Питомец

У меня был пациент по имени Уилл Грэм, который считал себя собакой. Не в смысле, что он сел в кресло психотерапевта однажды и сообщил — с этих пор я считаю себя собакой. Нет, этот парень просто вёл себя как самый настоящий пёс, ничего никому не объясняя и не спрашивая на то разрешения. Как мальчик, выращенный волками, этот, казалось, был взращён домашней собакой. Была ли у них в доме собака, когда он был маленьким, и видел ли он, как та воспитывает щенков? Мне это было неизвестно, но я работал над этим. Родственников, у которых я мог бы узнать хоть что-то о своём пациенте, у него попросту не было, поэтому расспросить о его детстве мне было ровным счётом некого. Когда я задавал эти вопросы самому «Маугли», то ответом, как правило, служил заинтересованный пристальный взгляд, демонстрирующий его внимание. «Хвостом виляет», — думал я в такие моменты. Я держал Уилла у себя дома, что было и неправильно и незаконно, но как факт — он жил со мной, в моём доме, спал на подстилке у батареи отопления, иногда, если пугался по ночам, то скрёбся в дверь моей спальни, и я пускал его на коврик у кровати. Уилл умел скулить, рычать и вполне прилично лаял, что хоть и было подражанием, пару раз сбивало меня с толку, когда я выглядывал в окно в надежде увидеть во дворе настоящую собаку. Уилл любил мясо, не брезговал сырым. Однажды он даже слегка укусил меня за руку, когда я попытался отобрать у него острые и ломкие кости, оставшиеся от разделки птицы. Всё же я старался кормить его человеческой пищей, к которой он, однако, проявлял куда меньший интерес, чем к собачьей еде. Пару раз я покупал ему что-нибудь, предназначенное исключительно для собак, но кормил его этим лишь в знак поощрения. Уилл терпеть не мог человеческую одежду. Он вертелся крутился на месте, подвывал, и, если это не помогало, ложился, уткнув морду в лапы, и начинал скулить. Сначала едва слышно, потом громче, пока, наконец, это не превращалось в глухой недовольный вой, разносившийся по всем комнатам. Когда я больше не мог это терпеть, я говорил: «Ладно!», он резко вскакивал, я подзывал его к себе и мы раздевались обратно, проходив в рубашке и брюках от силы минут пятнадцать. Мне не нравилось, что он предпочитал ходить голым. Ему не нравились, что я не позволяю ему ходить голым. В конечном итоге, в этом вопросе между нами соблюдалось хрупкое равновесие сил: или я находил его новые брюки изорванными, истасканными где-нибудь под креслом, или он, натворив бед, виновато глядя и ласкаясь к ногам, покорно ходил некоторое время в одежде. Зато по непонятной причине Уиллу нравилось бриться. Ему нравилось тихое жужжание бритвы и то внимание, которое ему уделялось во время процесса бритья. Во время этого Уилл замирал, блаженно прикрывая глаза, и без какого-либо сопротивления позволял поворачивать для облегчения доступности свою мордочку из стороны в сторону. После того, как мы заканчивали этот ритуал, Уилл ещё долго тёрся лицом о различные мягкие поверхности, например, обивку дивана и настойчиво требовал, чтобы ему почёсывали шею. Однажды, после того, как я позволил Уиллу занять ковёр в моей спальне, я проснулся посреди ночи от ощущения чьего-то присутствия на кровати. Едва успев прийти в себя, я обнаружил, что Уилл мало того, что успел забраться ко мне на кровать, так ещё и пристраивался ко мне во вполне характерной для этого позе. — Уилл! Фу! — скомандовал я прежде, чем успел во всём разобраться. Уилл сию же секунду в диком испуге скатился с кровати на пол, кинулся к двери, отталкивая её плечом, вынесся в коридор и умчался по коридору в другую комнату, чтобы, скорее всего, спрятаться. Я сел на кровати. Мне показалось, что я слишком грубо с ним обошёлся, и теперь мне было его жалко и немного стыдно за своё поведение. Со вздохом я поднялся с кровати, накинул халат и отправился на поиски обиженного и испуганного питомца. — Уилл? — тихо звал я, бродя по комнатам. Я нашёл ошалелого Уилла забившимся под диван. Стоило мне подойти ближе, как он ещё сильнее уполз в угол, прячась от меня у самой стены. Я опустился на колени рядом с диваном и заглянул под него. Уилл не хотел даже на меня смотреть. — Уилл… — мягко произнёс я. — Прости меня. Уилл? Он повернулся, выглянул на меня одним глазом и снова нырнул в угол, пряча лицо. Тогда я сходил на кухню и достал так любимую им еду для собак. Обычно, когда он только слышал, что я открываю дверцу шкафа, он уже крутился где-то у ног. На этот раз он гордо проигнорировал знакомые звуки. Тогда я открыл банку, взял с полки тарелку, выложил на неё содержимое банки и пришёл с этим к дивану. Я молча поставил еду на пол и, не заметив реакции, тихонько отошёл к самой двери комнаты. Спустя время я увидел, как Уилл осторожно выбирается из-под дивана. Он дотянулся до тарелки, обнюхивая угощение. — Уилл… — шепнул я, делая попытку медленно приблизиться. Заметив меня, он вновь напрягся, хотел, было утащить с собой под диван тарелку, но, поскольку он не пользовался пальцами, у него это не получилось и он, наплевав на лакомство, юркнул обратно к стене, категорически отказываясь подпускать меня к себе. Я устало потёр шею, глядя в сторону дивана. Решив, что когда-нибудь он всё равно оттуда выйдет, я отправился спать. На следующий день, разумеется, забыв обо всём, что было ночью, Уилл как ни в чём ни бывало радостно встретил меня после работы, носился по дому, лаял и проносил мне по одной все свои игрушки, выкладывая им мне на колени и явно настаивая, чтобы я поиграл с ним. Когда мне надоело в тысячный раз отнимать у него пищащую резиновую курицу, я спрятал её в шкаф, надеясь, что после этого активность Грэма поутихнет. Но, расставшись с курицей, он принялся выбираться из одежды, катаясь по полу и забираясь при этом под угол ковра. — Уилл, да что сегодня на тебя нашло? — спросил я, отвлекаясь от книги и смотря на то, как он чешет спину о ковёр. Уилл, развалившись и поджав лапы, глядел на меня и наверняка в своём понимании мира нетерпеливо стучал хвостом по полу. — Чего ты хочешь? — поинтересовался я. — Дать тебе твоего печенья? Поднявшись с пола, явно замечая, что я проявляю к нему внимание, Уилл подошёл и встал лапами мне на колени, смотря на меня преданным взором. Я протянул руку и погладил его по макушке. Как только я сделал это, он тут же снова распластался по полу, выставляя живот. Я невольно поставил на него ногу, принимаясь почёсывать его по животу, и он, выгибаясь, стал жмуриться от удовольствия. — Хороший мальчик, — не в состоянии уже остановиться в последовательности процесса собачьего поощрения, сказал я. — Хороший Уилл. Хороший. Ночью Уилл изъявил желание вновь спать со мной в спальне на коврике. Я немного задумался, прежде чем пустить его к себе, но всё же пустил. Когда он улёгся, я опустился к нему на пол и погладил его. Он только облизнулся, сложил голову на руки и закрыл глаза. Я ушёл в постель. В эту ночь ничего особенного не произошло. Прошло какое-то время, прежде чем я, одолеваемый смутными домыслами о собственной природе, ещё раз обдумал то, что случилось, когда я напугал Уилла и как я сам отношусь к этому. Он с тех пор не проявлял ко мне интереса, что, в общем-то, не удивительно. И, хоть мне казалось странным желание вновь его вызвать, я мало что мог с собой поделать. Слишком уж занимательным мне это казалось. Я начал с того, что однажды решил лечь спать обнажённым, полагая, что это могло бы его спровоцировать. Нельзя сказать, что я надеялся на что-то конкретное, это был эксперимент. Как я и ожидал, Уилл не обратил никакого внимания на отсутствие на мне одежды. Тогда я пришёл к его ковру и сел рядом. Он следил за мной взглядом, похоже, что и вилял хвостом, но ничего больше. Я осторожно гладил его по волосам, чесал за ушком, но всё, чего я добился — он вновь вывернулся, демонстрируя мне живот в знак доверия. Это было приятно, но всё-таки я имел в виду другое. Я старался действовать постепенно и последовательно. Я приучал его к себе, в какой-то момент я помог ему избавиться от всей его одежды, чтобы он привык к мысли, что иногда я совсем не против, чтобы он оставался без неё. Я обнюхивал его так, как делал это он. В конце-концов, я позволил обнюхать мой член. Ему он показался занятным, но лишь на уровне более близкого знакомства с моими запахами. Я немного ласкал его, когда мыл. Раньше всё это было строго функционально, теперь же я позволял себе сдержанно делать акцент на том, что мне было нужно. Казалось, он не до конца всё понимал, но, я надеялся, что он это просто почувствует. В какой-то момент я решил принести его в свою постель. Сперва он ничего не понял, неуклюже посидел на одеяле и тихо спрыгнул на пол. Но я звал его обратно, похлопывая рядом с собой ладонью. Со временем он понял, что ложиться на кровать вместе со мной ему можно. Я готов был расцеловать его, когда он впервые украдкой забрался на край и, прокравшись ко мне поближе, тихо лёг, но я обязан был оставаться спокойным, поэтому я его даже не погладил, а только умиротворённо вздохнул и постарался больше не шевелиться, чтоб он полежал так хоть какое-то время. Вскоре он привык спать на кровати, хотя по-прежнему не признавал одеяла и каждый раз его скидывал, стоило мне хоть сколько-нибудь укрыть его. В один из вечеров, хорошенько вымыв своего зверя, я на руках принёс его разгорячённого, влажного и завёрнутого в полотенце, в спальню, укладывая на кровать, и сию же минуту, не позволяя ему отвлечься, стал мягко и монотонно вытирать его полотенцем. Он вяло вырывался, не желая быть укутанным тканью, но всё-таки продолжал оставаться тёплым и расслабленным. На настойчивые прикосновения к гениталиям он отреагировал с некоторым недоумением, не понимая, почему я это делаю и почему это делаю именно я. Ему не очень это понравилось, и, слегка напрягаясь, он вынырнул из-под моих рук, уходя от меня на свой ковёр на полу. В другой раз я предпринял попытку лечь на ковре рядом с ним. Сперва Уилл не оценил моих усилий: он каждый раз отодвигался, стоило мне хоть немного пододвинуться, а в итоге и вовсе ушёл спать на пол под окном. Так продолжалось какое-то время, пока однажды он, почувствовав, что кто-то лёг рядом не поднял резко голову, похлопав сонными глазами, а после не улёгся, как ни в чём ни бывало, уткнувшись кончиком носа в моё плечо. С тех пор он относился ко мне рядом с собой на полу более чем спокойно. Он мог положить голову мне на руку или на бедро, когда сворачивался калачиком. Словом, я промучился долго, прежде чем Уилл стал воспринимать сон в моей компании, как нечто само собой разумеющееся, чего определённо не стоит пугаться. Дальше этого дело какое-то время не продвигалось, пока однажды, когда я уже порядком устал подталкивать его к каким-то действиям, мы дурачились с ним на постели, собираясь лечь спать, и он, как будто по чистой случайности, ткнулся между моих ног, принимаясь вылизывать кожу с внутренней стороны моего бедра. Постаравшись придать смене позы всё тот же характер игры, я уложил его на бок и сам подкрался к нему, внезапно сообразив сделать с ним тоже самое. Стараясь его не спугнуть, я аккуратно вылизал его в самом интересном месте, после чего взглянул на его лицо: его это не смущало и, кажется, он ждал, что я продолжу. Я улыбнулся и, разумеется, продолжил. Я не ждал от всего этого особенного прогресса, но на следующий же день, когда мы уже легли спать, я почувствовал, что Уилл возится и бродит по кровати. Я уловил тёплое дуновение: он обнюхивал мою кожу. Я не спал, но и не шевелился, ожидая, что же будет дальше. Уилл снова потоптался по кровати, вернулся ко мне, наклонился, касаясь губами и носом моей кожи на спине, после чего лизнул меня на уровне окончания позвоночника. Я приподнялся, подумав —, а не оно ли это? — и я правильно сделал, поскольку буквально сию же секунду, Уилл, не имея никакого понятия о прелюдии, навалился на меня сверху. Я испытал внезапную острую боль и дичайший восторг одновременно, на пару секунд переставая дышать, да и существовать, возможно. После этих секунд я сейчас же подумал, что Уилл всё-таки не собака, поэтому, не останавливая его ни на мгновение, я, сметая на ковёр у кровати все вещи со столика рядом и на ощупь хватая припасённый мною флакон с маслом (я не был уверен, что Уилл не стал бы жрать смазку, если бы я попробовал воспользоваться чем-то вроде неё, поэтому я держал рядом с кроватью немного кукурузного масла), сорвал с него крышку и, буквально вылив его весь себе на руку, скользнул между нами с ним в попытке как можно основательнее смазать нас обоих, не думая в данном случае о сохранности постельного белья, да и кровати в принципе. Сделав всё, что было в моих силах, я опёрся локтем измазанной маслом руки в поверхность кровати, стараясь расслабиться, что не очень хорошо у меня получалось при том, что мой питомец со мной вытворял. Он не спрашивал о том, как и в каком темпе, в какой позе и под какую музыку мне бы хотелось заниматься любовью. Нет, он просто очень сосредоточенно трахал то, что находилось под ним в данный момент. А под ним был я. И я чувствовал, как от тошнотворно восхитительного удовольствия, от скольжения его члена внутри меня, по всему телу прокатывается сладкая нервная дрожь. Он самозабвенно обрабатывал меня, хлюпая внутри меня, молотя меня по заду яйцами, а я, весь в томной эйфории, задерживал дыхание и думал: «только продолжай, только не останавливайся». В какой-то момент, уже готовый к окончанию акта, Уилл внезапно проскулил как будто бы: «Д-да…», но я так и не смог разобрать до конца — было ли это чем-то осмысленным, или же мне просто послышалось в череде звуков, которые он издавал в процессе совокупления. Всё-таки он, конечно, кончил раньше, чем я того хотел, но я был настолько воодушевлён, настолько поражён, что вообще могу такое испытывать, что я на автомате довёл дело до конца и, в шоке уставившись перед собой, растянулся по кровати, забрызганной маслом и невесть чем забрызганной. Кажется, первые минут десять я был исчерпывающе счастлив. Утро я встретил уже намного более чистым, чем был, пока чувствовал себя счастливым. После ночных событий, я нашёл в себе силы отмыть себя и Уилла под душем, перестелить постель и убрать лужу от масла, прежде чем лечь спать. Но вот уже наступило утро, хотя, казалось, для этого было ещё слишком рано. Итак, я проснулся, очень медленно вспоминая всё, что случилось накануне. Я повернул голову и посмотрел на Уилла — он не спал, лёжа на животе и сунув ладонь под щёку. До пояса он был укрыт одеялом. И вдруг он приоткрыл губы и неуверенно произнёс: — Д… доброе утро, — и преданно на меня поглядел. Я удивлённо поднял брови. Я привстал, пододвигаясь к нему. Обхватив его за шею, я наклонился к его губам, а он, вырвавшись из моей хватки, отвернулся и с довольным видом лизнул меня в щёку.