А что еще надо?

Когда-то давно мне мой старший брат сказал такие слова: «Спасибо за поддержку, она мне так нужна, ты мне очень помогаешь…», тогда я его не поняла, на тот момент мне было всего девять лет. Помню, он тогда копался в бумагах так, словно в море нырял, пропадал на работе часами, приходил еще и готовить успевал…, а вечером я читала вместе с ним сказки. — Это было для меня самое лучшее время, — скажет он мне через четыре года. А сейчас я уже понимаю, о чем тогда говорил Евгений. О поддержки дорогого человека. Она спасает: из Ада за шкирку тащит обратно на свет, лучом ведет обратно если по собственной воле. Ты стала для меня тем самым лучом. Никогда не думала, что вот так просто кому-то буду доверять мою душу в руки… хотя, почему это «кому-то»? Нет, «кому-то» я бы не доверила, а тебе да, с легкостью, словно ты и не человек вовсе, а ангел, который не предаст и не имеет злого умысла, присущего всему человечеству. Ну или мой персональный демон, заставивший переступить порог разумного, полететь вперед тебя в Тьму, чтобы там, приземлившись, поймать тебя, когда ты решишься на этот отчаянный шаг. Только, знаешь, я не уверена в одном: кто из нас быстрей долетит до «низа»? Ты или я? Это еще надо посмотреть. Я никогда бы не стала доверять мое сердце таким людям, которые только и делают, что думают о себе. Нет это не совсем так. Я доверилась тебе только по тому, что понимаю, если ты меня предашь — я спокойно смогу расстаться с жизнью без особых затрат. Знаешь, сколько стоит моя смерть? Двадцать четыре рубля пятьдесят копеек. Ровно столько стоит маленький канцелярский нож. Странно, но меня это немного покоробило. Не уж-то я так мало стою? Душа, скорей всего, столько и стоит, а тело… это смотря сколько заплатят, как «ночные бабочки» продают свое тело, так можно и мое. Жаль, правда, что к тому моменту я уже не живая буду. Хм, как же называются люди, насилующие трупы… некрофилы? Кажется, так. Хотя, мне уже все рано. Есть единственная вещь, которая меня волнует, это ты. Если ты последуешь за мной, я ведь могу и не успеть поймать тебя, это будет грустно. Ты поддерживаешь меня. За что я хочу сказать огромное спасибо, ведь остальным плевать на меня: у моего брата скоро родиться малыш, у моей мамы свои проблемы, ей не до меня, у «родни», которая живет в четырехстах километрах от Москвы свои заботы. А я вот одна такая, хотя они все с кукольной бледностью лица стараются не выдать себя с потрохами: им я противна, как мешок с навозом — вроде бы воняет, а полезен в качестве удобрения. Ты пишешь мне, что даже если все отвернутся, ты будешь со мной рядом. Это звучало в моей больной голове твоим таким уже родным голосом так наигранно, но я понимаю, что ты не врешь. Только не ты и только не мне. Я бы не смогла поверить кому-то другому, подумаешь человек пересмотрел драматических фильмов, с кем не бывает. Хотя, я бы никому и не стала бы жаловаться на такие проблемы, ведь другие бы повертели у виска пальцем, мол, совсем девочка свихнулась. От части это так. Ведь нормальный человек в порыве грусти не будет бросаться за нож и вырисовывать полосы у себя на запястьях. Когда я попыталась спросить об этом маму и показала ей порезы — она пригрозила, что если еще раз увидит, то убьет своими же руками, она говорила это на полном серьезе. Как мне теперь так жить? Одноклассница, что так смело рассказала мои секреты своей маме, приглашает меня ночевать к ним с пятницы по субботу. А я все еще думаю: стоит ли? Ведь она меня предала, пусть и зализала свою вину, но в душе остался неприятный осадок…, но это станет единственным способом, хоть как-то да сбежать из дому. Пусть на пару дней, но сбежать. Я уже давно привыкла улепетывать от реальности в мир моих воспаленных фантазий: там, где нет злобы и лжи, там нет людей, кроме тебя и меня, нет там и противной взрослой жизни — мы всегда там будем подростками. Моя личная Утопия. Каждую ночь я ухожу в этот мир под давно зазубренные наизусть песни. Лечу по небу, словно птица, а то иногда и вместе с косяком, если хорошее настроение — налетаю на них, расправив руки, как самолет, со звонким смехом распугиваю их. Потом лечу к тебе. Ты меня уже ждешь на полянке, под старой яблоней, которая только начала цвести… хотя она всегда цветет, какое бы время года не было. Сейчас зима. Белый нетронутый никем снег лежит теплым покрывалом, пряча от стужи молодые побеги травы. В этом пространстве я не чувствую холода, впрочем, так же, как и ты. Лишь приятный холодок, когда прикасаешься лбом к такому должно быть холодному снегу, а он не тает, словно мы сами из этого снега. Приземляюсь к тебе с боку. Ты искоса глядишь на меня, потом снова устремляешь взгляд на машинные строчки книги, что так удобно ты устроила на своих поджатых к груди коленях. Я знаю, что тебе и смотреть на меня не надо, ты просто знаешь, что со мною все хорошо, ведь, если я тут, значит я еще не умерла. Я тихо сажусь на белый снег, который то тут, то там украшен упавшими розовыми цветками огромной яблони. Слышу, как хрупкие кристаллики ломаются под моим весом. Ты снова смотришь на меня, немного грозно, мол, чего читать мне мешаешь. Я лишь виновато улыбаюсь, пристраиваю голову на твое острое плечо. Ты тяжело вздыхаешь и переводишь взгляд вновь на страницы книги. Так мы можем просидеть вечно, ты, читая книгу и думая о чем-то своем, я, смотря на безоблачное небо сквозь густую крону иногда вдыхая и приятно жмурясь от твоего дурманящего запаха. — Прости, мне надо идти… — тихо, немного обижено, шепчу я севшим от долгого молчания голосом. — Уже? — ты отрываешься от однообразных строчек, но в этот раз с еле скрываемой тоской в глазах, — почему так рано? — Завтра кончаются каникулы, я должна встать по раньше, чтобы проснуться и повторить материал. Без лишних слов ты поднимаешь, легко, так, словно у тебя и не тело вовсе, а те же снежинки — хрупкое, немного острое, неосторожное движение и ты можешь сломаться. Сокращаешь и без того малое расстояние между нами и нежно, как-то по-сестрински обнимаешь меня. А я вновь склоняю голову чуть в бок, чтобы тебе было удобнее. Хочу продлить мгновения этой близости к твоему телу, но мне правда пора, а то могут и насильно разбудить, если вовремя не встану, это еще хуже. — Мы ведь еще увидимся? — как-то слишком жалостно спрашиваю я, хотя, вроде бы это мой Мир. — Обязательно. — Ты целуешь меня в лоб холодными губами, и я лениво открываю глаза, минут пять потом смотря на белый потолок, приходя в себя, возвращаться в реальность всегда трудно. Тихо встав с кровати, протопаю босыми ногами по дубовому светлому и затертому от частого скольжения по нему в носках паркету. Вот так и начинается мой мир в Реальности, что так не хочет принимать меня, посылая на борьбу со мной сильнейших Лейкоцитов. *** Если бы не твои слова о том, что ты мне веришь, я бы, наверно, уже бы слетела с катушек. Знаешь, вот так легко. Щелк и все. И нет меня в этом мире, лишь телесная оболочка. Хоть рез, хоть на части кромсай — мне от этого ничего не будет. Только покошусь в твоей странной манере, мол, чего пристала, челядь, и дальше пойду по своим делам. Но ты каждый раз говоришь это, я и не могу отойти от тела, точно так же, как не могу покинуть его, не отписавшись тебе в социальной сети. Ты очень волнуешься за других своих подруг, что находятся по другую сторону экрана, боишься их смерти. Другой на моем месте бы покрутил у виска пальцем, но я от части тебя понимаю — они люди, что стали тебе друзьями, которые так тебе тяжело достаются с твоей точкой зрения на этот сумасшедший Мир. Где-то и когда-то очень-очень давно я видела такой пост в социально сити: «Не отпускай людей, у которых тараканы в голове, одной породы с твоими…», вот я и думаю. Те, о ком ты мне рассказывала, чем-то похожи на тебя. Не внешне, душой разве что и то, не везде. Ты хочешь найти тех, в чьем обществе ты не будешь чувствовать себя странной, зная, что они такие же, как и ты. Потираю резаные запястья, пристально смотрю на запекшуюся каплю моей грязной крови на старых недельных порезах. Все как-то слишком мультяшно. Взгляд, блуждающий по комнате, натыкается на дыру в стене, что людьми зовется окно, для меня это врата в другой Мир. Правда, я еще не определилась какой: толи вечного сна, толи красивой пестрящей тысячью огней ночи. Сейчас, это скорей последнее. Рассматриваю порезы под лунным светом: совсем новые, только что подсохли. Проверяю наличие крови на одежде, вроде бы нет. Уже хорошо, а то придется идти отстирывать, а так неохота вставать со спинки кресла, на которой я так удобно пристроилась, смотря в окно. Устраиваю ноги по удобней и продолжаю побег пальцев по клавиатуре. Я хотела, чтобы ты не расстраивалась, но вместо этого ты посадила меня на кушетку и приказал выложить тебе все как есть. Даже не приказала — мне самой надо было выговориться кому-то, иначе порезы были бы глубже и задели бы вены. Опять это «кому-то»!!! Как же оно бесит! Я не понимаю этого! Ты не «кто-то»! Ты для меня все в этом воспаленном, потихоньку умирающем Мире! Ты все, что я могу назвать таким гордым словом, как человечество, просто потому, что все остальные стали подобны птичьему двору: если на птичнике появляется курица с пятнышком крови — ее заклюют до смерти, но от этого процесса на другой курице тоже появится это пятнышко красного цвета, и эта бойня продолжится до того момента, пока птице на глаза не оденут ткань, а то и весь двор поляжет… Я рассказываю это только тебе. Я очень стараюсь верить тебе. — Но и она тебя предаст, — как-то слишком громко шепчет разум, нагоняя миазмы, загоняющие меня в уныние. — Не верь, ты ведь не могла полюбить двуличную сучку! — кричит яростно сердце, рассеивая злой морок. Поднимая меня с колен. Я продолжаю тебе верить, хотя для меня это тяжело, ведь меня предали так легко, будто я хорек какой-то, из рук в руки мои секреты передают. Я ненавижу это чувство, когда ночью, часов в три-четыре, когда тишина пожирает ушные перепонки только потому, что у тебя нет под рукой наушников — просто разрядились. Я вдруг осознаю, что я мертва. Просто так. Снова в голове «чик-чик», шестеренки на место встали, подавая осознание на блюдечке с золотой каемочкой… что с боку окрашено кровавым расплывающемся пятном моей красной субстанции из вен и артерий. В груди открывается черная дыра, засасывающая воспоминания, эмоции и прочее, что могло производиться штуковиной под названием «Душа». Просто пусто. Меня нет. Хотя я понимаю, что я все еще в этом мире. Надрывно смеюсь от понимания, что я так похожа на кота Шредингера — везде и нигде, я как бы жива, но я умерла еще на той недели, в позапрошлом месяце, високосного года. Так и живу, стараясь совмещать «я-ходящий-труп» и «приветик-я-живая-пропитанная-энергичностью-девочка». Выходит, не всегда хорошо, могу просто зависнуть и все тут, как в трансе. Через некоторое время проходит. Обычно это никто не замечает, кроме тебя и еще одной моей бывшей подруги, что так лихо выдала мои секреты. А ты все пишешь и пишешь мне этими киношными фразочками «Даже если просто все отвернутся, я буду рядом с тобой…», ты просто это говоришь в моей голове свои голосом, и я понимаю — это чистая правда, это просто не может быть враньем. Слезы льются из глаз, стекают по щекам крупными каплями. По лицу и не скажешь, что я плачу: спокойное, просто из глаз вода течет, словно в глаза капли закапали. Руки привычным движением изымают из ячейки подставки канцелярский нож. Треск от механизма, приведенного в действие. Лезвие проходит по старым шрамам, перечеркивая старое, делая красную дорожку для нового. Боли нет, лишь глаза закатываю к потолку от небесного забытья, что наконец-то я обрела за такое длительное время. Просто не могу я так. Восемь крупных полосок пересекли оба запястья, выступающие с боку костяшки изрезаны в кровь, такое ощущение, что до самой кости. Капли крови, очерчивая с обоих сторон полукруг собираются в большую красную каплю и летят на пол. Я слышу звон, словно где-то бьют хрусталь, но самом же деле это просто моя кровь разлетелась в дребезги встретившись с паркетом. Просто как-то все это. Скучно. Если бы не твоя забота, которая для меня так необходима, я бы уже лежала мертвая. Поэтому еще раз спасибо тебе за такой подарок на ночь, как эта переписка-откровение. Ты для меня весь Мир, и даже если я буду обругана последними словами, ты не бросишься меня защищать, просто потом подойдешь, обнимешь, тихо-тихо напевая одну из своих любимых песен высоким соловьиным голосом. А что еще надо?