Кита

      В этом кабинете много красивых вещей и серьёзных книг.       В этом кабинете нет картин, кроме большого портрета.       В этом кабинете почти ничего из востока, кроме самого хозяина.       Те, кто знают его хорошо, скажут, что он сладкоежка и кофеман. Курит изредка кальян – когда задумчив, обожает, но никогда не заводил кошек, имеет через горло рваный, полумесяцем, шрам и совершенно не понимает, как вид искусства, оперу.       Те, кто знают его просто так, отметят хищный нос с горбинкой, острый взгляд, мягкую улыбку и обаяние, которое утопит любого. И прощают его непохожесть, небрежность в дресс-коде, гортанность речи и неуловимый для уха акцент.       Те, кто считают его врагом, не говорят ничего. Потому что умны.       Или мертвы.       У него небольшая компания на руках, он ставит её на крыло и имеет несомненную схожесть со старинным портретом.       У человека с картины чёрные глаза, смуглая кожа, простой бедуинский наряд без опознавательных знаков, и звали его Альтаир.       Фамилию "Ибн" чего-то там никому с первого раза не произнести. Разве что склониться над пылающим камином, чтобы прочесть стилизованную вязь.       У его потомка серый взгляд, такой же подбородок и фамильные брови, и зовут его Дэвид Шариф.       Золотые звенья цепочки на его жилетке напоминают формой символ огня.       Как и предок его, он ассасин.       У него жёсткий характер, бесшумная походка и мгновенная реакция. Хорошая школа, унаследованная от учителей. Ему тридцать семь, и подобных ему – единицы. Осталась лишь горстка людей: старики и пара детей из уцелевших семей, чтущих и сохранивших традиции. Двадцатый век истребил почти всех. Остальных добили тамплиеры.       Ненависть Шарифа спокойная, зрячая. Он знает, что лист надо прятать в лесу.       Или у всех на виду.       Ему сорок семь, исчез акцент, а всё та же небрежность – отполирована в лоск, рукава по локоть, и он вхож в лучшие дома, вращается в высоком свете и влиятельных кругах.       Своя компания давно и твёрдо стоит на ногах, он гранит её, как алмаз, и на рынке биотехнологий у "Шариф Индастриз" характерный узнаваемый почерк, смелость разработок и креативный подход.       Его кабинет похож на звёздную гавань.       Картин по-прежнему нет, хотя… всё же одна добавилась.       В декоре всё тот же европейский и строгий стиль, ничего чужеземного, кроме хозяина. Что импозантен и по-восточному терпелив.       Говорят, что он исповедует ислам, что он протестант, католик, агностик, да нет, атеист. Он может цитировать суры и Библию, удивительно пластичен в религии и не даёт прилепить к себе ярлыки в мире, чётко поделенном на своих и чужих. Сын иммигрантов из Сирии, он органичен в любой системе убеждений, светских раутов и политических склок, а о принципе такия на Западе знает мало кто. Злые языки говорят, что Шариф мимикрирует, как хамелеон, и имеет тысячу лиц.       Ещё говорят, что у него орлиное зрение и бешеная интуиция. Способность видеть сквозь стены, прозревать скрытые намерения и саму суть людей.       Даже не догадываясь, насколько сплетни близки к истине.       Те, кто знают, какой он на самом деле, – молчат. Ибо мертвы.       Либо высоко ценят свою жизнь.       Те, кто с Дэвидом знаком весьма близко, расскажут, как он ненавидит сливки и молоко в кофе, очень любит заварные пирожные, непривередлив, неприхотлив, мало спит и всё так же не понимает элитарность оперы.       И для каждого очевидна его протезированная рука. Украшенная изысканными соцветиями. И зачастую практически вместо визитки. Яркая, стильная и неотделимая от Шарифа.       К таким приращениям ещё не привыкли, они только выходят из тени и их внедряют с нуля в повседневную жизнь. Такое могут позволить себе богачи и… ну, это как когда-то мобильные телефоны: недоступно, странно и как-то немодно.       Шариф первый, кто превратил бионику из необходимости – в стиль.       "Я чист, – говорил весь его вид. – Я безоружен".       Рукава по локоть, лепестки до костяшек.       И скрытый клинок. В желобке под запястьем.       Ему пятьдесят и, кажется, первая седина. Давно не мальчик и не скачет по крышам, стареет как вино, или по принципу коньяка, чем старше, тем крепче и янтарнее цвет.       "Шариф Индастриз" закончен и похож на копьё перед броском. Связи, звенья, хорошие контракты, сильные позиции, безупречная репутация – всё увязано в нити и сплетено, выткано единым непрерывным узором, как исфаханский, ручной работы ковёр.       … колос, в котором скрыто зерно.       Со времён инквизиторских пыток "Абстерго" прошло десять лет, "Фронт человечества" расширяет сеть, у Таггарта кроткий голос и под очками – внимательный взгляд. У него отличное зрение, носит их напоказ.       – Здравствуйте, – при знакомстве улыбки взаимны. – Рад вас видеть, Уильям.       Говорят, что противников Дэвида поражает чума, они сходят с ума. Не сразу, пожать руку, обменяться приветствиями, посидеть на конференции, потыкать словесными шпильками, а потом, через дня два-три, некролог в газете и азартные СМИ.       Старый испытанный яд на лезвии.       Остаётся внутри.       У тамплиеров новая игра. Они продолжают: словом божьим, крестом и умелым пиаром; психолог, скорбящий вдовец, а то, что политик – это случайно. Маска цепляет и хороша, Таггарта слушают: импланты – зло, смотрите, они погубят ваши души, смотрите, как мою жену, кто сошёл с ума и её убил?!..       О том, кто он на самом деле, знает Дэвид Шариф.       Устранять нужно не знамя, а корень, орден теперь капля в чужом флаконе, у руля не то масоны, не то иллюминаты, кто кого поглотил, кто кому союзником, Шарифу плевать, для ассасинов есть частицы эдема и те, кто использует их во зло, – заклятый враг.       Шарифу – пятьдесят два.       Его не могут сбить и прибить к земле. Он крутой, влиятельный, меняет общественное мнение и давно не средней руки бизнесмен. Когда ему говорят, а не пойти ли вам в политику, он смеётся, мол, я бы рад, но лучше заниматься делом, а не трепать языком, у меня нет мёртвой жены в анамнезе, и с наркоманами я не знаком.       Его корпорация – крепость, оазис и дом.       … для воронят родное гнездо.       Птенцы оперились и подросли. Их мало – по пальцам пересчитать, но каждый как метательный нож, вложенный в перевязь. Например, Фарида – сорвиголова, лучший разведчик и отличный пилот.       Братство не делает из своих женщин убийц. Малик умеет искать – и находить. Кочует по свету в командировках, ведёт перелёты, мелкая, дерзкая, задорная кровь, "прыжку веры" учил племянницу дядя, говорит, что помнит его до сих пор. Сказал в своё время, возьмёшь под крыло? Когда перебесится и вернётся из Хэнша?..       Может, хмыкнул Дэвид, найдёт там себе женихов.       Над камином почти улыбнулся сквозь века Альтаир.       У Шарифа седые виски, бархатный голос и ясная голова. Переговоры с ним вести – проще пойти себя утопить. Мягко стелет, злопамятен, улыбчив, остёр – таких раньше отправляли прямиком на костёр, жаль, что сейчас так нельзя. Умён и хитёр, палец в рот не клади, и, вот стервец обаятельный, не позволяет себя же вокруг пальца и обвести.       Ничем ни выполоть, ни победить, ни прижать.       Выскочке этому – пятьдесят пять.       Всё так же обожает конфеты, и под рубашкой на шее платки. Говорят, что всё-таки верит в приметы, но ни одной в толкователе не найти. То ли очень особые, то ли редкие слишком, то ли касаются только Шарифа. Только хрен он будет делиться своими мыслями, настоящим лицом и привычками, тем, что сидит в нём внутри глубоко. Ни с теми, кто знает Дэвида близко, ни с теми, кто не вхож в его дом.       Кроме одной. Кто с ним неизменно. Рядом и верно с начала пути. Для которой Дэвид – открытая книга, как любимый из сборника стих.       Когда она входит, он сжигает в камине каллиграфически исписанный лист.       – Всё, Афина, – говорит ей вполоборота. – У них её нет. У нас – ничего.       Он никогда ей не лжёт.       Он не расстроен, не сломлен, не сдался, лишь констатирует факт. Что нечего больше и негде искать. У храмовников была великая сила, но оказалось, что и без ассасинов тамплиеры умудрились её потерять.       – Сделать такое, – усмехается Дэвид, – надо уметь.       Неважно, кто кому предложил совместный проект; толкнули идею, понравился план, иллюминаты и тамплиеры ударили по рукам. Лаборатории, корпуса, сверхсекретные эксперименты, попытки частицу эдема разъять. А может, и нет, теперь неизвестно, всё уничтожил внезапный пожар. Сгорело дотла, огонь стёр все следы, землю просеяли после с песком, но артефакт не нашли.       Лист за листом отправляется в пламя. Дэвид молчит, к чему продолжать. Новый проект после "Белой Спирали" – "Абстерго", облава, чёткий подход (словно заранее был где-то обкатан), последних из братьев – на опыты в "Анимус", выжимая из каждого кровь, ДНК, генокод.       Искали частицу эдема… или что-то ещё?       Измазаны пеплом железные пальцы. Афина берёт эту руку в ладонь.       – Дэвид, – гладит его по запястью. – А если наоборот?       В глазах у Шарифа зажигается свет. Он верит в такое свободно и просто, хотя оно почти невозможно. Не описано в свитках, не сохранила молва.       Ибо сам превращает способности – в вещи. Тайное прячет у всех на виду. Прыжок веры, клинки, орлиное зрение – в аугменты, подобия и приращения. Скрываться в толпе, острый слух, лёгкий шаг – где был ассасин, а где стандартный имплант, кто из них поработал, не разобрать.       Частицей эдема всегда были вещи: яблоки, посохи, иные предметы. Волшебные, странные, страшные в руках у врагов. И если у храмовников с фантазией пусто, у иллюминатов с ней перебор.       Никто не знает, как и за чем случился пожар, почему, словно щепка, сгорела "Спираль" и что творили с фрагментом святыни – его пытались спрятать? понять?..       Афина молчит, улыбается нежно. Под пальцами вбитый вязью узор.       Её серафим. Любимец богов.       Тридцать лет она с ним неизменно, наблюдая, ведя, обретя плоть и кровь. Под смертной вуалью, скрытая тенью, Афина-Минерва из Тех, Кто Был До.       Дэвид сжигает последний листок с треугольным значком.       Время открытий и попранных истин, где боги как люди и люди как боги, век инноваций и технологий, когда дозволено действительно – всё. И всё та же война, как столетья назад, интриги и цепи, крестовый поход, смертоносное кредо, виток за витком, сплетая узлами судьбы и встречи, новые правила, вечный закон.       Обладая властью – исправь мир под себя.       Решая за остальных.       Управляй или прячь, тамплиер ли, ассасин, правда одна: у кого оружие бога – кладёт дорогу для всех.       Шарифу – пятьдесят шесть.       Перед ним Адам Дженсен.       Частица Эдема.       Живой человек. _________________________ "Такия" – термин, который обозначает один из принципов шиизма, позволяющий соблюдать обряды других религий, сохраняя веру в душе. В частности, в случае крайней необходимости допускает внешнее отречение от веры, нарушение ритуальных предписаний и дружбу с неверными.