О любви, портретах и шоколаде

       — Я же просил тебя не двигаться! — напоминает Призрак, вздыхая.       Кристина косится на него и неловко передергивает плечами, точно маленькая птичка, испуганная, готовая в любой миг взмыть в поисках защиты ввысь, к самым небесам. Ее лицо, напряженно-серьезное, заливает алый румянец. Чувствует себя виноватой. Призрак едва сдерживает улыбку: она, ей-богу, такая забавная, такая уморительно-серьезная в это мгновение, что кажется маленькой совсем девочкой. Она, впрочем, и есть маленькая девочка, в этом легко убедиться, стоит только заглянуть в ее синие, какого-то даже сапфирового оттенка глаза — их прозрачная глубина хранит в себе тайну души Крошки Лотти, верившей когда-то в ангелов.       Призрак на мгновение прикрывает глаза. Его пугает лучистый свет ее глаз, этот свет, как и любой другой, причиняет ему боль. Свет создан не для него. Кристина, наверное, тоже. Она вся словно бы соткана из света. В ее глазах, в ее улыбке, в ее искрящихся ресницах, в ее очаровательных ямочках на щеках — что-то детское, непостижимо прекрасное, очаровательно-трогательное, наивно-прелестное. Создание, еще не в полной мере осознающее свою красоту, но уже начинающее пользоваться ею. С каким мастерством крутит она виконтом, этим отчаянным влюбленным мальчишкой, с какой лестью и тонкой игрой умеет она тронуть струны его, Призрака, сердца, чтобы он поддался ей в который раз, чтобы любовь в который раз стала для него невыносимо болезненной! Актриса, обладай она незапятнанной репутацией и невинным свеженьким личиком, все-таки останется актрисой.       Призрак чувствует укол боли в сердце, едва заметный, лишь еще одна капля в океане отчаяния, и вздрагивает. Нет, не следует ему думать так о Кристине. Вот она сидит совсем близко, съежившаяся, смотрит на него с опаской и будто бы с немым укором, в закрытом синем платье, с распущенными, точно у нереиды, волосами — совершенство, идеал, едва распустившийся цветок, чудное видение. Он не смеет мыслить о ней дурного. Никогда.        — Голову поверни чуть вправо, — он прищуривается. - Так, а теперь приподними подбородок…       Она повинуется. Как марионетка, которую дергают за ниточки. Призрак внимательно рассматривает ее. Потом вздыхает, в пару шагов преодолевает разделяющее их расстояние и осторожно проводит кончиками пальцев по ее щеке. Она вздрагивает чуть заметно, поднимает на него глаза и смотрит долго, точно гипнотизирует. А взгляд ее совсем ведь взрослый…        — Что это? — спрашивает он, замечая внезапно на шее ее тонкую цепочку с золотым колечком, украшенным вычурным сверкающим бриллиантом.       Она мучительно краснеет.        — Это подарок, — говорит она едва слышно, а затем через силу улыбается. Улыбка получается жалкая.       По его спине внезапно пробегает дрожь. Он на мгновение зажмуривается. Потом медленно кивает и произносит почти что весело:        — Красивое и, наверное, жутко дорогое!..       Ее смех подобен музыке.        — Стоит еще немного наклонить голову набок, — тихо говорит он. — Чуть-чуть совсем…        - Так? — Голос ее, хрустально-чистый, подрагивает. Волнуется, боится сделать что-то не так. — Так хорошо?       Он кивает, и все выражение ее лица наполняется робкой радостью. Однако уже через мгновение она опять спокойна и равнодушна. Призрак возвращается на прежнее свое место, и вновь было погружается в задумчивость, когда вдруг опять слышит ее голос, на сей раз капризный:        — Отчего бы Вам не продолжить завтра? Я, право, устала… И к чему вообще нужен Вам этот портрет? Вы вот уже несколько часов не выпускаете из рук кисти, а мне даже посмотреть, что у Вас получается, нельзя… А я, между прочим, могла бы теперь прогуливаться по Булонскому лесу с одним весьма милым молодым человеком! .. — Она надувает губки, однако не двигается, а продолжает сидеть, неестественно прямо держа спину.        — Хотя бы ради этого его и стоило начать писать. Шучу, дорогая. Ах, где твои манеры? Сделай лицо попроще, mon ange. Вот так.       Она забавно морщится, закатывая глаза к сводчатому потолку.        — А я ведь и не знала, что Вы еще и художник…       Он качает головой и с трудом сдерживает улыбку.       Кристина ведь простит его. Ее прощения добиться легко, пока в доме на озере не переведется шоколад.       Холст перед ним девственно чист.       Кристина ведь поймет его. Когда-нибудь она уйдет со своим виконтом, и все, что у него останется, — эти драгоценные мгновения, крупицы счастья, воспоминания о ней.       К тому же разве он обещал играть по правилам?