Можешь ли ты сохранить тайну? Выдержишь ли Пытку огнем?
Надя принесла мандарины. Ядовито красного цвета они лежат перед ним на столе, выглядывая из прозрачного пакета, и Антон знает — если взять в руки гладкий шарик, тот окажется холодным, но приятным на ощупь. На улице лежит снег, Москва бурлит, готовясь к новогодним и рождественским праздникам. Его девочка знает, как он любит мандарины, и специально купила их для него. Его девочка… Хотя ей уже 65 лет, она все равно выглядит на двадцать. Впрочем, как и он сам. Завтра новый год. Который он проведет в тесных стенах съемной, маленькой квартиры. Такой же маленькой и обшарпанной, как и его жизнь. Он ощутил на себе прелести, кажется, почти всех стадий переживания горя. Год механического состояния, эмоционального развала и попыток выжить… Год… Первые несколько недель.Сможешь ли ты найти того, Кто скажет, из-за кого Проливал понапрасну слёзы? Но ты можешь запросто осушить реку Со своим окаменевшем сердцем.
Он не верит, что это на самом деле конец. Несмотря на ужасную сцену тогда, в последний приход Артура за вещами — не верит. Это так абсурдно. Как тот может уйти навсегда? После всех лет, после их жизни, не такой уж плохой, вообще-то. Он тихо лежит в их постели и смотрит в потолок. Такой белый, что от этой чистоты становится неловко. Идеально гладкий, даже мысли не за что зацепиться. Два дня спустя, разнеся к прабабушке Мерлина выставленную некогда Завулоном защиту, в квартиру врывается Гесер, и орет на него так, как никогда прежде за все их многолетнее знакомство. Он матерится на нескольких языках и даже бьет его по физиономии. — Ты в конец сошел с ума? Хоронишь себя заживо, и ради кого?! Ебаного, бесчувственного ублюдка, урода, который в принципе не способен ни на какие чувства, кроме любви к себе! У тебя есть дочь, внуки, правнуки, в конце концов! Они любят и нуждаются в тебе! Что ты тут устроил, блядь, за гребаную трагедию?! Еще развоплотись нам всем, и особенно ему на радость! Гесер кричит и расшвыривает вещи. Антон молча смотрит на него. Странное чувство. Он будто стал эмпатом. И ощущает жгучую ярость шефа, за которой прячется… страх. Тот думает, что Антон развоплотится и боится этого. Очень боится. Такое отношение обычно холодного шефа удивляет. Вековая, тысячелетняя сдержанность дрогнула. Что же не так с Завулоном тогда, если эти аксакалы все же способны на эмоции? — Не думаешь о себе, так подумай о Наде! Что с ней будет, когда твоя скорбящая задница окажется в Сумраке? Я и так ее сдерживаю из последних сил. Ты зачем толкаешь девочку под Трибунал?! Она же вызовет Завулона на дуэль, убьет, и ее развоплотят. А заодно и пол Москвы будет в руинах, если не вся, ибо Темный ублюдок точно не сдастся просто так, и их магия мокрого места от нашего города не оставит! Последняя фраза немного приводит его в чувство. Слишком реалистичную картину нарисовал перед ним Гесер. * Антон ходит на работу, запихивает в себя какую-то еду и почти постоянно живет под Авиценной, чтобы дочь или коллеги не заметили его истинного состояния. Но взгляд у него пуст, а голос — ровен. Он возвращается домой, ложится в постель и смотрит в потолок. В голове по-прежнему ни единой мысли. * Гесер заваливает его кабинетной работой и ни под каким видом не подпускает к другой работе, особенно той, где он может столкнуться с Завулоном. Но слухами земля полнится. Хотя никто не упоминает при нем о главе Дневного Дозора, до Городецкого долетают обрывки разговоров. Завулон закатил оргию. Сорвался с ненавистного поводка. Поднимает свою поблекшую Темную репутацию из руин отвратительного, добропорядочного, полувекового, моногамного ига. Антон молчит. Ему все равно. Он ничего не чувствует. Первые несколько месяцев.Хотя ты рядом со мной, Ты не здесь, ты далеко.
Антон решает жить так, словно Артур уехал в очередную командировку и скоро вернется. Оставшиеся в квартире вещи не передвигает, и даже свои собственные не разбрасывает в милом сердцу беспорядке. Он старается не задумываться, когда, наглотавшись снотворного и с трудом заснув, просыпается посреди ночи от пустоты, окружающей его, и, вероятно, проникнувшей в каждый уголок квартиры. В каждую щель его продырявленной души. Все скоро пройдет. Еще чуть-чуть. Иногда ловит себя на том, что, задумавшись, по привычке обращается к нему: «Артур, ты идешь есть?», готовя еду, или «выключи чертов телевизор!», когда автоматически сам включает нелюбимый «ящик», а потом, зависнув в своих мыслях, слышит визгливые голоса дрянных рекламных актеров или дикторов новостей. И замирает посреди фразы. Нет. Он не будет есть. И телевизор не выключит. Никогда. Тарелка с грохотом падает на пол, разлетаясь на осколки и разбрасывая еду по идеальному полу любимой Завулоном кухни. Телевизор тоже разносится на куски, когда Антон швыряет в него заклинание. Вот и случился первый погром в застывшем, идеально выстроенном быту Городецкого. Он тупо смотрит на дымящиеся осколки плазмы и ощущает, как пятка упирается в размазанный по полу картофель. Неприятно и скользко. Он берет тряпку и все убирает. Потом идет в постель и снова смотрит в потолок. Первые полгода.Мне не хватает воздуха, Воды, воды! Я не могу дышать, Воды, воды!
Пришла Надя, и недовольно бурча себе под нос, копается в его шкафу. У него почти не осталось чистой одежды, и дочка, сообщив, что прикид бомжа-колядуна папулю совсем не красит, решила вмешаться. Антон молча курит у открытого окна, бесстрастно глядя на припаркованные в закрытом, охраняемом дворе дорогие автомобили состоятельных соседей. Красивые, шикарные модели. Завулон очень любит такие… — Это что? Недоуменный голос дочери отрывает Антона от неправильных мыслей. Но, когда он переводит взгляд на то, что она держит в руках, ему кажется, будто его изо всех сил ударили в живот. Надя внимательно разглядывает слегка потемневшую от времени бутылку вина. «Ле Монраше», 1978 года. Почти его ровесник. Надежда замирает, увидев вмиг изменившееся лицо отца. Он спрятал бутылку от Артура, поскольку приготовил ее, чтобы распить в их пятидесятую годовщину, до которой оставалось всего несколько недель. Тогда. До того, как… Бутылка такого же французского вина, которое они пили… Давно. Полвека назад, когда Артур пытался расположить его к себе, добиться внимания. Практически в первое свидание. И вот она перед ним, в руках его дочери — нетронутая, не потревоженная ни переездом Завулона, ни самим Антоном, который из-за этого самого переезда напрочь забыл о ней. Он зарыл ее среди своих вещей — в вечном кавардаке в шкафу, куда Завулон бы точно не догадался сунуть свой нос, ибо вечно недовольно брюзжал на него по поводу «братской могилы», в которую превратил Городецкий свою часть шкафа, отличавшуюся от завулоновой, содержащейся в психопатологическом порядке. Разнящейся, как Свет от Тьмы. Как любящий и теплый Антон от холодного и прагматичного Артура. «Однажды кто-то полюбит тебя, Антоша». Однажды. Ведь за полвека ему это так и не удалось. Городецкий издал какой-то странный всхлип, быстро превратившийся в глухой рык. И тогда его накрыла ярость. Он выхватил бутылку из рук ошеломленной дочери и швырнул в стену, встав перед Надей так, что осколки не зацепили ее, вместо этого полетев ему в лицо. Он почувствовал, как разбитое стекло впивается в лоб и щеки, как выступает кровь, смешиваясь с терпкими, красными каплями реликтового вина. Но ему все равно. Надя абсолютно не понимает, что произошло. Она пытается дотянуться до него, но он резко бросает: «Уходи!», открывает портал и выпихивает ее, одновременно, на рефлексах, устанавливая защиту. Он крушит все, что попадается под руку, рыча, как бешеный, раненый зверь. Эта квартира, которая принадлежала ЕМУ, выбранная любовно и педантично, как и все в его жизни, не касавшееся живых людей. Того же Городецкого, например. Это же вещи — любимые и драгоценные. Он мечется, ломает и разносит в клочья свой застывший, законсервированный быт, чертов замок из песка, обстановку, которую создал ОН, и, даже бросив его, все равно не оставил окончательно. Выставленная на автомате защита спасает соседей и дом в целом от последствий ярости Высшего мага. Все же инстинкты Светлого дозорного еще живы, даже если сам Светлый уже, практически, нет. * Он приходит к Борису Игнатьевичу. Внутри него все еще бурлит кипящая злость, требующая выхода. Он сообщает шефу, что идет патрулировать улицы. Пресветлый, прекрасно видя изменившееся состояние бывшего ученика, разумеется, отказывает, понимая, чем это может окончиться. Но спустя пару часов обстоятельства складываются так, что у Гесера не остается выбора. Поступает сигнал о нападении на людей стаи оборотней в районе свалки на окраине Москвы. Туда стянули все силы, ибо стая была не местной, а из-за подкормки накачалась силой под завязку. Самое то для Городецкого, который, не слушая слов шефа, рванул на место происшествия. От той ярости, с которой он без какого-либо разбора, договоренностей и абсолютного игнорирования просьб о пощаде, стоило вервольфам сообразить, что им не скрыться — превратил оборотней в кровавый фарш, заставили ошеломленно застыть всех — и Светлых, и Темных. Буквально сразу на свалке, где все произошло, появляется сам сиятельнейший глава Дневного Дозора собственной персоной. Антон, увидев его, замирает. В одну секунду он оценивает цветущую физиономию бывшего любовника, и материализовавшуюся за его спиной роскошную и невероятно красивую, хотя и какой-то хищной красотой, ведьму, которая смотрит на Городецкого с холодным презрением и явным злорадством. В последнюю встречу вокруг них царил хаос их разбитой жизни. О, нет. Его разбитой жизни. Сейчас — то же. Но Антон практически не ощущает вонь разлагающихся отходов. Не замечает разломанное старье, рваные пакеты и жестянки из-под продуктов. И окровавленные, растерзанные им же тушки оборотней. Он видит только Завулона, который своими холеными длинными пальцами, жарко и умело ласкавших его когда-то, брезгливо скривившись, прижимает к своему носу белоснежный платок, кажущийся таким нелепым среди окружающей их грязи. Весь Завулон кажется нелепым в своем, как всегда отглаженном костюме и не застегнутом черном пальто, благоухающий любимым парфюмом. Гесер едва успевает затолкать Городецкого в портал, оглушив его Опиумом, и сколько Антон провалялся в кабинете шефа, так и не понимает. Он приходит в себя, когда все уже заканчивается, и главы Дозоров определенно, поторговавшись, приходят к единому мнению решения конфликта. Антон под пристальным взглядом шефа, не говоря ни слова, встает и отправился в развороченную квартиру, ощущая следующее за ним Око Мага, раздражающе звенящее в Сумраке позади его плеча. Намеренно заявляющее о себе. Спасибо, Наставник, а то, как же мне быть без твоего незримого ока? В квартире он садится на пол, разглядывая окружающие его руины. Вот она его жизнь. Так больше не может продолжаться. Он находит чудом уцелевший планшет, выводит список риэлтерских контор и набирает первый же попавшийся на глаза номер. На следующий день он, затолкав в сумку кое-какие вещи, переезжает в маленькую квартирку в районе метро «Свиблово». Там нет, и никогда не было Завулона. Она почти напоминает его давно проданную собственную "хрущевку". Однако, все эти ветхие дома давно снесли, и понастроили другие крошечные клоповники. Для него - в самый раз. Первые восемь месяцев.Ты можешь исчезнуть Из всего, Что я говорю и делаю? Я просто не в силах забыть тебя С твоим каменным сердцем.
Он вполне оправился. Пора жить дальше. Теперь, когда его не душат разбросанные по всей квартире ЕГО вещи, не сжимают трахею стены, кишащие воспоминаниями, словно бездомная сука полчищем блох, он может договориться с собой. Пора на поправку, Городецкий. Жалостливое выражение лица дочери, в глубине глаз которой тлел едва подавляемый гнев, окончательно достали его. Поэтому он идет в магазин, покупает самые дорогие и, по утверждению продавца, модные джинсы, новую рубашку и обувь и идет тем же вечером в ночной клуб. Ему даже напрягаться не нужно — спустя каких-то полчаса, у него в кармане три номера телефона от более, чем симпатичных женщин, жаждущих общества милого, молодого парня со слегка холодноватым взглядом. Но так ведь даже интереснее — вдруг именно она сможет согреть эти глаза? Да. Только женщин. Больше никаких мужчин. Он наугад достает один из номеров и набирает его. Конечно девушка рада. Они немного выпивают, и направляются в ее квартиру. Там он раздевает ее и касается стройного тела. Она фигуристая и такая… плавная. Ни капли не напоминает худощавую и, местами угловатую фигуру… Нет. Жившее более полугода без секса тело радуется прикосновениям. Отстранено Антон замечает, что физиология взяла свое: погружаясь в эту мягкую податливость, он лишь слегка кривится от визгливых, по его мнению, и излишне громких, всхлипов и восторженных воплей его партнерши. Они бы должны польстить ему, но – нет. Раздражают. Он почти отчаянно трахает эту девушку, желая ощутить хоть что-то кроме кожи под его пальцами и жара между ее ногами. «Однажды кто-то полюбит тебя, Антоша». Вероятно. Но не сегодня. Когда он, наконец, кончает, то внутри все же появляется некое чувство, которого, лучше бы ему вообще не ощущать. Кажется, что сейчас их было трое в постели. И кроме этой счастливо визжащей девицы, удовольствия не получил никто. Какой грустный «тройничок». * Он в порядке. Ходит на работу, хотя и редко, но улыбается, встречается с женщинами раз в неделю, и Надя почти успокаивается, стараясь не придавать большого значения тому, что ни одна из папиных дам не задерживалась дольше, чем на одну ночь. И ни одна из них не была Иной. Вероятно, ему так легче, все же после полувека семейной жизни, он наверняка хочет погрузиться в некое… многообразие. Ей вообще неприятно думать о его, так называемой, личной жизни, посему, она отгоняет от себя эти мысли. Однажды Антон приходит к Гесеру и говорит: — Если вы все еще не поняли — больше нет необходимости всеми силами изолировать меня от главы Дневного Дозора. Я не убью его при встрече, и сам не прыгну в Сумрак, едва увидев бывшего любовника. Мы же взрослые, цивилизованные люди. Его голос спокоен и немного холодноват. Гесер внимательно смотрит на него, но, спустя пару минут, незаметно облегченно выдыхает. Кажется, все прошло. * Когда Антон в следующий раз видит Артура, его лицо спокойно. На нем не дрогнул ни единый мускул. Он разговаривает с ним так же, как говорил бы с Юрием или другим Темным Высшего ранга. Без особого тепла, но и без хамства. Гесер наблюдает за ним, и Антон раздражается, ощущая на себе этот сканирующий взгляд. Совместная операция Дозоров проходит успешно. Внезапно образовавшаяся сумеречная тварь обезврежена. Конечно же, главным героем снова оказывается Антон. И лишь самым краешком сознания он понимает — Гесер бросил его на передовую чтобы напомнить Темным, кто такой Высший Светлый маг Городецкий. Всем Темным, но в особенности ЕМУ. Антон кривит губы, но в последний миг замирает, встретив на лице Завулона точно такое же выражение, как у него. Старые привычки, они самые сильные. Особенно — дурные. Он слишком сильно затягивается сигаретой. Дым наполняет легкие и, кажется, распирая грудную клетку, скрывает в своем облаке слишком сильно и часто бьющееся сердце. * Дни сменяются днями, и Антон ощущает себя белкой, бегущей по колесу. И когда бег становится невыносимым, а лапки вот-вот попадут под жернова вертящегося механизма, он говорит Гесеру, что нуждается в неделе. Гесер не задает вопросов. Даже тогда, в первый раз, когда его бывший ученик пришел к нему с подобным, он спросил лишь, поможет ли это, и просил давать о себе знать каждые два дня. Сообщать, что жив. Когда Городецкий спустя неделю вернулся, он выглядел словно бы лучше, свежее. А потом Пресветлый просканировал его внимательнее и заметил следы Авиценны и очень искусно выполненную Паранджу. Виртуозная работа Высшего мага. Можно гордиться учеником. Гесер сжимает зубы, но ничего не говорит, понимая бесполезность будущих и не произнесенных слов. Он отпускает Антона, сообщив всем, будто отправил дозорного по одному важному и секретному делу. Городецкий же, выставив на квартиру защиту, приходит и напивается до пляшущих в глазах трубок Мерлина. Потому что пустота, которая нет-нет, да и проявляется — посреди не договоренной фразы, во время полового акта с очередной безымянной женщиной, ночью, в обрывке неясного сна, таящего в себе душные воспоминания, требует выхода. И сейчас можно снять заслоны. Никто не смотрит. Не перед кем притворяться. Он пьет, ощущая, как периодически бешено вертящиеся в голове мысли то тонут, то выныривают на поверхность. Перед глазами, сменяя друг друга, встают воспоминания прошлой жизни с Артуром и совсем недавние встречи, во время которых, особенно в моменты опасности, он, словно животное, которое освежевали, ощущает обнаженной, кровоточащей плотью, лишенной кожи, внимательный и пристальный взгляд Всетемнейшего. Задумчивый, будто решающий для себя какую-то дилемму. Он помнит этот взгляд — так Завулон смотрел тогда, когда все только начиналось, то скрывая свой интерес, то ненавязчиво давая понять, что – да, ты, Светлый, умеешь удивлять, а значит… притягиваешь. Но Антон отворачивается. Отстраняется, закрывается стеной недоверия и отрицания, предполагая, будто выдает желаемое за действительное. Потому что иначе он окончательно сойдет с ума. Даже после всего, что было, тоненький голосок внутри ведет с ним торги. «А почему бы не попытаться?» «Все станет, как прежде». «Исчезнет пустота. Лучше принять хоть что-то, чем остаться ни с чем». Он трясет головой, потому что в ушах оглушающе звучит тихий и бесстрастный голос: «Однажды кто-то полюбит тебя, Антоша». Глоток, еще один и еще. Водка горькая и жгучая. В самый раз. Реальность расплывается, шаги и разговоры соседей затихают. Вместо них в голове взрывается хриплый шепот и звук поцелуев. Не безликих, призванных забить в нем то, что происходит сейчас. А тех, прежних. В нем снова поднимается бессильный гнев. Он, кусая губы, касается себя. Злые, пьяные слезы туманят и без того размытую реальность, и он, закрывая глаза, видит лицо Артура, ощущает его прикосновения на теле. Внизу живота скручивается огненной, жгучей спиралью почти болезненное наслаждение. Он жестко сжимает себя, ни на секунду, не давая себе возможности осознать, что же сейчас происходит. Какого черта вообще творит. Нет. Он не в порядке. Но скоро… уже скоро… Первые одиннадцать месяцев.Я не могу дышать, Я не могу дышать… Воды, воды… Я не могу дышать, Я не могу дышать… Воды, воды… Когда ты здесь со мной, Тебя нет рядом.
Когда люди живут вместе, состоят в отношениях, они связаны, ведь эта связь позволяет удовлетворять потребности друг друга. Друг в друге. Но в их отношениях эта потребность была лишь у Антона. Завулон милостиво позволял любить себя, воспринимая как данность теплый свет, которым окружил его Городецкий. Тьме неуютно, когда ее пытаются разбавить светом. Она погибает при этом. И чтобы выжить — уходит. Потребность Антона заполнила собой все пространство его мира, не оставляя места здоровой любви. А какая она — здоровая? Холодная и спокойная, теплеющая лишь в черноте ночи под покровом льнущих друг к другу тел? Как же самонадеянно и смешно было думать, будто он все забыл и перелистнул даже не страницу — сотни страниц огромного фолианта — одним лишь мизинцем. Резко и сразу. Ай да герой!.. Время все идет, и Антон ощущает, словно что-то вымывается в нем. Каждый день его становится все меньше, хотя, после ухода Артура, от него и так осталась лишь малость. А теперь и она мельчала. Все вокруг кажется лишенным смысла. Даже внуки и правнуки, приходящие к нему, вызывают глухую боль. Надя с Кешей не понимают, во что ввязались. Их старшей дочери сейчас 45 лет. Надя всегда общается с ней, перед этим наложив на себя заклинание, «состарив» себя. Как и Кешу, как и его. Потому что сама выглядит, как дочка своего собственного ребенка. Пройдет еще лет тридцать, и даже воздействия, которые выторговывает она для того, чтобы Милана была здоровой, не помогут. Она — человек. И рано или поздно состарится и умрет. А Надя так и будет двадцатилетней милой девушкой, стоящей у могилы какой-то старухи, в которой никто и никогда не признает ее дочь. А потом все повторится снова. С Никитой и Данилкой. За ними — черед внуков, а потом и правнуков. Нет. Во всем этом кратком счастье нет смысла. Как и самого счастья - нет, ибо оно всегда находится под угрозой чего-либо. Даже если ты Иной. Особенно, если ты — Иной. Например, внезапного желания все изменить и разорвать порочный круг моногамных, семейных отношений. Антон ощущает, как накрыла его депрессия, но ему все равно. Ему плевать на все. Прошел год.Выдыхаю воздух нагретый Но я слабый источник тепла Замерзают в улыбке губы, Видишь, до смерти извелась. Видишь движущиеся трупы, Коченеть продолжают, кружась. В небе стекол для нас нет больше, Облака примерзли ко льду Все маршруты ведут в замерзшие Вечный холод и пустоту Сохрани мое фото На книжной полке, Там я в старом пальто, С сигаретой во рту. Через миг взорвусь на осколки, И наполню собой пустоту.
Надя принесла мандарины. Ядовито красного цвета, они лежат перед ним на столе, выглядывая из прозрачного пакета, и Антон знает — если взять в руки гладкий шарик, тот окажется холодным, но приятным на ощупь. Маленькая Вера, нахмурившись, смотрит на прадедушку, который совсем не обратил внимание на пакет. А в нем так вкусно пахнут маленькие солнышки. Она несла этот пакет для него, даже пальцы замерзли от холода. А он не ест. — Деда, возьми, — говорит девочка, протягивая ему мандарин. У нее зеленые глаза, и, странное дело, она похожа на него сильнее, чем на собственных родителей. Словно дочь, а не правнучка. Антон смотрит на мандарин и автоматически берет его в руки. Так и есть — холодный. Вера смотрит на него не мигая, и он понимает. Медленно снимает шкурку. В нос ударяет насыщенный цитрусовый аромат, который щекочет ноздри. Во рту выделяется слюна. Он не ел мандарины с тех пор, как… Сжав зубы, он протягивает Вере несколько долек, предварительно вытащив из них косточки. В этих красных мандаринах всегда много косточек. Зато они самые сладкие. Вера с удовольствием заталкивает в рот сразу все дольки и довольно щурится. — Дедя, еф! Кусно! Он, улыбаясь одними губами, кладет холодную дольку в рот. Надя со странной тревогой следит за ним. Сладко. Да, эти мандарины самые сладкие. Он закрывает глаза. Телефонный звонок разрывает ночную тишь. Антон недовольно кривится — Гесер только отпустил его после долгой и выматывающей предновогодней ночи, что же ему… На дисплее светится: АРТУР. Он уже полгода находится в более, чем странных отношениях с главой Дневного Дозора. Явно понимает, к чему все идет — Завулон давно вытеснил большую часть мыслей Антона, заполнив их собой. Так легко, что он даже и не заметил. Не заметил, как стал чаще вспоминать и ссылаться на него в разговоре, ловя на себе недоуменные, а порою и неприязненные взгляды. Как начал видеть его во сне в странных смущающих и жарких снах, от которых просыпался вымотанным и разгоряченным. Из "Завулона" глава Дневного Дозора превратился в "Артура". Да, он знал, чем все может закончиться, но не решался сделать последний шаг. Чувствовал, что тогда с ним может случиться. Даже без этого — решающего рубежа — Завулон слишком пролез в него, поселился под кожей, заструился по венам вместе с кровью. А сейчас… Он звонит ему среди ночи. — Слушаю. — Доброго времени суток, Гор-родецкий. От этого голоса, слегка хрипловатого и глубокого, по коже побежали мурашки. Завулон странно растягивает гласные и почти мурчит в трубку. — Да уж, я слышу, насколько доброе оно у тебя. Веселая ночка, Всетемнейший? Голос Антона подрагивает, и он прячется за насмешкой. — У меня на столе килограмм мандарин. Красных и сладких. Твоих любимых. Если… я съем их сам, наверняка покроюсь коростой. Приезжай и… спаси меня, — медленно, запинаясь, говорит Артур. Антон удивленно хмыкает и улыбается. — Откуда ты узнал про мою мандариновую страсть? — Я все знаю о твоих… страстях… Антоша. У Антона пересыхает во рту. Он молчит, не в силах выдавить из себя ни слова. — Приезжай. Ты… нужен мне. Городецкий сглатывает. Вот и все. Полгода танцев вокруг друг друга, недомолвок, многозначительных пауз, двусмысленных намеков и фальшивого спокойствия. И вполне очевидный итог. — Хорошо, — ровно говорит он, вставая на дрожащие ноги. В трубке слышится хрипловатое дыхание собеседника. Он не может положить трубку. Это молчаливое дыхание словно гипноз, поддерживающий его в трансе. Незримая дорога, ведущая лунатиков… прямо на крышу. — Ты еще здесь? — слышит он в трубке. — Да, — выдыхает Антон. — Ты… же понимаешь, Городецкий? Ты осознаешь, куда и зачем ты едешь?.. Пьяный Завулон такой заботливый. Специально дает ему понять… А может, и не заботливый. Просто ставит его к стенке, не давая возможности отступить. Назад дороги не будет. Это — тупик. Конечная остановка. — Хорошо. Тогда… Я… жду тебя. Антон тупо смотрит на трубку. Его руки подрагивают. От нетерпения ли? Или от осознания того, насколько круто он сейчас изменит свою жизнь? Он натягивает на себя джинсы и первый попавшийся свитер. Краем глаза в зеркале ловит свое отражение — бело-голубой свитер с огромной снежинкой на груди. Нелепый и смешной, зато подарок дочери. И потертые, выцветшие джинсы, давно потерявшие свой первоначальный колер из-за частых стирок. Ну… Красавец-мужчина собрался на ночное свидание. Но и ожидает его не претенциозная дама сердца, поэтому, наскоро пригладив торчащие дыбом со сна волосы, он натягивает пуховик, и выходит из квартиры. Он не пойдет порталом. Нужно… нужно время привыкнуть к мысли, какого черта собирался натворить. На улице ловит такси. Странно быстро для этого времени суток и его района. — Полторушка будет до Моховой-то, — бурчит усатый, неулыбчивый мужичок, глянув на Антона. — Деньги вперед. Да, вероятно его бледное лицо, всклоченные волосы и расширенные от возбуждения зрачки то еще зрелище. — Согласен. Антон достает деньги, и лицо водителя расслабляется. Пока они едут, Антон смотрит в окно невидящим взглядом. Хорошо, что мужик не болтлив, Городецкий не был настроен на пустую болтовню. В голове стучит лишь одно: «Ты… же… понимаешь, Городецкий? Осознаешь, куда и зачем ты едешь? ..» На лобовое стекло воняющего бензином жигуленка налипает снег, но, надо отдать должное плоду советского автопрома — печка работает нещадно, так что уже через десять минут лоб Антона покрывается потом, а мокрая спина, неприятно касается свитера. По опустевшим дорогам, двадцать минут спустя, они доезжают до дома главы Дневного Дозора. Антон медленно выходит из машины и видит у ворот закрытого двора Артура. Тот стоит и, не мигая, смотрит на него. На его темные волосы падают хлопья снега, и Антону почти непреодолимо хочется стряхнуть их, коснуться этих волос, и узнать наконец-то — мягкие или жесткие они на ощупь. Он подходит и молча смотрит в глаза. Пару мгновений Завулон не движется, потом резко шагает к нему и, ухватив за затылок, притягивает к себе, жестко целуя в губы. Антон замирает. Рот Завулона настойчив и горяч. Антон отвечает на поцелуй, впуская язык Артура, ощущая привкус дорого бренди, которое, вероятно, пил перед этим Завулон. Странные ощущения. Холод словно отступил, хотя на улице мороз. Они целуются, и Антон ощущает, как падают на голову хлопья снега. Какая-то болезненная романтичность происходящего тревожит. Но не так, как пробудившееся внутри желание. Затем Завулон отстраняется, и, глядя на него затуманенными, блестящими глазами, выдыхает: — Пришел… Антон практически не осознает, как они оказываются в квартире, как быстро избавляет его от одежды Артур, осыпая горячими поцелуями. Он открывает глаза, ощущая, что лежит на огромной кровати, а сверху его прижимает к гладким и прохладным простыням худощавое и какое-то угловатое тело Артура. Его будто засасывает в темную воронку, в горячую бездну кратера. Антона трясет от почти болезненного возбуждения, и хочется обхватить Завулона и вобрать в себя, полностью. Навсегда. Он чувствует, как тот ласкает его, но не может расслабиться до конца, в его голове слишком много мыслей об Артуре. Он везде — внутри и снаружи. Завулон окружил его собой со всех сторон, и Антон задыхается, пытаясь привыкнуть, адаптироваться к этому натиску. Он чувствует, как длинные пальцы разминают его, а потом на него обрушивается боль, за которой почти скрывается испытываемое удовольствие. Но он сжимает зубы, позволяя Завулону двигаться, несмотря на дискомфорт. Он прижимает его к себе так крепко, словно боится, что иначе тот исчезнет. Ему нужен якорь, уверенность в том, что он поступает верно. И не потеряется в этой бездне. Не разобьется о скалы. Что его удержат. Позже, умиротворенный и насытившейся любовник лениво поглаживает его спину, а Антон тихо лежит, закрыв от удовольствия глаза. Когда он снова открывает глаза, то видит перед собой голого Завулона, держащего в руках две глиняных кружки с горячим и остро пахнущим вином. Он сидит, скрестив по-турецки ноги, между которых стоит блюдо с ярко красными мандаринами. — С новым годом, Городецкий. С новым счастьем, — говорит он и протягивает Антону дымящуюся и божественно пахнущую специями кружку. Тот ошеломленно принимает ее, а потом Артур берет одну из мандаринок и неловко очищает ее одной рукой, держа в другой вино. Наконец, он отламывает дольку, многозначительно поднося ее к покрасневшим и немного опухшим от их ночных забав губам Антона. Городецкий послушно приоткрывает рот, но Завулон сам надкусывает дольку, а потом проводит ею по губам Антона, смачивая их сладким соком. — С твоей любовью к мандаринам, сыпь, скорее всего, грозит тебе, — лукаво улыбается Артур, когда Антон, облизнув губы, жадно впивается в дольку зубами. За ней следует еще одна, и еще. Отпив вина, он снова ощущает у губ мягкую мякоть мандарина. — Прикармливаешь? — смеется Антон, а потом обхватывает палец Завулона, мягко посасывая его. Зрачки Всетемнейшего расширяются, и Городецкий заворожено смотрит, как исчезает в их тьме серая радужка. — Отныне, Антоша, я сам буду тебя кормить мандаринами, — хрипло говорит Артур, а потом впивается ему в губы… Воспоминание кометой проносится в памяти, выжигая ее. Антон давится долькой, чувствуя, что сейчас задохнется. Вскочив со стула, он бежит в туалет, где его рвет. Отвратительная кислота обжигает желудок и горло. В дверях появляется Надя, испуганно глядя на него. — Папа… — Уходи. Прошу… тебя, — едва шевеля губами, выдавливает Антон прежде, чем его настигает следующий приступ рвоты. В глазах Нади плещется боль, ярость и жалость. Но она, глубоко вдохнув, поджимает губы и говорит: — Хорошо. Мы… Мы пойдем, завтра я вернусь. С… С наступающим новым годом, папа. Антона скручивает еще один спазм, выворачивая наизнанку, хотя больше-то и блевать нечем — желудок пуст. Его трясет, голова кружится. Он кладет голову на прохладную поверхность унитаза, отвратительно воняющую хлоркой — спасибо Наде, которая до скрипа вымыла всю его ванную комнату. Антона на секунду охватывает неловкость, а потом и она проходит. — Идем, Верунчик, дедушка плохо себя чувствует, пусть полежит, мы вернемся завтра, — доносится из-за закрытой двери, а потом хлопает входная дверь. Городецкий встает, ощущая, как дрожат ноги. Руки тоже трясутся, не сразу получается открыть кран с водой. Он ополаскивает рот, лицо, но нигде не может найти полотенце. Так с мокрым лицом и выходит. Снова смотрит на пакет с мандаринами. Подходит к нему и берет один в руки. Он подносит его к носу, вдыхая запах. «Отныне, Антоша, я сам буду тебя кормить мандаринами». Он не замечает, как начинают течь слезы из глаз. Он не проронил ни слезинки с той самой поры, как произошла та ужасная сцена прощания. Словно запечатал их в себе, а сейчас был не в силах остановиться. Вдруг на столе вибрирует телефон. Бросив случайный взгляд, он чувствует, как уходит из-под ног земля. Ноги подкашиваются, и он оседает на пол. В одной руке он держит телефон, а в другой мандарин. «С новым годом, Городецкий». По пальцам побежали липкие потоки — он даже не заметил, как раздавил плод, сжимая его в кулаке. Поздравил. Какой ты молодец, Артур. Не вежливо будет промолчать. Антон трясущимися пальцами набрал ответ, а затем рассмеялся. Значит, связь между ними все еще есть. Куда же ей, в самом-то деле, деться? «Однажды кто-то полюбит тебя, Антоша». Нет. Уже не полюбит. Городецкий ощутил, как его будто разрывает на части. Он устал бороться, он так устал постоянно возвращаться в эту квартиру и слышать оглушающее эхо собственных шагов. Устал пытаться доказать всем, что он в порядке, хотя это совсем не так, но он должен быть в порядке. Устал. Устал, Мерлин всех подери! И ему так больно. Пусть считают его эгоистом, ему уже все равно. А ну-ка — полвека прожить с Великим Темным и не подхватить от него эгоизм? Смешно. Подхватил, не триппер же. Он чувствует холод, проникающий в его тело, наполняющий, сковывающий его. Размывающий до прозрачного состояния тени, в которую он превратился ровно год назад. И становится легко. Гораздо легче, чем прежде…***
Милый, ты — просто катастрофа, И у тебя каменное сердце.
Завулон сидит в своем кресле и устало потирает глаза. За каким Мерлином его понесло на работу первого января? Будто больше заняться нечем. Ему бы отдохнуть, расслабиться. Но расслабиться не получалось. Вот уже два дня его будто заживо сжирало какое-то дурное предчувствие. Он подумал о том, чтобы позвонить Антону, но не знал, что скажет тогда. Между ними все было кончено, а при том непростом разрыве, что у них произошел, звонить со словами «С новым годом, Городецкий», как-то было не слишком логично. Но он все равно, занятый шумной вечеринкой, тем не менее, отправил ему сообщение. Он не слишком ожидал ответа, поэтому снова окунулся в гулянку, не услышав, как пришло новое сообщение... Год новой жизни не принес ожидаемого удовольствия, хотя и отвлек от того невыносимого груза, который лежал на его плечах в виде Городецкого. Эта неимоверная ответственность за удовлетворение всех его потребностей, это бесконечное не высказываемое вслух ожидание определенного поведения, обязательных чувств и эмоций, на которые у него, со временем, просто не осталось сил. Все это выматывало, превращая жизнь в пытку. Да еще и скука, которая, словно яд пропитала эти насквозь нездоровые отношения. Он не хотел нести ответственность за счастье Антона, которое слишком сильно зависело от него. Поэтому решил уйти, разорвать порочный круг. Внезапно защита в кабинете зазвенела, сообщая о незваном госте. Артур встал и весь подобрался, когда открылся портал и перед лицом оказалась бесстрастная физиономия Инквизитора. — Великий Темный Завулон, глава Дневного Дозора Москвы, вы вызываетесь на заседание Трибунала, — монотонно проговорил он, и вокруг него полыхала сила, свиваясь в свиток в его руках. У Артура глаза на лоб полезли, а внутренности скрутило от дурного предчувствия. — Что? В чем дело? — Пресветлый Гесер, глава Ночного Дозора Москвы обвиняет вас в намеренном угнетении его сотрудника и Светлого Высшего мага Антона Городецкого с целью уничтожения, что привело последнего к развоплощению. Слушание состоится в Пражском отделении Инквизиции 14 января сего года. Повестка зачитана и считается доставленной. В случае неявки на вас будут наложены соответствующие взыскания, согласно статьи 138 Великого Договора. Во имя Равновесия! В руках Инквизитора еще раз вспыхнул свиток, который затем оказался у Завулона на столе. Зачитав повестку, Инквизитор исчез в так и не закрывшимся во время его речи, портале. Артур очумело пялился в утратившую магический блеск повестку, которая теперь выглядела, как самый обычный рядовой документ. Документ, в котором говорилось, что Антон Городецкий развоплотился. Из-за него. Горло сжалось так, что казалось он сейчас задохнется. Давясь воздухом, не в силах произнести ни слова, Завулон рухнул в свое кресло. Ноги не держали его. А мозг отказывался обработать то, что видели его глаза. Антон ушел в Сумрак. Завулон трясущимися руками схватил телефон, открыв список сообщений. Глянув непрочитанное сообщение от Городецкого, закрыл глаза. Из горла вырвался истерический смешок, быстро превратившийся в потрясенный всхлип. "С новым счастьем".