Девятнадцатилетние

Yongguk | ожп b.a.p — wake me up По правде говоря, все твои заебы, все, о чем ты ломаешь голову ночами и не можешь потом из-за этого проснуться утром — никого не интересуют. Твоего преподавателя по праву не волнует, что у тебя температура больше тридцати восьми и ты дальше своего носа не видишь. Твоего декана не волнует, что ты исправишь математику в следующем месяце точно. Работодателю тоже до лампочки, что у тебя практику на субботу поставили, и ты никак не сможешь заменить заболевшую коллегу. Продавщице в магазине без разницы, что тебе десяти вон на энергетик не хватает, она также знает, что завтра ты не занесешь, поэтому не продаст. И кругам под глазами тоже по барабану, что тебе отчет писать, а ты хочешь спать. Может быть стоит спать по ночам и высыпаться? — Ты хреново выглядишь, — замечает однокурсник, имени которого я вообще не помню. — Дашь списать лекции по педагогике? Меня не было две недели. — Меня, блять, тоже не было, отъебись, — хочу сказать я, но вместо этого у меня оказываются лекции с прошлых недель в сумке, и я «любезно» одалживаю их ему, потому что мне все равно. Меня не было две недели назад на этой несчастной педагогике, и неделю назад тоже, и это вообще тетрадка Енгука, которого не будет до следующей среды, так что навряд ли она успеет ему понадобиться сегодня. — Верни через пару. — Без проблем! Я смотрю в спину препода по праву и честно пытаюсь вспомнить его имя, но, вероятнее всего, мозгу была неинтересна эта информация, когда ее преподносили, так что он не сохранил ее. Хочется верить, что те таблетки, которые я выжрала с утра перед выходом, подействуют в ближайшие пару часов и мне расхочется суициднуться прямо здесь. Горло саднит от того, что еще вчера я кричала на холоде, а сегодня едва глотать могу, и нос заложило. А в аудитории противно жарко, быть может, потому, что я нацепила на себя огромный безразмерный черный свитер и скрыла в нем половину головы. Только розовые крашеные пряди торчат из горлышка одежды и исцарапанные кошкой бледные руки. И я даже пытаюсь что-то записывать, но скорее на слух, чем с доски, потому что позорно забыла очки дома. Эмоционально раздавлена. Очень хочется верить в лучшее, самое хорошее, и чем-то вдохновленно заниматься, как Енгук. Часто не хватает простого объятия и «у тебя все получится», но на самом деле с каждым разом любой из нас становится все более жадным, и обычных слов уже не хватает. Я записываю лекцию, а сама с головой погружаюсь в состояние, которое не решаюсь именовать «депрессией», потому что это не то. Тяга к чему-то есть, но к чему? Не хочется ничего и хочется всего сразу, поэтому приходя домой, оставшееся свободное время я ничего не делаю. Только ищу выход. Я еду домой на устаревшем автобусе с немецкими надписями и в половину пустыми сидениями. Рядом сидит тучная женщина и спит, свесив голову в капюшоне черной куртки на бок. Играет музыка в наушниках, та самая, с которой хочется нестись к обрыву без шанса на выживание. Рядом не Енгук, не теребит мои пальцы с черным лаком по привычке, не ворчит на неудобные сидения, не жует половину моей булки и не пытается объяснить мне лекции по философии, которая обычно последняя по пятницам. Рядом какая-то женщина, впереди обычная асфальтированная дорога, ведущая домой, к маме и уютной кухне, на которой она меня накормит и посетует на новый цвет волос. Я смотрю в окно и вижу заснеженные вершинки, а еще голый лес и далеко-далеко простирающуюся равнину. Мои мысли пугают меня. Я думаю о том, что понятия не имею, как выбраться из этого состояния. И меня пугает вовсе не оно, а именно то, что я не знаю выхода. И раньше были времена, когда казалось, что ничего не исправить, но это продолжалось недолго. Это время будто течет бесконечно в рамках мыслей и очень быстро в реальной жизни. В реальной жизни я трачу целых два часа на автобус до дома, и эти часы проходят впустую. Я ничего не записываю, ничего не читаю. Я бесконечно кручу грустные песни в плейлисте и как можно сильнее ударяю себя по самым слабым местам. Их много, они пожирают мысли, а чем больше я думала об этом, тем больше они пожирали все хорошее, что осталось. — Эй, ты в порядке? — кто-то теребит меня за плечо. Я просыпаюсь и понимаю, что то, что я только что видела — видение, сон о моих прошедших выходных. Однокурсник отдает мне конспекты и спешит выйти из аудитории. Я понимаю, что лекция закончилась, а я на ней позорно уснула. Зато голова больше не трещит и из носа не течет. Я выхожу практически последней. Коридор в светло-голубых тонах в корпусе моего университета напоминает мне больницу с людьми в белых халатах. Мне действительно дурно даже не из-за болезни, а из-за мыслей — я хочу уйти домой и немного придаться размышлениям о том, а надо ли мне оно вообще? Но есть еще две пары. Еще две бесполезные пары без общества Енгука. Следующая среда через долгих семь дней. Людям нужна революция. Мне нужна революция. Девушка, плачущая от того, что ее организм отторгает лекарство. Улыбающийся и расправляющий руки парень. Парень с плакатом «революция эмоций». Девушка, рисующая помадой на лице. Я, обнимающая себя на холодной лестнице и медленно стекающая вниз по стенке, практически с ней сливаясь. Мое лицо серее серого, ни единая эмоция не проскальзывает, но это иллюзия. Внутри меня накрывает ими, и в этом проблема. Да, проблема именно в том, что я не могу найти выход потому, что во мне слишком много всего. Желание не пропустить ни одной пары и желание выспаться. Нарисовать портрет и написать книгу. Выучить стих и написать его. Встретиться с человеком и остаться в одиночестве. Выкрасить волосы в синий и выкрасить в красный. Выбрать газировку и фастфуд и выбрать здоровое питание. Завести собаку и завести кошку. Полюбить себя и раскритиковать себя. Выбрать одно, но успеть, и выбрать все и не успеть ничего. Вы когда-нибудь видели людей, которые не справляются с эмоциями? Они могут выдержать кучу испытаний, половину из которых ты бы точно не пережил, пройти в прямом смысле через огонь, воду и медные трубы и при этом не сломаться, но не справиться с эмоциями, которые накрывают с головой. Их ломает не трудность, не испытание, выпавшее на их долю, потому что по сути все можно пережить, все, если отключить эту часть человечности, отвечающую за переживания и проявления чувств. Они выбирают путь эмоций, и это подрывает их дух, который, казалось бы, силен и непоколебим. Они кажутся всем стойкими, и поэтому никто не думает сказать лишнее ласковое слово, которое вернуло бы им веру в самих себя. Распространенное ошибочное мнение, что сильные духом люди не нуждаются в заботе, поддержке и внимании, что в конце концов убивает даже тех, кто, казалось бы, готов дарить миру великие дела, открытия, свершения. Ради таких людей ему хотелось совершить свою революцию. Но я никогда не спрашивала его, кто же сподвиг его на подобную идею. Мне отвратительно сильно хочется спать. Я не замечаю вопросов в свою сторону, но слышу противную трель телефонного звонка и отвечаю. — Если сейчас же не явишься на работу, я тебя уволю. — Валяйте. Все равно я за эти копейки не повешаюсь. Мне смешно. Я смеюсь в голос. Вот оно, проявление жадности. Он платил мне полмиллиона вон, на эти деньги я жила почти припеваючи, если прибавить еще мою стипендию. Но я так устала от диктаторства, что не раздумывая говорю об этом. Каждый человек от чего-то устает. Я оправдываю себя, но мне это не поможет. Честно, я уже и от самой себя устала. Мне нужна новая я. Эта уже износилась. Я плачу сквозь смех. Я так боюсь сломаться, что ломаю себя еще больше. Никто не может извести человека так профессионально и качественно, как он сам. В душе мне больно от этого; я плачу, потому что понимаю — я буду жалеть. Завтра, возможно, отдохнувшая и набравшаяся сил, я буду жалеть обо всем завтра. А надо-то всего отпустить и не жалеть. Ну как, как научиться справляться с эмоциями, чтобы не стать их заложницей? Ведь это должно когда-то прекратиться? — Эй, вставай… Вставай давай. Нет, ты не будешь тут валяться, мы пойдем домой. Котенок, ну что случилось? — Ты должен был приехать в среду, — упрямо бормочу я. Перед глазами — окно автобуса, заснеженные горки, голые деревья, равнина, полупустой автобус. Я сжимаю провода наушников. — Я приехал раньше. Мне Химчан звонил. Сказал, ты никакущая в универ уже третий день ходишь. Белая, как призрак. Не соврал. — Фу на Химчана. — Фу на тебя, милая. Ну разве так можно? — Мне плохо. — А то я не понял. Вставай давай. — Я тебя не вижу. Куда вставать? Ты мне поможешь? И меня поднимают. Теплые руки, волнистые черные волосы, приятная на ощупь парка, в которой я оказываюсь в мгновение ока. Жидкое тепло сразу растекается по телу. Я все еще его не вижу, зато уже чувствую. — Я к друзьям ездил. Привез их сюда. Ты с ними подружишься, я уверен. — Ты забыл, я… — Нет, я как раз все помню. Социофобия, депрессия, суицидальные мысли, боязнь погребения эмоциями. Малыш, я это уже все проходил. Думаешь, я оставил тебя одну? Вот поэтому они здесь. Они такие же. Думаю, если ты с ними пообщаешься, уже проще станет. Я тебе помогу. По правде говоря, все твои заебы, все, о чем ты ломаешь голову ночами и не можешь потом из-за этого проснуться утром — никого не интересуют. Но его это волновало. Люди, которые пережили однажды нечто подобное, что и ты сейчас, не оставят тебя справляться с этим в одиночку. Они знают, каково это и знают о последствиях. Енгук знал. Девушка, которая плакала от того, что ее организм отторгает лекарство. Парень, который улыбался, но умирал внутри. Парень, что был с плакатом «революция эмоций». Девушка, которая рисовала помадой на лице, очевидно хотевшая быть красивой. Енгук это знал. Ну, и стоит ли говорить, что если бы не он, меня бы не было? Его революция спасла меня, и по сей день я хочу совершать для него то же самое. Он подарил мне новую меня. — Опять сидения такие, что не поспишь! — ворчит он, но откидывается на спинку и продолжает жевать мой хлеб. Мой, вообще-то! И ему нисколько не стыдно. Еще и свои холодные руки прячет в мои карманы. Наглый до невозможности. И я не могу объяснить, почему я смотрю в окно и улыбаюсь, как ненормальная. Да здравствует революция!