Зелёнка

OST: Three days Grace - Someone Who Cares

It's so hard to Find someone who Cares about you...

Гилберт лежал на диване и притворялся трупом. Не сказать, чтобы это было довольно редким зрелищем, нет, Иван имел счастье это наблюдать примерно три раза в неделю – чаще, чем собственный секс. Честно говоря, это немного бесило. Честно говоря, это очень даже много бесило. На самом деле, прусс в этом искусстве порядком поднаторел за последнюю неделю, и занимался этим каждый день в течение уже пяти дней. Суть процедуры заключалась в том, что альбинос ложился на диван, накрывался одеялом с головой («Как труп накрывают в морге», - злорадно отмечал Ваня) и вообще не шевелился ближайшие часов пять-шесть. Вылезал он из-под одеяла ещё более убитым, чем был перед этим. На вопрос «что случилось?» Байльшмидт обычно фыркал и уходил пить кофе. И курить. Последнее он вообще-то скрывал, но Иван же не безнюхий, в конце-то концов. Вот и сегодня Гил гордо возлежал на диване, отвернувшись от грешного мира и накрывшись одеялом по самую макушку. Судя по тихому размеренному дыханию, прусс спал. Это было ещё более странно – он не имел привычки спать ни днём, ни вечером – а сейчас было семнадцать ноль ноль – и Ваня всё-таки встал, подошёл к нему и, найдя край одеяла, засунул руку внутрь. Под одеялом было нестерпимо жарко. Когда Россия положил руку на лоб Байльшмидта, то его догадка только подтвердилась – небольшая, но температура у того была. - Гил? - Мм? Чего тебе? Сдохни. – Приветствие было не самым дружелюбным, но Ване было явно не привыкать. - Ты заболел. - М-нет. - Да. Я утверждаю. - Я тоже. - У тебя температура. - Я ничего не чувствую. - Давай-ка поставим градусник. - Поставь его себе в… - Да-да, конечно, - Брагинский копался на кухне в поисках нужного предмета. После извлечения оного на свет божий, Иван вернулся ко всем недовольному пруссу. – Давай, ставь. - Он холодный, как ледышка, - поморщился Гил. Во время болезни, как уже заметил русский, он любил поныть в разы сильнее обычного. - Это ты горячий. Ты не простыл? - Тогда почему я не задыхаюсь от соплей и не выкашливаю лёгкие? Вопрос был резонным. Если Байльшмидт простужался, об этом знали все девять этажей их многоэтажки – благодаря курению кашлял он так, что его кашля каждый раз пугалась кошка и временами даже сам Иван, а по ночам у него ещё и закладывало нос – вот тогда начиналась настоящая какофония. Но если не простуда, то что?.. - Смерил? Покажи. Термометр показал тридцать семь с половиной. Немного, но для того, чтобы почувствовать себя куском дерьма, достаточно. - Слушай, посмотри-ка на меня… Это что? – Ваня провёл подушечкой большого пальца по довольно крупной болячке на щеке. – И вот здесь… - Он дотронулся до лба, - ну-ка разденься. Устав, видимо, ворчать, Гилберт снял футболку. По животу и спине тянулись цепочки таких же болячек. Иван задумчиво провёл пальцем по коже, соединяя их воображаемой линией. - Гил? - Ну что? Я умираю? - Людвиг болел ветрянкой? - Что? - Ветрянкой. - А, ну… - По интонации Ваня понял, что альбинос нахмурился, - ну да, была. Я с ним неделю таскался. У него до сих пор следы, кажется, на лопатке… - А ты сам-то болел? - Ой, как будто я помню. Раз не заразился от Запада, значит, болел. - Как знать, как знать. Больше всего похоже, что у тебя сейчас именно ветрянка. Ощутив, что в мозгу прусса высветился синий экран смерти, Иван начал объяснять: - У тебя температура, ты ходишь, как в воду опущенный, спишь постоянно, у тебя болячки… Дай пощупать вот тут… - Пальцы скользнули за уши, надавливая, потом спустились ниже, к челюсти, следом – по шее и подмышкам. – У тебя за ушами лимфоузлы увеличены. Полный комплект. - И теперь что? – в голосе Гилберта почему-то чувствовалась обида. - Ну, болячки не чесать и не сдирать, мазать зелёнкой… - Я не буду это делать! Ты хочешь, чтобы я потом до конца дней не отмылся?! - Гил, так положено… - Да плевал я на то, что положено! - Будешь спорить – привяжу к дивану и намажу насильно. Везде причём. Пруссия развернулся к Ивану лицом, состроив мордочку невозможно жалостливую. - Ну Вань… - Я сказал надо – значит надо. Не перечь старшему по званию. - Мудак. Брагинский улыбнулся. - Ублюдочное чмо. - Ну вот такой я, что поделаешь. Альбинос громко и сердито засопел. - Ненавижу. - Это не так, - Ваня обнял его за плечи, кладя голову на плечо. За что мгновенно получил довольно болезненный тычок под рёбра. - Ещё как так. Ты мне и морду тоже будешь зелёнкой мазать? - Ну да, как без этого. - Я протестую! - Протест отклонён, - с этими словами Иван удалился на кухню за ватными палочками и раствором «бриллиантовой зелени». Вернувшись, он обнаружил целую баррикаду из подушек и стульев вокруг дивана, в центре которой сидел Байльшмидт с ещё одной подушкой в руках, готовый броситься в атаку. Оценив настрой противника, Ваня счёл за лучшее поставить пузырёк на стол. - Ну как дитя малое, честное слово! Прекращай уже дурью маяться, Гил, ты же взрослый мальчик. - Врагу не сдаётся наш гордый «Варяг», пощады никто не желает! – проскандировал Байльшмидт, воинственно размахивая подушкой. Получив подушкой по голове, Брагинский взбесился – ну что это такое вообще! – и начал продираться через сооружение из стульев и постельного белья. По правде говоря, сооружение особой крепостью не отличалось, и потому уже через несколько минут Гилберт был бесцеремонно прижат к дивану и объявлен капитулирующим. В качестве наказания была назначена экзекуция в виде обработки зелёнкой, и альбиносу пришлось на это согласиться, правда, с большой неохотой. Вооружившись пузырьком и ватной палочкой, Ваня приказал Гилу раздеться. Оглядев масштабы действий, он только горестно вздохнул, обмакивая палочку и глядя, как она становится красивого изумрудного цвета. Вскоре по телу Пруссии поползли точки такого же цвета – начиная с лопаток и до самой задницы, по шее, вискам, груди, животу и плечам. Ваня лишь иногда прерывался, чтобы снова смочить вату. Гилберт стоял на удивление смирно, но дышал очень тяжело – по-видимому, ему было действительно сложно переносить болезнь в таком возрасте. Наконец, очередь дошла до лица. Взяв Байльшмидта за подбородок одной рукой, второй Иван принялся обрабатывать оспины. Щёки, подбородок, кончик носа, потом – лоб до самых корней волос… Наконец, последняя точка – на брови – была поставлена. - Ну вот и всё. – Ваня отстранился, закрывая зелёнку. – Красавец! - Не смешно, - Байльшмидт поджал губы. Над верхней красовалась пара изумрудных точек. - Всё не так плохо, Гил… Альбинос направился в ванную. Естественно, Ваня направился вслед за ним. Застав Гилберта пялящимся в зеркало и озадаченно ощупывающим лицо и шею, русский решил процессу самосознания не мешать. Тишину нарушил сам прусс. - Брагинский, ты в курсе, что ты пидорас? - Гил, не всё так… - Нет, это не плохо. Это хуёво, кусок ты мудла. - Я не виноват, что ты в таком возрасте где-то подцепил ветрянку! Сопение Гилберта стало очень громким и возмущённым. - Ненавижу тебя, боже мой… - Послушай, тебе всё равно ближайшие два дня нельзя из дома вылезать. Перед кем ты красотой хочешь блистать? Увидев в зеркале очень сердитое выражение лица Байльшмидта, которое обычно символизировало «если ты не уйдёшь отсюда, я разобью тебе ухо, и, по возможности, нос», Ваня подошёл вплотную и обнял Гилберта за пояс. - Мне всё равно, как ты выглядишь, хоть зарасти по самые уши. – Он прижался щекой к задней части шеи. – Иди ко мне, - мягко развернув альбиноса за плечи лицом к себе, Ваня заглянул ему в глаза. - Ты заразишься… - Успел сказать он перед мягким, почти невесомым поцелуем. - А я переболел. – Он улыбнулся. Следующий поцелуй становится более долгим и глубоким. На третий Гил соглашается только после обещания, что завтра же уши кота тоже станут зелёного цвета. С фразой "бедный Макс" Иван всё-таки обещает это. Пусть в тот день дальше поцелуев они так и не зашли, но на то, чтобы вместе спать на разложенном диване, Ваня разрешения уже не спрашивал. На это не было нужды.