Волки идут след в след.

Холодные капли стекают по лицу, устремляясь дальше, к шее и груди, заставляя поежиться и постараться понять, что за странные звуки пытаются пробиться сквозь толщу вакуума, образовавшуюся в его голове, как вата, забившую ему уши. Чей-то голос. Настойчивый, громкий, а затем тычок в подбородок, отдающийся ужасным эхом, заставившим зажмуриться и прочувствовать вибрацию в самом мозгу. Все было, словно в замедленной съемке, разве что для Сергея происходило в кромешной темноте. Звук, эхо, невидимые затычки в ушах… обычно так бывает в каком-нибудь фильме про боксеров, где главный герой улетает в нокдаун на другой конец ринга. Ему совсем не хочется знать, что происходит, и почему ледяная вода сковывает тело до онемения, но его бьют еще раз, сильнее, тряся за плечо и заставляя выбраться из состояния прекрасного анабиоза, в котором не было ни боли, ни тяжести, ни ощущения, словно ему проломили монтировкой череп. - Разумовский! – Громкий голос отчетливо послышался сверху, и миллиардер вздрагивает, распахивая глаза и пытаясь сфокусировать взгляд на рыжем пятне напротив. То расплывалось из-за яркого света, и уже через несколько секунд Сергей устал щуриться, закрывая глаза и отворачивая чугунную голову в сторону. Теперь в ушах не закладывало, а звенело, словно ему резко выдернули все пробки, в теле появилась жуткая, ненормальная слабость, а тошнота мешала сказать самое маленькое и короткое слово в подтверждении того, что Серый здесь и все соображает. – Я знаю, что ты меня слышишь, не заставляй прибегать к крайним мерам. Голос Мердока, взволнованный и злой, заставляет скривить губы в усмешке и постараться кивнуть головой, в подтверждение того, что он присутствует в собственном сознании, просто до сих пор не может оправиться окончательно. МакАлистер, кажется, понимает, но поливать Разумовского холодной водой не перестает. Заботливый, блин, нечего сказать. Дышится плохо – в груди словно поселилась душная спертость, не позволяющая полноценно принять воздух в легкие, и от этого мутит еще больше. Судя по ощущениям – он лежит в ванной, прямо в своих драгоценных брюках от Dior, а ирландец с вопиющей кощунственностью поливает его из душа, стараясь привести в чувство. Ему хуево. И даже более чем. Под веками мелькают цветные искры, и от них хочется избавиться как можно скорее, поэтому Сергей, сделав более-менее глубокий вдох, осторожно открывает глаза, пока еще даже не пытаясь всматриваться. Черта с два от этого легче. Все плывет, смазывается, цветные искры резко темнеют, словно пленка в негативе, разрастаясь, превращаясь в толстых черных мух, лениво ползающих туда-сюда по оболочке глаза, мешая даже более-менее четко фиксировать происходящее вокруг. Во рту – пустыня и мерзкий привкус кислоты, и Разумовский через силу разжимает челюсть, повинуясь инстинктам и позволяя холодной воде коснуться языка, устремляясь дальше, действуя примерно так же, как дождь в многомесячно жарившейся под солнцем, саванне. Миллиардер пьет долго и жадно, ощущая, как с этой водопроводной водой в него словно проникает жизнь, сворачивая холодом внутренние органы, а после опирается руками о края ванной и садится ровнее, опуская свою голову под душ. Теперь в ушах не только звенит, но еще и журчат скатывающиеся по волосам ручейки, и это словно подает в мозг команду – он жив, он в порядке и весьма способен на существование. Немало времени уходит на то, чтобы понять, отчего потоки, бегущие по дну и сливающиеся воронкой около зарешеченной дыры, имеют красновато-розовый цвет. В конце концов, он напрягает голову и ощущает тупую боль в затылке, через силу заводя руку за спину и накрывая ладонью саднящее место, ощущая спекшуюся корку крови, которая сейчас размягчилась под действием водопроводной воды. Зашипев и вернув руку обратно, Сергей начинает рассматривать оставшиеся на ладони красные разводы, которые стремительно смывались с его кожи, отправляясь в трубу. И это словно приводит его в чувства. - Сколько время? – Сипло спрашивает Разумовский, поднимая на тяжелый взгляд на Мердока, отводя душ в сторону рукой, чтобы вода перестала заливаться в глаза, безуспешно смывая ленивых, жирных мух, которые, кажется, начали впечатываться в сетчатку. МакАлистер не выглядит недовольным, но и трогательного волнения от него хуй добьешься, поэтому Сергей лишь тянется вперед и проворачивает одеревеневшими пальцами вентиль смесителя, прерывая холодный поток, чувствуя, что от этого у него уверенно начали леденеть мозги. - Полдень. – Безапелляционно заявляет оленевод, и Разумовский скулит сквозь зубы, понимая, что проспал все к чертовой матери, цепляясь за край ванной, в попытке подняться, но тут же получая по запястью шлепок, изумленно убирая руку и недоуменно глядя на лидера «детей». – У тебя башка пробита, куда ты собираешься вставать? Судя по всему, ты провалялся здесь всю ночь и все утро, и у меня есть куча вопросов, которые пока что, задавать тебе бессмысленно, я верно понимаю? – В голосе мужчины послышалась легкая угроза, но Сергей лишь отмахнулся на это, накрывая ладонью лицо и стряхивая с него воду, ощущая, как от холода сковало все его тело. - Мердок, будь добр, не надоедай. Дай мне прийти в себя. – Разумовский протягивает руку и забирает у ирландца душ, после чего еще долгое время смотрит на него, давая понять, что его можно оставить и помыться ему совершенно точно удастся самостоятельно. - Надо было тебя в канал выбросить, пока ты был в отключке. – Фыркает МакАлистер и выпрямляется, выходя из ванной комнаты, что-то недовольно бормоча на языке, удивительно похожем на давно исчезнувший из разговорного, англо-нормандский. Когда дверь за рыжим гризли закрывается, Сергей позволяет себе отпустить контроль, отдав свое тело неимоверной трясучке, тут же потянувшись к смесителю и зарядив плотную струю теплой, почти горячей воды, пытаясь согреться всем телом, попутно не тюкнувшись носом вперед, в моменты, когда перед глазами начинало плыть особенно сильно. Ему не нужно складывать в голове никаких пазлов, он и без того в красках помнит вчерашний вечер, и теперь не знает как ему объясняться перед Мердоком. Хотя стоит ли объясняться перед ним вообще? Принимая к сведению тот факт, что именно тот помог ему прийти в себя – придется придать огласке парочку фактов. В конце концов, с недавнего времени не только Олег знал о «двойной жизни» опального миллиардера. Сергея нехило штормит, и он понимает, что подниматься сейчас на ноги, напрямую означает – рухнуть в ту же секунду, и все же он рискует, опираясь о ванную и цепляя душ на держатель, тычась ладонью в стену и стараясь удержаться, тяжело выдыхая. Похмелье, смешение алкоголя и успокоительных, удар головой – все соединилось в убийственный коктейль, и хорошо, что Разумовского прополоскало еще ночью, ведь в противном случае он попросту умер бы, только-только продрав глаза. Ему станет полегче через пару часов, но пока придется помучиться, выпить какой-нибудь антипохмелин и постараться поесть, ведь уже через час ему необходимо будет отправлять в Сирию свой самолет, для того, чтобы забрать оружие и Марину. Еще один рискованный шаг, но Сергей не собирается направлять частник через Турцию, преодоление воздушного пространства которой грозило любому русскому авиатранспорту неминуемым уничтожением. Он зайдет в Алеппо со стороны Средиземного моря, предварительно пересекая Европу. Воздушные пути по этому маршруту были изучены американскими беспилотниками еще с полгода назад, Сергею лишь пришлось узнать данные из тех экспедиций, на свой страх и риск подключившись через проверенного человека к системе ВВС США. Это уже не простые игрушки с Громом в пределах расстояния «Питер-Венеция». Теперь его аппетиты переросли в поистине национальные, и Разумовский уже не мог остановиться, считывая чужие пробные маршруты и отмечая места турбулентности и воздушных ям, которые следовало обходить десятой дорогой. По его подсчетам путь должен был составить около четырех с половиной тысяч километров, что займет достаточное количество времени, но Мердок заверил, что Атыйя до тех пор гарантирует стопроцентную безопасность оружия и спасенной девушки. Сергею верилось с трудом, однако оставалось лишь надеяться на этого Джасима, который, по легендам, распространявшимся от Аль-Каиды, был едва ли не лучшим «воином» своего народа. И с какого, спрашивается, хрена, этот воин все бросил, став русским наемником? Ответ напрашивался весьма и весьма простой: деньги. Россия платила столько, что хватало с лихвой, в то время как Аль-Каида, восхвалявшая Усаму даже после его смерти, порой забывала доплачивать за потери и новые партии оружия, что, естественно, не могло не раздражать. С чего бы, собственно, президенту сотрудничать с террористами, хоть и бывшими? С того же самого, с чего он доплачивает Кадырову за наем рабочих рук, которые могли умело и без пыли ликвидировать любого перебежавшего России дорогу, при этом никак не вплетая во все это главу государства. Грязные дела за деньги. Удобно? Удобно. Только этот Джасим подчинялся всем, кому не лень, отдавая свои умения в лапы тех, кто смог бы заплатить ему больше. И Разумовский был к этому готов. Он заплатит за ПСИ столько, сколько позволит его бюджет. Отдаст все, только бы это оружие стояло перед ним. На данный момент для Сергея это является целью. И он не остановится ни перед чем, чтобы достичь ее. Кровь алыми разводами скатывается на дно ванной, и миллиардер морщится, растирая свалявшиеся волосы пальцами, с горем пополам избавившись от брюк, уже минут десять потратив на релаксирующую медитацию под теплыми струями воды. Ему и впрямь полегчало, во всяком случае, мухи перебрались глубже под веки, копошась уже там, являя себя лишь изредка, а слабость и тошнота постепенно сходили на «нет», оставляя взамен лишь тупую головную боль в области затылка. У него есть еще минут пять, чтобы окончательно прийти в себя, и надо приниматься за работу. Когда Разумовский заканчивает водные процедуры, то уже может смело сказать, что находится в полном порядке, вытирая мокрые волосы и прослеживая оставшиеся на полотенце красноватые разводы от рассеченной кожи на затылке. Шея ноет от неудобного положения, в котором он провалялся полночи и утро, но на это можно не обращать внимания. А вот на время внимание обратить стоит. У него осталось еще полчаса, прежде чем связываться со своим питерским пилотом, и миллиардер тратит его все на переодевание, кормление вороны, сушку волос и прием таблеток. Не слишком хотелось пичкать себя с похмелья новой порцией препаратов, но у него и без того стоял не слишком-то радостный выбор: либо его будет мутить и штормить весь день из-за медикаментозного вмешательства, либо Птица снова доебет его в ближайшие часы, выворачивая душу наизнанку. Из двух зол выбирают меньшее, и Разумовский, не долго думая, решил выбрать таблетки. Спускаясь на первый этаж к Мердоку, Сергей выглядит так, словно ничего не произошло, но тяжелый взгляд ирландца заставляет его вздохнуть и прикрыть глаза, опустившись в кресло, в котором он встречал лидера «детей» накануне. - И что это было? Снова твои шизо-приступы? – МакАлистеру не знакомо слово «тактичность», но миллиардера это не задевает, он лишь разводит руками и тянется к ноутбуку, поднимая крышку и неожиданно встречаясь глазами с отражающей поверхностью экрана. Мужчина неосознанно вздрагивает, но не видит там ничего, кроме контуров своей физиономии, и давит кнопку включения, попутно присоединяя к аппарату прихваченное зарядное устройство, наконец, дав питание давным-давно сдохшему мобильнику. - Стало нехорошо, запнулся, упал, разбил себе голову, причем тут приступы? – Выгибает бровь Сергей, глядя на оленевода, но тот лишь скептически кивает ему, вытаскивая из пачки, лежащей на столе, сигарету, и снова прикуривая. В этот раз пепельницей служит спизженное с дворцовой кухни, блюдце, ведь граненая хрустальная дура по велению хозяина дома еще с ночи покоится где-то на дне венецианского канала. – Это ты засунул меня в ванную? - Пытался привести в чувство. – Коротко буркнул ирландец, и, неожиданно, получил в ответ благодарную, хоть и слегка вымученную, улыбку. - Спасибо. – Разумовский и не думает верещать по поводу загубленных любимых брюк, и лишь прячет свои глаза в экране включившегося телефона, ожидая загрузки, поторапливая соню-андроида, чтобы он, наконец, выдал ему рабочий стол. Проходит еще достаточное количество времени, в которое он слышит лишь напряженное сопение Мердока, прежде чем руки заходятся возбужденной тряской, а внутри что-то екает, заставляя сердце забиться чаще. Над ярлычком сообщений танцует призывная единица, и Сергей, забывая обо всех сирийских проблемах, тычет в сенсор пальцем, открывая ленту и с невероятной жадностью вчитываясь в суть. «Я уже успел обрадоваться, что ты отправился следом за своим наемником, как ты объявился снова. Что тебе надо на этот раз?» Игорь, как всегда, не имел ни малейшего понятия о радушии и теплом приветствии, и Сергей, уже окончательно забываясь, утыкается в устройство, с проявившейся на лице ухмылкой набирая ответ, достойный честного питерского мента, запятнавшего свою бесценную репутацию не без помощи развязного миллиардера, который, естественно, был невероятно этим доволен. «Я несколько более живуч, чем ты можешь себе представить, Игорь. Как поживаешь? Как дела в Петербурге? Давненько я не навещал этот город. Если все же возьмусь съездить в гости, встретишь в аэропорту?» Птица внутри довольно урчит, нажимая «отправить», но недовольное покашливание МакАлистера со стороны дивана наступает тому на горло, затыкая фонтан энтузиазма, возвращая миру Разумовского. Миллиардер сразу же переключился на экран набора, вбивая номер проверенного пилота, который, за достойную плату, всегда выполнял то, что от него требовалось. Когда Ваня дал добро, Сергей отключился, обновляя аппарат и не видя никаких изменений в количестве сообщений, после чего воззрился на Мердока, который до этого момента тактично молчал, барабаня пальцами по ручке дивана. - Все в порядке, он вылетает. Ты связывался с Джасимом? – Разумовский не выпускает телефон из рук, но обещает себе, что для начала он разберется со всеми делами, а уже потом будет насиловать Грома сообщениями и наглостью, но как только тот проходит по пальцам слабой вибрацией, внутри него шевелится нечто столь невообразимо-сильное, что противостоять этому попросту невозможно. Сергей вытягивается в струну и стискивает зубы крепче, заставляя скулы ходить туда-сюда. Какой-то совершенно отвратительный питерский наркотик… - Да, у него все получилось, но он потерял почти десять человек и теперь требует большую выплату. – Мердок наблюдает за изменившимся выражением лица Сергея, глаза которого были широко раскрыты, а пальцы до побеления костяшек стискивали мобильный, и коротко кивает ему, отворачиваясь в сторону и молча покуривая, как бы намекая на то, что тот может обратить внимание на пришедшее ему сообщение. Мужчина тут же дергается, не с первого раза разблокировав экран, не попадая пальцами по графическому ключу, после чего утыкается глазами в шрифт, расплываясь в ухмылке. Птица никогда не сможет уснуть окончательно, он будет допекать его всю оставшуюся жизнь, царапая нутро и напоминая об ошибках бурной молодости, очевидно, явно беснующихся на обратной стороне телефонного экрана. «Да, встречу. С эскортом сослуживцев и стальными кандалами, чертов ты псих. Что тебе нужно?» Птица довольно ерошит перья, гордо подбоченясь и заставляя выломанное за последние несколько суток тело выпрямиться в позвоночнике, принимая уже совсем иной облик. Хищность во взгляде проявляется против воли самого хозяина, но создатель «ВМесте» все еще трепещется где-то на периферии сознания, призывая не терять своего лица перед рыжим ирландцем. «Я соскучился, майор, и просто хотел пообщаться» Сергей откладывает телефон в сторону, сцепляя пальцы в замок на колене и глядя на мистера МакАлистера, после чего не выдерживает и переворачивает тот экраном вниз, уже окончательно поставив точку на ближайшие полчаса. Остается лишь надеяться на то, что он эти полчаса выдержит. - Что у тебя за дела? – Мердок всегда любил сунуть нос не в свое дело, но без этого он вряд ли смог бы получить лидерство над «детьми», поэтому любознательность этого человека нельзя было недооценивать или предавать насмешке. Если он интересовался, то никогда не делал этого просто так. – Ведешь себя, будто наконец-то нашел себе бабу. - Что-то вроде того. Решил отписаться старому знакомому. – Сергей усмехается и откидывается в кресле, пристраивая пальцы на подлокотниках, сцепляя их, как бы на корню пресекая все попытки протянуть грабли к телефону. - Гром? – Безошибочно стреляет Мердок, и Разумовский лишь нервно дергает плечом, подтверждая догадку белфастского снайпера, не вынуждая себя отвечать. – Ясно. Меня ваши дела не интересуют. Но есть парочка вопросов не по теме. Во-первых – куда делся Волков, ну и во-вторых – кто так ебнул тебя по физиономии? – МакАлистер явно перегибает с заботой на сегодняшнее утро, и Разумовский неосознанно поднимает руку, касаясь пальцами левой щеки. Той самой, на которую недавно пришелся удар Олега. Боли почти не было, а самые маленькие ее зачатки не вызвали горечи или обиды – лишь странное, почти мазохистское удовлетворение, но еще вчера миллиардер смог заметить, что щека припухла и потемнела, очертив на коже четкий контур чужих пальцев. Две сущности снова рвались из тела вон. Одна незамедлительно метнулась к наемнику, со скоростью света прочесывая недавние события, делая только хуже, а другая целенаправленно метилась в Питер, желая встретиться со своим заклятым врагом, насытиться которым на расстоянии возможным не представлялось. Это тянет в разные стороны, это разрывает и без того несходных между собой существ на клочки, разметав их по ветру, и Разумовский долго молчит перед тем, как ответить. - Волков в отпуске. Не поделили обязанности, поругались, подрались, и я отправил его куда подальше, пусть для начала подумает над своим поведением и соблюдением субординации, а уже после возвращается и снова принимается за дело. – Сергей говорит так убедительно, что поверил бы кто угодно, даже он сам, но Мердок был тем еще упырем. Скепсис в его взгляде бесил пуще молчания мобильника, лежащего на столе, право слово – мог бы и подыграть. - Когда перестанешь держать людей за идиотов, Гражданин, они, быть может, к тебе потянутся. - Фыркает ирландец, выпуская дым в сторону хозяина замка, не вызывая на его лице ничего, кроме здорового раздражения. - Не надо ко мне тянуться. Хули ты хочешь? Я тебе ответил, будь добр удовлетвориться этим. Лучше перезвони Джасиму, расспроси его, что да как. – Сергей перегибается вперед и утягивает от оленевода его пачку, забирая себе одну сигарету и подцепляя пальцами стальную Zippo с гравировкой в виде колец, соединенных в центре трилистником. Ирландец от такой наглости обалдевает, но говорить что-то против не пытается, во всяком случае, пачку назад не забирает, позволяя Разумовскому прикурить и нервно затянуться. В голове тут же плывут все мысли, а где-то в районе гортани скапливается тошнота, но Сергей игнорирует позывы собственного тела, которые то кидает ему после длительного отказа от никотина, и снова делает затяжку. В желудке тут же что-то тянет, будто ослабевает поддерживающая его внутри нить, и миллиардер откидывается назад чуть тяжелее, прикрывая глаза. Ему надо поесть. Но как, если от одних мыслей о пище он уже готов вывернуться наизнанку. - Кирк поехал за ним. – Будто специально обрубает напускное спокойствие Мердок, и Сергей резко давится дымом, не закашливаясь, стараясь держаться, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы от напряжения в районе кадыка. Наверное, сейчас он похож на вытащенную из воды рыбу. - Я, блять, думал, что он подох в Сирии. – Наконец, выдавливает из себя Разумовский, все же прочистив горло и недовольно уставившись на МакАлистера, будто это он был виноват в том, что чертов сержант все еще бегал по этой земле. Хотя, собственно, кто, как не он напрямую является этой причиной?… - И нахуя он за ним потащился? Шавкой заделался? - Голову лечи, Разумовский. Между прочим именно по твоей инициативе я ничего не говорил О’Райли. А теперь он все узнает, и если я из-за его принципиальности лишусь вице-лидера – кандидатов на его роль будешь подбирать мне уже ты. А я, поверь мне, буду выбирать как самое последнее чмо – долго, нудно и упорно. – Кажется, МакАлистер серьезно дорожит дружбой с этим серомордым альбиносом, и то, что именно Сергей вынудил Мердока врать – была сущая правда, но сейчас Разумовского это не волнует. Выходит, что как только Олег выехал за порог – его тут же накрыла эта белобрысая, тощая чума, которая своим характером вечно вынуждала то ли въебать себе, то ли себя выебать. И миллиардер слишком хорошо знал, что последние несколько лет Волков занимался исключительно последним. Сергея передернуло. Сущность, которая прикипела к Олегу, не хотела принимать данность, а Птица тем временем уже жадно протягивала лапу к завибрировавшему на столе телефону, как бы намекая на то, что теперь он совершенно официально может творить с Громом все, что пожелает его рыжая, наглая рожа. «Я тоже соскучился. Вернее, быть чуть более детальным – соскучились мои кулаки. Очень уж хочется свернуть тебе набок клюв. Особенно после того, что ты сделал, рыжая мразь. Что еще ты захотел забрать? Отвечай, какого хера тебе надо, иначе следующее сообщение улетит в черный список». Гром настроен как нельзя более серьезно. Его, порой, бабские обиды, умиляли, как и сейчас, заставляя уголок рта дернуться, а пальцы быстрее скрести ответ, отвлекаясь от информации о Волкове и его верной, выстиранной в отбеливателе, шлюхи. «Ты никогда не сделаешь этого, Игорь. И нехер доказывать обратное. Будто сам не знаешь, что уже давно мог бросить меня за решетку или пришибить в собственной же постели, наняв нужного человека. Ты серьезно думаешь, что я верю, будто это из-за твоей врожденной честности и благородства? Иди, обмани лучше Филлипенко или скинься с Троицкого, а меня за идиота не держи. Я слишком хорошо знаю всю твою внутреннюю сущность». Сергей отбивает яростно, быстро, переливая на Грома свой негатив, держа сигарету в зубах, после чего швыряет мобильный на столешницу и резко поднимается, едва не потеряв опору и вовремя уцепившись за спинку кресла. - Можно подумать, что снова вернув прошлое, О’Райли будет уделять обязанностям больше времени. – Язвительно фыркает миллиардер, и направляется к окну для того, чтобы сесть на подоконник и прислониться затылком к прохладному стеклу, слыша саркастичный смех Мердока, который сейчас взрезал его нервы острым, как бритва, клинком. Сначала даже и не почувствовалось. - Как хочешь, так и думай, Разумовский. Мое дело – лишь предупредить тебя о том, что за твоим наемником увязался хвост. – МакАлистер – редкостный ублюдок. У него не слишком ровно складывались отношения с Катич, особенно, учитывая тот факт, что каждый раз среди этого союза то там, то тут, всплывал Финн, вот он и пытался спроецировать свою неудачу на других. Возможно, что и бессознательно, вовсе не контролируя свои действия, но от этого все равно было противно. Слишком велик контраст благородной внешности и трезвого ума с внутренним обиженно-загрызенным внешними обстоятельствами человеком. - Пошел ты к черту, Мердок. Приедет твоя Марина – получишь деньги и уебывай обратно в свой сраный Дублин. По пути можешь забрать с собой своего поганого О’Райли. – Сергей почувствовал, что сейчас витающая вокруг него информация слишком сильна и велика, чтобы повлиять на нее, поэтому попросту делает самый простой ход – подчиняется происходящему и плывет по течению, отдаваясь во власть нахлынувших эмоций. Нельзя сказать, что это вызывает тонну совестливых чувств в ирландце, но тот хотя бы затыкает свой фонтан неуемного желания уязвить побольнее. Разумовскому не нужно слов, ему хватает того, что Мердок молчит, пока тот докуривает сигарету и тушит ее прямо о винтажный подоконник, слегка наплевав на то, что это неебически дорогое красное дерево. - Если позвонят – сообщи. – Коротко говорит Сергей, опускаясь на пол и направляясь к кухне, прихватив с собой мобильник и мельком глянув на ноутбук, который уже перешел в режим сна. Глянцевый экран приветливо подмигнул голубым глазом, и Разумовский поспешил выйти из зала, пересекая коридор и оказываясь в волковской обители, заставая там Шурика, который что-то усердно печатал на своем компе, высунув кончик языка в своей старательности. Шугнувшись начальника, который редко бывал в духе, Мальвина поспешила ретироваться, прихватив свою доисторическую технику, и рыжее, устрашающее руководство не могло не усмехнуться, поведя плечом и открывая холодильник, рассматривая полки в попытке найти хоть что-то, сумевшее отвлечь его внимание сейчас. Не найдя ничего привлекательного, а лишь почувствовав новый прилив дурноты, Разумовский останавливается на чашке кофе, варка которого уже является неплохим отвлечением от забот. Это – целый ритуал. Смолоть зерна, нагреть джезву, высыпать кофейную пыль, залить чистой водой, лишь один взгляд на которую умиротворял что-то внутри нервного миллиардера. Ничего лучше сейчас придумать было нельзя. Конечно, это не успокоит зверя, беснующегося внутри и царапающего в лоскуты душу, но хотя бы на время притупит боль. Сергей, как никто другой знает, что будет, если Кирк все-таки доберется до Олега. Два этих магнита с виду отталкиваются друг от друга еще с самых времен знакомства, но стоит лишь слегка повернуть грани, и в момент их соприкосновения любой зажатый между ними объект разлетится на атомы в ту же секунду. Сейчас Гражданин неумолимо почувствовал себя тем самым объектом. Он никогда не смог бы остановить Волкова на пути к этому человеку, поэтому каждый раз опускал руки, понимая, что не сможет противостоять этой жутчайшей силе совершенно непонятного, противоречивого притяжения, которое долбило осознанием куда хлеще, чем отражение Птицы в зеркале, экране ноутбука или в ряби набранной в ладони воды. Сержант, конечно же, долго не смирится с тем, что Олег не выходил на связь (а о том, что он не выходил, Разумовский позаботился в первую очередь), однако все равно простит его. Как бы то ни было. Эти полуоотношения и перепартнерство нельзя было недооценивать. Эти люди так же не вписывались в рациональные рамки, как и Сергей со своей шизофренией, и все же они имели место быть. И даже при всем своем неуемном желании разлучить, сделать все, чтобы Олег больше никогда не произносил имя О’Райли с таким латентным трепетом, он не мог ничего. Разумовский видел, что было с Волковым в тот момент, когда позвонил Мердок и сказал, что сержанта зацепило при взрыве автомобиля на очередном террористическом акте, в котором «дети» сами проебались, пренебрегши правилами безопасности и поддавшись своим принципам. Он просто не мог не отпустить его, ведь прекрасно знал, что даже своими амбициями и акциями напоказ никогда не сможет удержать этого человека на месте, рядом с собой. Если бы Волков в моменты общения Сергея с Громом хотя бы на треть ощущал те же чувства, что испытывал горе-маньяк сейчас, Разумовского вполне можно было назвать одним из счастливейших людей на планете. Но… увы. Вполне допустимо, что наемник любит. Сам не понимает, мечется туда и сюда, однако, если он возьмется думать самостоятельно, то выбор никогда не ляжет на сторону компьютерного гения с шизой в голове. И дело, кстати, вовсе не в этой шизе… Просто он прирос к угловатому, зачатому с ошибкой в генном коде, сержанту, выполненному в духе кумарного сюрреализма, и вырвать его оттуда попросту не представлялось возможным. Это как с Игорем… Сильнейшая часть души Сергея знает, чью сторону выберет она, выпади ему возможность выбирать. И осознание едва не заставляет перевернуть с огня турку, отнимая трясущиеся пальцы от ручки и отходя подальше, к окну, оставляя посуду нагреваться на плите. Они оба ошибаются. Два человека, сплетенных корневой системой с совершенно иными людьми, пытаются найти друг в друге нечто, чертовски схожее с утешением. Как бы ни хотелось выть по Олегу, проклинать его поступки, его грубость, собственную истерию, заламывать руки и доказывать небесам, что они верблюды – нихуя из этого не выйдет. Они просто пытаются найти в находящихся рядом частичку того, что любили в других. Если провести параллель, то можно отследить связь. С перепоя в полумраке Олега весьма реально спутать с Громом. Темные брови, разящий взгляд исподлобья, массивная фигура, искрометный ум и способность скрутить из крышки люка вареник, за исключением того, что Волков был более… изящным. В каждом его движении проскальзывало нечто аристократическое, властное и покоряющее хладнокровностью в моменты сдержанного спокойствия, а вот Гром… он слишком сходен со своей фамилией. Питерский дикарь, язвительное быдло и наглая рожа, внутри которого скрывается целая кладезь важной информации; неистовый и необузданный, как ветер перед штормом на Финском. Такого, поди, поймай, лишишься не только зубов. И оба они могли становиться и тем, и другим. Олег пылал с той же легкостью и похожестью, с коей Игорь с почти викторианским выражением на лице мог рассуждать о ситуации без применения грубой силы, подчиняя своей звериной властностью, таящейся в любом плавном жесте руки, которой он спокойно мог стиснуть череп до состояния мокрой кляксы. И Разумовский… в той же степени псих, что и закадычный дружок МакАлистера. Но Кирк был жестче. Он никогда не стал бы просить. Ушел бы, хлопнув дверью, заставив охотника-Волкова чувствовать азарт уходящей из когтей добычи. А дальше чистый рефлекс – догонять и хватать уже за горло. А вот Сергей так не мог. Слишком дорожил, боялся, думал, что потеряет, хоть раз показав ненужность. Хотя разве можно доказать это чем-то большим, чем три выстрела из Браунинга в родную грудь? Кажется, нет. Они просто люди, которые знают друг друга с детства. Они нуждаются в обоюдной поддержке, они не могут долго существовать порознь – да, но… это не то. Не адреналин, не драйв, не искусанные в кровь губы и не смятые до трещин ребра. Это просто дружба, которая по заблуждению обоих переросла в нечто странное, гипертрофированное и неправильное. И это осознание едва не прибивает к полу новой волной нахлынувших эмоций. Нет, лучше сейчас не думать об этом, а позаботиться о делах поважнее. К примеру, о том, что турка на открытом огне уже нагрелась до необходимого для отличного кофе состояния. В поздний вечер Разумовский вошел в состоянии, максимально приближенном к пассивно-созерцательной позиции. Кофе лишь ненадолго разгорячил и растормошил затормаживающееся таблетками сознание, но за это время он успел катастрофически много. Во-первых – он успел встретить прибывшего из Питера Славу, расспросив его о делах, творящихся в родном городе; во-вторых – успел выяснить отношения с Громом, наверняка отбив у того сон еще на пару-тройку суток; в-третьих – успел накрутить и раскрутить себя с состояния панических атак, которые били по нему из-за осознания их с Олегом друг другу ненужности; в-четвертых – обсудил с Мердоком планы по дальнейшему взаимодействию; а в-пятых – хорошенько обдумал последующее использование ПСИ в его деятельности. Разве этого мало? Для Сергея и его самооценки – маловато, но в связи с последними событиями и приступами инфантильной апатии из-за отношений с Волковым – это прямо-таки создание перечня законов для целого государства. И это хорошо, ведь мыслительная и физическая деятельность хоть как-то выводили миллиардера из состояния затюканности и заебанности. Однако всему хорошему приходит конец, и рано или поздно должна наступить темная, непроглядная, венецианская ночь, шумящая водами каналов за окном, сгущающая тени во всех неосвещенных углах дворца Гражданина. Чудовищно… Ваня связался с ним еще в десять, сказал, что забрал девушку и груз, но никак не смог отвязаться от Атыйи, который едва ли не угрозами взобрался на борт с твердым намерением переговорить с руководящим звеном всей этой маленькой операции, внеся свой вклад в дальнейшую расстановку сил. На это Разумовский лишь махнул рукой. Пусть делает, что хочет, лишь бы поставил ему на стол ПСИ без угроз всему миру. Так что пока можно было закинуть ноги на стол и ждать у моря погоды, ведь все равно частный самолет не прибудет в Венецию раньше двух-трех часов ночи. Голова Сергея все еще побаливала, поэтому он не мог сосредоточиться ни на чем, отдавшись во власть лекарств. Он не мог думать, так как дневная мыслительная деятельность выбила из него все силы, и ему хотелось только одного – постараться уснуть как можно скорее, упав на кровать и ткнувшись лицом в подушку, оставив зажженным верхний свет в комнате. Так его видения хотя бы не будут сгущаться по углам темными пятнами… Входя в комнату, миллиардер не смотрит в зеркало, убрать которое надо будет непременно, но… уже завтра. Он лишь не глядя хватает с тумбочки щетку и начинает монотонно вычесывать из волос свалявшиеся за день колтуны, на момент забыв о рассечении на затылке и проскребя по нему зубьями, цыкнув и прокляв свою бестолковость. В свете большой хрустальной люстры помещение не казалось ему зловещим, зашторенное окно не отдавало безумием, углы прекрасно просматривались с любой точки, алое белье не напоминало реки крови, а балдахин не собирался душить его своей тяжестью. И, наконец, Сергей вздохнул с облегчением. Что-то щелкнуло внутри, снимая все предохранители, позволяя расслабиться и даже позволить себе слабую улыбку, откладывая в сторону расческу и стягивая с себя футболку, которую он переодел с рубашки еще в обед, делая упор на удобство, а не на официальность. Ткань приятно ползет по телу, и единственной проблемой возникает застрявшая в вороте голова. Приходится поднапрячься и дернуть сильнее, зажмуриваясь крепче, чтобы не попасть себе в глаз, но, видит бог, лучше бы он лег спать прямо так… Когда Разумовский распахивает веки – у него резко возникает желание выброситься прямо через закрытое окно. На кровати напротив, скрестив ноги по-турецки, сидел Птица. По выражению лица нельзя было сказать, что он злился, однако в хищных алых глазах всегда горел недобрый, опасный огонь. Сергей нервно сглатывает, задышав тяжелее и упираясь в кровать руками, отползая назад и утыкаясь лопатками в подушки, прикрывающие резную спинку. Он молчит. Монстр молчит тоже. И сцена начинает неумолимо затягиваться. На миг Разумовскому кажется, что это статичная галлюцинация, однако в следующий момент проекция растягивает рот в усмешке и разводит когтистыми руками, пуская рой неосознанных мурашек, в ту же секунду оттоптавших все тело миллиардера. - Ты молодец, Сережа. Наконец-то ты начал делать верные выводы. Твоя позиция по отношению к Грому не может не радовать. Разве это не продвижки? А ведь Волкова нет всего каких-то пару дней. – Птица не издевается, а в кой-то веки просто рассуждает, невероятным образом не двигаясь с места, но оказываясь все ближе и ближе, почти касаясь своими ногами босых ног Разумовского, поджать которые тот не имел никаких сил. Его впервые охватил такой бесчеловечный ступор, в котором он с ужасом ощущал, как его стоп касаются чужие пальцы, осторожно, словно одобряюще, оглаживая кожу, забираясь глубже под штанины. – Игорь ждет нас. Он никогда не сможет отречься от того, к чему когда-то притянулся сам. По своей воле, Сережа, видит господь – его никто не заставлял. – Птица вспоминает, и его рот растягивается еще сильнее, заставляя шумно пропустить сквозь зубы воздух, стиснув пальцами покрывало. – Что же ты молчишь? Разве не помнишь той ночи? Брось. Тебя всегда влекло к майору. Поэтому ты так быстро отдался. Поэтому не стал сопротивляться. Верно же? Птице нельзя отказывать. С ним нельзя не соглашаться, и Разумовский слабо кивает, однако в этот же момент чувствует, как спокойные, почти осторожные поглаживания сменяются резкой хваткой, успевая лишь заметить мелькнувший перед глазами темно-бордовый полог балдахина. Монстр хватает его за ноги и дергает к себе, заставляя лечь на кровать для того, чтобы нависнуть сверху, упираясь коленом в самый низ живота, там, где под край темных джинсов уходит дорожка жестких рыжих волос. Слишком резко и неожиданно, и Сергей лишь что-то неразборчиво хлюпает, поджимаясь и стараясь отстраниться, упираясь рукой в колено Птицы, чтобы убрать болевые ощущения. Продуманная сука. Знает, куда давить. Чуть выше – не будет толку, чуть ниже – начнет выглядеть, как дешевая прелюдия, а здесь… - Прекрати мне лгать, Разумовский! Ты не стал сопротивляться потому, что ты чертов трус! – Пощечина ложится поверх следов от волковских пальцев, и Сергей уже не понимает, за что и как. Он запутался. Он не знает, по каким правилам ему играть с Птицей теперь. Ему постоянно хочется чего-то нового, и миллиардер попросту не успевает за изменениями этой странной моды. - Убери ногу. – Тихо шипит мужчина, втягивая живот и сглатывая, смотря в стену для того, чтобы не видеть над собой две бездонных кровавых пропасти, которые затягивали всем своим естеством. Внутри снова рвется два лагеря. Один жаждет послать монстра к ебени матери, а другой желает выстелиться, угодить, сделать так, чтобы тот больше никогда не тронул его и не причинил боль. И Разумовский не знает, кто победит в этот раз. - Не смей указывать мне. – Рычит существо, и давит коленом сильнее, заставляя откинуться назад и прогнуться в спине в невозможности отстраниться, закусывая губу и сипло, часто дыша, понимая, что ублюдок нашел одно из самых уязвимых мест. – А я, пожалуй, укажу тебе. – Сергей чувствует хватку пальцев на своем лице, и понимает, что пернатая гнида с силой давит на его челюстные замки, заставляя открыть рот и повернуться в сторону Птицы, вцепляясь рукой в запястье столь реальной галлюцинации, отстраняя от себя, но лишь получая новую порцию боли, не имея даже возможности сцепить в зажим зубы. Он заставляет смотреть на себя, словно гипнотизирует, приковывая к месту, не позволяя ни отвернуться, ни дернуться в полной мере, чувствуя, как начинают отниматься ноги, и как давит слабостью внизу живота, словно его тело вот-вот было готово принять Птицу внутрь сквозь кожу, просачиваясь, как сжиженный гелий. Сергей не может ничего сказать – мешают пальцы, он может лишь тихо выскуливать что-то не слишком довольное, но и не особо угрожающее, сжимая пальцы на мощном запястье, стараясь отстранить монстра от себя. - Я в бешенстве, Разумовский. – Голос существа сочится металлической жестокостью, и кровь миллиардера стынет в жилах, ведь он прекрасно знает, что это создание способно на многое. На очень многое. - Может, поведаешь, почему? Хотя нет. Не отвечай. Я скажу сам. – Птица не ослабляет давления, и Сергей уже неосознанно жмурит глаза, начиная ерзать, чтобы выкрутиться. – Ты пытаешься от меня спрятаться. Сережа... как тебе не стыдно. – Интонация снова становится приторно-сладкой и какой-то воспитательски разочарованной, и это уже начинает надоедать Гражданину. – За этими таблетками, алкоголем, за рыжим ирландским другом, за той сбежавшей шавкой… Неужели ты не понимаешь, что это бесполезно? Ты никому не нужен. Никому, кроме меня. – Колено впивается на пределе, прежде чем исчезнуть вовсе, дав миллиардеру возможность отдышаться и перевернуться набок, свернувшись в комок и приникнув щекой к прохладному покрывалу, прижимая руку к больному месту и жмурясь, скаля зубы и ненавидя это чудовище всеми задворками своей психически-ненормальной души. Он ведь прав. Прав, скотина, во всем. Он не нужен никому, кроме себя самого. У него никого нет, а тот, кто был, сменял его, как перчатку, и уехал, не сказав ни слова о том, где будет находиться, и вернется ли вообще. - Я просто хочу покоя… – Шепчет Сергей, ощущая птичье присутствие, чувствуя тянущую боль по мышцам, собираясь с силами для рывка на другую сторону кровати. - И ты получишь его. Я могу пообещать тебе. А пока… посмотри. – Раздается шелест массивных крыльев, и Разумовский чувствует, как его тянут за запястье уже с противоположного края постели, стараясь стащить на пол, намекая на то, что надо встать. О, господи, как же его достали ежесекундные перемены настроения этого пернатого ублюдка… Сергею не хочется вставать, не хочется открывать глаз, не хочется отнимать руки от живота, но ничего не выходит, ведь Птица настойчив, как и всегда. Он тянет, и, в итоге, заставляет встать на ноги, кладя руки на плечи и медленно, словно специально, разворачивает его лицом к зеркалу, которое отражало бледного, трясущегося миллиардера почти во весь рост. - И что я должен здесь увидеть? – Спрашивает Разумовский, передергиваясь и обхватывая себя руками, отмечая раскрасневшуюся щеку и четыре темных следа на левой скуле. Что-то екнуло в груди, и Сергей уже собрался отвернуться, но монстр не позволил сделать этого, лишь обхватил руками рыжую, всклоченную голову и повернул обратно, кивая в отражающую поверхность. Как же ему стыдно за себя… Мужчина смотрит на свое отражение, и понимает, что увидь он такое на месте Олега, то давным-давно пристрелил бы больную зверушку, чтобы та не мучилась. Никак не иначе. - Смотри. – Шепчет Птица и делает едва уловимый взмах крыльями, заставляя зеркальную поверхность пойти мелкой рябью, преобразовывая комнату в нечто иное. Разумовский выгибает бровь и всматривается как следует, перебирая босыми ногами, сторонясь от крыльев чудовища, которыми то пыталось приобнять компьютерного гения, и наблюдает с уже более детальной внимательностью. Рябь проходит волнами, дергается ниточками и диаграммами, преобразовываясь в мелкие кусочки пазлов, которые врывались в эту жизнь с негромкими звуками из противоположной стороны зеркала. И в этих голосах Сергей узнает один… главный. А затем и видит происходящее, будто стоя рядом. Протяни руку – и коснись, но вот только Разумовского проще убить, чем заставить его сделать это. По ту сторону зеркала мужчина видит Олега. Вернее, сначала замечает волчью морду, вытатуированную на мощной спине, и уже только потом отмечает длинные, бледные пальцы, проходящиеся по ней с неистовой, почти животной жадностью. Сергея корежит. Он прекрасно понимает, что перед ним, но принимать хочет в последнюю очередь, стараясь абстрагироваться от двух голосов, раздающихся вразнобой, отдаваясь болезненным эхом в воспаленном мозгу. Он жмурится, старается опустить глаза, но когти, оказавшиеся около уязвимой шеи, быстро меняют его мысли на этот счет, и миллиардер предпочитает вновь распахнуть веки, с тошнотворной омерзительностью наблюдая за тем, как чужие длинные ноги захлестывают волковскую поясницу, притягивая ближе, требуя быстрее и жестче, почти приказывая. Страшно не это. Страшно то, что наемник слушается. Выполняет все капризы, но не забывает оставить своей индивидуальности, вырывая лишь новые порции ненавистного Разумовскому голоса. Становится жарко. К щекам приливает кровь, в висках начинает стучать, а глаза застилает пелена, но Разумовский лишь закусывает губу и стискивает пальцы в кулаки, дергаясь вперед и с силой ударяя по поверхности зеркала, не чувствуя боли, которая должна была незамедлительно последовать от соприкосновения костяшек о холодную, толстую поверхность. На ускоряющейся в своих движениях картинке появляется лишь несколько маленьких трещинок, но это не удовлетворяет Гражданина, и он бьет еще раз. Затем еще. И еще. Размахиваясь с силой, оставляя красные разводы, почти ежесекундно опуская кулак на потрескавшуюся гладь, которая ощерилась осколками и ранила до самых костей. Но и этого мало. Сергей издает жуткий звук, не похожий ни на рык, ни на вой, и подключает вторую руку, вырываясь из объятий Птицы, все еще как на экране видя разворачивающиеся в воображаемой комнате действия. Сейчас он не чувствует ничего. Только жгучую ненависть ко всему живому, безостановочно колотя злосчастное зеркало ровно до тех пор, пока то не осыпается осколками на пол, словно утягивая за собой миллиардера – Разумовскому словно подрезали сухожилия. Он падает на ковер, чудом не опустившись коленями на осколки, запуская пальцы в волосы и стискивая так, чтобы почувствовать чертову боль, которая могла бы привести его в себя, однако не ощущает ничего, кроме разрывающего внутренности напряжения, комом вставшего в горле. Говорить, что он свихнулся, уже не актуально, и миллиардер сам знает это, лишь тихо, сдавленно рыча что-то не своим голосом, согнувшись на изломе, исходясь мелкой, достающей до зубов, дрожью. И Сергей даже не спрашивает Птицу – «зачем?». Он и сам все прекрасно знает. - Глупый Сережа. Ничего ты не понимаешь в людях. А я понимаю. – Руки с настораживающей мягкостью ложатся на встопорщенную макушку, и монстр начинает осторожно выпутывать сведенные судорогой, окровавленные пальцы из длинных волос, что-то тихо и успокаивающе нашептывая откуда-то сверху. Разумовский не верит ни на минуту, но сейчас ему настолько не хватает поддержки, что он проигрывает своему главному врагу, позволяя убрать свои трясущиеся руки и обхватить себя крыльями. Мягко, аккуратно, почти бережно. Как в детстве. Слезы бегут уже неосознанно, и Сергей судорожно выдыхает, утыкаясь лбом в перьевой каркас летательных аппаратов твари, ощущая на своем затылке теплое, довольное дыхание. - Послушай, Сергей. Вместе – мы сильнее. И ты сам это прекрасно понимаешь. – Пальцы вплетаются в рыжие волосы, осторожно перебирая их, словно пытаясь снять то напряжение, которое поселилось в Гражданине много лет назад. – Прекрати противиться мне. Прими меня. Я – есть ты. А ты – есть я. Ты помнишь? – Птица больше не угрожает. Он просто находится рядом, прижимает к себе и пытается успокоить трясущегося мужчину, который давно стер все грани возрастного «можно» и «нельзя», «правильно» и «неправильно». И Разумовский рад бы поддаться. Этому голосу, рукам, крыльям, обещаниям… и он почти сдается, почти ломается. Делает одно движение назад, чтобы привалиться спиной к чужой груди, однако резко вдумывается в смысл последней фразы. Конечно. Они – одно целое, а это значит… - Пошел к черту! – Цедит миллиардер, и дергается вперед, прочь от лжеца и обманщика, который сначала подстраивает ситуации, а потом выводит из них под предлогом собственного геройства. - Вот как?! – Теплое спокойствие сменяется обжигающим напалмом, и Птица стискивает пальцы в рыжих волосах, потянув на себя с нечеловеческой силой, толкая вперед и заставляя опереться ладонями на осколки зеркала, шипя от боли. – Что же, не хочешь по-хорошему, значит, будет по-плохому… - Монстр явно что-то затевает, замирая на некоторое время, словно бы давая Сергею тот самый шанс. Один, маленький, лишь для того, чтобы вырваться… И он действует, не думая. Он стискивает в пальцах один особенно крупный осколок зеркала и резко заводит руку назад, резанув прямо наугад, кажется, все же попав по чужим пальцам, судя по недовольному, взбешенному воплю Птицы. Разумовский чувствует, как рвутся нити, как что-то щелкает под обоюдоострым осколком, и откатывается в сторону, прижимаясь спиной к стене и созерцая опустевшую комнату, наполненную лишь россыпью сверкающего алыми бликами зеркала, да ошметками спутанных рыжих волос, разметавшихся по полу. Он знал, на что шел… Миллиардера трясет, словно в лихорадке. Он все еще вжимается лопатками в обои, стуча зубами друг о друга, стискивая в ладони кусок стекла, взрезая кожу до крови, ощущая скользкое тепло, ароматно пахнущее неоцинкованным металлом. Руки дрожат, не в силах разжаться из кулаков, однако сделать это приходится, ибо иначе он попросту сдохнет здесь на полу, захлебнется собственными эмоциями и не встанет, посему мужчина, сделав судорожный, в меру глубокий вдох, с трудом разжимает заклинившую от частых ударов и глубоких ссадин, руку, и упирается ею в пол. Неудобно, неприятно, скользко, ведь в этом месте блядский ковер предательски кончился. Разумовский поднимается, держась за все, за что только можно, понимая, что зеркала в его комнате больше нет, выпрямляясь и до сих пор не чувствуя никакой боли, медленно бредя в ванную, машинально открывая кран и засовывая руки под холодную воду, смотря, как кровавые разводы смываются в раковину вместе с ошметками мяса, застревая в сливе и раздражая своим нежеланием бесследно исчезать. Он так хочет поднять глаза… так хочет встретить его взглядом, и понимает, что смелости на это ему хватит, резко переводя взгляд но не видя в отражении напротив никого, кроме бледного молодого человека с неаккуратной, короткой стрижкой, из которой кое-где неопрятно торчали вычурно-длинные тонкие пряди. Сергею не жалко… ничуть… ни волос, ни рук, ни себя. Ему только стыдно… Стыдно за то, что в очередной раз он не смог совладать с самим собой, давая волю самой черной твари, прячущейся в самом темном и холодном уголке его души.