*•*•*
Ты правда можешь защитить меня от всего мира и меня самого? Очень надеюсь, что да.*•*•*
Нет ничего лучше, чем дни, когда ни у Луи, ни у Зейна, нет никаких обязательств. Если Луи не хочется закрыться в комнате и заставлять себя писать что-то новое для публикации, а у Зейна-преподавателя по расписанию нет занятий по искусству, они бездельничают вместе. В том месте, где они лежат друг на друге, в диване уже образовалась вмятина. Они смотрят старые комедии и спорят, кто больше всего стащил на себя одеяло. (Обычно это Луи, у него всегда заканчиваются аргументы, но что поделать? Он очень мерзлявый, и терпеть не может, когда какая-то из его конечностей открыта). Время летит неумолимо, и день стремительно подходит к концу. Прежде чем осознать это, Луи засыпает в половину одиннадцатого вечера и просыпается с затекшей шеей на следующее утро. Он смотрит по сторонам в поисках Зейна и находит его свернувшимся рядом с диваном на грязном полу. — Зейн, — шепчет Луи, перекатываясь и теребя его за плечо. — Зейн, просыпайся. — Ммм-ммм, — отрицательно мычит брюнет. — Почему ты на полу? — Ты спихнул меня, — говорит Зейн низким хриплым голосом. — Мне было лень дойти до кровати. Луи хмурится и бросает на него одеяло, которое они обычно делили. — Прости. Зейн ведет плечом самым что ни на есть ленивым способом. Луи понимает, что это знак того, что его извинения всё-таки приняты и проводит руку по волосам Зейна перед тем как откинуться обратно на диван, уставившись в белый потолок. Сейчас без мягкого одеяла ему холодно, но он знает, что Зейн на данный момент заслуживает тепла больше, чем он. Может Луи и проснулся с затекшей шеей, но Зейну нужно засунуть руки и ноги под одеяло, чтобы согреться. Сегодня Луи должен встретиться с Гарри, чтобы представить тому несколько идей для своей книги. На самом деле причина тому, что Луи вообще начал писать – Гарри. Они были друзьями с тех пор, как они с трудом могли отличить прилагательное от глагола, и за это время не переставали общаться. Когда ты проходишь тот стрессовый подростковый период со своим другом, на котором определяешься со своей сексуальной ориентацией и переживаешь те неловкие несколько месяцев пребывания его первым бойфрендом, вам уже не страшно ничего. Даже с недостатком романтизма, Гарри всегда вдохновлял Луи. В классе, когда их заставляли писать сочинение на свободную тему, он всегда детально описывал свои приключения с Гарри или иногда самого Гарри. Гарри признавался, что делал тоже самое, и поэтому они объединились и решили стать командой, писать и развивать каждого из них вместе, ну и время от времени открывать бутылку шампанского, когда-либо чьи-то небольшие стихотворения или рассказы публиковались в местной газете. Сегодня короткие рассказы Гарри стоят на полках огромных книжных магазинов, в то время как книги с цитатами, собранными Луи, продаются в самом конце магазинов Urban Outfitter. Однако парни до сих пор позиционируют себя на равных. Пока обоих из них читают и рекомендуют подростки и молодые люди по всему миру, они находятся в одной лодке. Спустя время, Томлинсон заставляет себя встать с дивана — осторожно, чтобы не наступить на Зейна — и принять душ, ему кажется, что он не мылся уже вечность. Струи теплой воды, обрушивающиеся на него, заставляют его проснуться, но одновременно усыпляют. Когда он выходит из душа с маленьким свободно висящим на бедрах полотенцем, Зейн уже не спит и стоит перед ванной. Луи отчаянно старается не замечать, как Зейн осматривает его с ног до головы. — Что-то ты долго, — говорит Зейн, отстраняясь от стены и лениво следуя мимо Луи в ванную. — Прости, друг. Я оставил для тебя немного горячей воды, — отвечает Луи, быстро направляясь в сторону комнаты. — Большое спасибо! — громко отвечает Зейн, и Луи говорит тихое «да, да» когда за Зейном захлопывается дверь. Стоя голышом и перерывая ящики и шкафы в поисках того, что можно одеть, ему в голову приходит мысль о Гарри. Он может выйти на улицу и показаться Гарри прямо в таком виде, и единственный, кому это доставит проблемы, будет случайный прохожий на улице. В конце концов, он надевает футбольную кофту и спортивные штаны Adidas. Удобно, не слишком тепло, так как уже наконец-то теплеет. Идеально для дня, когда хочешь избавиться от глупых мыслей. — Я сейчас убью себя, — кричит Луи, ударяя кулаком по двери ванной. Он не уверен, но, похоже, Зейн смеётся. Ну, естественно. Прогулка до дома Гарри оказывается не очень опасной, по пути попадается парочка подозрительных многоэтажек на не очень приятной аллее. Крепко держа в одной руке тетрадь и с наушниками в ушах, подключенными к телефону в кармане, Луи быстро добирается до места назначения. Люди сами уходят с его пути, когда он показывает, что он не намерен делать это самостоятельно, и многим это не нравится, Луи наслаждается такой властью над людьми в этом городе. Когда он добирается до знакомой красной двери, то выдергивает затычки из ушей, присаживается на корточки и достает ключи из-под коврика. «Вытри лапки здесь», — говорится на нем, слова окружены отпечатками лапок и кошачьими мордочками. Луи закатывает глаза, но вытирает ноги, перед тем как открыть входную дверь. — Привет, Уинки, — приветствует Луи, убрав ключ на место. В ту секунду, когда он делает шаг в дом, маленький одноглазый котёнок атакует его ноги, с упоением кусая его шнурки. Он пытается вскарабкаться по его ноге, мяукая и обнюхивая её, и на секунду Луи обдумывает, хочет он поцарапанные штаны или кофту в белой шерсти. И склоняется к последнему. С прижатой к его шее Уинки, Луи проходит в дом в поисках Гарри. Это место пахнет, как и обычно – ванилью и свежеиспечёнными маффинами. — Хазза! — зовет он. Громкий звук пугает кошечку, поэтому Луи сразу старается приласкать её и мягко прижать к себе, пока она мурлычет под его прикосновениями. — Я наверху! — Эхо достигает уха Луи, и он мгновенно поднимается туда, затем смотрит на перила, на которых сидит Гарри, находясь в очень неудобной позиции. Он сидит на одной ноге так, что открывается прекрасный вид на его бедра в узких, розовых тренировочных штанах. — Утренняя йога? Гарри спрыгивает и облокачивается на перила, смотря сверху на Луи и улыбаясь. — Она очищает душу и расслабляет ум и тело. Тебе нужно будет когда-нибудь попробовать. — С охотой я с утра просыпаюсь только ради Зейна и делаю что-то, если мне заплатят, кроме работы над рукописями, — заявляет Луи. — Йога не впишется в мой распорядок дня, который включает в себя ничегонеделание до тех пор, пока мой мозг либо проснется, либо наоборот уснет. — Ну знаешь, йога может и не впишется в твоё обычное расписание как кусочек паззла, она создаст что-то новое в нём, — заявляет Гарри, который на секунду показался забавно вдохновленным. Луи присаживается на белый диван, опуская Уинки себе на грудь. Он наблюдает, как она устраивается прямо там, где бьется его сердце. Мгновенно, он соотносит ее с Зейном. — Я не люблю что-то новое. Звук шагов удалялся пробубнённое «Определенно» долетает до Луи прежде, чем Гарри доходит до первого этажа. Внизу у него стоит стиралка и сушилка, так что Луи предполагает, что Стайлс пошел сменить одежду. Его теория оказывается верной, когда Гарри садится рядом с Луи в своих узких джинсах, соприкасаясь с ногой Луи. — Я думал, тебе не нравятся кошки, — хмыкает Гарри. Он вытягивает руку, чтобы погладить животное, и Луи с изумлением замечает, что огромная ладонь Гарри полностью покрывает котёнка. — Я люблю кошек, если мне нравятся их хозяева, — пожимает плечами Луи. Гарри широко улыбается и легко хлопает Луи по плечу. — Рад слышать, что ты не ненавидишь меня. Было бы очень неловко, если бы такое обрушилось на меня за пятнадцать лет нашей дружбы. — Не обольщайся… Иногда я всё равно тебя ненавижу. — Например, когда я спрашиваю, признался ли ты Зейну, что любишь его? — Гарри так просто говорит это, что что-то в животе Луи почти забывает перевернуться, будто кто-то посадил его на карусель. Как и всегда кажется, что Гарри более заинтересован в личной жизни Луи, нежели в своей собственной. Луи не верит, что он видел Гарри идущего на свидание или вообще флиртующего с парнем за последние несколько лет, и он даже не докучал другу этим, но в тоже время все запрещают Луи быть одному, проживать свои любовные страдания одному и в тишине. — Да, примеры типа этого порой заставляют меня передумать и повернуть всю ненависть к тебе, — вздыхает Луи, прикрывая глаза. Он фокусируется на странном зудящем чувстве в груди помимо кошачьего мурлыкания. — Так что давай просто напишем что-нибудь перед тем, как ты окажешься на грани окончания моих сомнений. Гарри фыркает, но Гарри не настаивает, к большой радости Луи. Конечно, просто потому, что рот Гарри закрылся, не означает, что конфликт решен. Луи обычно вдохновлялся Гарри, затем случайными интересными людьми, когда Гарри стал скучным, сейчас он использует Зейна как свою творческую мотивацию. Каждый набор слов, который приходит ему в голову, каким-то образом оказывается связан с художником, и Гарри быстро осознает это. Действительно, он понял это с того дня, когда Луи впервые написал о Зейне. Он очень внимателен, когда хочет. Недолго они работают в тишине, Гарри что-то быстро строчит в своём черном блокноте, пока Луи старается вылить свои мысли в свой блокнот, меньший по размеру. В какой-то момент Уинки поднимается, и Луи начинает скучать по тому теплому комочку. Продолжающийся слабый звук отопительной системы создает монотонный фоновый звук, который помогает яснее думать. Луи интересно, есть ли причина тому, что некоторый звуки такие успокаивающие, а другие становятся невероятно раздражающими спустя минуту или две. — Я думал написать книгу. Настоящий роман, понимаешь? — внезапно говорит Гарри, привлекая внимание Луи. Томлинсон косится на шатена, поднимая брови в удивлении. — Серьёзно? После всего времени, что ты ныл о том, что никогда не дойдешь до чего-то столь опасного? Гарри смеётся, и его глаза так красиво сияют из-за того, что он опускает глаза. — Просто, мне кажется, либо сейчас, либо никогда. У меня уже вышло три книги с короткими рассказами, и я знаю, что люди любят вырывать истории из тех мест, где они были опубликованы, и складывать их в свои папки, но, было бы лучше, если бы они могли купить целую книгу, понимаешь? Я хочу увлечь людей, чтобы они с головой погрузились в эту историю, и не лишь на тот момент, когда они читают ее, а на более продолжительное время. Я хочу, чтобы они жили в мире, который я создам, а не просто видели, как он мелькает перед глазами. Луи не знает, что ответить. Он царапает свою коленку и кусает губу, давая себе больше времени на создание мотивирующего ответа. — Звучит обалденно, Гарри, — медленно начинает он. Он трясет головой и улыбается своему другу, который улыбается ему в ответ. — Потрясающе то, как ты загорелся этой идеей. Я имею в виду, что ты обязательно должен исполнить задуманное. Честно, если бы у меня было терпение или талант сделать что-то такое, я бы сделал, хотя может ты сможешь сделать это ради нас двоих. При условии, что ты будешь позволять мне быть твоим первым читателем и редактором этого безобразия, так как это ведь работа на стадии разработки. Гарри практически заливает Луи светом от своей лучезарной улыбки. На щеках образовались очень глубокие ямочки, и он продолжает беспокойно теребить конец своего джемпера. — Помощь мне с сюжетом и персонажами будет достаточным вовлечением тебя в это безобразие? — Я в деле, — ухмыляется Луи. Он смотрит на то, что уже написал и вырывает несколько страниц. Чувство того, что Гарри сзади может прочитать то, что он написал, не покидает его, заставляя Луи снова обдумать то, что он вылил на лист. Его рука собирается вырвать смущающее длинное предложение о том, как Зейн выглядел прошлым утром, но рука Гарри хватает его, перед тем, как ему удается сделать это. — Это о З? — спрашивает Гарри, стараясь использовать обычный тон, но голос звучит мягче, и Луи нахмуривается. Он ненавидит, когда его жалеют или обращаются с ним так, будто он очень хрупкая ваза, хотя это не так. А Гарри очень дотошный, когда появляется возможность этого. — Ага, — коротко отвечает Луи. — Не надо, Лу, то, что ты написал – очень милое, — мягко говорит Гарри. — Я знаю, что он и правда тебе нравится, и мне очень больно видеть то, что ты лишь пишешь об этом, а не… — Прекрати, — прерывает его Луи. Получается слишком грубо и Томлинсон сожалеет об этом, когда поворачивается и видит, что Гарри хмуро смотрит на него. — Прости, это потому, что я не люблю жалость. Я не хочу, чтобы ты грустил из-за того факта, что моя любовь не взаимна. Моя жизнь – не чертова записная книжка. — Я никогда такого не говорил. — Знаю. — Луи сталкивает их колени, чувствуя завязавшийся узел в груди, когда губы Гарри скривились. — Но я просто не могу сказать Зейну… этих вещей. Есть разница в том, чтобы использовать меня в качестве музы, и в том, чтобы быть романтически заинтересованным во мне, и я не хочу всё это испортить. Поэтому вместо этого я продолжу секретно писать о нем каждый день, и я бы оценил тот факт, что ты не будешь меня критиковать за это. Окончание его монолога на грани сарказма, но в нём всё ещё есть нотка правды. Он очень хочет иметь возможность писать о Зейне, так хочет сердце, при этом он не особо обеспокоен тем, что Гарри знает об этом или заставляет Луи сделать что-то, чтобы улучшить ситуацию. — Может у тебя и отличный, творческий и сумасшедший ум, но ты слепой человек, Луи Томлинсон, — вздыхает Гарри. Он ложится на Луи, используя его как подушку, утыкаясь головой в место, где соединяются шея и плечо. Воцаряется тишина. Не напрягающая, она наполняется отдалённым гулом постоянно проезжающих машин. Гарри не движется, Луи не собирается делать что-то, что заставит его сдвинуться. Вместо этого он снова открывает свой блокнот, берет ручку из-под колена, и начинает писать будто и не намерен останавливаться. Гарри глазами следит за кружащим, чиркающим концом ручки, который создает что-то похожее на слова. «Придет время, когда слепой возьмет тебя за руку и скажет: “Неужели ты не видишь?ˮ», — пишет Луи к большому удивлению Гарри. Он берет руку Луи и сжимает её, изображая цитату в драматичной манере. Они вместе начинают хохотать, оперевшись друг на друга, а животы начинают болеть от надрывного, веселого смеха. Нет ничего лучше, чем быть в компании друг друга, этого достаточно, чтобы надолго восполнить уровень радости, потому что несколько минут назад он практически угас. Бесполезно говорить, что они почти ничего не сделали. Большую часть дня они провели, насмехаясь друг над другом, придумывая наиболее «интересных» героев для романа Гарри, и устраивая шутливые потасовки, в которых Гарри всегда молил о пощаде, заявляя, что он наделает себе в штаны. Это время, которое было необходимо Луи для восстановления, хотя сам он этого не осознавал, но он всегда благодарен за то, что оно было дано ему. Он всегда будет благодарен за то, что у него есть Гарри.*•*•*
Смотрю, как ты кусаешь свои губы, и мне интересно, будешь ли ты покусывать так мои.*•*•*
Как Луи оказался в той позиции, в которой он прямо сейчас, сложно объяснить. Без надобности говорить о том, что он выпил больше нормы алкоголя, выкурил немного марихуаны, а также о количестве творческих идей в его голове в 2 часа ночи (у Зейна дома). Луи лежит на кофейном столике на старых диванных подушках. Он лежит на них животом вниз, показывая свою голую спину вплоть до нижней линии спортивок. Зейн сидит на его ляжках. К счастью, он не слишком много весит, поэтому Луи почти не ноет о том, что его ноги затекают. По какой-то причине, около часа ночи, у Зейна появляется прекрасная идея для его картины. Поняв это, ему нужно пойти в свою комнату и осуществить эту идею, Луи пожимает плечами и поднимает голову с колен Зейна, где только что она лежала. Это случилось только тогда, когда Зейн объяснил, что необходимо сходить в магазинчик на углу и купить всё необходимое, тогда Луи понял, что это будет совсем не обычная картина. С двумя сумками различных красок для тела и губок, они неуклюже выходят из пустынного магазина и направляются в свое убежище в виде квартиры Зейна. Малик мгновенно приказывает Луи лечь на кофейный столик, ну, собственно так и произошло. Сейчас он лежит, с волнением ожидая первый мазок холодной краски, который будет размазан по его спине. Каждый раз, когда Зейн перемещает кисть, Луи хихикает и начинает извиваться от того, что краска покрывает его кожу. — Зеееейн, разрисуй меня как… как одну из своих французских девушек, — нерешительно смеётся Луи. — Очень жаль, что ты перестаешь понимать что-либо, когда под кайфом, — отвечает Зейн, откручивая крышечку от одного из тюбиков. Луи издает гудящий звук перед тем, как начать говорить. — Не забудь о виски. От него у меня башка трещит. Я могу перенести наркоту, могу перенести алкоголь; и оба они делают меня очень, ах, творческим и проницательным. Но вместе это совершенно другая история. Честно говоря, я нифига не помню из того, что сейчас сказал. Вот насколько всё плохо. — Тогда стоит перейти на пятифунтовое вино что ли? — спрашивает Зейн. — Нет, — ухмыляется Луи, хотя Зейн не видит, так как лицо Томлинсона повернуто в другую сторону, к подушке. — Ничего из это вкупе с косяком не будет чем-то хорошим. Пусть лучше меня выебут каким-нибудь твердым предметом. — Как скажешь, Лу, — мягко подытоживает брюнет. Без предупреждения, Зейн проводит большой кистью прямо в центре спины. Он чертит слабую линию вдоль позвоночника и вызывает легкие мурашки, пробегающие по спине. Сначала Луи хочется засмеяться и вскрикнуть, что щекотно, но, когда Зейн снова начинает рисовать, он понимает, что время упущено. Это чувство сменяется таким, которое, кажется, вызывает возбуждение, которое сейчас совсем нежелательно, особенно в такой позиции. В панике подсознание Луи заставляет его поднять спину, встречаясь с рукой Зейна, и ему становится ужасно стыдно. — Щекотно, — в объяснительной манере говорит Луи. Зейн ворчит в ответ. Наконец, Зейн опускает кисть в одну из множества капель вылитых на палитру красок, лежащую на заднице Луи. Он просит Луи не сильно ёрзать. Естественно, очень сложно следовать этому указанию, когда холодная краска внезапно встречается с его загорелой кожей. На минуту его плечи напрягаются, но привыкнув к этому ощущению, Луи удовлетворенно вздыхает. Он понятия не имеет, что Зейн рисует на нём. Не то, чтобы он беспокоился, но в любом случае есть разница между огромным членом или райским местом рядом с океаном. Всё, что его заботит, это то, что Зейн находит его подходящим для того, чтобы быть его временным холстом, для вещей, которые он нарисовал в своём воображении в опьяненном состоянии, наплевать, насколько безумными они могут быть. Луи всё еще пытается различить, что же Зейн изображает на его теле. Он просто не может преодолеть своё природное любопытство. Например, сейчас, чувствуя движения кисти, он может сказать, что там присутствуют круги. Кажется, что их там несколько, и они расположены преимущественно внизу позвоночника, но он понятия не имеет, в чем причина. Когда бы он не пытался смотреть на картины Зейна на начальном этапе, в большинстве случаев Луи предполагал неправильно, так что он сомневается, что правильно распознает картину, чувствуя её. Особенно будучи под кайфом, как сейчас. Касания губки, затушёвывание, медленные касания кистью – этого более, чем достаточно, чтобы полностью расслабить Луи. Вся гудящая в нем несколько минут назад энергия быстро переходит в умиротворяющую потенциальную энергию. Пока Зейн продолжает свою работу и удобнее устраивается на ногах Луи, тот, кажется, теряет ощущение реальности. Время будто просто испаряется, заставляя его сфокусироваться лишь на движениях позади себя и обонять запах свежей краски, кружащий вокруг него. Может поэтому, ему кажется, что прошло не более минуты, когда Зейн легонько ударяет его по бедру, объявляя, что закончил. Он не движется со своего места, но, по крайней мере, кладет палитру на пол. Луи всё еще не видит его, не смотря на то, в какую сторону он ни пытался посмотреть, поэтому он пытается восполнить пустое место. — Что ты нарисовал? — тихо спрашивает Луи, не особо желая нарушать такую успокаивающую тишину. — Солнечную систему, — просто сообщает Зейн. — Все девять планет, включая Плутон. Ну конечно. Зейн всегда такой, создавая вещи, которые больше жизни, он превращает их в материальные. Не смотря на спину, Луи уже знает, что художество там наполнено большим количеством красок, большей жизнью и чудом, чем сама вселенная. — А что насчёт Солнца? Зейн молчит дольше обычного перед тем, как отвечает. Такое ощущение, что ему надо хорошенько продумать ответ, это заставляет Луи поволноваться. — Не думаю, что оно было нужно, потому что я нарисовал планеты на тебе, а ты самое настоящее Солнце. Пылающий жаром, энергией и счастьем шар, который заливает светом всё вокруг. Уверен, что твои лучи могут достигнуть самых отдаленных планет. Сказать, что Луи потерял дар речи – значит ничего не сказать. Действительно нет слов, он не может подобрать слов. Кажется, будто стены соседей по комнате, окружающие его и Зейна, скоро рухнут, если он с этим ничего не сделает. — Быстро слезь с меня, Зи, — говорит Луи. Теперь, когда его ощущения вернулись в норму с временного отдыха, на который их отправили предшествующие события, он старается не показаться раздраженным. Зейн делает то, о чем попросил его шатен. Он встает, пока Луи осторожно приводит себя в сидячее положение на столе, отчаянно пытаясь сохранить картину на спине. Затем Малик садится прямо напротив и смотрит на него. — Ты понимаешь, что вообще говоришь? — взволнованно спрашивает Луи. Его нервные окончания в шоке, а эмоции его переполняют его, от впечатлений, которые судьба преподнесла ему сегодня. — Да, — кивает Зейн, облизывая губы, придавая им свежий блеск. — Ты знаешь, что ты имеешь в виду, говоря это? Зейн хлопает своими длинными мягкими ресницами и приближается немного ближе. — Да. Луи замолкает и пытается угомонить своё бешено бьющееся сердце. Ничто не может подготовить тебя к таким вещам. Ничто не может подготовить тебя к тому, что твоя любовь, наконец, вырастет из безнадежного семечка в зарождающийся побег. — Я точно знаю, что имел в виду, — протягивает Зейн низким хриплым голосом, который обычно заставляет Луи цепенеть. — Вопрос в том, что ты хочешь, чтобы значили мои слова? Хороший вопрос. Определённо правильный вопрос. И позор Луи, что у него нет ответа. Он хочет, чтобы слова Зейна означали то, что Луи – свет его жизни, тот, кто делает его счастливее. Луи хочет, чтобы они означали, что он влюблен в Луи из-за его света и способности сделать любой плохой день лучше только лишь нежной улыбкой. Но Луи также хочется, чтобы слова Зейна означали, что Луи великолепная загадка, светлая личность. Он хочет, чтобы не было стягивающих верёвок, чтобы что бы они не имели сейчас не подвергалось опасности. Он хочет быть любимым, но он не знает в каком виде – платонически и безопасно или романтично и катастрофически. — Думаю, — начинает Луи. Он прикусывает язык и начинает поправлять свою волнистую чёлку, убивая время постоянным поправлением чего-то. — Думаю, я хочу, чтобы это значило, что я отождествляюсь с Солнцем, а ты – с Луной, а вместе мы можем создать прекрасную катастрофу. Они закрывают глаза. Голубые приближаются к коричневым, карамельным. Луи кажется, что ему слышится гром снаружи, но это скорее буря, начинающаяся у него в голове, особенно теперь, когда Зейн отодвинулся от него на несколько сантиметров. Зейн поднимает руку и убирает несколько отдельных прядей волос с лица Луи. Одну руку он оставляет на темечке Луи, а другой касается щетинистой щеки. — То есть ты говоришь, что я лишь отражаю твой свет, хм? — издевательски спрашивает Зейн. На его лице появляется ранее невиданная ямочка на щеке, олицетворяя метафору о том, что он Луна. Серебряная луна с кратерами у уголков губ. — Может быть, — улыбается Луи. Его тело само подается вперед. Расстояние между ними становится всё меньше и меньше до тех пор, пока не остается лишь дюйм, полный жара. Это не тот жар, от которого краснеют щёки летом, немного другой, этот – психологический, наполненный желанием. Быть может даже искушением. — Ты станешь ненавидеть меня, если я поцелую тебя прямо сейчас? — спрашивает Зейн очень нежно. Луи касается кончиком своего носа Зейна. — Я бы стал ненавидеть тебя, если бы ты не сделал этого. Через миллисекунду их губы встречаются, в первый раз. Это не так ошеломляюще, как представлял себе Луи, но доставляет удовольствие в любом случае. Зейн издает стон, похожий на «наконец-то», как его пухлые губы движутся поверх тонких губ Луи, шатен не испытывал такого раньше. Рука на затылке Томлинсона придвигает его ближе, так чтобы Луи не смог отстраниться. Шатен думает о том, что их первый поцелуй происходит в два часа утра на очень прочном кофейном столике. Однако эти мысли вытесняются другими, более лихорадочными. Они наводняют его голову, как бушующая река: щетинистые щёки Зейна, сладкий привкус губ Зейна, Зейн, Зейн, Зейн. Он целуется с Зейном. Это похоже на то, будто его вены наполнены тем самым искрящимся шампанским, которое они открыли несколько недель назад, когда книга Луи стала лучшей по продажам в Англии. Его кожу начинает покалывать, и волна восхищения накрывает его с ног до головы. Он надеется, что Зейн чувствует то же самое. Не то, чтобы его сейчас волновало это. Их языки движутся почти согласованно, и в то же время они меняют позицию. Зейн садится так, что его ноги ложатся поперек столика, а Луи вскарабкивается на него, прижимаясь и обхватывая плечи Малика руками. Спустя несколько минут продолжительного поцелуя, они, наконец, разрывают его. Зейн отстраняется первым, но Луи пытается преследовать его губы настолько долго, насколько позволяет длина его шеи, до тех пор, пока лицо не обдает холодный воздух. Руки Зейна сцеплены позади Луи так, что он может отклониться под небольшим углом, чтобы посмотреть на Луи. — Можешь написать сонету об этом поцелуе, — нарушает тишину Зейн с усмешкой. Луи не может не засмеяться и кивнуть. Он робко смотрит на Зейна снизу-вверх. — Только, когда я увижу, как ты изобразишь его на своем холсте. Ожидаю его в абстракции, традиционном стиле, в свободном, в каком-то там еще, понятия не имею. Во всех. И я хочу повесить каждую картину в квартире, чтобы никогда не забыть этот поцелуй. — Почему бы нам не сделать фото картины на твоей спине и не начать сейчас? — смеется Зейн. Его лицо покрасневшее, губы ярко розовые, а волосы в беспорядке спадают на лицо. — Звучит, как неплохой план, — соглашается Луи. Он мягко щёлкает Зейна по носу, заставляя того скривить лицо. — При условии, что я могу назвать тебя своим парнем. — Даже без первого свидания? А тебя легко склеить. — Луи шлепает его по плечу. — Ты придурок. Я – прекрасный выбор. Зейн просто улыбается ему с игривым блеском в глазах. — Никогда не говорил, что это не так, Солнце.*•*•*
Твои губы на вкус как вишня и виски, и твоя улыбка отражает мой свет, как луна отражает свет солнца. Цвет твои волос сочетается с чернилами на твоей коже, и я благодарю каждую звезду за то, что теперь вся твоя красота принадлежит мне.