовные записки, но Гарри считал такие отношения некорректными и всегда деликатно отклонял предложения. Особо настойчивых приходилось отшивать грубее, но таких на его практике было немного. Чем старше он становился, тем больше работала на него его собственная репутация. Он до сих пор иногда ловил на себе заинтересованные взгляды. Гарри не питал иллюзий: конечно, он мог толковать их неправильно, но у него не было задачи докопаться до истины. Пока студенты держались от него на почтительном расстоянии, все было хорошо. И вот теперь, на старости лет, вся его нравственность летела псу под хвост. Нашелся один студент, пробивший его оборону. По нелепому стечению обстоятельств именно Гэри Анвин растревожил его сердце. И Гарри никак не мог решить: считать это подарком судьбы или же проклятьем. Гарри располагается на диване, протягивает Эггси его тарелку и начинает есть. Наверное, это выглядит не слишком эстетично – на весу ножом и вилкой орудовать гораздо сложнее, чем на твердой поверхности стола. Кофейный столик категорически не подходит под цели обеденного стола, и Гарри предпочитает держать тарелку в руках, нежели сидеть, согнувшись в три погибели. Его изголодавшийся организм настойчиво требует много горячей вкусной еды и как можно быстрее, а он вынужден есть медленнее, чем в привычном режиме. Однако мясо получилось вкусным, и на несколько минут оно оставляет его наедине с наслаждением, разогнав все мысли в голове. К сожалению, это не могло продолжаться слишком долго, и Гарри снова возвращает к его размышлениям. Он ставит тарелку на столик, садится вполоборота к Эггси и рассматривает его, не скрываясь. Сначала тот хочет что-то спросить, это заметно по выражению лица, но решает молчать дальше. Возможно, Эггси и правда исчерпал ресурс откровений. Сейчас очередь Гарри. И он признает, что мальчишка давно пробил его оборону. С тех пор, как доставал его после лекций, с тех пор, как его появление стал встречать искренней улыбкой, а небольшие учебные выволочки – дерзким взглядом и вздернутым подбородком. Гарри дожидается, пока он закончит с мясом и спокойно произносит: – Мне нравится темнота. Я почти никогда не включаю верхний свет, предпочитаю настольные лампы. На всех окнах у меня висят плотные шторы, я могу погрузить весь дом почти в полную тьму. Рождество – мой любимый праздник. Мне нравится, как украшают город, я обожаю разноцветные огни гирлянд, но больше всего мне нравится то самое пресловутое рождественское настроение, как бы избито это не звучало. В детстве больше всего я любил день своего рождения, потому что это был мой праздник, я был в центре внимания. Подростком меня даже немного обижало, что многие люди просто поздравляли меня, а потом снова погружались в свою жизнь и свои проблемы, пока я не понял, что поступаю точно так же. Мне было пятнадцать, когда я обратил внимание, какие все счастливые в рождественские дни. С тех пор я всегда рад этому празднику больше всего. И нет, я не знаю ни японского, ни китайского языков, эту литературу я изучал в переводе. Именно поэтому я выбрал европейскую литературу своей специализацией – перевод очень часто искажает смыслы. Я отлично знаю французский язык и немецкий настолько, чтобы я мог читать книги на этом языке, но с орфографией и грамматикой у меня серьезные проблемы. Писать на нем я бы не взялся. Я занимался спортом только на обязательных занятиях в школе и колледже. Нет, я посещаю тренажерный зал, иногда бегаю для своего удовольствия, но я никогда не был в составе спортивных команд. И я не получил стипендию при поступлении в колледж. – Еще, – выдыхает Эггси, молчащий все это время. Гарри кажется даже, что тот слушал его, затаив дыхание. – У меня два шестипенсовика. Гарри наклоняется и целует Эггси. Собравшись, делает шаг, как под тугие струи ледяного душа. Прижимается к его губам, запускает пальцы в волосы и теперь знает точно – они с Эггси уже целовались. Ему знаком вкус этих губ, отчетливо отдающих сейчас розмарином и базиликом. Мальчишка подается навстречу, приникает всем телом, и Гарри кажется, что это не у него сейчас жар, а у Гэри. Этот поцелуй жадный и жаркий, так ласкают друг друга перед тем, как пойти в постель, как упасть, не удержавшись на ней, изгибаясь от оргазма. У них сегодня есть их Рождество, их поцелуи – и этого более чем достаточно. Даже сейчас Гарри не знает, правильно ли он поступает, не знает, не пожалеет ли об этом, но поцелуй Эггси медленно и методично вышибает эти мысли из его головы. Парень отрывается от его губ первым, утыкается носом в шею и тяжело дышит. Но не отодвигается. Крепко сжимает его руками, словно боится, что Гарри убежит. Гарри Харт медленными ленивыми движениями гладит его по спине и думает, что, похоже, у него появился молодой любовник. Это все зыбко, непонятно, необычно, и остается только отчаянно надеяться, что игра стоило свеч, но он не хочет сделать шаг назад. Гэри отодвигается. Смотрит в глаза, распечатывает упаковку маршмэллоу, добавляет их в какао и, протягивая чашку Гарри, только тогда нарушает их молчание: – Я никогда не верил в рождественские чудеса. До сегодняшнего дня. Взгляд Эггси прикован к белым кусочкам пастилы в его собственной чашке, но Гарри не винит его. Сегодня было сказано много важного, а на смену адреналиновой буре часто приходит страх вперемешку с усталостью. Он улыбается в ответ: – Я тоже. Когда часы бьют полночь, Эггси сидит на полу, прижавшись спиной к его ногам, и допивает какао. Он запрокидывает голову, глядя Гарри в глаза, и мужчина улыбается ему, коротко проводя рукой по шее вверх и ероша волосы. После полуночи он много лет всегда выходил на улицу, наблюдать за падающими снежинками и веселящимися детьми. Сейчас тоже можно было бы одеться потеплее, но ему хорошо и здесь с Эггси. Гарри пока не готов нарушить возникшее между ними хрупкое равновесие. Эггси допивает какао и возвращается с бутылкой вина. Выпивает бокал и спрашивает, можно ли ему похозяйничать на кухне великолепного профессора Харта. Да, именно так и говорит, «великолепного профессора Харта». Гарри изумленно распахивает глаза и страшно хочет кинуть в него подушкой, но любопытство пересиливает, и он просто кивает. От Гэри можно ожидать чего угодно: из этих рук его в равной степени не удивит как горячее имбирное печенье, так и водородная бомба. Успокаивает только то, что на его кухне не найдется нужных составляющих для изготовления термоядерного оружия. Запах глинтвейна, исходящий из горячей кружки, заставляет нахмуриться. Гарри напоминает, что ему нельзя алкоголь из-за антибиотиков, и сейчас он не будет рисковать, употреблять его даже в малых дозах. Эггси смеется и настаивает, чтобы профессор Харт (хорошо, что уже не «великолепный») обязательно это попробовал. Мужчина делает осторожный глоток и расплывается в улыбке – это не глинтвейн, а горячий сок. По вкусу похоже на смесь вишневого и яблочного. Эггси устраивается с бокалом вина рядом и подтверждает, что он разогрел сок, добавил в него мед, специи для глинтвейна и фрукты. Этот напиток легко сделать алкогольным – достаточно всего лишь добавить какой-нибудь крепки напиток: ром, бурбон или виски, но и без этого он очень вкусный. И Гарри с ним полностью согласен. Гэри этой ночью много улыбается и смеется, его глаза блестят то ли от выпитого вина, то ли от бушующих внутри эмоций, которые похожи на пляшущие в камине языки пламени. Они целуются еще несколько раз, и эти поцелуи уже совсем другие: нежнее, медленнее и слаще. После них не сбивается дыхание, не нужно судорожно думать, уже пора прятать эрекцию, или организм еще в состоянии сдержаться. Напротив, по телу разливается легкое тепло, как от бокала вина перед ужином, хочется откинуться на спинку и расслабиться. Гарри засыпает, наблюдая за Эггси, с энтузиазмом неофита нанизывающего маршмэллоу на шпажки для мини-шашлыка и беспрестанно рассказывающего про американских детей, постоянно поджаривающих пастилу на огне. Он всегда хотел попробовать, но забывал в подходящие моменты, а в другое время не над плитой же их жарить, нужен открытый огонь, да, профессор? Мужчина хочет ответить, что это совершенно глупая традиция, ничего хорошего из этого получиться не может, только продукт переводить, но язык уже не слушается его. Он просыпается от звука своего имени, тихо произнесенного прямо на ухо. – Попробуй, – добавляет Эггси. Гарри послушно открывает рот. Мозг подает запоздалый сигнал, что сейчас его язык сгорит ко всем чертям собачьим, но Эггси угадывает с температурой лакомства: ощущается лишь тепло, а не обжигающая горечь. Во рту ощущается привкус жженого сахара, но под чуть затвердевшей корочкой оказывается тягучая начинка. – Вкусно, – с удивлением констатирует Гарри. – Я рад, – Гэри Анвин смеется ставшим за этот вечер таким знакомым смехом и серьезно добавляет: – Иди спать, Гарри. Ты устал. Гарри кивает. Да, устал. Он трет лицо, чтобы окончательно проснуться, хотя и знает, что лучше бы ему было остаться на диване. С возрастом его сон стал более чуток, и часто, проснувшись ночью, он долго не мог заснуть. Но если остаться спать здесь, Эггси свернется у его ног, и с утра его шея отомстит сполна. Мужчина аккуратно поднимается и тянет Гэри за руку: – Идем. По лестнице они ползут, как улитки. Гарри вполне способен подниматься сам, но Эггси старается его поддерживать, и в его глазах плещется такая тревога, что нет никаких сил отвергнуть эту помощь. В спальне Гарри открывает шкаф и протягивает мальчишке пижаму. Он выбирает для себя бордовую, а для Эггси темно-синюю, посчитав, что она пойдет тому больше. Переодеваясь, он подчеркнуто не смотрит на Гэри, но не уверен, что тот поступает так же. Гарри вытягивается на кровати и только тогда переводит взгляд. Этот цвет действительно подходит к его глазам, а вот размер немного не тот – куртка узковата в плечах, зато рукава длиннее положенного. Гарри выразительно откидывает одеяло. Эггси с готовностью ложится рядом и ехидно интересуется: – Чем займемся, мистер Харт? – У меня есть одна идея, – Гарри иронично улыбается в ответ. – А ты…сможешь? – Эггси сглатывает. Мужчина наблюдает, как у того разгораются огоньки в глазах, и уверенно кивает. Сможет. Он как раз уже проснулся, так быстро все равно не заснет. – Да. – Гарри тянется через парня, прижимается грудью к его плечу и берет папку с тумбочки. – Посмотри, пожалуйста, там еще должны быть мои очки. – Он снова отваливается на подушки, исподтишка наблюдая, как вытягивается лицо Гэри. Харт смеется: – Ты же сам хотел сдать семестровую работу вовремя. До Рождества я не успел проверить, извини. – Ну, ты… – Эггси смеется в ответ и подает ему очки. Вытягивается на спине и спрашивает, глядя в потолок: – Часто проверяешь работы в кровати? – Иногда, – Гарри улыбается и погружается в текст. Папка выскальзывает из рук, и мужчина резко просыпается, пытаясь удержать ее в пальцах. Сфокусировав взгляд, он видит, что это Эггси пытается забрать у него свой опус. – Ты заснул, – парень виновато улыбается, и тут же его лицо озаряет знакомая дерзкая улыбка – И как? – Одна стилистическая ошибка, две пунктуационных и один неправильный логический вывод, – сонно отвечает Гарри. – Он правильный! Я докажу! – Завтра, – соглашается он и проваливается в сон.***
После сессии Эггси переводится в другой колледж. Гарри почти сразу ощущает, как не хватает его на лекциях. Оказалось, что их отношения ничуть не мешают относиться к студенту Гэри Анвину по-прежнему. Гарри Харт был так же строг, подчеркнуто вежлив и соблюдал положенную дистанцию. Правда, он подозревал, что влюбленный взгляд Анвина для остальных выглядит, как сигнальные флажки с недвусмысленным посланием, но контролировать это никак не мог. Решение перевестись Эггси принял сам. Харту было очень непривычно, что его никто не задерживал после лекций и не претендовал на обеденный перерыв. И Гарри никогда не признается в этом, но он ревновал, что литературу ему читает другой преподаватель. К тому же тоже мужчина и несколько моложе его самого. Правда, на дополнительные занятия Гэри ходить не перестал. Просто проводили они их теперь в гостиной за чашкой чая и бокалом вина, на многочасовых прогулках по заснеженному городу и иногда даже в спальне. Хотя постели они быстро нашли другое применение.