Лгунья.

- Ты мне врешь! Ты снова врешь! – захлебываясь слезами, путаясь пальцами в своих волосах. Руки тянуться к хрупкому телу, сложенному пополам в глухих рыданиях, дерущих грудную клетку. Руки тянутся обнять, но их отталкивают, отпихивают. - Ты постоянно врешь мне! Ты, лгунья! Проваливай! – она сталкивает вазу на пол, ковер мокнет от воды, пролившейся на него. - Не указывай мне! - Заткнись! Я ненавижу тебя! – истеричные рыдания, мокрое лицо. Ненавидеть. Звонкая пощечина и тишина. Конечно, так не правильно, но по-другому не бывает. По-другому не умеют. Там за крышами небоскребов, бетонных коробок светят звезд, греет солнце кого-то. Там, за тысячей километров отсюда разбивается море о берега. Там люди, под цветными зонтами. Там дышит жизнью все, до чего дотягивается рука, а здесь только пустота. Два тела, жмущихся друг к другу через тонкое одеяло, сшитое заботливыми руками чей-то бабушки. Ладонь, зажатая в другой ладони длинными тонкими пальцами. И кажется, всего на секунду, что здесь все хорошо. Что здесь не хуже, чем везде. - Мы ведь всегда будем вместе, да? – шепот, разбивающийся о стены, как брошенная на пол ваза. - Да. Красные волосы развеваются на ветру, в воздухе звенит апрель. Она укладывает голову ей на плечо, обнимая тонкую талию руками. Так много хочется рассказать, но так не хочется портить все. Если она начнет говорить, то снова начнется боль. Она не умеет не врать, а другая, та что с красными волосами не принимает лжи. Лучше молчать, наслаждаясь еще один рыжим закатом, запахом волос и кожаной куртки. Подпитываться теплом. И молчать. Сейчас лучше молчать. Нутрии их горит общий огонь. Они не знают как назвать его, он горит он так ярко, что даже кромешная тьма становится уютнее. Их общая тьма. Одна затягивают другую в эту бездну, обрекая невечную боль. Почему они это делают не ясно не кому. Но взявшись за руки, переплетая пальцы, они плечо к плечу следуют в темноту. Одна без другой не существует. И если представить одну из них, то в руках она несет сердце другой, которое пылает ярким светом огня. Рыжие блики мажут стены тенями, отражающими крепкие редкие объятия и рванные мокрые поцелуи. Люди называют это болью, а они с этой болью живут. - Ты вернешься? – она кутается в толстовку. Босая стоит на холодном асфальте. Кивнуть, чтобы она хоть чуточку поверила. Поцеловать в лоб. Посмотреть в глаза, наполненные равнодушием и сном. - Лгунья. - Я вернусь, - вроде, как и не ложь совсем. А она босая мерзнет, дует апрельский ветер, на часах четыре утра. Солнце еще не встало, но на улице светло, её лицо кажется бледным-бледным в обрамление длинных неестественно красных волос. - Я буду тебя ждать. - Всегда? Иногда истерики становятся слишком громкими, а рыдания слишком хриплыми. Она наматывает волосы на кулак и бьет по лицу, больно бьет. А потом получает пинок в живот и ненависть, подпитанную обидой, что слезами вытекает из глаз. Она обвиняет её во вранье, но сама-то не лучше. И выдирая клоки красных волос, стараться хоть как-то оправдать себя. Никто не виноват в том, что они настолько друг другу не нужны. Совсем не нужны. А через час, она придет к ней в спальню, обнимет её, укутанную в одеяло, и будет целовать щеки, глаза заплаканные, будет пальцами путаться в волосах и касаться шеи. Её никто не простит, но так боль становится тупее. - Я не должна была, - вечное оправдание, которое никогда не соскальзывает изо рта в своем полногласном звучание. - Ненавижу тебя, лгунья. Сегодня светит солнце. Она в больших очках, такая смешная. Ей идут короткие джинсы и голубая майка. Их маленький задний дворик завален ненужным хламом. Целовать её в губы и пересчитывать в голове все те минуты, которые были хоть как-то похожи на эти. Иногда, она не врет ей. Иногда красные волосы она тянет только для того, чтобы поцеловать нежно в шею, чтобы скользнуть губами по ключицам. Иногда, их затапливает солнце, и дворик становится маленьким царством для двух принцесс. Иногда, здесь так же уютно, как везде. Иногда. - Мы ведь уедем отсюда? - Куда ты хочешь? - К солнцу, - она тянет длинные руки яркому диску на небе, на запястье фиолетовым переливаются синяки. - Но мы сгорим. - Мы уже сгорели, - и мокрым поцелуй за ухом. Сумка тяжелая. Все вещи, нажитые за эти годы, уместились в ней. Их немного, но вот сумка почему-то тяжелая. - Ты уезжаешь? Кивнуть. Она только пришла с работы. На ней все еще её джинсы дранные и волосы связаны в хвост. Она удивлено смотрит на сумку и разбросанные по комнате вещи. - Куда ты? - Я не знаю. - Ты уходишь? - Да. Молчание. Равнодушие, привычное для глаз, но скребущее сердце. Она разворачивается, идет в другую комнату, та следует за ней. Она захлопывает дверь спальни, та открывает её. Она ускоряет шаг, а та смахивает с комода все фотографии в рамках, их всего четыре. Звон стекла, хлопает дверь ванной, щелкает замок, а потом крик, рвущий ушные перепонки и звон стела, уже зеркального. - Сгорели. Она прижимается спиной к её груди, сидя по среди хлама. Разбитые фотографии, тряпки и несколько засохших цветов обгорают. Ярким пламенем тлеет ковер. Из-за случнойно уроненной зажигалки. Он подбирается все ближе к ногам девушек, которым как будто все равно. Она отводит красные волосы, целует в шею. - О нас напишут в газетах? - Нет. О нас даже не вспомнят. - Это хорошо. Руки тянутся к окну, где догорает последний в их жизни закат, тлеющий рыжим. Как пламеня уже целует кончики пальцев. - Я люблю тебя, - до хрипа сжать в объятиях. - Люблю тебя, лгунья. http://cs405623.userapi.com/v405623869/24e8/q_wgPMCelrg.jpg