I
Виктору всего лишь шесть лет. Ветер завывает за окном его спальни. Вспышка молнии ярко освещает комнату, отчего мальчик закрывает уши руками, начиная тихо скулить. Но и этого не достаточно, чтобы как следует заглушить ужасный грохот неба. Раздается звук, будто небо собирается разорваться на миллионы маленьких кусочков. Слезы жгут ему глаза, и он хватается за Снежинку — свою любимую игрушку-собачку с висячими ушами. Буря не так страшна со Снежинкой, которую Виктор сжимает в своих детских ручках. Но страх все еще не отходит. Виктор хочет… нет, он может пробраться в папину комнату, но папа будет сердиться. Он разозлился бы из-за того, что его разбудили. Вдвойне бы разозлился, твердя, что бояться чего-то подобного, как гроза — глупо. А втройне бы разозлился из-за хрустальных слез сына. Отец бы сказал: «Ты не ребенок, Витя, так что перестань вести себя так!» — и это правильно, не так ли? Вот только дети плачут, когда они пугаются, ну, а Виктор, наверняка, уже не ребенок. И сейчас Виктор слишком сильно желает, чтобы бабушка была здесь. Она бы позволила ему сесть к ней на колени, поглаживала его волосы и ласково пела, пока шторм не утихнет. Она никогда не злилась на него из-за плача, как это делает папа. Она приходила смотреть за Виктором во все свободное время, но ей пришлось снова начать работать, и теперь он не может так часто видеться с ней. — Прости, Витенька, — шептала она печально, — времена нынче тяжелые… Но он хочет, чтобы было не тяжело. Он хотел бы жить с ней, она бы готовила его любимые блюда и рассказывала интересные истории. Она бы взяла его коньки, потому что для Виктора это самая любимая и дорогая вещь в мире. Сейчас Виктор может кататься и без ее ласковых морщинистых рук, но до сих пор ему бы было приятно ощутить ее поддержку. А ведь когда-то она говорила, что Витя будет кататься и на Олимпиаде. Не ошиблась. Иногда он думает: что было, будь мама такой же доброй и великодушной, как бабушка? Но жаль, что мать ушла на небеса еще так давно, когда Витя был совсем младенцем. Бабушка говорит, что мама его любит, хоть она и далеко. Но Виктор не уверен в этом. Раньше он пытался молиться, чтобы услышать маму, но ничего не получалось. Может быть, он делает это неправильно, или, может быть, мама слишком далеко: не слышит. Снова раздаются ночные раскаты грома, и Виктор просто не может больше терпеть. Он схватил Снежинку в одну руку, а ткань мягкого одеяла — в другую, и спустился вниз, на пол, заползая под кровать. Холод деревянного пола чувствуется сквозь тонкую ткань ночной пижамы, но это узкое и неудобное пространство немного утешает маленького Виктора. Еще одна оглушительная волна из трещин и грома. Кажется, звук с каждым разом уходит все дальше и дальше. Виктор сильнее укрывается одеялом, прижимая Снежинку все крепче. Опять раздаются раскаты грома — он сжимает веки, подрагивая всем юным тельцем. Он не ребенок, но он не может остановить прозрачные слезы, стекающие по его щекам. Папа будет злиться на него за то, что он снова плачет, но, к счастью, папа не пришел. Это ведь… просто Витя, просто плачущий Витя со Снежинкой. А Снежинка никому ничего не скажет. Он прерывисто вздыхает и прижимает к себе собачку с висячими ушами, зарываясь носом в мягком материале. Но он все так же не может остановить прозрачные слезы, собравшиеся в напуганных светлых глазах.II
Виктору четырнадцать. Его ноги ужасно болят. — Держи позу, Витя! — Яков кричит со стороны катка. — Я повторяю это уже десятый раз! Заново! Он пробовал исполнить этот глупый тройной лутц, но ничего не выходило. Он не понимает. Ведь он знает, как делать этот прыжок. Он делал его раньше! Он даже может сделать четверной, хоть Яков и орет на него за это. Виктор должен сделать тройной лутц, это ведь легко, но… Он снова пытается. И…качнувшись, приземляется. — Смотри под ноги! Ты совершаешь те же ошибки снова и снова! Обрати на это внимание! Ему больно, он устал. Почему ничего не получается? Почему? Что случилось с ним? Он может делать все намного лучше! Он сильно, почти до скрипа, сжимает зубы, отчего челюсти начинают побаливать. Еще раз. Он сделает это еще раз, и сейчас все будет замечательно. Это будет очень хорошо, чтобы произвести впечатление даже на Якова. Он прыгает. И он падает, сильно ударившись, лед будто быстро унесло из-под его ног. На мгновение он продолжает лежать, оглушенный головокружением. — Йа-а… Витя! Тебе больно? — издалека слышен голос Якова. Виктор, приложив усилия, толкает себя вверх. Он до сих пор сидит на льду, с трудом пытается вернуть себе опору. Он упал. Он упал во время прыжка, который должен уметь делать. Он упал перед тренером, который, конечно, не будет впечатлен сегодня тренировкой Виктора, не будет гордиться им. Он упал, и он чувствует, что появятся синяки от удара, которые к вечеру приобретут некрасивый фиолетовый, или желтый оттенок. Виктор упал. Ему не удалось выполнить прыжок. Все внутри начинает сжиматься от стыда и разочарования. Все фигуры начинают медленно расплываться. Нет, он не может начать плакать сейчас, посередине катка, в присутствии Якова, пристально глядящего за каждым движением Вити. Виктор был настолько жалок сегодня. Но он снова поднялся на ноги. Отходит в сторону бортика, надеясь, что Яков не заметит его мокрые глаза. Что-то дрожит у него в горле, будто огромный ком, который так сложно удержать. — И куда ты сейчас идешь? — раздается холодный голос Якова, но ему плохо удается скрывать беспокойство. Яков всегда волнуется, когда Виктор неудачно падает, даже если он и пытается это скрыть. Если Виктору плохо, то тренеру намного хуже. — Мне нужно в уборную, — мямлит юноша. Его голос звучит, словно жалкий хрип. Уголком глаз он замечает хмурого тренера. А ведь Виктор почти никогда не просит отойти. — Витя, ты болен? Из-за этого ты сегодня такой? Я ведь уже говорил тебе, что ты должен сказать мне, если тебе плохо! Я не в силах читать твои мысли! И я, конечно, не гонял тебя так сильно, если бы знал, что ты… Виктор позволяет ему продолжать ругаться и торопливо развязывать шнурки. Витя все еще пытается сдержать комок в горле от разрыва. Виктор бы хотел найти хорошее оправдание, почему он не мог выполнить этот чертов тройной лутц! Но нет хорошего оправдания. Ведь он делал этот лутц еще вчера, и теперь он не может, и он не понимает… — Витя? — голос Якова не нежный, он никогда не является таковым, но сейчас он мягче, чем это раньше. — Витя, скажи мне, что случилось… Черт. Это то, что Виктор думает. Это то, что, несмотря на все его усилия, слеза просочилась наружу и медленно поползла вниз по бледному личику. Он резко смахивает слезу, но Яков уже все увидел. Виктор вскакивает на болящие ноги. Задыхаясь от унижения, запирается в уборной. Он только отходит на десять шагов от своего тренера, когда другие прозрачные слезы начинают скатываться вниз.III
Виктору восемнадцать, и тридцать минут назад, он думал, что любит. — Ты ведь не думал, что у нас все серьезно, Витя? — недоверчиво говорит Андрей, почти смеясь. — Мы вместе едва лишь три месяца! А что ты ожидал от меня?! Обручальное кольцо? Виктор хватается за телефон, крепко сжимает его бледными пальцами, которые почти охватывает судорога. Он думал, что эти отношения были серьезными…пока не увидел фотографии в интернете: Андрей — сидит на чужих коленях, танцует с другим мужчиной, целуется с другим мужчиной. Андрей не испытывает ни капли жалости, когда Виктор зовет его по имени за четверть часа до полуночи. Обидно. Андрей — актер, на три года старше Виктора. Обладает самыми красивыми карими глазами. Кажется, что он плывет по жизни с мягкой, и такой непринужденной грацией. Его никто не трогает и ничего не волнует. Виктор любит это в нем, именно это ему и понравилось в Андрее. — Я надеялся, что ты не изменяешь мне, — четко и грубовато произносит Виктор, несмотря на ком, вставший в горле. Но он немного рад, что голос звучит более злым, чем дрожащим. Чем разбитое вдребезги сердце. — Господи, Витя! — казалось, что Андрей раздражен. Будто сейчас он пытается разъяснить что-то предельно простое маленькому ребенку. — Это была просто интрижка! Между нами ничего не было! Я переспал с тобой, ибо думал, что тебе будет весело. А ведь, действительно! Ты хороший партнер, даже если не знаешь, что делаешь. «Ты был моим первым…» — Виктор отчаянно думает об этом, но держит рот на замке. Его нижняя губа начинает дрожать, и он боится, что дрожь в голосе выдаст его, когда тот начнет говорить. Андрей был так трепетен и нежен с ним в ту ночь, когда Виктор испуганно мялся, не зная, куда деться. Андрей искренне засмеялся, сказав ему не волноваться, когда все это закончилось слишком быстро. Он пропускал сквозь пальцы серебристые волосы Виктора. Андрею нравились его волосы. Он небрежно заплетал их, когда они сидели вместе на диване в квартире Виктора, рассказывая о своих грандиозных планах на будущее. Виктор разрешал играть ему со своими волосами, завязанными в хвост. Андрей, скручивая прядь вокруг пальца, подносил его ко своему рту для поцелуя. «Красиво, Витя. У тебя самые красивые волосы…» Виктору говорили об этом и раньше, пресса и его поклонники, но это не заставляло его сердце пропустить сильный удар, пока он не услышал эти слова из уст Андрея. — Слушай, у меня нет времени для этого, — наконец произносит Андрей с разочарованным вздохом, как будто Виктор будет только мешать ему. — Было весело, Витя. Удачи, — и линия обрывается. Виктор лишь отчаянно смотрит в пустоту, горячие слезы стекают вниз. Сердце бешено бьется в груди, он просто сидит и рыдает. Все это было пустотой. Улыбка Андрея, смех Андрея, прикосновения Андрея. Зачем все это было? Просто игра? Просто мимолетное увлечение? Этот хмурый взгляд Андрея, когда он думает. Этот ужасный вкус Андрея в музыке. Эта аллергия Андрея на все с мехом. Андрея… Пальцы Андрея в волосах Виктора. Виктор еле держится на ногах, спотыкается. Он подходит к кухонному шкафу, утирая слезы, которые не перестают литься. Виктор роется в содержимом ящика: рулон скотча, скрепок, ассортимент ручек, которые уже давно не пишут. Он слепо шарит в темноте, пока его рука не накрывает то, что он ищет: металлические ножницы.IV
Виктору двадцать пять, а через несколько дней — двадцать шесть, и он пьет отвратительное дешевое вино на полу в своей квартире. На самом деле, это противная вещь. Но сейчас он пьет, чтобы напиться, и было бы жаль терять хороший алкоголь на это. Как же жалко. Подряд четыре победы на Гран-При, яркие золотые медали. Это невероятно, не так ли? Он на вершине мира. Он может позволить все, что хочет, кого хочет. Он может просто пойти в любой бар в городе, и люди бы толпились вокруг него, как бабочки возле самого прекрасного цветка. Виктор мог бы так праздновать свою очередную победу. Но он не хочет этого. И в следующем сезоне он будет делать то же самое, и, возможно, это будет пятая победа на Гран-При, но…какое это имеет значение? Что хорошего в этом? Известность, слава, деньги, ликующая толпа? Все это кажется таким бессмысленным. Это все, что он хотел и о чем мечтал в детстве, но больше нет в этом никакой радости. Это страшная мысль. Все годы усердных тренировок и преданности льду. И что это дало? В конце концов — он пуст, и с головой тонет в каком-то дешевом алкоголе, чтобы не думать о том, как бессмысленно все это. Это жалко. Он должен быть счастлив. Вместо этого он чувствует себя ужасно одиноким. Он делает еще один глоток вина, разливая немного на рубашку. Каждый хочет Виктора Никифорова, ведь он — звезда-спортсмен, самая настоящая живая легенда. Каждый хочет сфотографироваться или получить автограф, сделать так, чтобы он уделил минутку своего времени, и даже место в постели с ним. Они хотят его, когда он совершенно уверен в себе и обаятелен, когда идеально выполняет четверной, разбивает сердца только лишь одной своей улыбкой и подмигиванием. Но кто хочет его таким? Есть что-нибудь стоящее под золотой облицовкой славы и успеха? Он не может вспомнить, кем он был до всего этого. Он и не уверен, что кем-то был до всего этого. Что же, когда все это закончится? Что же будет тогда? Может быть, вообще ничего. Может, он сойдет последний раз на лед и исчезнет в сером дыму, а никто ничего и не вспомнит о нем, кроме того, как он побивал мировые рекорды, кроме его завоеванных медалей. Но не более того. Внезапно Маккачин начинает скулить, будто понимает страдания своего хозяина. Его собака пришла посидеть подле него на полу, виляя хвостом и с тревогой вглядываясь в лицо Виктора. — К сожалению, Маккачин, — Виктор встает, внезапно понимая, что слезы появились на его щеках. — Я плохо себя чувствую этим вечером… Но Маккачин не судит Виктора за его слабость. Маккачин не уйдет, когда Виктор не ярок и не счастлив. Он не ждет от него большего, чем миски с едой и прогулки вечером. Эта мысль заставляет дыхание замереть, начать пускать слезы лишь с новой силой. Но Маккачин не винит его за что-либо. Он просто заботливо облизывает лицо Виктора, забирается под руки владельца. Он старается успокоить своего хозяина, помочь, чем сможет. Они так и сидели посреди комнаты, в воздухе которой витал запах алкоголя, пока Виктор не уснул от внезапно навалившейся усталости.V
Виктору двадцать семь, и его собака нуждается в неотложной помощи ветеринара. Это произошло после полуночи, когда он понял, что любит Юри. Осознание приходит не сразу. Виктору нужно быть спокойным, держаться в норме. Он ждет. Виктор знает, что Маккачин будет жить. Но тревога по-прежнему сжимает грудь тренера, словно вокруг обвязали крепким узлом. С Маккачином все будет хорошо. Ветеринар так сказал. Он просто должен соблюдать диету и принимать лекарство в течение нескольких дней, и будет как новенький. Но в клинике его будут держать в течение еще нескольких часов, просто чтобы быть уверенным, и тогда они смогут вернуться домой. Все нормально. Кроме того, что Юри сейчас совершенно один, за тысячу километров…и это вина Виктора. Он должен был остаться, надо было настоять. Но он слаб и эгоистичен, его сердце разрывалось на две части: между человеком, которого он любит и его старым товарищем. Ветеринар по-доброму обращается с Маккачином, тщательно разъясняет все Виктору и даже позволяет сесть на пол, подле спящего Маккачина. — Вы тренер Кацуки Юри, не так ли? — ветеринар говорит непринужденно, во время проверки пуделя. — Боюсь, я не знаю многого о фигурном катании, но я знаю Кацуки. Очень хорошая семья. Раньше я был ветеринаром Ви-чан. Юри говорил вам о Ви-чан? Юри рассказал Виктору о Ви-чан, с нервным румянцем, когда он признался, что собака была названа в его честь. — Юри был таким застенчивым мальчиком, но мы всегда хорошо ладили. Я приходил в гостиницу довольно-таки часто, чтобы посетить онсен. Думаю, я был почти чужим дядькой для него, когда он рос. Он, может быть, тихий, но, знаете… Стоило вам сказать ему про лед, как он расцветал! Виктор ничего не говорит, просто продолжает осторожно гладить голову Маккачина, аккуратно держа лапу четвероногого друга. Он всегда хотел услышать больше о том, когда Юри был еще мальчишкой, но теперь это просто заставляет сердце болеть. — Он часто говорил о вас, — продолжает ветеринар с улыбкой, — я и не могу представить, как он обрадовался, когда вы появились в Хасецу! Он всегда восхищался вами. Он рассказывал мне все о ваших выступлениях, ваших прыжках. Обо всем. Но то, что я помню наиболее четко, был тот день, когда он принес Ви-чан на его ежегодные уколы, и сказал мне, что вы обрезали волосы… Рука Виктора застывает. Он не знает, что сказать. Он не уверен, что он хочет услышать еще больше. — Он так волновался о вас. Он боялся, что, может быть, ваше сердце разбито, и вот почему вы укоротили волосы. Я спросил его, что он думает о вашем новом облике: нравится ли он ему больше, или меньше, чем длинные волосы. Но, знаете, его не волновало это. Он сказал: «Я просто надеюсь, что Виктору не грустно. Я не хочу, чтобы он грустил…» Сейчас Виктор узнал много нового. Он помнит, сколько разных слухов и сплетен о нем обходило весь мир. Помнит, как все обсуждали его внешность. Но он не знал, что все это время, во всем мире, был маленький мальчик, который желал только того, чтобы Виктор был счастливым. Но Юри уже не маленький. Он взрослый мужчина, и он видел Виктора, который не идеален. Виктора, который скидывает свою одежду, когда напивается. А ведь никто не знает, как справлялся фигурист с эмоциональным кризисом, который получил тогда, в свои восемнадцать. А Юри по-прежнему заботится. Юри — сладкий и храбрый Юри, послал его подальше, потому что он не хотел, чтобы Виктор страдал. Он был готов смотреть в лицо своим страхам, ужасной тревоге, которая всегда преследует его, чтобы спасти Виктора от боли. И Юри никогда не думал, что Виктор слаб. Ветеринар — добрый человек, и он притворяется, что не видит глаз Виктора, наполненных слезами. — У меня есть несколько других пациентов, — мягко говорит он, — я вернусь, чтобы проверить, как Маккачин чувствует себя. Но, конечно, вы можете позвонить мне раньше, если возникнут вопросы. Виктор слабо кивает, и ждет, пока дверь закроется. Он вытирает слезы рукавом пиджака, выдыхая. Он любит Юри, сильного, доброго, красивого Юри. Он любит его. Он любит его так сильно, что больно.VI
Виктору по-прежнему двадцать семь, и он чувствует холодный зимний воздух Барселоны, просачивающийся через окно в номер отеля. — Давай закончим все это, — голос Юри твердый и устойчивый. Виктор уверен, что его сердце будто остановилось в этот момент. — Не пойми меня неправильно, — Юри продолжает, потому что Виктор все еще молчит. Юри не может восстановить прерывистое дыхание и найти правильную форму фразы: «Я благодарен больше, чем можно представить… все эти восемь месяцев ты был моим тренером. Но я не думаю, что все должно продолжаться. Ты слишком прекрасен. И я сомневаюсь, что заслуживаю тебя… Но я готов идти до конца.» Это неправильно. Это не имеет никакого смысла. Вчера они были счастливы. У них есть золотые кольца на пальцах. На пальце Виктора и такое же у Юри. — Я не понимаю, — шепчет Виктор, потому что он действительно находится в недоумении от слов фигуриста. — Я собираюсь выйти в отставку после этого сезона, Виктор, — Юри говорит и опускает глаза. — У тебя своя жизнь и карьера. Я хочу, чтобы ты был свободен и вернулся на лед. — Что… Это из-за сегодняшнего провала? Короткой программы? У тебя еще есть возможность пробиться… — Нет, — Юри сжимает кулаки, что покоятся на его бедрах. Он старается не смотреть Виктору в глаза. — Я думал об этом в течение долгого времени. И сегодня я понял, что это правильно. Тебе не придется быть моим тренером после окончания этого сезона. Я больше тебя не подведу. В комнате сейчас так холодно. Волосы Виктора все еще мокрые после душа. Становится холодно. Он всеми силами пытается понять ситуацию. — Что я сделал не так? Юри поднимает голову, всполошившись. — Н-ничего! Все, что ты делал, было замечательно… — Нет-нет, я, должно быть, сделал что-то, — руки тренера начинают дрожать, и он сжимает ткань халата, глядя на Кацуки. — Пожалуйста, скажи мне, что я сделал. Я что-то сказал, или не сказал, хотя должен был? Пожалуйста, ты должен сказать мне. Позволь мне исправить это. Но Юри лишь качает головой, и Виктор думает, что он, возможно, болен. Счастье Виктора. Оно рушится. Он думал, что строит дом для них двоих, но это был просто карточный домик, поваленный порывом ветра. Пожалуйста, не оставляй меня. Я не могу потерять тебя. Я не могу потерять все. Я не могу вернуться к тому, кем я был. Глаза Юри нервно озирают помещение, дыхание неровное и часто. — Я не могу удерживать тебя, Виктор. Я не могу держать тебя там, где ты не должен быть. Это неправильно. Я не могу жить так, зная, что «выбил» лед из-под твоих ног… — Мы были счастливы, — из-за стоящего кома в горле, слова выходят дрожащими и тихими. — Мы вчера были просто счастливы. Пожалуйста, пожалуйста… Я не понимаю. Почему это…почему ты… — он прерывисто вздохнул и опустил голову, глядя на ковер, который начинает размываться перед глазами. — Почему ты хочешь… Хочешь оставить меня? — Оставить… Тебя? — Юри удивленно смотрит на Виктора. — Я не оставлю тебя. О чем ты говоришь? — Ты… — Виктор останавливается, моргнув пару раз. — Ты сказал, что хотел…хотел, чтобы все между нами закончилось, — больно даже просто повторять эти слова, и ему приходится прикусить внутреннюю часть щеки, чтобы сдержать внезапное желание заплакать. — Нет! Нет, я…о Боже, Виктор, я просто имел в виду, заканчивать наши отношения как ученика и тренера! Я не имею в виду, что я…о нет, Виктор, прости, пожалуйста, не плачь… — Я не… — Виктор пытается сказать что-либо, но все это звучит слишком неубедительно. Он вытирает тыльной стороной ладони слезы. Кто сейчас для него Юри? Он все еще жених Виктора? Парень? Ученик? Все вдруг так запуталось… Глаза Кацуки начинают слезиться, — Я развел такой беспорядок… Я просто хотел поговорить о нашей карьере и будущем, и я хотел сказать, что это правильный путь… Я пытался подобрать слова, но выбрал худший из способов. Я просто… — Юри, — Виктор перебивает фигуриста. Он говорит осторожно, аккуратно, будто его слова — молитва или мольба, и это, похоже, дало отступить тревоге. — Мне очень жаль, Виктор. Я никогда не хотел тебя так расстраивать. Я просто хочу, чтобы ты был счастлив. — Я счастлив, — проговаривает Виктор, уже не скрывая хрипоты голоса. — Ты делаешь меня счастливым. Юри улыбается в ответ, пусть его улыбка слабая и хрупкая, но она искренняя. Он поправляет свои съезжающие очки, смущаясь. — Ты тоже делаешь меня счастливым. Но ведь, катание на коньках тоже делает тебя счастливым, не так ли? Виктор должен остановиться на мгновенье и подумать об этом. — Возможно, Юри. Но… мне почти двадцать восемь. И я полностью готов уйти в отставку. А тебе не нужно беспокоиться о своей карьере… — Просто… — Юри вздыхает. — Я не хочу, чтобы ты сожалел об этом. В прошлом году, после Гран-При, я думал, что был готов остановиться. И, может быть, я был бы не против, если бы ушел со льда, и больше никогда не катался на коньках, не завоевав ни одной медали. Может быть, я мог бы быть счастливым без этого, — он снова встречает взгляд Виктора. Во взгляде его есть искра и огонь, что Виктор так любит. — Но думаю, я бы всегда жалел, что мог отказаться от всего, что у меня есть сейчас. Ты единственный, кто дал мне второй шанс. Ты единственный, кто помог мне двигаться вперед и жить без сожалений. И… я никогда не смогу отблагодарить тебя за это… Виктор сглатывает ком в горле. Всего лишь внезапный всплеск эмоций. Это почти трудно — смотреть на Юри, когда он такой… когда он светится, словно солнце. — Так что, меньшее, что я могу сделать — это вернуть должок, — Юри продолжается, наклоняясь немного вперед, сжимает руку Виктора. — Я не хочу, чтобы ты ушел в отставку только потому, что ты должен тренировать меня. Если ты действительно хочешь покинуть лед прямо сейчас, если ты можешь смотреть мне в глаза, скажи честно, что это то, что тебе хочется. Это нормально. Но…но, если у тебя есть какие-либо сомнения, если ты думаешь, что мог бы сожалеть, что не участвовал в прошлом сезоне… Если ты хочешь закончить и попрощаться со всем, чего ты добился… В любом случае, чтобы ты ни выбрал, я все равно буду с тобой, совершу каждый шаг на этом пути. С тобой. Проходит время, прежде чем Виктор смог снова говорить. — Так ты…ты не бросишь меня? Ты…собираешься остаться? — Я никуда не уйду, — говорит мягко, и усиливает хватку на руке Виктора. — Я имею в виду, если ты этого хочешь, я буду с тобой так долго, сколько тебе захочется. — А если это навсегда? Если я хочу, чтобы ты остался со мной навсегда? Улыбка Юри настолько теплая, словно весеннее солнце, под которым тает зимний лед. — Тогда я останусь с тобой навсегда. Виктор открывает рот, пытается дышать. Есть так много вещей, которые он хочет сказать, но вдруг его глаза снова заполняются слезами и все, что выходит из его рта — это громкое рыданье. — Ох, Витя… Тсс, иди сюда… — Юри держит руки «открытыми», и Виктор не думает вообще, он просто наклоняется вперед и падает в теплые объятия. — Мне было страшно, — шепчет Виктор, утыкаясь в плечо Юри. И пусть это звучит так по-детски, но он больше не может сдерживаться. — Я был так напуган, Юри… Он не может вспомнить последний раз, когда он плакал в чьих-то руках. Ему должно быть стыдно. Он рыдал сильнее, чем раньше, и, глотая воздух, он продолжает плакать. Он сминает рубашку Юри, слезы одна за другой льются, не переставая…но Юри просто крепко держит его, потирая спину, пока он не успокоится. Виктор не был уверен, что он когда-либо чувствовал себя так, будто он в полной безопасности, как в этот момент. Он не знает, когда слезы кончатся. Глаза болят и голова болит, и если бы не было Гран-При, чтобы волноваться, он, наверное, мог бы спать неделю. Он задается вопросом, не в первый раз, как Юри сумел так великолепно кататься на Кубке Китая, и после плакать так сильно в гараже. Но даже тогда… Юри был сильным. — Ты в порядке? — Юри осторожно спрашивает, когда Виктор, наконец, отстраняется от него. — Я очень устал, — рассказывает Виктор со слабым смехом. — И у меня есть многое, о чем я должен думать сейчас. — Ты не должен откатать еще один сезон, если не хочешь. Я просто хотел, чтобы ты…чтобы ты имел выбор. Виктор кивает и тянется через стол за коробкой с салфетками. Он успокоился, но его нос по-прежнему красный. Как неприятно плакать. — А что насчет тебя? Ты действительно хочешь уйти? Я ничего не имею против, но верю, что ты завтра возьмешь золотую медаль, независимо от того, что происходит… Юри открывает рот, застигнутым врасплох, и снова закрывает его. — Я в порядке, если это для тебя… — Нет, — наотрез говорит Виктор, вытирая нос. — Н-нет? — Нет. Если я не могу отказаться от карьеры для тебя, то ты не можешь дать мне свою. Единственный способ, чтобы остаться на коньках в последний сезон — сделать это вместе. Но нет смысла вообще, если ты не на моей стороне. — Но я… Мы не можем! Как мы можем выполнить эту работу? Ты не можешь работать над своей собственной программой и тренировать меня в то же время… — Яков может тренировать нас, — идея приходит к нему только в этот момент, но да, это может сработать. Они могли бы заставить его работать. — Я знаю, что он хочет, чтобы я вернулся. Я просто скажу ему, что я снова буду его учеником еще на один сезон, только если он станет и твоим тренером. Как он может сказать нет? Мы можем жить в моей старой квартире вместе, и я покажу тебе город, в котором я вырос, и мы будем тренироваться вместе каждый день! — Вот такая нелепая идея, — говорит Юри, но, все же, огромная улыбка протянулась через его лицо. — А ты знаешь, какая единственная проблема с этим расположением? — Виктор продолжает, натягивая ухмылку. — Мы будем слишком заняты тренировкой в следующем сезоне, чтобы правильно спланировать нашу свадьбу. Я думаю, что нам придется отложить это еще на год. Как ты думаешь, помолвка может подождать? Юри смотрит на него с широко раскрытыми глазами. — Так…помолвка еще в силе? — С какой стати ей не быть? — Я не знаю, я не был уверен…после всего, что я сделал… — Юри, — голос Виктора спокойный, нерадостный. — Хах, я начинаю как-то скучать по своим десяти минутам истерики, потому что я думал, что ты хочешь оставить меня. Ты должен будешь вырвать кольцо с пальцем, если хочешь разорвать помолвку сейчас. Юри молча смотрит на него долгим взглядом, и вдруг начинает смеяться. Это самое прекрасное, что Виктор говорил когда-либо. — Мне жаль, что я так глуп, — хрипит Юри, вытирая слезы с глаз. — Я думаю, что я тоже довольно глуп, — говорит Виктор, искренне улыбаясь. Он аккуратно берет руку Юри и поднимает ее вверх, чтобы поцеловать его кольцо. — Поэтому… мы можем быть глупыми вместе всю оставшуюся жизнь? Юри сияет и наклоняется для поцелуя. — Большего мне и не нужно…***
Виктору двадцать девять, сейчас он стоит в ванной комнате величавого здания. Высококлассное здание для проведения свадебных торжеств. Виктор вытирает мокрое лицо полотенцем, чтобы капли воды не оставили подтеков на смокинге. Он смотрит в зеркало на свое лицо, после чего хмурится. В зеркале он видит Юри, стоящего позади него, что нежно улыбается с намеком легким на веселье. — Тебе лучше? — Нет, — Виктор стонет, снова взяв берет и промокает им лицо. — Мои глаза все еще слишком красные. Я думал, что вода может помочь. — Но ты выглядишь намного лучше. Просто, похоже, у тебя есть некоторые слабые аллергии. — Я красный… Это же неэстетичное. — Ну, вот что случается, когда ты плачешь, — Юри замолкает и осматривает свое собственное отражение критическим взглядом. — Как насчет меня? Я хорошо выгляжу? Виктор поворачивается к своему мужу, чтобы посмотреть. — Неплохо. Твои глаза немного опухшие, но это трудно увидеть, даже если ты приблизишься. Очки хорошо скрывают это. — Надо тоже умыться? — Если хочешь. Но сейчас ты и так хорош. — Я думаю, что все пройдет, потом. С моей-то удачей… я ж пролью воду на всю одежду, — Юри слабо улыбается. — Кстати…сколько людей мы пригласили? — Чуть более шести сотен. — Точно… Так что, чуть больше шести сотен человек будут наблюдать за нами, за нашей подготовкой и свадебной клятвой, — он смущенно пожимает плечами. Юри лишь слегка смущен, не более. Виктор уловил краткий миг, чтобы полюбоваться на то, как уверенность Юри выросла за несколько коротких лет. Виктор вздыхает, снова наклонившись к зеркалу. Его глаза все еще слишком красные и опухшие. Иногда он сравнивает себя с Юри. Но Кацуки очень быстро восстанавливается. Виктор хочет, чтобы у него тоже была такая особенность. — Это так неловко. Что таблоиды скажут обо мне завтра? «Пятикратный золотой медалист Гран-При потирает глаза на собственной свадьбе!» Юри фыркает, но его улыбка по-прежнему теплая. Он начинает выдумывать свой заголовок» — «Двукратный золотой медалист Гран-При. Замужем не намного лучше. Кричать? Ха, нет. Плакать — вот, что громче. Но еще лучше…реветь!» — Хочешь сказать, что я плаксивый? Я оскорблен. Ты зареванный, дорогой Юри! И я…плакал? Нет, это не он…ох, я не могу придумать больше слов на английском языке. Нам нужен тезаурус. — Виктор, кажется, нам уже пора, — говорит Юри, взяв своего мужа под локоть. — Они ведь не могут начать вечеринку без женихов… Или могут? — Подожди еще немного. — Брось, ты прекрасно выглядишь. Ты очень красивый. — Ты это имеешь в виду? Ты не просто говоришь это, потому что я так неотразимо обаятелен? — Виктор расплывается в усмешке. Он ловит угрюмый взгляд Кацуки, но больно он театральный, чтобы быть серьезным. — Ты знаешь, чем дольше мы здесь, тем больше людей начнут догадываться, что мы занимаемся здесь гораздо менее невинным, чем умываемся. — Менее невинным? Я не могу себе представить… На что вы намекаете, Юри! Помогите…просветите меня? — После вечеринки, может быть. Сейчас нам действительно нужно идти. Как ты думаешь, Крис принес шест? — Я категорически запретил ему, так что, он, наверное, ослушался. Хах! — Я так и думал. Нам лучше пойти и положить этому конец. — О, дорогой, это же наша свадьба! Разве мы не можем немного повеселиться? — Виктор притворно восхитительно дуется, и Юри тает, словно масло. — Ладно, — он позволяет, и любые попытки смотреть серьезно разрушаются. — Шест может остаться. Но я хочу танцевать с тобой всю ночь, каждый танец. Тебе, вероятно, следует держаться подальше от шеста. Но я не уверен, что у тебя есть столько выносливости, чтобы угнаться за мной и попробовать станцевать на шесте. — Сейчас это звучит как вызов, дорогой муж! — Виктор притворно плачет, приложив руку ко лбу. — Я не собираюсь останавливать тебя от попыток, но я не буду легко уступать тебе, если ты начнешь уставать на полпути! — Так сурово! Я вышел замуж за такого черствого человека! — Тише, — Юри смеется, вытирая руки Виктора, стоя на цыпочках, чтобы украсть поцелуй. — Ты знаешь, что я люблю тебя. — И я тебя люблю, — Виктор говорит тихо, прижимая мужа к себе. — Всем сердцем. Они задерживаются слишком долго, поэтому Юри аккуратно отодвигает Виктора от себя. — Ты знаешь, я люблю твои объятия, но нам действительно нужно идти. Виктор улыбается ему, кажется, что его сердце просто может лопнуть. — Я полагаю, ты прав. Ведь у нас есть вся ночь танцев впереди, не так ли? — он открывает дверь, дав Юри пройти вперед. — Готов, Мистер Кацуки-Никифоров? Юри ярко улыбается. — Только после вас, господин Никифоров-Кацуки!