* * *
— Я не люблю тыквенный латте, — обрывает её Грейс. — Правда не люблю. И давай уже к делу. Интересно, Оберлин всем такое предлагает? — Ты очень плохая, Шанель, — говорит она всеми возможными способами, когда совесть не позволяет сказать это прямо. — Ты самый дрянной президент за всю историю Каппы, — добавляет она. — Ты жестокая и эгоистичная, — Грейс не хочет пить её дурацкий латте, не хочет слушать оправданий, и ей плевать, что собеседница скажет в ответ: сейчас главное выговориться. — Так ты точно не хочешь быть моим миньоном? — осторожно спрашивает Шанель, поднося стаканчик к губам. Кажется, она не особо внимательно слушает. — Ты будешь моим самым любимым смешным маленьким миньоном, Грейс. Подумать только, она выучила, как её зовут. — Я могу сделать тебя Шанель №6, если хочешь, — доверительный взгляд Оберлин почти дружелюбен, — или любым другим номером, мне плевать. — Нет. Она могла бы долго разъяснять, почему отказывает, почему ей так не по душе порядки в Каппа Каппа Тау, почему президент кажется ей заурядной амбициозной стервой, но Шанель не поймёт ни слова. Она закатывает глаза, и Грейс молча встаёт, чтобы направиться к выходу. — Ладно, постой! — поспешно окликает её Оберлин, сама удивляясь своим словам. И почему эта надоедливая кудрявая девчонка заставляет её делать всё это? — Ты вроде как не глупее меня… — начинает она, когда кандидатка оборачивается. — Мы можем нормально поговорить? «Ты такая мирная и серьёзная». Чёрт, Шанель, это звучит странно. Она тщетно пытается стереть с лица улыбку. Конечно же, ей не нравится критика в свой адрес, а особенно из уст этой маленькой птички, и дело вовсе не в словах Гарднер. Просто у неё так забавно дрожат локоны у висков, когда она волнуется. И вышивка на кофте по-наивному старомодная… Шанель жалуется на жизнь. В конце концов, кому ещё здесь можно поплакаться в жилетку? Наверное, её мнение о собеседнице может измениться, если та её поддержит, но Грейс слишком прямолинейная для этого. И глупая. — Это пустяки, — сообщает она, — тебе лучше измениться и сделать мир вокруг тебя лучше… «Я не выношу всё это ванильное дерьмо. Меня от него тошнит. И от тебя тоже». Грейс срывается с места. — Ну и уходи! — капризно кричит ей вслед Шанель. — Да ты меня вообще не знаешь, и я тебе это припомню, сучка! Даже кофе не взяла! — задыхается она от возмущения. Наверное, это глупо — вот так закатывать истерику в баре, словно пятилетняя избалованная девочка. Хотя она и есть такая. Разве что постарше.* * *
Когда-нибудь эта мелкая хипстерша прекратит стрелять в неё глазками, но пока — пусть продолжает. Оберлин это забавляет. — Мы должны переехать в дом Каппы, — предлагает Грейс, когда декан Манч не спеша удаляется под руку с детективом. Неужели именно она до этого додумалась? Ох уж эта блондинистая истеричка №5. Если Красный Дьявол её грохнет, Шанель особо жалеть не будет. И хотя она права — в первый раз за всё время — и новички не имеют права жить в доме, Шанель меньше всего хочется её поддерживать. — Нет, думаю, мы должны это сделать, — весело объявляет она. Получи, Грейс. Всё, как ты хотела. Оберлин нравится «адская неделя». Вообще это одно из самых весёлых времяпровождений в кампусе, особенно когда можно ходить с важным видом и пинать кандидаток носком туфли на двадцатисантиметровом каблуке. Например, эту черномазую подружку Грейс — Зейдей, кажется. Её невозможно вывести из себя, если рядом возится Гарднер, полируя своими отстойными джинсами сверкающий пол. А она что-то замышляет, наверное: «Я сама принесу мыло». Конечно, хочет помочь подруге, как бы не так. Дураку ясно, девчонка полезет в подвал… Может, толкнуть её сзади, чтобы она ударилась о край крышки сундука, который ей обязательно понадобилось разворошить? И когда кандидатка отключится, задушить её окровавленными шмотками из того же сундука, а потом бросить здесь, как будто так всё и было? Звучит довольно круто. Шейному корсету бы понравилось, но зачем всё усложнять, если можно просто слегка шатнуть ближайшую этажерку? — Ты любопытный ребёнок, — угрожающе улыбается Шанель. — А я ненавижу детей. Особенно любопытных. Грейс роняет фонарик и так мило и смешно дёргается, что Шанель едва сдерживается, чтобы не расхохотаться. А теперь можно пригрозить ей смертью, и она испугается ещё больше. Что это за ванна? Расскажи ей, Шанель, всё по порядку. Главная страшилка Каппы? Грейс быстро переводит взгляд с бледных губ собеседницы на дно ванны, испорченное засохшими потёками крови. Рассказ собеседницы не блещет деталями, но живому воображению Гарднер это и не нужно: она уже видит эту девушку с остекленевшими тёмными глазами, неподвижно лежащую в холодной грязной ванне. Подол платья и неуклюже согнутые ноги залиты кровью, на дорогих, украшенных стразами туфлях темнеют несколько капель. Тихая, страшная, мёртвая девушка. В полумраке рядом с ванной Грейс даже мерещатся лица её однокурсниц, и в центре — круглолицая вульгарная блондинка. Что-то в ней кажется кандидатке знакомым, но разглядеть её и догадаться она не успевает. — Это была супервесёлая вечеринка, — беззаботно сообщает Шанель, — поэтому сёстрам было на неё плевать. По-моему, логично. Грейс хмурится. — Ты же не думаешь, что я всё это вот так оставлю? «Конечно, оставишь». И Оберлин, не оборачиваясь, идёт к выходу.* * *
— Трахаться с кандидатками нельзя! — строго рявкает Шанель на собеседницу, надеясь увидеть хоть намёк на раздражение на её флегматичном лице. Но дело не в №3, конечно. Оберлин не её предупреждает, а саму себя. Пижамная вечеринка! Разве эта бюджетная версия Ники Минаж могла придумать что-то менее глупое? У Оберлин начинает складываться впечатление, что у её со-президента совсем плохо с фантазией. Да ещё и Грейс со своей идиотской улыбкой стоит рядом, радостно хлопая в ладоши… — Что, блин? — таращится на них Шанель, стараясь как можно деликатнее дать понять, насколько бессмысленна эта затея. — Вы совсем, что ли? Будем сидеть в ночнушках и делиться секретами, подумать только. Нет, конечно, вы тут все решили вернуться в восьмидесятые, но Шанель Оберлин не обязана быть как все. Она слишком хороша для этого дерьма. И неужели все согласятся? Ещё и №3 подмигивает своей азиатке… — Я согласна, если мы будем играть в «бутылочку»! — объявляет эта мерзавка, и Шанель хочется придушить её, жаль только, что она не может дотянуться. Впрочем, она всё ещё может поднять их всех на смех… — А как насчёт «правды или действия»? — вдруг предлагает Грейс, обводя комнату взглядом, прежде чем остановить его на №3. Этой девчонке ещё не надоело строить из себя Шерлока? Разве игра чем-то поможет её бездарному расследованию? — «Бутылочка» — и точка! — кривит рот №3. Она ловко придумала сразу провести голосование: большинство поднимают руки под её тяжёлым взглядом. Сегодня удача на стороне чёрного и белого шоколада, думает Оберлин с досадой. — Я же говорила, что без лесбиянок не обойдётся, — пытается уместно пошутить Зейдей, глядя то на Гарднер, то на стоящую по другую руку от неё Шанель. Да что эта негритянка себе позволяет?! …Шанель крутит бутылку на гладкой поверхности столика и молится, чтобы ей не выпал кто-то из кандидаток. Дурацкая «бутылочка», как в неё вообще можно играть без парней?! Ясное дело, это тёмный замысел №3, которая так и ищет повода засосать хищную лесбу… Поворот. Ещё поворот. Горлышко розовой бутылки постепенно замедляется, всё тише и тише… Грейс испуганно смотрит на подлую бутылку, теснее прижимая голые колени к груди. Виснет неловкое молчание, и никто не решается шевелиться, пока Оберлин не осознает до конца, что сейчас должно произойти. — Я твоя сестра и заместительница, — неожиданно радостно объявляет №6, — и я могу поцеловать её вместо тебя. «Глупости какие». — Спасибо, Хестер, — улыбается Шанель, вставая, — но это лишнее. Грейс опускает ноги на пол, вцепившись пальцами в подлокотники и исподлобья глядя на президента Каппы. Расстояние между ними сокращается за несколько мгновений. Гарднер судорожно облизывает губы, чтобы абрикосовый вкус её блеска не вызвал очередной приступ сарказма Оберлин, но, наверное, этого бы и так не произошло. Шанель перегибается через стол, взмахнув широкими полупрозрачными рукавами. Она умеет хорошо выглядеть даже в самой глупой ситуации. Секунда. Вторая. Пятая. Грейс кажется, что её наручные часы грохочут на весь холл стрелками, словно тяжёлая артиллерия. Оберлин картинно вытягивает губы, краем глаза замечая, как кандидатка на мгновение жмурится и снова распахивает серые глаза, едва их губы разъединяются. Это произошло слишком просто. И слишком быстро, чтобы быть правдой. Когда следующим вечером Шанель встречается с Чедом, клятвы на мизинцах ещё слишком свежи в её памяти, и мысль о сексе прямо здесь и сейчас впервые не вызывает у Оберлин положительных эмоций. Впрочем, у этого времяпровождения всегда есть не менее приятная альтернатива… — Ты такая горячая, Шанель, — начинает Чед очередной комплимент, — что будь я геем, как Бун, всё равно запал бы на тебя. Даже если бы я был девчонкой. Вот так ты мне нравишься. Это, наверное, самый оригинальный комплимент за всю историю этих ночей, и Оберлин действительно польщена. Кажется, сейчас нужно мило улыбнуться и поблагодарить парня за эти слова, но вместо этого её рот произносит нечто совершенно неожиданное: — Будь я парнем, я бы никогда не запала на Грейс. Шанель испуганно прикрывает губы ладонью, пытаясь сообразить, зачем она ляпнула эту чушь, но уже поздно. Чед с минуту хмурит бесцветные брови. — Наверное, поэтому ты и не парень, — глубокомысленно изрекает он наконец, и Шанель кажется, что это очень умное замечание.* * *
— Твоя мамаша была тупой шлюхой-алкоголичкой! Размах маленькой, но сильной ладони. Полсекунды. Удар. Оберлин даже не успевает схватиться за щёку, а Грейс тут же исчезает, швырнув папку на журнальный столик и оставляя президента Каппы ошарашенно стоять посреди холла в жалких попытках восстановить дыхание. …Шанель редко мучает бессонница. Обычно ей хватает привычной дозы лекарства, чтобы успокоиться и уснуть за несколько минут, но, должно быть, сегодня всё не как всегда. Она лежит, вытянувшись под одеялом и время от времени приоткрывает глаза, проверяя, не притаился ли где-то за шторой убийца. Пальцы сжимаются и разжимаются на выглаженной ткани, подушка идеально мягкая, в воздухе ещё чувствуется запах освежителя, а в углу изредка мигает работающий на полную мощность кондиционер. Оберлин не может успокоиться, пока не понимает, что уснуть ей не даёт пара знакомых упрямых серых глаз, не отрывающая от неё взгляда. «Что ты здесь делаешь?» — вздрагивает Шанель, когда Грейс садится на край кровати без тени улыбки на лице. «Угадай». Игра? Как хочешь, тонкошейка. Рука Оберлин инстинктивно тянется к кнопке сигнализации, вшитой в спинку кровати, но гостья, ловко перебравшись ближе, останавливает её. «Ты не станешь этого делать». «Ещё как стану». Чёрт побери, как глупо. Грейс молча опускается на её ноги поверх одеяла, сжав коленями бёдра Шанель, и та вдруг становится такой растерянной, что не находит в себе сил шевельнуть хоть пальцем. Но сейчас важнее объяснения. «Что случилось с маленькой глупой Грейси?» Гарднер и в самом деле не знает. Ладонь её лежит на шее Шанель, и пальцы медленно сбегают по безупречно гладкой коже вниз, к крошечной ямочке между точёными ключицами. Оберлин сводит плечи теснее, вцепляясь руками в колени кандидатки. Она не кричит, не пытается вырваться, зная, что эта безобидная куколка не посмеет сделать что-то большее. Грейс склоняется к самому лицу Шанель: в красноватом свете его правильные черты кажутся вылепленными из гипса. Губы соприкасаются лишь на мгновение, и тут же кончики пальцев Грейс с усилием сжимаются на горле президента Каппы. Оберлин шумно хватает ртом воздух, но Гарднер и сама чувствует, когда нужно остановиться. «Тебе достаточно всего лишь взять свои слова обратно». Шанель презрительно усмехается через силу. Она не из тех людей, которые привыкли извиняться, и ей абсолютно плевать, откуда эта говорящая тыковка знает, куда нужно сейчас надавить, чтобы заставить её хрипеть и задыхаться. «Я знаю, что ты ни за что не станешь просить прощения», — добавляет Грейс. Надо же, она сама всё понимает, оказывается. Можно иронично фыркнуть, уничтожить её своим сарказмом, но Оберлин выбирает другой путь. Пусть малышка насладится игрой, которую сама же и затеяла. У Гарднер не хватит духу задушить её прямо сейчас, расписавшись этим самым под собственным приговором… Грейс вдруг отпускает её, выпрямляя спину и давая Шанель время, чтобы отдышаться. «Это твой последний шанс», — сообщает она, ногтём рисуя узоры вокруг выступающих под тонкой бледно-розовой тканью бедренных костей, и Оберлин молча кусает губы, чувствуя себя неуютно от новизны ощущений и ледяного тона Грейс и не пытаясь оттолкнуть её руки. А сама Гарднер держится на волоске из последних сил, стараясь не терять самообладание. Шанель внизу, под ней, всё такая же самоуверенная, насмешливая, и, кажется, ничто в мире не заставит её признать свою вину. «Ты что?» Аристократические пальцы Шанель не спеша расстёгивают голубую хлопчатобумажную рубашку Грейс, заменяющую ей пижаму, высвобождая пуговицы одну за другой, словно пробуя их на вкус, пока хозяйка рубашки не отбрасывает её в сторону. Терпкий запах даёт понять, что камин потух, но в спальне ещё тепло. Грейс оттаскивает одеяло на край кровати и странным образом переплетается с ногами Оберлин, скользя коленями по атласной простыне вперёд и наискосок. Прерывисто дыша, она откидывается всем телом, теснее вжимаясь и перенося всю тяжесть на распластанные руки. Шанель срывается. Это совершенно не похоже на то, что они обычно делают с Чедом, и ничего более непонятного с ней никогда раньше не происходило. Вперёд и назад, каждый раз врезаясь головой в спинку кровати. Для Гарднер это не в новинку, кажется? Пусть так, Шанель всё равно. Только бы забыть это потом навсегда… Она лежит, выпотрошенная и вывернутая наизнанку, сама себе кажущаяся ватной куклой, и сквозь опущенные ресницы тупо наблюдает, как Грейс поднимает что-то с пола обеими руками. «Хочешь кофе, Шанель?» В горле Оберлин словно рассыпается гора песка, и язык, свернувшись сухим осенним листком, царапает рот изнутри. Конечно, она хочет пить. Хоть глоток, хоть капля на дне, чтобы унять это жжение и дать воздуху тихо войти сквозь ссохшиеся губы. Знакомый запах тыквенного латте не может обмануть её. Наверное, Грейс была там, когда она отчитала этого идиота Пита за испорченный кофе. И она всё запомнила. Нет, не глупую физиономию баристы. Любимый вкус президента. В руках кандидатки два стаканчика, на вид совершенно одинаковые, и Шанель не может не оценить эту жестокую шутку. «Какой ты выбираешь? Экстрагорячий или экстрахолодный?» Умно. Оберлин пора бы уже перестать удивляться выходкам этого одуванчика. «Второй. Надо освежиться». «Хороший выбор, — усмехается Грейс, отпивая ледяной напиток, — как жаль, что тебе остался девяностовосьмиградусный латте». Шанель ничего не может понять, и внезапно несколько горячих капель падают ей на плечи, грудь и щёку, прожигая, кажется, кружевную шёлковую комбинацию и ошпаривая Оберлин так резко, что она не догадывается сразу вскрикнуть. Гарднер нагибается, вытягивая в сторону руку со стаканчиком, и приникает губами к пятнам кофе на тонком белье и коже. Боль теперь уже не кажется такой жгучей, но это ещё не конец. Влажно-липкими от кофе губами Грейс проводит по краю приоткрытого рта Шанель. Это не поцелуй, это что-то другое и, наверное, оскорбительное… Ледяные капли второго кофе обжигают хуже горячих, и их так много, что Шанель кажется, будто её кожа сейчас расплавится. «Завтра. В десять. В кафе», — наконец выплёвывает она, вопросительно глядя на кандидатку снизу вверх. Грейс молча кивает, и Оберлин расслабленно опускает веки, не зная, радоваться ли ей, что пытка закончилась. А когда она снова приходит в себя от холода, в комнате уже никого нет. «Как хорошо, что ты просто чёртов глюк от лекарства,» — облегчённо вздыхает Оберлин, переворачиваясь на бок и натягивая одеяло на плечо. Всё хорошо. Это была всего лишь галлюцинация, как тогда, когда ей явилась с того света №2. Она же не могла тогда явиться по-настоящему. Бред какой-то. Значит, никакой Грейс здесь только что не было. Шанель уже готова уснуть, как вдруг нащупывает на гладкой простыне что-то мокрое. Пятно ещё тёплое и совсем маленькое, но догадаться несложно: это случайно пролитая капля экстрагорячего тыквенного латте. … — Я хочу поговорить о том, что произошло… — нервно начинает Оберлин, глядя сквозь собеседницу. — О том, что ты сказала мне о моей матери? — уточняет Грейс, нахмурившись. — Странно, что тебя это волнует. — Да нет же, — раздражённо обрывает её Шанель, — о том, что было после этого. Когда ты… Когда мы… В глазах кандидатки искреннее недоумение. — Ничего не было после этого, Шанель. Ты всего лишь пригласила меня сюда сегодня утром. За завтраком. Помнишь? Ты наступила мне на ногу и процедила время и место встречи так, чтобы никто не расслышал. Не может быть. Выходит, всё произошедшее ночью ей привиделось? Но Грейс не из тех, кто станет врать своему врагу, и, скорее всего, сейчас ей можно верить. «Извини». Голос Шанель так тих, что она сама его не узнаёт. — Вот как? Президент Каппы начинает сбивчивую речь, совершенно не похожую на то, что было запланировано заранее. Да брось, Шанель, ничего ты не планировала. Ты просто хотела, чтобы она прекратила тебя мучить в том сне… или наяву? Теперь уже без разницы. У них обеих матери не идеальны. Только Шанель, в отличие от Грейс, знает о характере своей не понаслышке, поэтому и выросла такой дерзкой сучкой, а Гарднер, не подозревая об истинной сущности своей матери — тихой занудой. И когда с губ Оберлин срывается пафосная фраза о том, что, возможно, им было предназначено встретиться, чтобы изменить что-то в жизни друг друга, она позволяет себе добавить ещё кое-что. — У меня к тебе странные чувства, Грейс, — ровным тоном вдруг сообщает Шанель. — Не сексуальные, конечно, но они есть. Когда я смогу разобраться с ними, то сообщу тебе. Кандидатка молчит, обводя пальцем крышку на стаканчике с кофе. Выглядит так, будто она ничуть не удивлена этой новостью. — Круто, — одобрительно улыбается она. — Будет здорово, если мы сделаем это до того, как нас обеих убьют, — добавляет Гарднер, забирая свой латте и уже собираясь уходить. — Вообще-то я плюнула в этот кофе, — как бы невзначай сообщает Шанель, взглядом указывая на стаканчик в руках собеседницы. Если она сейчас выбросит его или потребует поменяться, это будет справедливо. Шанель поймёт. Но Грейс молча улыбается. И уходит с кофе в руках.* * *
Ступеньки ускользают из-под ног, платье цепляется за перила, и собственный визг внезапно оглушает Шанель. «Они не смеют, — думает она, когда трое странно одетых полицейских выходят ей навстречу из-за угла, — я же чертовски богата, я заплачу этим ублюдкам, и они сейчас же уберут от меня свои грязные лапы!» Они хватают её за руки, не давая удариться лицом при падении, и тащат вниз, к выходу. Как же это противно, думает Оберлин. Репутация летит к чертям. Что же она сделала не так?.. И когда у самых дверей ей удаётся извернуться и бросить взгляд назад, в зал, в серых глазах Грейс отчётливо читается сочувствие. Шанель судорожно вздрагивает, едва сдерживая истерический смех и складывая непослушные пересохшие губы в кривую отчаянную усмешку. Какая же смешная эта девчонка. Грейс — всего лишь маленькая глупая тыковка. Безвкусно одетая зануда. Говорящий шар для боулинга на ножках. Грейс Гарднер — её самая большая ошибка. …- Ты куда-то уходишь, Грейси? — спрашивает отец, задерживая её у двери. — Всё в порядке? Гарднер с досадой вздыхает. — Вы вроде как должны были уехать? — начинает она, оглядываясь. — Разве вы ещё не уехали? — Завтра, — поправляет Уэс, ласково дотронувшись до аккуратно убранных кудрей дочери. — Кэти… то есть декан Манч, конечно, перенесла наш рейс на завтра. Ну так что там у тебя? — Одно незаконченное дело, — уклоняется от прямого ответа Грейс, выходя на крыльцо. — Счастливой дороги, пап. Не забудь составить самый лучший плейлист в своей жизни. … Она стоит в толпе возле здания суда, надвинув козырёк кепки на самые глаза, и время от времени проталкивается вперёд, ближе к дороге, чтобы в тот момент, когда двери распахнутся, оказаться в нужном месте. Грейс не знает, зачем приехала сюда, но ей кажется, что она должна быть здесь, когда это случится. Неподалёку стоит белый микроавтобус, и, вытянув шею, Гарднер удаётся разглядеть чёрные крупные буквы, тянущиеся по борту. Лечебница Палмер? Да что это всё значит? Их выводят одновременно. Полицейские тащат под руки трёх до странного похожих девушек — светловолосых, затравленных, в одинаковых оранжевых робах, с одинаково скованными руками. Странно видеть №3 без наушников и с самодовольной улыбкой на губах. Привычно скандалит №5, позванивая цепями. И только Шанель не утратила достоинства, в её глазах всё та же надменность… и это выражение мгновенно гаснет, стоит только Грейс поймать этот холодный отрешённый взгляд. Удивлена ли Оберлин? Да, наверное. Трудно сказать, что хуже: то, что эта кудряшка притащилась сюда, или то, что она помнит её. Теперь уже и то, и другое ничего не изменит. «Может, я правда чокнутая?» — думает Шанель, пропуская мимо ушей хныканье №5 и крики толпы на ступеньках. «Может, Грейс меня бесила именно тем, что не была такой, как мы?» И когда охранник захлопывает за ней дверцу машины, она бросает взгляд назад, снова вылавливая в толпе глупую круглую мордашку, обрамлённую воздушными кудрями. Грейс плотно сжимает губы, и вспышка чьего-то фотоаппарата отражается в её расширенных зрачках, когда она замирает, не сводя глаз с больничного автомобиля. «Так не должно быть, ведь Шанель Оберлин выше закона». Щёлкает замок на двери. Водитель заводит мотор. Грейс вытягивается в струнку, но в затенённых окнах никого не видно. Шанель Оберлин сидит молча, сложив руки на коленях и вжавшись в жёсткое сиденье. Шанель Оберлин знает, что это навсегда.