Нация боли

Вода шипела, разлетаясь мелкими злыми брызгами, исходила паром, пахнущим паленой кожей. От боли перед глазами Рейн полыхнуло ослепительно белым; дампир исступленно забилась, пытаясь вырваться или хотя бы отдернуть руку, но фиксаторы держали крепко, надежно. Из хромированной стали, толщиной в палец, широкие и до боли тугие - Бутчересс приказала поставить их взамен старых, кожаных, которые Рейн порвала легко, словно лакричные тянучки. Кожа дампирши, гладкая и мраморно-белая, от морской воды вздувалась ожоговыми пузырями, лопалась и сходила пластами; мокрые раны сочились желтовато-розовой сукровицей и пузырящейся темной кровью. Металлическая скоба, которую Рейн вставили в рот, погнулась - так сильно девушка сжимала челюсти, острый край порезал язык, и Рейн поперхнулась, ее затошнило от острого медного привкуса, защипавшего рот яростнее щелочи. Тело выгнулось дугой на операционном столе, к горлу раскаленным комом подкатил крик, когда Бутчересс, ловко работая скальпелем, принялась отрезать кусочки обожженной кожи дампира. - Нужно взять образцы еще с нескольких участков, - буднично обронила Батори Менгеле, аккуратно снимая лоснящуюся бело-розовую пленку с внутренней стороны локтя Рейн, стараясь не задеть вены. Постепенно кожа сохла, морщилась и темнела, облачая руку дампирши в черную обугленную перчатку, но стоило шевельнуть хотя бы пальцем, как корка трескалась и принималась обильно кровить. Темно-вишневая кровь, тягучая, словно патока, стекала по узким желобкам в продолговатый стеклянный цилиндр, и под жаром, охватившим изученную руку, медленно растекался звенящий холод. - Она теряет сознание, - перед глазами Рейн плясали язычки пламени, сквозь мутную пелену, застилавшую взгляд, она видела лишь размытые зыбкие силуэты. Все растекалось, расплывалось, даже человек в белом халате, склонившийся над ней, казался просто бесформенным бледным пятном. Тускло-золотистая искра резанула глаза, дампир сморщилась, зажмурившись, и глухо всхлипнула, едва не подавившись накопившейся во рту слюной, когда в вену ввели толстую иглу. Стучали каблуки по кафельному полу, вокруг нее рокотала немецкая речь, но девушка не различала слов: все сливалось в единый рокот, напоминающий гудение роя разъяренных ос; руку пекло, и боль то и дело простреливала ее от кончиков пальцев до плеча. Меж губ дампиру втиснули узкую трубку, имеющую стойкий привкус спирта, и Рейн дернулась, блаженно выдохнув, когда в рот ей брызнула кровь. Девушка, вытянув губы, алчно глотала теплую соленую влагу, нетерпеливо урча; боль уходила, уступая место внутреннему теплу и приятной истоме. Кровотечение прекратилось, обугленная короста начала трескаться, обнажая глянцевую малиновую кожу, которая через мгновение начала светлеть. - Достаточно, - трубку дернули, убирая, но кровь еще продолжала сочиться. Рейн с глухим рыком потянулась вслед за ускользающим источником, ловя языком падающие капли, но чьи-то сильные руки схватили ее за плечи и прижали к столу. Из оскаленного рта дампира вырвалось шипение, сменившееся сиплым хрипом - морскую воду лили снова, на сей раз - на живот. - Держите крепче! - девушка извивалась на металлической столешнице, выворачивая руки и ноги в фиксаторах. Сейчас было еще больнее - лили аккуратно в пупок, и вода разъедала, прожигая до самых внутренностей. Скрипела сталь, удерживающая запястья и лодыжки Рейн: саднящие, содранные в кровь, она чувствовала, как ей тяжело навалились на ноги, стискивали руки. Обеспокоенный немецкий говор теперь напоминал собачий лай. - Осторожнее!.. Черт, держите ее! - дампирша бешено вращала глазами, пылающими ярко-алым, словно угли. Кровь прибавила ей сил, один из фиксаторов ей удалось расшатать, растянуть настолько, чтобы липкая окровавленная кисть смогла выскочить из стальной хватки. Ногти впились в лицо, скрытое врачебной маской, сорвали ее вместе с кожей, и темно-бордовым брызнуло из тонких порезов. Человек закричал, шарахнулся в сторону, но Рейн запустила ноги ему под кожу, удерживая, вонзаясь еще глубже в плоть, до самой кости, жадно поддалась вперед, одновременно дергая на себя. Ее руку пытались убрать, отвести в сторону, но это было все равно, что согнуть железный прут. Немец протяжно выл на одной ноте, стискивая запястье девушки, пока она кромсала его лицо, и пронзительно завизжал, словно Банши, когда ноготь дампира подцепил веко. - Уберите! Уберите ее от меня, умоляю! - он отчаянно замотал головой, рванувшись назад, и кожа треснула, разошлась в стороны, пальцы Рейн лишь скребнули спертый воздух лаборатории. В тот же миг ей скрутили руку так, что сухой веткой затрещал сустав, прижали к столу, а в рот вновь сунули трубку с кровью, которая успокоила полукровку лучше, чем младенца любимая пустышка. - Довольно, доктор Вигманн, - хлестко бросила Бутчересс. Рейн не могла ее видеть, но слышала шаги, чеканные и сердитые, быстрый цокот каблуков и треск снимаемых латексных перчаток. - Это всего лишь пара царапин. Вам повезло, что ей удалось освободить только одну руку. - Простите, доктор Менгеле, - запинаясь, пробормотал мужчина. Его голос звенел недавней паникой, немец никак не мог успокоиться - зубы выбивали нервную дробь, воздух со свистом вырывался у него из груди, и в спертом воздухе лаборатории, пропитанном запахами формалина, одаротора и спирта, разлилась пряная кровавая острота, изрядно разбавленная вязким душком страха. Он сочился со всех сторон, и дампир насмешливо фыркнула, едва не подавившись. Они боятся ее, даже связанную, распятую и облитую морской водой, потому и хотят изучить, разрезать, заглянуть внутрь. Рейн не сомневалась, что Бутчересс, этой психованной арийской суке, рано или поздно захочется препарировать дампиршу живьем. Девушка содрогнулась, нутром ощутив ледяное изучающее прикосновение Менгеле; на миг ей показалось, что внутри нее уже шевелятся любопытные пальцы: оглаживают ребра, жарко пульсирующее сердце, сжимают желудок... желчь подкатила к горлу, ошпарила корень языка, и Рейн задохнулась, давясь трубкой и кровью. - Не перекармливайте ее! - Батори протиснулась мимо держащих дампира санитаров и рывком вытащила катетер изо рта девушки. Кровь продолжала течь из трубки и залила лицо Рейн, забрызгала щеки и, противно щекоча, стекала на шею. - Чем больше она жрет, тем становится сильнее, - Бутчересс принялась сама вытирать скулы девушки тряпицей, пахнущей перечной мятой. Опираясь рукой о холодную столешницу, Менгеле склонилась почти к самому ее лицу, нависая над ней. Бледные глаза немки хватались за взгляд дампирши; осоловелый, пьяный от крови и боли, ткань едва ли не с нежностью стирала кровавые пятна, повторяя контуры ее черт, и Рейн не успела понять, когда холодок влажной ткани сменился прикосновением пальцев. Бутчересс очертила линию скул и подбородка, провела ладонью по лбу дампира, запуская руку в ее спутанные рыжие волосы. Сжав медные пряди в кулаке, немка дернула, вынуждая Рейн запрокинуть голову, и скользнула пальцами по зубам девушки. Кожа Менгеле призрачно пахла фиалками, но сладковатый цветочный аромат был почти не различим в запахе формальдегида. Ногтем женщина щелкнула по клыку дампирши, подушечкой опробовав его остроту - кожа лопнула практически сразу, темная до черноты капля обогнула фалангу и сорвалась, упала на язык Рейн. Девушка пожалела, что не может сплюнуть, особенно, когда Бутчересс обтерла раненый палец о внутреннюю сторону ее щеки. Рейн оскалилась, глухо зашипев, и рывком повернула голову, на что Батори сухо рассмеялась. Ее смех был низким, скрипучим, словно у старухи. - Норовистая зверюшка, - промурлыкала она, - что, совсем не боишься? Ведь я могу оставить тебя без зубов, - немка с силой надавила на клык дампирши, глухо выдохнувшей от боли, - и ты будешь слизывать кровь с моих сапог. - Бутчересс ухватилась за влажный розовый язык девушки, оттянула, впиваясь ногтями. В глазах арийки вспыхнуло голубое пламя, она жарко выдохнула в шею Рейн, и под тонкой марлевой маской можно было различить тень широкой хищной улыбки. Дампира замутило от отвращения. Вот ведь больная сука, кровожадная психованная дрянь! Она дернула рукой, которую продолжали стискивать санитары, царапнула ногтями по холодному металлу столешницы. - Сегодня ее больше не кормить, - приказала Бутчересс, поглаживая недавно зажившую руку девушки. Молодая персиково-розовая кожа была куда чувствительнее и тоньше, сквозь нее просвечивали тонкие нити вен и слабо алела плоть. - Небольшая порция завтра с утра пополам с успокоительным, а потом еще немного - перед операцией, - Батори обвела пальцем заплатку блестящей красной кожи на животе Рейн и прочертила незримую дорожку к груди. - Думаю, в скором времени мы сможем приступить к ампутации или трансплантологии. Гегенгруппен фюрер желает знать, могут ли они восстанавливать органы и конечности путем насыщения. Дампир тихо рыкнула, гневно раздувая ноздри. Мало им было обливать ее морской водой, так еще и собираются разделывать ее, словно свиную тушу! Еще бы привязали к ноге зажженный динамит, а после посмотрели, соберется, срастется или нет! Главное, чтобы крови вокруг не забыли накапать! Проклятье!.. в хорошенькую же переделку она попала! Рейн даже не знала, где сейчас находится: нацисты держали ее в каком-то подвале, девушка слышала шум воды в стенах и топот сотен ног над головой, ей удавалось уловить слабый хвойный запах, исходящий от охраны, а иногда дампирша чуяла горклую пороховую гарь, прелый земляной душок и крыс, хотя в лаборатории Менгеле не было ни одного грызуна. Если бы ее кормили лучше... Бутчересс предпочитала держать Рейн полуголодной, ослабевшей и измученной непрекращающимися процедурами. Морская вода, электрический ток, перепады температур и давления - немцы будто проверяли ее на крепость, ждали, когда полукровка сломается, но Рейн пока держалась, однако подозревала, что надолго ее не хватит. Если этой нацистской мясничихе придет в голову ее расчленять, то едва ли дампиру удастся выбраться из будуаров Бутчересс. Рейн крайне сомневалась, что сможет отрастить себе новую руку или ногу, а, увечная, она далеко не уйдет. - Отвязывай ее, Гюнтер, - дородный немец аккуратно вытащил помятую скобу изо рта дампира, и девушка с наслаждением подвигала затекшей нижней челюстью. - Только осторожнее, не дергай и не тяни. Она становится злее овчарки, когда ей что-то не нравится. - Да ну? Как по мне, так она смирная, - Рейн ощутила влажное касание к изгибу талии; темно-серые глаза санитара, маслянисто поблескивающие, прикипели к ее голой груди. Гюнтер сглотнул, отчего его кадык дернулся вверх-вниз, боязливо покосился на Бутчересс, сверяющую записи вместе с доктором Адой, и, шмыгнув носом, ущипнул дампира за сосок. - Смотри, Йозеф, а ей нравится! - он потрепал Рейн по нагой груди, упоенно сминая, поигрывая пальцами, но испуганно отшатнулся, спрятав руку за спину, когда девушка приподняла голову и зашипела. - Держите руки при себе, мальчики, если лишиться их не хотите. - Гюнтер, завязывай! - Йозеф покачал головой. - Смирная, ха! Ты видел, что она с Вигманном сделала? К тому же, если фройлян Менгеле узнает... - Да никто не узнает! Думаешь, этой сучке кто-то поверит? Тем более, она сказала крови не давать... хочешь есть, а? Ну, или пить, - немец понизил голос, доверительно склонившись к дампиру, облизнул кончик большого пальца. Его дыхание пахло селедкой и луком, а кожа вокруг соска противно зачесалась от влажного непристойного прикосновения. - Если будешь хорошей и покладистой, то я принесу тебе крови. Йозеф, а ты как?.. Давай, пока один вставляет, другой караулит. - Она тебе хер откусит и не подавится, - мрачно посулил санитар, и Рейн насмешливо скривила губы. - Это едва ли. Не имею привычки тянуть всякую падаль в рот, так ведь и отравиться можно, - Йозеф помог ей сесть на столе, и у дампирши закружилась голова: комната завалилась на бок, и ее плавно повело в сторону. Немец заботливо удержал ее за плечи, прижав к себе, и его шея оказалась близко... слишком близко. Теплый человеческий запах щекотнул нос, рот тотчас же наполнился слюной, желудок скрутило мучительным спазмом. Рейн слаба, но сил, чтобы справиться с санитаром, у нее хватит. Прильнуть к нему теснее, якобы в немочи, откинуть голову на плечо, так, чтобы губы почти прижались к волнительно бьющейся жилке. Йозефа слегка знобило: он взглядом облизывал обнаженное тело дампирши, но страх не позволял ему вольностей. Гюнтер тоже боялся, но тупость пополам с похотью была поистине самоубийственной смесью. Рейн оскалилась, едва слышно зарычав, когда Гюнтер попытался сдернуть с ее бедер полотенце. - Надеюсь, туда тебе ничего не лили, - осклабился он, но вдруг ссутулился, пугливо сжавшись, по-крысиному отскочил назад и вскинул руки. Йозеф недоуменно запыхтел, оборачиваясь, и так резко отпустил Рейн, что девушка едва не свалилась со стола. - Не думал, что услышу здесь слова, уместные больше в "Салоне Китти", - дампиру было так дурно, что она даже не почуяла вошедших. Рослый белокурый немец с молочной пленкой бельма на правом глазу недовольно щелкнул языком. - Я шокирован... - ...И разочарован, - закончил за него юноша, стоящий чуть поодаль. Он нетерпеливо покачивался с пятки на носок, смешливо сверкая глазами. На мгновение Рейн показалось, что от недоедания у нее двоится в глазах - фрицы были абсолютно одинаковыми, от песочно-бежевых шинелей с черными боевыми крестами на груди до увечий - у обоих не доставало одной руки. Девушка рассеянно заморгала, тряхнула головой, от чего отливающие медью пряди упали ей на лицо. Волосы успели изрядно отрасти с момента ее появления здесь: потускневшие и истончившиеся от вынужденного голодания, они теперь спускались ниже плеч и чуть вились на концах. Дампира не стали обривать, как остальных заключенных концлагеря, о чем Рейн иногда жалела - волосы путались и постоянно лезли в глаза. Дампир вскинула голову, силясь отбросить спутанные пряди, которые упрямо продолжали льнуть к ее лицу, и вздрогнула, напряженно замерла, когда волосы отвели в сторону на удивление ласковым жестом. Рейн отпрянула, невольно оскалилась, встретившись взглядом с одноруким фрицем. Его уцелевший глаз холодно поблескивал льдисто-голубым, но в глубине серебристой искоркой играло любопытство. - Не думал, что пациент доктора Менгеле... - ... Окажется настолько прекрасной, - договорил второй немец, подступая к Рейн. Плечом оттеснив Гюнтера, цветом лица сравнявшимся с прокисшим молоком, он оперся рукой на операционный стол, на котором сидела дампирша. В отличие от своего одноглазого двойника, фриц смотрел на девушку несколько оценивающе, лукаво приподняв светлую бровь. - Просто бесчеловечно... - ...Держать вас здесь, - немец мимолетно коснулся ее пальцев, и Рейн отдернула руку, на которой цвели заплатки заживших ожогов, прижала ее к животу. - Вот как? Тогда, может быть, попросите вашу подругу Бутчересс отпустить меня? - расположение этих нацистов... настораживало. С чего это они с ней любезничают? Какой-то психологический эксперимент Бутчересс? Надеются, что дампир кинется лизать руки всякому, кто проявит к ней доброту? Пытается приручить ее таким образом? Девушка презрительно скривила губы, полоснув взглядом по лицам мужчин. Немец с полным комплектом глаз уже откровенно пялился на ее грудь, так, что щекам Рейн сделалось жарко, а в груди заворочалось колючим клубком раздражение. - Симон, перестань. Ты смущаешь фройлян, - с укором заметил фриц, качая головой. - Простите его, - обратился он к дампирше почти виновато, - мой братец несколько... - ...Несдержан, - весело закончил мужчина, подмигивая Рейн, и в уголках ее рта дрогнула тень слабой улыбки. - Смотрите, сколько хотите, мальчики, но не трогайте. А то так можно лишиться и того немногого, что у вас осталось. Бельмастый негромко фыркнул, а вот Симон позволил себе улыбнуться, широко, по-мальчишески озорно, и ткнул брата локтем в бок. - Не думал, что пациенты фройлян Менгеле способны сохранять чувство юмора, брат. - А вы думаете, я шучу? - верхняя губа полукровки угрожающе приподнялась, в горле заклокотало рычание, а взгляд полыхнул алым. Санитары тут же подхватили ее под руки, но были вынуждены отпустить, когда одноглазый фриц повелительно вскинул ладонь. Немцы покорно отступили, попятились, словно дворняжки перед волками, Гюнтер тревожно косился на Бутчересс, но Батори больше увлекали таблицы расчетов, нежели парочка недалеких санитаров. Гости тоже оставили ее равнодушной, однако Рейн против компании этих двойняшек не возражала. Они были самыми приятными собеседниками за все время пребывания дампира здесь: не пытались облапать ее или оскорбить, не предлагали стравливать с советскими пленными ради забавы или сделать маткой-производителем для нового поколения солдат. Это была идея Мекая - вывести с помощью Рейн новую расу идеальных бойцов: сильных, выносливых, ловких, способных в одиночку расправиться с целым взводом. Девушка знала, что Вульфу она понравится - он-то уже видел себя Богом, отцом следующей эры, и ему нужна была армия, однако полукровка не собиралась позволить нацистам плодить убийц. Она еще слишком молода, чтобы становиться матерью. - Нет нужды угрожать нам, фройлян, - одноглазый скорбно покачал головой. - Мы... - ...Не причиним вам вреда. - Знаете, здесь и без вас найдутся желающие, - теперь уже оба брата смотрели на руку дампира. Симон нахмурился, его близнец сжал челюсти крепко, до желваков, и его взгляд подернулся изморозью. Рейн едва не рассмеялась. Надо же, этим арийцам будто бы и вправду есть до нее дело! Как сурово хмурят брови, как раздувают ноздри, словно парочка рыцарей, чью принцессу дракон успел обесчестить. Девушка успела заметить, как единственная рука одноглазого потянулась к свастике из вороненой стали, висящей у него на поясе, однако через миг мужчина стиснул пальцы в кулак и отвел его за спину. Дампир криво усмехнулась. У нее появился защитник? Как интересно! Крайне любопытно взглянуть, хватит ли у двойняшек смелости огрызаться с Бутчересс или запугивание санитаров - предел их ухаживаний? Рейн неловко слезла со стола, одной рукой держась за край столешницы, а второй придерживая полотенце. Ноги, недавно налитые свинцовой тяжестью, едва гнущиеся и почти неподъемные, внезапно ослабели, подкосились, и девушка едва не упала. Близнецы подхватили ее с двух сторон: Симон сжимал локоть полукровки, а его брат обхватил тонкую девичью талию и прижал Рейн к себе. Дампир круто вскинула голову, впившись в блондина взглядом злым и узким, как рана от стилета, кровь в ее жилах забродила яростью. Она кожей ощущала грубую ткань шинели, медный холодок начищенных до блеска пуговиц и зловеще-черного креста и его руку на своей талии. Немец был примерно на полторы головы выше Рейн, ей приходилось запрокидывать голову, чтобы встретить его взгляд. Измученная, голодная, уставшая, прикрытая одним полотенцем, и рядом с арийцем дампир особенно остро чувствовала себя слабой и уязвимой. Чушь, что женщина должна быть слабым изнеженным созданием, Рейн тошнило от безысходности и собственной беспомощности, поэтому теплота в глазах немца взбесила ее до тонкого звона в ушах. Симон подошел ближе к девушке, продолжая держать ее за руку, одновременно подталкивая к брату, и дампирша оказалась зажатой между близнецами. - Мальчики... а вы не обнаглели? - лениво протянула Рейн, облизывая пересохшие губы. Она вздрогнула, когда возле ее уха пузырьком лопнул смешок Симона, и горячее дыхание пощекотало шею. Дампир круто обернулась, чуть не стукнувшись лбами с фрицем, в то время как его близнец крепче прижал ее к себе. - Обнаглели, причем весьма изрядно, - от едкого замечания Бутчересс внутренности девушки точно ошпарило кипятком. Краткий миг сомнительного спокойствия и безопасности стеклянными осколками звенели под сапогами Менгеле, чей взгляд побелел едва сдерживаемой яростью. Еще бы - ведь кто-то другой трогает ее игрушку! - Упрекать моих людей в непристойности, а самим позволять себе такие вольности. Не ожидала от вас, штандартенфюрер Кригер и... Кригер. - Просим прощения, фройлян Бутчересс, - Симон по-военному щелкнул каблуками, вытягиваясь перед женщиной по стойке "смирно". - Просто мы с братом не могли... - ...Остаться равнодушными к фройлян... Как ваше имя? - мужчина отнюдь не торопился выпускать Рейн из объятий. Пытается так раздразнить Менгеле? Это все равно, что разворошить палкой осиное гнездо, только основная часть укусов выпадет полукровке. Девушка, придерживая полотенце, решительно вывернулась из рук немца, напоследок успевшего скользнуть пальцем вдоль ее позвоночника, посылая волны мурашек по телу дампирши. Рейн зябко передернула плечами, опуская голову. - Разве это важно? - ей хотелось, чтобы голос звучал ядовито, насмешливо, хлестал больнее пощечины, однако на деле прозвучало как-то жалко и отчаянно, почти умоляюще. Рейн давно потеряла счет времени, не могла понять, сколько уже находится в плену: здесь часы могли тянуться дольше суток, а недели пролетали секундами, мир ограничивался стенами лаборатории, ее комнаты и узкого полутемного коридора, а иногда ей мерещилось, что у окружающих ее немцев оскаленные звериные морды вместо лиц, поэтому участие, даже такой слабый, едва тлеющий проблеск растопил лед внутри Рейн, которым она силилась отгородиться от действительности. За ним черной пропастью зияла злоба, ненависть, жажда крови и истинно человеческие тоска и уныние. Доброта врагов сделала только хуже. Рано или поздно дампиру придется их убить... если она не умрет здесь раньше. И Рейн было... почти жаль. - Раньше вы никогда не интересовались моими пациентами, Зигмунд. С чего такая перемена? - На сей раз в вашем ведомстве находится особенный пациент, фройлян, - мертвый глаз мужчины слезился, он часто моргал и отворачивался от источников света. - Она здесь не для вашего развлечения, а по распоряжению гегенгруппенфюрера. Не забывайте об этом. - Не знала, что вы такой заботливый, герр Кригер, - Менгеле небрежно погладила брошь, - расправившего крылья коршуна, - скрепляющего плащ немца, и капризно дернула плечом. Зигмунд обменялся с братом мрачными взглядами и склонил голову на бок. - Вы многого обо мне не знаете, фройлян Бутчересс. А теперь, если вы позволите... - Да, конечно, - немка царственно взмахнула рукой, - нельзя заставлять герр Вульфа ждать. Отведите нашу... гостью в ее палату, - бросила она поджавшим хвосты санитарам, - ей нужно отдохнуть.

***

Стены, пол и потолок в камере Рейн были выкрашены в мертвенно-белый цвет, и свет бестеневой лампы, отражаясь, больно сёк зрение дампирши - глаза болезненно ныли и слезились. Мигрень запускала ледяные когти в голову девушки, стоило ей только переступить порог комнаты. За ее спиной с недобрым лязгом закрывалась толстая железная дверь: белая, словно облитая молоком, и полукровку окружала звенящая тишина. Она давила на Рейн, выворачивала сознание на изнанку. Охране и медсестрам, приходившим к ней, было запрещено разговаривать с пленницей, все остроты и едкие замечания дампирши разбивались о стену каменного равнодушия. Испытания одной лабораторией Бутчересс не заканчивались. Рейн лежала на койке, спрятав лицо в подушку, и чуть слышно напевала, одновременно царапая ногтем стену. Негромкий скрежещущий звук слегка разбавлял топкую тишину, пение отвлекало и плавно убаюкивало. Это было единственным развлечением, дозволенным дампиру, и девушка подозревала, что и его у нее скоро отберут. Отрежут язык, ампутируют конечности - крысенок-Гюнтер обещал, что пришьет ей на место рук ноги, и ступни заменит кистями, если полукровка не покажет, что "язычок не только на дерзости годится". Рейн лениво улыбнулась. Истошный вопль санитара, когда дампирша ловко запрыгнула на него и черкнула клыками по горлу, верно, слышала вся нацистская база. Она даже не пыталась убить немца, всего лишь неглубоко оцарапала кожу, однако фройлян Бутчересс прописала ей в наказание лечебное голодание. Не столько за Гюнтера, недалекого, напыщенного паренька из пригорода Магдебурга, сколько за сопротивление. Менгеле было плевать, что в страхе рассудок ее подчиненного раскрошился настолько, что он стал ничем не лучше овоща, воля Рейн, ее непокорность - вот что было вызовом Арийской Мясничихе. Девушка тяжело вздохнула, переворачиваясь на бок. Ее морозило, должно быть, от голода. Держи пленницу немцы в каком-нибудь сыром и темном подземелье, она бы питалась крысами - все лучше, чем ничего. Этакая маленькая блохастая закуска перед основным банкетом - офицерской верхушкой ГГГ. При мысли от крови желудок скрутило острой судорогой, дампир со стоном скорчилась на кровати, комкая в кулаке белое покрывало. Белое... Рейн уже начала тихо ненавидеть этот цвет, она почти не открывала глаз, находясь в камере; густая темнота была куда приятнее всей этой белизны, однако полукровка чуть приоткрыла глаза, когда замки на двери щелкнули, и она отворилась с протяжным металлическим скрипом. Втянула носом воздух, стараясь уловить запах гостей, и едва не поперхнулась терпким древесным ароматом. Кто это? Очередной офицер, решивший полюбоваться на зверюшку Рейха? Охрана? Новый похотливый санитар или фройлян Бутчересс собственной персоной с новой порцией экспериментов? Дампирша приподнялась на локте, но почти сразу же упала обратно на матрац. Плевать, уже на все плевать, пусть хоть Вульф на пару с фюрером явится и cпляшет перед Рейн джигу. У нее почти не осталось сил, ну, разве что совсем немного, на ненависть. За все пытки, что пришлось пережить, за эти чертовы белые стены и за отвратную пижаму, воняющую концлагерем. Белая, как и все окружение дампирши, она смердела обреченностью. Рейн, уткнувшись лицом в сгиб локтя, слышала, как приоткрылась дверь. Плеснуло немецкой речью, мужской прокуренный голос наждаком царапнул слух. Дампир ощутила горклый запах мятного шнапса, когда тяжелые кирзовые сапоги прогрохотали по полу и небрежно стукнули носом по ножке кровати. - Встать! - гаркнул Экштайн и, подавившись собственным криком, зашелся мучительным кашлем. Рейн лениво следила за немцем сквозь решетку упавших на лицо спутанных рыжих прядей - приступ согнул мужчину пополам, одутловатое лицо нездорово побагровело, его кисть напуганным пауком шныряла по карманам шинели. Вытащив мятый носовой платок в крупную синюю клетку, офицер прижал его к лицу, шумно прочистил горло, отплевываясь. Сквозь гнилой запашок, отдающий тухлой козлятиной, пряной нитью скользила кровавая соль, а когда Экштайн отнял платок от лица, на его губах осел багрянец, темный, уходящий в черноту. Немец хмуро сплюнул сквозь зубы прямо на пол, и бордовая клякса растеклась на белом кафельном полу. Шмыгнув носом, он скрутил потемневший платок в неприглядный ком и нервно трясущейся рукой запихал в карман; санитары, рассеянно мнущиеся у входа, и сопровождавшие их солдаты делали вид, что не заметили припадка офицера. - Бы-быстрее, фройлян, быст-трее! - Экштайн оттянул ворот рубашки и рвано качнул головой. Рейн подхватили под руки и грубо сдернули с кровати, девушка попыталась встать, но слабость мертвенным холодом полоснула суставы, и ноги подкосились, роняя дампиршу на пол. Санитары удержали ее за руки, вцепились крепко и больно, словно клещи, вынудили подняться, почти выворачивая плечи, и поволокли прочь из камеры. Солдаты тут же взяли дампира на прицел, один даже ткнул ее автоматным дулом под ребра и отскочил в сторону, с хищным щелчком передергивая затвор. У Рейн даже не хватило сил на усмешку; она еле переставляла ноги, повиснув в хватке санитаров. Экштайн беспокойно семенил позади, девушка слышала его приглушенное покашливание, которое он тщетно силился проглотить. - С-сюда, - заикаясь, выдавил офицер сквозь кашель, и Рейн услышала зловещий скрежет отпираемой металлической двери. Куда они ее привели? До лаборатории Бутчересс еще не меньше тридцати шагов. Газовая камера? Нет, слишком просто, едва ли Вульф и Менгеле уже с ней закончили. Тогда, где они? Что эти фрицы еще придумали?! По губам Рейн прошла гневная судорога, сиплый рык закипел в горле, когда ее подтолкнули к порогу. - Schnell! - твердый холодок дула клюнул ее в поясницу, жесткие пальцы схватили за волосы, и девушку буквально швырнули в комнату, в темноту, пахнущую хлоркой и спиртом. Дампир с глухим стоном распласталась на полу, прижав ладонь к ушибленному бедру. Тьма взорвалась снопом цветных искр, закружившихся перед глазами, отозвалась тубой болью в затылке, и грохот закрывшейся двери дрожью прошелся по всему телу Рейн. Что еще задумали эти фашистские мрази? Офицерский состав полнился любителями понаблюдать за экспериментами фройлян Батори Менгеле: делались ставки на то, долго ли продержится "эта клыкастая тварь". Девушке больших трудов стоило не сломаться, выдерживать все пытки, терпеть голод, живя одним лишь ожиданием. Рано или поздно за ней не доглядят, ослабят контроль, решив, что дампир присмирела... Рейн села на колени, протирая слезящиеся глаза, которые полоснуло болью от резко вспыхнувшего света. От неожиданности полукровка шарахнулась в сторону, в угол, дико шипя и заслоняясь рукой. Свет зло резал глаза, девушка зажмурилась, отворачиваясь. Она невольно скалилась, втянув голову в плечи, царапала когтями стены и пол, ожидая нападения, удара, боли, однако... было тихо. Настолько тихо, что, казалось, хриплое, надсадное дыхание Рейн и ошалелое биение сердца заполнили собой все пространство камеры. Прикрывая глаза ладонью, дампир огляделась. Бледно-голубой кафель льдисто бликовал, почти всю стену напротив угла Рейн занимало зеркало. Из глубины искристо-серой гладкости на дампира смотрело худое, изможденное существо, затравленно забившееся в угол. Воспаленные глаза, затянутые мутной пеленой слез, запавшие щеки, бескровные губы, тонкие руки, выглядывающие из широких рукавов пижамы, всклоченные тускло-рыжие волосы. Полукровка сглотнула, чуть подалась вперед, не до конца понимая, что это существо, напряженно вглядывающееся в нее из зеркала - это она сама. Дампир неуклюже отвела спутанные пряди с лица, коснулась щеки, скользнув пальцами по подбородку. Смерть подобралась к ней куда ближе, чем она думала. Теперь уже Рейн сомневалась, что у нее хватит сил выдержать все то, что подготовила для нее Бутчересс. Девушка криво ухмыльнулась собственному отражению, и оно осклабилось ей в ответ забитой собачонкой. Да уж, жалкий у нее видок, ничуть не лучше, чем у остальных заключенных. Тяжело опираясь о стену, Рейн встала на ноги. На мгновение в ее взгляде полыхнул карминно-красный огонек, погасший практически мгновенно. - Что, и это все? - бросила полукровка зеркалу. - Надеетесь сломать меня моим же дерьмовым видом? - Рейн дерзко вскинула заострившийся подбородок, провела языком по клыкам. - Будто на вас смотреть приятно. Я еще вполне себе недурна, по сравнению с некоторыми из вас. Она хохотнула, хрипло и безрадостно, но умолкла, вновь вжавшись спиной в стену, когда дверь лязгнула, открываясь. В толщу душного хлорного смрада стрелой ворвался уже знакомый запах мятного шнапса, зыбким эхом прокатилось глухое покашливание. Экштайн выплевывал слова в редких перерывах между приступами, к вони его больного дыхания примешивался свежий аромат цветочного мыла и сладость живого тепла. Рот дампира в одно мгновение наполнился вязкой слюной, клыки мучительно заныли, и голод связал желудок в узел, требуя, прося, умоляя. Хотя бы каплю крови, хотя бы глоток, чтобы вспомнить вкус, продержаться еще немного... но Рейн клыком прикусила язык, отвернулась, шумно выдыхая через нос. Нет, это все не так просто, здесь... здесь явно какой-то подвох. Когти полукровки оставили четыре глубокие борозды на кафельном полу, когда порог камеры переступила тонкая фигурка в уродливой полосатой пижаме. Она была брита наголо, голову покрывала черная щетина, но мягкие, словно у лани, карие глаза и аккуратные маленькие руки выдавали в ней девушку. Крупный нос с горбинкой, пухлые красные губы и крошечные пятнышки родинок по всему лицу. Щеки девушки цвели румянцем, под глазами не чернели тени, и ее лицо дышало свежестью первого весеннего яблока, под балохонообразной полосатой курткой угадывались очертания небольшой груди, но все же заключенная еще пахла детством. Совсем юная, лет тринадцать-четырнадцать, не больше. Зачем она здесь? Девочка, видно, здоровая, пахнущая молоком и чем-то медово-сладким, гладкая, сытая, точно приведенный на убой теленок. Ухмылка Рейн поблекла, увяла цветком, побитым заморозком, когда девочка повернулась к ней. В застенчивой улыбке дрогнули губы, пальцы с розоватыми ногтями затеребили край пижамной куртки. Эта... этот ребенок не знала, кто перед ней, и зачем ее сюда привели. - Вот, что вы задумали... - выдавила Рейн, отчаянно стараясь не дышать. Несмотря на удушающую вонь хлорки, запах девочки звучал громче, маняще щекотал нос, рот стянуло наждачной сухостью, в глотке пекло. - Решили посмотреть на избиение младенца?.. - дампир зажала рот рукой, вцепилась зубами в собственную ладонь, закусила крепко, вогнав клыки до самой кости, но не ощутила боли. Теплая струйка скользнула по подбородку, кровь брызнула на язык, и полукровку едва стошнило. Девочка что-то испуганно залепетала, заговорила горячо и быстро, Рейн не могла разобрать слов, не понимала языка, на котором говорит маленькая заключенная. Сербский, польский?.. Черты ее явно еврейские. В груди дампирши заклокотало глухое гневное рычание, она сильнее сжала челюсти, алчно глотая собственную кровь. Нет, нет... они ее не заставят. Она не будет убивать на потеху фрицам! Девушка запустила ногти в собственную ногу, разрывая штанину, впилась в колено, запуская острые шилья ногтей под кожу. Боль отвлекала, накатывая волнами, туманила взгляд, запах девочки терялся в железистом кровавом душке. Рейн дышала глубоко, размеренно, стараясь успокоиться, но внутри все вскипало злобой, крутой, точно кипяток. Полукровка пытливо вглядывалась в мерцающую гладь зеркала, зажимая рот окровавленной ладонью и раздирая в мясо собственное бедро. Ткань пижамных штанов промокла насквозь, потемневшая, мерзко липла к телу, возле дампира растекалась бруснично-красная лужица, и тонкие алые нити тянулись по запястью вниз, к локтю, срываясь тяжелыми каплями. Она не животное, натасканное на убийства, тем более детей! В чем вина этого ребенка? В ее вере, в ее крови?! Бутчересс, больная арийская мразь, только ей могло такое прийти в голову. Рейн сильнее вжалась лопатками в холодную твердость стены, прикрыв глаза и опустив голову низко, на грудь. Даже от одного вида девочки, от беглого взгляда на беззащитного ребенка, жажда вспыхивала пожаром и жгла все нутро. Нет, эта стая падальщиков сегодня своего зрелища не получит. - Отвратительные хозяева... - пробормотала Рейн в свою прокусанную ладонь, уткнувшись носом в нехотя подсыхающую рану. - Может, кому-то такое блюдо и придется по вкусу... но не мне. Девочка продолжала говорить с полукровкой, что-то спрашивала, потом звала кого-то, тонко пища раненым кроликом, однако Рейн даже не подняла на нее глаз. Дампир считала собственные вздохи, удары сердца, мысленно проговаривала строчку, свежей раной зияющую в сознании. Деянья тёмные, их тайный след поздней или раньше выступит на свет... Шекспир отнюдь не самая дурная компания, особенно в этой нацистской дыре. Девушка пыталась вспомнить хоть один сонет, но все ее мысли мотыльками вились вокруг "Гамлета" и пугливо разлетелись прочь лишь от скрежета отпираемого засова. По торопливым шаркающим шагам и запаху нафталина Рейн узнала доктора Магду Штраус, немку весьма преклонных лет, чьи седые локоны, уложенные по моде тридцатых годов, отливали металлически-серым. Вслед за ней по полу грохотали дробные, по-солдатски чеканные, рассыпавшиеся по всей камере. Дампира резко дернули за руку, вынуждая подняться. - Полегче, зольдатен, - охнула полукровка, покачнувшись, - перед вами все-таки дама... Все вокруг потемнело, словно в глаза дампиру плеснули чернил, и окруживший ее мрак, рассекаемый красными всполохами, вдруг прорезало тонким жалобным визгом. Ребенок! Что они делают?! Девушка рванулась вперед, угрожающе шипя, и приглушенно взвыла от боли в выворачиваемом запястье. Солдат ударил дампиршу прикладом по спине, заставляя встать на колени, заломил ей руку за спину и, собрав рыжие волосы в кулак, потянул вверх. Голова Рейн невольно вскинулась, в хрустально-голубых глазах вспыхнул алый огонек, разгоревшийся ярче, когда полукровка заметила кровь. Она стекала по узкому лезвию скальпеля, разбивалась кляксами на полу у носков безобразных лакированных туфель доктора Штраус и сочилась из узких продольных разрезов на шее девочки. Маленькая еврейка тихо поскуливала, отчаянно суча босыми ногами, вяло трепыхалась в хватке рослого солдата, ее безумный взгляд метался от немки на Рейн и обратно. Магда Штраус лениво поправила свои очки, манерным жестом заправила за ухо выбившуюся из прически прядь, прежде чем начать расстегивать полосатую куртку на девочке. - Nein, nein, ne-ein... - голос еврейки упал до едва слышного шепота, в нем звучала паника, настоящий животный страх, слезы градом покатились по обескровленным щекам. - Bitte, frau... - девочка задыхалась, ее лихорадочный сербский говор спотыкался о редкие слова на немецком, полумертвый от ужаса взгляд умолял Рейн. - Frau?.. froylyan?.. - Подведите ее ближе, - скучающе обронила Магда, поманив солдата узловатыми пальцами. Дампиру не позволили даже подняться, поволокли по полу, как нашкодившую собачонку. Девушка зло мотнула головой, отворачиваясь, когда доктор Штраус сжала ее подбородок, за что солдат саданул тяжелым кулаком ей в ухо. От удара в голове загудело, как в колоколе, тупая боль пытающим пятном растеклась по виску, и высокий манерный голос Магды Штраус зазвучал глухо, как сквозь вату. - Ты хочешь есть? - она тянула гласные, старательно проговаривая каждое слово. - Голодная, да? Хочешь крови? Ешь, - немка пальцем собрала кровь с лезвия скальпеля и обтерла ее о плотно сжатые губы Рейн. Полукровка гневно раздула ноздри, судорожно сжав челюсти. - Это можно есть, слышишь? Понимаешь? - Отвечай! - солдат с силой встряхнул Рейн, которая в ответ упрямо дернула подбородком. Губы пекло, запах свежей молодой крови змеей заползал в нос, щипал, дразня, и до зубной боли, выворачивающей клыки, хотелось облизнуться. Крови немного, совсем немного, этакий аперитив перед основным блюдом, но... нет! Дампирша исступленно замотала головой, сдавленно зарычав. Жажда жгла ее изнутри яростнее серной кислоты. - Держи ее, - еще недавно томно-тягучий голос доктора Штраус зазвучал резче, недовольно заскрипел. Немка повелительно щелкнула пальцами, и солдат подтащил девочку ближе. Ее швырнули на пол, так, что тонкая окровавленная шея с бешено колотящейся жилкой оказалась прямо перед полукровкой. Солдат держал Рейн за шею, туго сжимая, не давая отвернуться, дампир безысходно царапала его руку, рвала плотную ткань шинели, но была слишком слаба, чтобы вырваться. Она могла только закрыть глаза, зажмуриться, когда Магда Штраус начала полосовать грудь девочки. Ее крик ледяной спицей пронзил слух, медно пахнущие капли теплым дождем летели в лицо дампирше. Тонкая, нежная девичья кожа лопалась под бритвенно-острым лезвием, сталь с глухим чавкающим звуком входила в плоть, со свистом рассекала воздух, забродивший от ужаса. Рейн ощутила, как слезы, едкие, словно щелок, разъедают глаза под веками, грудь сдавило так, что больно было вздохнуть. Нет, она не сможет... не выдержит... - Открой пасть, тварь, ну! Открывай рот! - холодок скальпеля грубо втиснулся меж губ Рейн, и Магда Штраус надавила, налегла всем телом, пытаясь разжать зубы девушки. Лезвие порезало губу, и теплая струйка побежала вниз по подбородку. - Ты же хочешь жрать? Давай, смотри, сколько, сколько крови!.. - Н-нет... - успела простонать Рейн за миг до того, как острие лезвия укусило ее в кончик языка. Дампир глухо всхлипнула... и все вокруг залило ярко-алым. Движения немцев сделались смазанными, неторопливыми, а в ушах барабанным боем загрохотали чужие сердца, но одно колотилось особенно горячо и громко. Близко, так близко... кровь в венах шумела оглушительно, точно горная река, и Рейн с утробным рыком кинулась вперед.

***

Стекло пугливо дребезжало, но не пропускало звуков: о том, что девочка кричит, можно было понять только по ее искаженному лицу. Голова была запрокинута, еврейка смотрела прямо в зеркало с одной стороны, и прозрачную стеклянную стену - с другой. Круглые от боли и страха, хрустально искрящиеся от слез глаза, распахнутый в крике рот темной ямой зиял на белом лице с россыпью багровых брызг-веснушек. Дампир держала ее под спину, приникнув лицом к незрелой девичьей груди, сейчас разорванной и разодранной. В девушке жизни, что в обезглавленной курице: не шевелилась, трепыхалась кроликом в капкане, пока полукровка рвала из нее куски. Шея уже представляла собой одну сплошную рану, сквозь ошметки багрового мяса и обрывков кожи, дампир теперь впивалась клыками меж маленьких грудей, прихватывала зубами тонкую пленку кожи; тянула, приникала алчно к ране, впиваясь когтями в сведенное предсмертной судорогой тело. Магда Штраус мышью сновала у запертой двери, готовая в любой момент выскочить прочь, бросив охрану. Дампир бешено косилась на солдат, угрожающе шипела дикой рысью, крепче цепляясь за свою жертву. Ее глаза горели красным, она вся была красной от дурной еврейской крови, которую она принялась слизывать прямо с пола, перед этим отбросив тело в сторону. Мертвая еврейка ударилась головой о стену и бесформенной грудой рухнула на пол. От удара по кафелю неровной паутиной расползлись трещины, неровными мазками алела кровь. Хенрих Еберхард выбежал из комнаты, натужно сглатывая и зажимая рот платком. Тонкие дрябловатые губы Юргена Вульфа искривило одобрительной усмешкой. Он шумно посасывал мундштук, выдыхал густой сизый дым через нос и, подслеповато щурясь, ловил каждое движение Бладрейн. Сидящая рядом с ним Минс наблюдала за дампиршей бесстрастно, ее каменное спокойствие не поколебала даже ладонь Вульфа, собственнически оглаживающая ее колено. Доктор Менгеле лукаво поглядывала на Минс из-под светлых ресниц, скользя кончиками пальцев по ножке бокала. В чуть мутноватом хрустале плещется темно-бордовое, что может быть как вином, так и кровью. Фройлян Батори знала о пользе потребления свежей крови, желательно, натощак. Желательно, детской. Остальные же пили шнапс и ликер на травах, а фройлян Эльза, невысокая пухленькая секретарша Бутчересс, принесла кофе и мясные пирожки, к которым никто из офицеров так и не притронулся. Стеклышко монокля гегенгруппенфюрера сверкнуло льдинкой на солнце, когда он повернулся к Менгеле. - Великолепное представление, фройлян, - мужчина откинулся на спинку кресла и закинул ногу на ногу. Сочно затянувшись, он выпустил дымное колечко в потолок и прикрыл глаза. - Это зрелище... настолько отвратительно, что оно даже прекрасно. - Совсем как доктор Менгеле, - неуклюже ввернул лейтенант-полковник Захи, но запнулся и закашлялся под ледяным взглядом Бутчересс. Женщина отсалютовала Юргену бокалом, кокетливо поведя плечом. - Рада, что вам понравилось, герр Вульф. Как вы видите... сломать можно любого, даже самого стойкого. - Но вы пока не сломали ее, фройлян, - иронично заметил Симон Кригер, мерно размешивающий мед в своем кофе. Батори едва повернула голову, искоса окатив юношу ленивой надменностью. - Вы всего лишь... - ...Вынудили ее, - тихо закончил Зигмунд. В отличие от брата, вальяжно расположившегося на низеньком диванчике, он стоял подле самой стеклянной стены, так близко, что его дыхание оседало паром на прозрачной поверхности. Бутчересс высокомерно фыркнула, поднесла бокал ко рту, но пить не стала. Прижавшись бледно-розовыми губами к краю бокала, немка улыбнулась игриво, обнажив крупные, желтоватые зубы с подточенными резцами. - Что такое, Зигмунд? Вы... жалеете ее? Или, быть может, не одобряете убийств евреев? - Я не одобряю ваши методы, - старший Кригер бросил быстрый взгляд на Симона, который увлеченно слизывал золотисто-янтарный мед с ложки. За стеклом дампир, сытая, задыхающаяся словно после долгого бега, сидела на полу, и ее пьяный, шальной взгляд блуждал по комнате. Пунцово-рыжие волосы льнули к окровавленным щекам, красное стекало по губам, подбородку и шее, багровые пятна цвели на ее пижамной куртке, смазанными разводами растекались по полу. Алый огонек в ее глазах постепенно гас, бледнел, уступая место серовато-голубому, словно утреннее небо в ненастье. Девушка рассеянно заморгала, прижала ладони к вискам, запустив пальцы в волосы. - Мы на войне, штандартенфюрер Кригер, - наставительно произнес Вульф, - а на войне все методы оправданны. Прогресс, определенно, имеется, пусть и небольшой. Скоро, - мужчина поднялся и, сцепив руки за спиной, подошел к стеклу. Тонкая сигарета почти погасла, и немец часто затягивался, силясь ее снова раскурить, пока Деметриус Клаус не подскочил к нему услужливо, протягивая зажигалку. - О, благодарю, Клаус... - Мне не совсем понятна ваша щепетильность, герр Кригер, - Бутчересс недовольно постукивала кончиками пальцев по лакированному подлокотнику, с преувеличенной заинтересованностью разглядывая начищенные до блеска мыски собственных сапог. - Более того, я считаю ее, по меньшей мере, неуместной. - У Зигмунда душа поэта, - добродушно заявил Гюставсон и, одним глотком осушив свою стопку, поспешил вновь наполнить ее шнапсом, - и манеры рыцаря. А какой рыцарь способен спокойно смотреть на даму, оказавшуюся в беде? - Тот, который четко расставляет приоритеты, - процедила Батори, поднимаясь. - А что касается дамы... то она сама виновата. Ей великодушно предлагали вступить в ряды ГГГ, но, увы, она не настолько разумна... как некоторые, - Менгеле тонко улыбнулась прямо в надменно-равнодушное лицо Минс, в шутовском поклоне склонив голову. - Бладрейн послужит нам в любом случае, по своей воле или же нет. Лично я бы предпочла... - женщина жеманно поправила перчатки, - чтобы она еще немного поупрямилась. - Ох и озорная у вас натура, фройлян Батори, - басовито хохотнул Стефан Гюставсон. Бутчересс со скупой ухмылкой пригубила красное из своего бокала и кончиком языка собрала тяжелые капли, повисшие на губах. - Вы не представляете даже, насколько, - глухо бросила она, наблюдая, как разбитый труп еврейки за ноги волокут вон из камеры.

***

Рейн трясло, шатало, словно хмельную. Дампирше с трудом удавалось переставлять ноги, отяжелевшие, омертвевшие, оставляющие на бетонном полу темные следы. Кровь подсыхала, въедалась в кожу, противно зудящую, нездорово-красную и будто бы вспухшую - собственные руки казались девушки чужими. Она бы... она бы никогда не стала убивать безвинного ребенка от жажды, на потеху толпе или по приказу. Она... она не хотела. Ее заставили. Но разве это вернет жизнь той еврейке, не ребенку-не девушке? Ее кожа пахла парным молоком, кровь чуть кислила, на вкус отдавала жимолостью и дурманила молодым вином, но Рейн было дурно. Выпитая кровь обратилась расплавленным свинцом: давила и жгла, распирала желудок, подкатывала желчью к горлу, полукровка надрывно икала и давилась собственной слюной. - В санитарное ее, - отрывисто скомандовала Магда Штраус, обмахиваясь латексными перчатками. Лицо пожилой немки блестело испариной, под глазами темнела размазанная тушь и в уголках рта темно-коричневыми комочками залегла помада. Женщина часто моргала, по-крысиному подергивая узким вздернутым носом. - О, майн Готт... как только доктор Менгеле работает с этой тварью?.. - Если вы закончили причитать, доктор Штраус, то, может, непосредственно вернетесь к своей работе? - женщина глухо пискнула, от неожиданности выронила перчатки, которые шмякнулись у ее ног, похожие на ошметки мертвой кожи. Экштайн, чуть посвежевший, успокоившийся, чванливо взглянул на Магду сверу вниз, выразительно хмуря тонкие, несомненно выщипанные брови. - Доктор Менгеле ждет от вас отнюдь не стенаний, а результатов. - Да!.. Да, да, конечно, герр Экштайн, - фрау Штраус почтительно сгорбилась, по-собачьи преданно заглянула мужчине в лицо. - Нельзя заставлять доктора Менгеле ждать... - Ступайте, - повелительно обронил немец, нетерпеливо постукивая каблуком сапога, пока женщина поднимала свои перчатки, - я сам прослежу за Бладрейн, раз уж она вас так пугает. В конце фразы в груди Экштайна заклокотало, забулькало, словно в кастрюле, забытой на огне, он хапнул ртом воздуха и сглотнул, ударил себя кулаком в грудь. Рейн смотрела на фрица без всякого выражения. Дампир чувствовала себя усталой и грязной, будто бы ее изваляли в этом отборном нацистском дерьме, которое хотелось смыть, содрать, пусть даже вместе с кожей. Она покорной овцой плелась вслед за Экштайном, опустив голову, потухшая, подавленная, пряча играющие во взгляде алые искры под упавшей на лоб челкой. В душевой пахло хозяйственным мылом, глицерином и подвалом, желтый кафель с расползшимся по швам коричневым налетом навевал мысли о гнилых зубах. Рейн позволила молчаливой тучной санитарке себя раздеть и не протестовала, когда та принялась деловито осматривать ее голову, проверяя, нет ли вшей, и дампир не шевелилась, пока толстые пальцы копошились у нее в волосах. Экштайн с охраной не спешил уходить, офицер пристально следил за осмотром, сглатывал через каждый вздох, и его кадык дергался туда-сюда на тощей шее. За свое пребывание в плену полукровка изрядно отощала: запал живот, проступили ребра, колени, локти, бедра и плечи скалились проступающими сквозь сероватую кожу костями, но чужая кровь заиграла румянцем на лице девушки, прогнала нездоровую бледность, и тело дампирши снова соблазнительно налилось, хотя до былых форм, до прежней Рейн по-прежнему было далеко. Хотя... станет ли она когда-нибудь прежней? В ее жизни было немало грязи и крови, но это болото было самой гнилой, жадной, самой прожорливой гадиной, и дампир была не уверена, что у нее остались силы бороться с ней. - У вас сорок минут, фройлян, - густым басом проговорила санитарка, протягивая Рейн, присмиревшей, тихой, словно выпоротой хозяином собаке, мочалку, полотенце и желтый брусок мыла, пахнущий ромашкой. Вооруженные солдаты за пленницей не пошли, остались ждать в холле, где санитарка, чьей густоте усов мог позавидовать сам Гитлер, принялась шумно накрывать на стол. До Рейн донеслись запахи чая, сала и черного хлеба. Любой из заключенных "Голов смерти" мог бы убить за такой ужин. Дампир включила воду и сразу шагнула под хлесткие серебристые струи, не настраивая температуру. Колючие ледяные капли напомнили ей о ненастной, хмурой осени в Праге. Тогда дождь жалил так же яростно, вода хлюпала под ступнями и оседала на губах горьким привкусом бензина и пыли, в темных лужах отражались огни уличных фонарей, а в бледной воде, растекшейся у ног Рейн, мигали белесые отблески лампочек, и за стеной шумела не Вацлавская площадь, а пара немецких солдат. Полукровка утомленно прикрыла глаза, прижавшись лбом к холодному кафелю. Вода шумела, заглушая осторожные шаги и взволнованно тяжелое дыхание. Рейн ощутила постороннее присутствие лишь тогда, когда раскаленные от возбуждения, дрожащие ладони легли ей на талию. - Тихо, тихо... - у Экштайна срывался голос, стучали зубы, воздух в душевой заискрил от водяных брызг и напряжения. Немец ласково поглаживал дампира по спине, массировал большими пальцами ямочки на пояснице, тянулся вниз, к ягодицам, но пока не смел. Полукровка слегка повернула голову, глядя на мужчину сквозь влажные пряди волос. Экштайн был без одежды, его белый, вислый живот, поросший курчавыми седыми волосами, при каждом вздохе прижимался к боку Рейн, на шее матово мерцала серебряная цепочка, но вместо креста на ней хищно поблескивала изломанная свастика. Узкие плечи и грудь пестрели ржавыми пятнышками веснушек, похожими больше на язвы болотной сыпи, щеки Экштайна были изрыты оспинами и напоминали кожуру гнилого лимона. Фриц шагнул еще ближе и замер настороженно, затаив дыхание. Рейн не двигалась, не пыталась вырваться или отстраниться, просто смотрела, выжидая. Когда пальцы мужчины поднялись выше и с робкой нежностью коснулись сосков, она с протяжным стоном выгнула спину и прижалась задом к паху Экштайна. Его член дернулся, затвердевая, немец с присвистом выдохнул сквозь зубы и всем телом навалился на девушку, мокрыми губами присосался к ее шее жадно, будто пиявка. - Ja, ja... - бормотал он, больно тиская груди Рейн, щипая за соски. - Сейчас... - Экштайн слюняво вылизывал ее шею, потирался членом о ягодицы, сопя от похоти и нетерпения. - Ja, хорошая девочка... Немец со сдавленным стоном толкнул полукровку к стене, судорожно сжимая ее бедра. Дампирша не отвечала, и ее холодность только сильнее заводила Экштайна. Жарко дыша ей в ухо, он запустил руку между ног девушки, принялся теребить нежные складки, а после тяжело опустился на колени и раздвинул ягодицы Рейн. Она вздрогнула, тонко всхлипнув, чуть свела колени, когда фриц, похабно причмокивая, принялся вылизывать ее анус. - Хорошая... очень хорошая... - одышливо бормотал Экштайн дампиру между половинок, едва не зарываясь туда лицом. - Не бойся... - он пытался просунуть язык в строптиво сжатое колечко мышц, но Рейн не поддавалась. - Не нужно... - поднявшись, мужчина ткнулся членом ей в промежность. - Я не сде-елаю тебе больно. - А вот я тебе сделаю. Рейн сладко улыбнулась, прильнув спиной к груди немца, откинула голову ему на плечо и игриво пощекотала ногтями его бедро, прежде чем запустить их глубоко под кожу. Дампир резко рванула рукой вверх, распарывая кожу от середины ляжки до самого паха и сжала в ладони еще твердый член нациста. Экштайн не смог закричать, лишь охнул, приглушенно захрипел, задергался, правда, не слишком рьяно - опасная острота когтей полукровки сомкнулась вокруг его плоти. Девушка с ленивой грацией повернулась лицом к офицеру. Он пыхтел загнанной гончей, высунув язык, побелевшие от ужаса глаза казались алебастровыми шариками, в уголке искаженного судорогой рта пузырилась слюна. Он плясал на цыпочках, кровь тонкими красными спиралями вилась по ноге, капала, утекала в водосток, член позорно обмяк в кулаке Рейн. Дампирша придвинулась ближе к мужчине, и он выгнул спину, едва не ломаясь в пояснице, желая отстраниться хотя бы на дюйм. Пальцем поддернув серебряное витье его цепочки, Рейн потянула его на себя, вынуждая Экштайна придвинуться к самому ее лицу. - Говоришь... я хорошая, - немца колотило. Вожделение схлынуло отливом, вместо него пузырилась паника, густая и вязкая, отдающая тухлыми яйцами. Девушка накрутила цепочку на палец, затягивая ее туже вокруг прыгающего кадыка фрица. - Но я плохая. Очень плохая. Она жестко схватила его за подбородок, не отпуская взгляда немца. Сахарные клыки, нагие в медовой улыбке, отражались в его глазах. - Фройлян Бутчересс ведь говорила, что меня опасно перекармливать, - член нациста мягким червяком лежал в ладони дампирши, мужчина весь сжался, когда она теснее сомкнула пальцы. - На войне следует думать головой, а не... этим. Полукровка круто повернула руку. Шея громко треснула сломанной костью. Экштайн надрывисто кашлянул, схаркнув темной густой кровью на руку Рейн, и обмяк, начал заваливаться назад. Дампирша разжала пальцы, и офицер растянулся на кафельном полу, бестолково раскинув руки. За стеной радио сипло заливалось голосом Марлен Дитрих, которой зычно подпевала санитарка. Голод отступил, однако еще несколько глотков крови Рейн не помешало бы - истощенный организм требовал своего, тело сейчас больше человеческое, слабое и непослушное, а офицер еще теплый, и кормиться им - все равно, что высасывать сок из недозрелого апельсина или собирать трубочкой последние капли молочного коктейля на дне бокала. Кровь есть кровь, но полукровка брезгливо перешагнула через мертвого немца, напоследок плюнув ему в лицо. - Голод не тетка, - прошептала она, выходя из душевой кабины. Вода стекала по ее волосам и коже, покрытой бледно-алыми, не до конца смытыми разводами. - Но и дерьмом питаться я тоже не намерена. Как и злоупотреблять хваленым нацистским гостеприимством. Полотенце мерзко кололо кожу, но Рейн вытиралась яростно, стремясь прогнать само эхо прикосновений немца. Тупое, грязное животное, поддавшееся мнимой подавленности и покорности пленницы, даже не захватил с собой оружие, кроме своего кривого штык-ножа. Гадливо скривившись, девушка сплюнула снова. Ничего, теперь этот ублюдок больше не прикоснется ни к одной женщине. Смерть к лицу далеко не всем, но вот Экштайну она определенно на пользу. Хотя в душ фриц пошел с голыми руками, дампир не сомневалась, что оружие у него было. Маленький, почти дамский револьвер из светлой до белизны стали, отливающей январской изморозью, с гравировкой ядовитых лоз плюща на рукояти нашелся в кармане мятой шинели, небрежно брошенной на спинку колченогого стула вместе с плоским портсигаром с золоченым тиснением на уголках, потрепанной записной книжкой и подтаявшим лимонным леденцом, пахнущим табаком и порохом. Небольшой стеклянный пузырек вывалился из складок галифе прямо в ладонь Рейн. Он был пуст, но хранил еще едва ощутимый гнилой душок морфия. Стекло жалобно хрустнуло в кулаке дампира. Наркоманы, насильники, убийцы... вот он, цвет арийской расы! Револьвер приятной тяжестью лег в руку Рейн, каждая его камора полнилась патроном. На всю базу не хватит, но сойдет для начала, пока девушка не найдет свои клинки. Дампир успела соскучиться по ним, без верных лезвий ей было так одиноко... наверняка, они истосковались по крови. Так же, как и полукровка. Рейн вышла в холл под мелодичные рулады Лилиан Харви. Она успела сделать погромче перед тем, как начать стрелять.