***
— А я ему такой: дружище, не гони лошадей, давай сразу оговорим детали, я не делаю ничего связанного с детьми или мелкими животными... Язык у Хоука уже малость заплетался — одну бутылку они всё-таки прихватили с собой, а умение пить натощак, не пьянея, не входило в число многих его талантов. Умение этот самый язык придерживать в списке тоже не ночевало, и Фенрис всерьёз опасался, как бы они не перебудили полквартала. Он порывался шикать на Хоука, но проклятый нетрезвый маг на такое обращение страшно обижался и отвечал наиболее забавными историями из своей богатой на события жизни, так что рисковал разбудить соседей уже сам Фенрис — совершенно неуместным в их ситуации хохотом. Ну ладно, возможно, он и сам был пьянее, чем следовало бы. Но Хоук умел смешно рассказывать совершеннейшую ерунду. И было во всём этом что-то хорошее и правильное, разве что Фенрис затруднился бы объяснить, что именно. Тележка была перегружена и буксовала на поворотах, от необходимости спускать её по лестницам они оба успели взмокнуть и многократно покрыть матом как самого Данариуса, так и его прихвостней (что само по себе было невероятно сладко), так что несмотря на привычку не терять бдительности как-то проморгали момент, когда к ним пристроилось четверо. Фенрис сперва напрягся, но потом рассмотрел их получше. Обычная уличная шпана. Детишки. — Не поздновато гуляете, мальчики? — поинтересовался тот, что покрупнее. — Свежий воздух, — наставительно произнёс Хоук, воздевая к звёздному небу палец, — полезен для здоровья. Мальчики. — Слышь, дядя, — немедленно оскорбился самый мелкий. — В тележку глянь, — неожиданно предложил ему Хоук самым дружелюбным своим голосом. — Чо? — не понял малолетний бандит. — Через плечо. В тележку нашу, говорю, загляни. На месте этого сопляка Фенрис предположил бы, что его хотят отвлечь, чтобы сподручнее было насовать в зубы. Или ещё что-то в этом духе. Как знать, может, он и заподозрил бы такое. Если б не тон Хоука. О, Хоук умел разговаривать тоном ребёнка, свято верящего, что мир — это тележка с бесплатными мятными пряниками. Иногда Фенрису даже казалось, что он ни капельки не притворяется. — Ж-жопа Андрасте! — отшатнулся меж тем от прикрытой остатками пыльной портьеры тележки сопляк. — Во-от! — снова наставительно поднял палец Хоук. А потом как бы невзначай положил руку на пояс, где всегда таскал нож. Кожуру-то с яблок надо чем-то счищать. — Вот что бывает с непослушными мальчиками, которые огорчают маму, сквернословят и лезут в сахарницу до обеда. Подростки переглянулись. Наконец старший пробормотал «да ну нахуй», и подрастающее криминальное поколение скрылось в ближайшей подворотне. Хоук задумчиво посмотрел им вслед. — Я себя таким старым иногда чувствую, — пожаловался он. В обычные дни Фенрис, пожалуй, промолчал бы. Но вино и пережитый там, у себя дома страх подсказали уместную к случаю реплику. — Ты ещё хоть куда, дедуля, — заверил он Хоука и с некоторым смущением осознал, что и его язык слушается уже не так хорошо, как надо бы. Хоук немедля запрокинул голову и заржал на весь квартал, словно услышал лучшую в своей жизни шутку.***
— Авелин нас, конечно, убьё-ёт, — без всякой тени сожаления в голосе напевал Хоук, откупоривая третью бутылку, — но это будет только завтра-а-а!.. В неожиданном приступе аккуратности поискав посуду и не найдя ничего даже отдалённо похожего на стакан, он, впрочем, не огорчился и, отхлебнув из горла, протянул бутылку Фенрису: — А значит, сегодня можно не волноваться-а-а! И погулять на сла-а-аву! — Хоук, ты пьян, — обвинил его Фенрис. — Да, я пьян! И мне хорошо и прекрасно-о-о! Фенрис убил работорговцев, и мне не нужно за него волноваться-а-а! Только за его одежду, потому что эта кровь уже въела-ась, и вряд ли отстирается-а!.. — Почему это, — немедленно возмутился Фенрис. — У меня где-то мыло было. Намылить и того... в горячей воде. — Голова садовая! — возмутился в ответ Хоук и даже отобрал у него бутылку. — Кто отстирывает кровь горячей водой? — Сам голова садовая! — Нет, ты! И полы у тебя все в кровище теперь! Всё равно вонять будет! — Хоук снова приложился к бутылке, а потом — возмутительно! — показал ему язык. Язык этот вызвал у Фенриса целую череду воспоминаний. Совершенно неуместных. — Так, а ну пошёл вон, — попытался он взять их в узду. — Полы ему мои не нравятся... — Да, не нравятся! И поэтому мы их сейчас... — Хоук с сомнением посмотрел на бутылку и отставил её в сторону. — И поэтому мы их сейчас пойдём и помое-е-ем! Он немедля вскочил на ноги — чтоб захмелеть до состояния нестояния, две бутылки на двоих всё-таки были совершенно несерьёзны, а дури в голове Хоуку всегда и своей хватало — и огляделся. — Так. У тебя точно был где-то большой таз, я помню, железный такой. Тащи сюда. Наберём воды, я её согрею, и отмоем эту срань. А то придут гости, а у тебя в комнате как будто шабаш малефикаров проходил. Нехорошо. И штору какую-нибудь сними. Ею и помоем. На последней фразе Хоук зачем-то принялся стаскивать рубашку. — Ты чего?.. — Ты-то уже весь в кровище, тебе не страшно, — объяснил Хоук, споро выпутываясь и из штанов, — а мне дома знаешь что мать устроит, если я в таком виде заявлюсь? Где тут у тебя хотя бы относительно чистое место... На этой ноте Фенрис предпочёл удалиться за тазом. Целеустремлённый слегка нетрезвый Хоук в одних подштанниках — это было зрелище, к которому он оказался не готов. Или слишком готов, это как посмотреть. Хоук — он, конечно, всё понимает. И иногда кажется, что даже без слов. Но Фенрис тогда ушёл, ничего не объясняя, и это было мерзко. Уж для Хоука можно было найти слова объяснений. Такую-то, казалось бы, мелочь. Или слова извинений — когда Фенрис понял, что он не будет расспрашивать или на чём-то настаивать. Или вообще хоть какие-то слова, потому что Хоук раз за разом находил их, правильные, нужные и уместные, даже если поначалу они казались совершенно идиотскими, и Фенрису хотелось ответить тем же. Но всё, что у него получалось найти — это сволочной таз для воды. С вдобавок начавшими ржаветь ручками. Хоук, впрочем, обрадовался тазу как родному: — О! Этого-то нам и надо! Слушай, я воды наберу, а ты пока, действительно, снимай тоже всё и кидай замачиваться, а то правда не отстирается ведь. Я потом высушу. Он двинулся было в сторону кухни, но остановился и прыснул со смеху. — Чего? — спросил Фенрис. — Представляешь, заглядывает кто-то в окно, а там два мужика в одном белье хлещут вино и отмывают кровищу с полов! — захихикал Хоук. — И такой: «твою Андрасте, точно, сегодня же вторник!» То ли Фенрис тоже начал хмелеть, то ли шутка и впрямь была смешная.***
Просыпаться было тепло и уютно. Вкусно пахло Хоуком, мылом и едва различимо — домашней выпечкой. От рубашки Хоука. Фенрис знал, он, если успевает, помогает матери с пирогами. — Фенрис? — сонно поинтересовались откуда-то из-за его макушки. — Проснулся? Голова не болит, лечить не надо? Голова не болела. Не так уж много они и выпили вчера — ну да, под конец малость заплетались ногами и вывернули таз с грязной водой не в сточную канаву, как собирались, а прямо на мостовую, но что той мостовой сделается, помилуйте! А Авелин их и так убьёт. Хоук, меж тем, сел на постели, зевнул, потянулся. Рубашку он, как оказалось, так и не надел — предпочёл заботливо укрыть ею Фенриса. Вот уж спасибо за такую заботу... Кажется, под утро именно Фенрис настоял на том, чтоб Хоук оставался ночевать. А вдруг опять шпана, настаивал он. А ты лыка не вяжешь. Не то что огненный шар кинуть. А если и кинешь, то полгорода спалишь. Живой пример, почему маги опасны для общества. Оставайся. «Не будь как я» — висело несказанное в воздухе. Стыдно. Создатель, помилуй, ну почему так стыдно. — Мне сейчас уйти? — спросил Хоук. Без надрыва спросил, без обиды — так, словно всё понимает. Может, и вправду?.. — Идёт Хоук по городу, — хриплым со сна голосом сказал Фенрис, — его спрашивают: откуда? Он такой — от Фенриса. Ему: а почему без рубашки? А Хоук такой — мы полы всю ночь мыли... — А тележку у зеленщика зачем украл? — подхватил Хоук. — А он такой — ну надо же было в чём-то вывозить трупы... — Хоук!.. — бессильно закрыл лицо ладонью Фенрис. — Ты правда её у зеленщика спёр? — Эй, я деньги под дверь подсунул! — немедленно возмутился Хоук. — Я не какой-нибудь! Я честный! — Авелин всё равно не оценит. — Да... — погрустнел Хоук. — Она не оценит. Поэтому я предлагаю новый план. Что-то в его голосе заставило Фенриса отнять руку от лица и встретиться с ним глазами. — План такой, — сказал Хоук, сверля его донельзя голодным взглядом, — я сейчас спускаю с тебя штаны и делаю то, что хотел сделать с того момента, как узнал, что эти мрази тебя не поранили, — то, как он облизнул губы после этих слов, не оставляло сомнений в том, что именно он собирался делать, — потом, в зависимости от обстоятельств, я либо ухожу домой, и мы делаем вид, что ничего не было, либо ухожу на кухню и возвращаюсь с тем, что смогу поймать в качестве завтрака, и мы всё-таки читаем эту сволочную главу, чтобы не отставать от графика. И ни слова Авелин. Что скажешь? Фенрису вновь нечего было сказать, так что он ограничился простым кивком. Хоуку, впрочем, этого хватило.