Ненавижу

      Фенрис ненавидит.       Фенрис ненавидит их постоянные вылазки то на Рваный берег, то в Костяную яму, к шахтам, то ещё в чёрт знает какую бездну, после одной из которых одержимый – Фенрис никогда не называет его имени: и так оно с раздражающе высокой частотой раздаётся в его присутствии – на рассвете доставляет истратившую все силы и раненную Хоук в клоаку.       Фенрис ненавидит самого себя ещё больше обычного, когда смотрит на бледную девушку – её на руках бережно несёт одержимый: Фенрис не успел отразить атаку охотника, не успел заслонить отступницу – мечом, собой – не имеет значения – и в её спину вонзились два кривых отравленных кинжала. Фенрис злится – и рука в когтистой перчатке сильнее сжимает волшебный посох Хоук, вручённый ему Варриком.       Фенрис ненавидит одержимого, и обжигающее пламя обдаёт его сердце: маг слишком заботливо проверяет пульс, когда девушка без сознания лежит в его лечебнице, слишком ласково касается её тела, когда приходится снимать одежду, чтобы осмотреть жуткие раны и наложить обезболивающие и исцеляющие заклятия.       Фенрис ненавидит красную ленту на своём запястье: она кажется ещё одним лириумным клеймом, браслетом наручников, покрепче сильверитовых, она кажется знаком собственности – и он ощущает, знает, что это правда: он, после мимолётной свободы, бесконечно долго – ровно со знакомства с Хоук – не принадлежит себе.       Фенрис ненавидит даже саму Хоук: как посмела она, то ли одарённая, то ли проклятая Создателем, вдруг появиться в его жизни, воспользовавшись его обещанием при необходимости помочь, проникнуть так глубоко в самое его существо, пить вместе с ним вино и спасать его раз за разом от работорговцев и магистров?       Фенрис ненавидит Хоук всей душой, сущностью – но быстрым шагом приближается к столу, когда маг, наконец, поднимает на руки исцелённую, и требовательно забирает её, всё ещё не пришедшую в сознание и слишком лёгкую, из рук растерянного одержимого и уходит в свой пустой особняк, слыша слова о том, что для восстановления ей понадобится лириум.       Фенрис ненавидит Хоук – он убеждает себя в этом каждое мгновение, когда, сняв свои перчатки, на собственной кровати стаскивает с отступницы сапоги, мантию и перчатки. Раздевать её дальше он не решается, но здравый смысл упорно твердит ему, что нужно стереть кровь со спины, а одежду как минимум выстирать, и он соглашается, раздевает её, снимает нагрудную повязку, стараясь забить просыпающееся желание коснуться кожи с просвечивающимися бледно-голубыми венами мыслью об обычно всепоглощающей ненависти.       Фенрис ненавидит, но ничего не может поделать с собой, поэтому, нависая над Хоук, легко, почти невесомо проводит кончиками пальцев по шее, ощущая привычное покалывание от чужой магической ауры, скользит дальше, обводя старый шрам на левой груди и касаясь соска, и завороженно наблюдает за собственными пальцами, будто бы не веря, что в самом деле снова касается её кожи. Ненависть исчезает, уступая место подавленному желанию обладать Хоук, и желание только распаляется, становится бесконтрольным, вспыхивает голубым рисунком на его коже, как только он слышит рваный вдох вместо равномерного дыхания и встречается взглядом с чужими потемневшими глазами.       Хоук приподнимается, впивается горячими губами в его, и эльф отвечает, языком обводит губы, углубляет поцелуй. Отстраняется, старается запомнить этот момент получше, обжигает поцелуями шею и чувствует, как девушка выгибается навстречу его губам и влажному языку, чертящему на коже узор. Штаны мешают и отвлекают, причиняя боль эрекции, но он отказывается это замечать.       Он опускается ниже, целует грудь и обхватывает губами сосок, прижимает, не позволяя ей отстраниться, – и она шипит, когда его доспех царапает кожу, а после по памяти ищет застёжки и заставляет Фенриса стащить нагрудник. Он зажмуривается на мгновение, когда её рука касается лириумного рисунка – он разгорается всё ярче – на плечах, ощущает, как Хоук пальцами обводит клейма и напитывается горячим лириумом, но продолжает заставлять девушку томно стонать, извиваться, зарываться пальцами в его белые волосы, прижиматься теснее, касаться клейм грудью, отчего кожу будто покалывает тысячами иголок одновременно, опускаясь поцелуями по рёбрам, а рукой скользя вниз по ноге.       Фенрис позволяет желанию владеть собой полностью: когда рукой натыкается на бельё, рычит, резко поднимается вверх, сминает губы Хоук жадным поцелуем, кусает их до крови, рвёт ткань и, не давая девушке опомниться, проникает внутрь сразу двумя пальцами. Она запрокидывает голову, стонет в губы так, что по его телу бегут мурашки, и сжимает пальцами его плечи.       Фенрис двигает пальцами, сходит с ума, ощущая кровь на языке и разгорячённую магессу под собой, отстраняется, заставляя девушку разочарованно всхлипнуть, кое-как разбирается с собственными штанами, стаскивает их с бельём, прижимается членом к Хоук и резко входит.       Она вскрикивает, царапает его лопатки, целует шею и громко стонет, когда он начинает двигаться. Ему нужно, просто жизненно необходимо увидеть её глаза, и он приподнимается на руках выше, не давая возможности касаться его шеи, заглядывает в голубые глаза и тонет, когда читает там простое «мой». Захлёбывается в этом слове, хочет быть ещё ближе, единым целым – и двигается быстрее, резче, находит губами её шею и закусывает кожу у основания, оставляя свои следы, метки, клейма.       Когда она откидывает голову назад, громко протяжно стонет и впивается ногтями в его кожу, он прижимает её теснее, целует потрескавшиеся губы и рычит в них, выходит из неё, а в момент оргазма в голове яркими разноцветными фейерверками вспыхивает «Моя. Моя. Моя».       Фенрис глядит ей в глаза и тихо, отчего-то зло шепчет: - Моя. Ты моя, Хоук. И я тебя ненавижу.