What have you done? Is this what you wanted? What have you become? Your soul's not forsaken You're walking alone From heaven into hell* Within Temptation «A demon’s fate»
Меч
Низкое серое небо, наливающееся свинцом, давит на небольшую долину, ограниченную с одной стороны отвесными скалами, с другой – густым хвойным лесом. Серая горная порода нависает над долиной своими почти вертикальными стенами, резко переходящими в частокол острых вершин, будто это и не гора вовсе, а какая-то естественная стена, отделяющая спрятавшуюся долину ото всего остального мира. Горы тянутся до самого горизонта, сливаясь с лесом где-то на границе долины. Свинцовые облака как будто зацепились своими металлическими волокнами за гребень горной гряды, или гора сама поймала в капкан пролетающую мимо хмару, да растянула ее, словно кожевенник на пяле сырую кожу. Свободный конец тучки, словно усталый потрепанный флаг, медленно ложится на вершины высоких елей, путаясь в ветвях и хвое. Деревья здесь были большие и очень старые, с ровными стволами и высокими кронами, тянущиеся к солнцу, которое редко баловало долину своим теплом – горная цепь протянулась с востока на запад. Укутанная тяжелым, недвижимым, траурным покрывалом, накинутым с бессердечной небрежностью каменной стражей, да припорошенная серой безысходностью застревающих облаков, долина больше напоминала полумертвую кремнистую тундру с редкими проплешинами невысокой травы, постоянно находящейся на грани жизни и смерти, из-за чего она практически круглый год выглядела желтовато-зеленой, несмотря на частые дожди. Не водилось тут и мелких зверьков – они попросту не могли выжить в таких условиях. Почва была непригодная для возделывания, даже с регулярным поливом, красно-коричневая, тяжелая, моментально превращающаяся в скользкое месиво под ногами после дождя. Такая земля могла служить только строительным материалом, но недолго – быстро рассыхалась, трескалась и осыпалась пылью. Жители этой долины не могли найти такой земле достойного применения в бытовых условиях. Все, что можно было сделать с этой почвой – обмазать с внешней стороны небольшие домики, сложенные из камней, отколовшихся от скал. Некоторые селяне пробовали использовать ее внутри – безрезультатно. Строеньица были небольшие и напоминали по своей форме юрты, только сделанные из камня, да с деревянной, чаще, приставной дверью. В этой долине находилась только одна небольшая деревенька, которую трудно заметить, поскольку она почти сливалась с местностью. Расположение жилищ в этой деревеньке было необычным: первый ряд строений образовывал полукруг из семи домиков, следующие за ними ряды располагались в шахматном порядке, до тех пор, пока не упирались в отвесную скалу, в которой были вырублены небольшие пещерки и гроты. Самое примечательное же было в том, что одна каменная юрта находилась на некотором удалении от основной массы домов, была больше по размеру, чем остальные строения, которые будто близнецы-братья жались друг к дружке, а размещена, точно кто-то специально линейкой выверял ее положение, напротив центральной хибары первого ряда. Если задаться целью и посчитать расстояние от большого дома до противостоящего строения, то получится ровно сто пятьдесят шагов. Из сиротливо стоящего здания неспешно вышел мужчина с небольшой однодневной щетиной, на плече у него висела длинная льняная рубаха. Он подошел к большой кадке с водой, повесил ее на рядом стоящий шест и стал умываться. Он был невысокого роста, плотного телосложения с широкими плечами, таких людей обычно называют коренастыми. Примечательно, что его ладони были узкие, с длинными изящными пальцами, как у девушки. Темно-русые волосы, доходящие до середины лопаток, с проглядывающей сединой, были распущены и убраны за спину, на которой были видны несколько довольно серьезных шрамов. Ноги выглядели сильными, подвижными; кожаные штаны из рыжей оленьей кожи, заправленные в охотничьи сапоги на мягкой подошве, плотно прилегали и подчеркивали каждый мускул. Пока мужчина умывался, из домов первой линии начали выходить люди, в основном мужского пола, и выстраиваться вдоль домиков. Собиралась толпа, которая, однако, не переступала какой-то невидимой черты, образуя полукруг. Грязные люди, давно не видавшие хорошей бани, лица с клочковатыми, неухоженными бородами перепачканы грязью и сажей, волосы превратились в засаленные патлы, руки по локоть заляпаны чем-то белым и бурым. На всех были надеты потрепанные меховые жилеты с завязками, сделанные из волчьих, лисьих, заячьих и даже медвежьих шкур, местами с дырами, латками и потёртостями. Мужское население деревни собралось почти в полном составе: молодые люди – нескладные подростки – только-только ступающие в период взросления, и мужчины среднего возраста, крепкие, хорошо сложенные, с мощными торсами и руками, и люди преклонных лет, опирающиеся на палки, посохи да костыли. Молодежь и старики держались за спинами более рослых и сильных товарищей. Женщин в этом строю видно не было, зато их тревожные лица можно было заметить в дверях домов, к некоторым из них жались испуганные дети, у кого-то на руках спали младенцы. Мужики, все как один, стояли, скрестив руки на груди, и смотрели в сторону большого дома. Их лица, будто мраморные маски, застыли с одним на всех смешанным выражением напряженного ожидания, рвущегося на волю упрека, невысказанного обвинения. Суровы были взгляды, и ни один мускул на лице не дрогнул ни у кого из присутствующих. Они ждали в абсолютной тишине, по их позам было понятно, что они не собираются никуда уходить, пока не разрешится какая-то проблема. Более всего в тот напряженный момент мужчины напоминали изваяния, высеченные из гранита, готовые стоять в немом ожидании, пока ветра и дожди не сточат их до основания. Что побудило их выйти всем селением, да еще с такой решимостью и настроением, на главную площадь деревни – не знал никто, но что-то словно притягивало их к этому месту, заставляло выходить из своих домов, бросать начатые дела. Умывающийся человек не видел или не хотел видеть собирающихся людей на площади, он последний раз брызнул водой на лицо, взял рубаху и, просунув одну руку в рукав, посмотрел в сторону своего дома. На пороге стояла его жена и с круглыми от ужаса и страха глазами смотрела куда-то ему за спину. Он медленно развернулся в сторону деревни и тоже неподвижно застыл, так и не надев рубахи. На него смотрела вся деревня, и взгляд их был недобрым, жестким, колючим. Он пришел в себя через минуту, медленно надел через голову рубаху, обернулся к жене. Его глаза были растерянными, он не понимал, что происходит. А супруга стояла, прислонившись к дверному косяку, зажав себе рот ладонями, в ее глазах стояли слезы, было видно, что она еле держится на ногах, явно что-то зная или догадываясь. Нахмурившись, он вновь посмотрел на собравшуюся толпу и только сейчас увидел, что в центре площади из земли торчит меч. Он не мог понять: находился ли клинок там все это время или появился только что. Это был прямой обоюдоострый меч небольшой ширины с двуручной рукоятью. На вид она была очень старой, местами протертой до основания, но клинок сверкал, даже несмотря на отсутствие солнечного света. Странное оружие имело сломанную гарду, местами со следами ржавчины, при взгляде на меч могло возникнуть ощущение, что клинок был перекован, но это не так. Он всегда имел такой вид, об этом рассказывали из поколения в поколение в преданиях и сказках, его рукоять всегда была старой с обломанными дужками гарды и острым как бритва клинком. Это был меч-легенда. Давным-давно кто-то из стариков рассказывал почти позабытую историю о том, что он живой, и в нем заключена страшная сила. Сейчас он глубоко сидел в земле, но стоявшие всего в нескольких шагах от него люди, казалось, не замечают его или не обращают внимания. Мужчина глубоко вздохнул и медленно пошел к собравшейся толпе. Только теперь стало понятно, что он очень сильно хромает на правую ногу и прижимает руку к бедру раненой ноги, как бы подталкивая ее вперед. По его лицу было понятно, что ему очень больно, но он, стиснув зубы, мужественно идет вперед. Подойдя к собравшемуся народу, он остановился рядом с мечом, машинально оперевшись ладонью на навершие гарды: ему было тяжело стоять – увечье все еще давало о себе знать. При этом по задним рядам толпы прокатился вздох удивления – до этого момента действительно никто не видел меча, кроме подошедшего к нему, человека. Первые ряды даже не шелохнулись, хотя в глазах этих суровых мужчин, зачем-то собравшихся на площади, промелькнула искорка страха. Хромой молча переводил взгляд с одного соплеменника на другого, теперь они стали похожи на голодных зверей, жаждущих крови, глаза их, до того момента мало что выражающие, наливались какой-то сверхъестественной злобой и ненавистью. Людская масса пришла в движение, те, кто все это время стоял во втором ряду, принялись с двух сторон замыкать круг, образуя своего рода арену. Увидев, что начали делать соплеменники, жена не выдержала и, закрыв лицо руками, бросилась внутрь дома, забилась в угол между небольшой печкой и стеной и зарыдала, уткнувшись в согнутые колени. Ее била крупная дрожь, зубы стучали. Она не могла унять свои мысли, которые неслись с бешеной скоростью, яркими вспышками озаряя ее разум ужасными картинами, временами женщина отрицательно мотала головой, и слезы с новой силой начинали течь сквозь пальцы. Мужчина во льняной рубахе не произнес ни слова, когда его начали окружать, безмолвствовала и толпа. Его рука бессознательно, чисто автоматически, плавно опустилась с навершия к сломанной гарде и крепко сжала рукоять, при этом он обо что-то укололся пальцем, выступила капелька крови. Напряжение нарастало с каждой секундой, казалось, что еще чуть-чуть и от накалившейся до предела обстановки начнут сверкать молнии. Наконец из толпы вышел высокий светловолосый детина с плешивой светлой бородкой, встал напротив хромого и стал буравить его взглядом. Его оппонент выдержал этот взгляд, рука крепче сжалась на рукояти меча, а капелька крови, оторвавшись от пальца, упала на лезвие клинка, образовав короткую красную дорожку… впиталась в сталь. Беловолосый открыл рот, чтобы выплюнуть какое-то обвинение, но не успел произнести ни единого звука, потому что хромой одиночка резко выдернул меч из земли и, не останавливая движения руки, одним ударом отсек голову противнику. По инерции он, сделав оборот вокруг своей оси, остановился, перехватив меч двумя руками, острие клинка почти касалось земли. Перед его глазами стояла красная пелена, он часто дышал, будто ему кто-то дал под дых, а руки все крепче сжимали рукоять. После удара голова светловолосого отлетела в одну сторону, а тело, постояв несколько секунд, с фонтанирующей и забрызгивающей все вокруг себя кровью, рухнуло набок. Лицо и белая рубаха хромого были забрызганы кровью соплеменника. Он пустым взглядом посмотрел на клинок меча, тот был совершенно чистым и все так же сверкал, в голове его будто что-то щелкнуло. Медленно подняв голову и обведя взглядом собравшийся люд, мужчина злорадно усмехнулся. Тут же к нему с разных сторон кинулись двое, с откуда-то взявшимися в руках дубинами. Одного он встретил прямым встречным уколом в живот, проткнув его насквозь, второго ударом ноги в колено отклонил в сторону, вырвал клинок из тела первого нападавшего, и с размаху назад мощным ударом перерубил второго пополам. Две половинки тела упали друг за другом, заливая все темной густой кровью вперемешку с вывалившимися внутренностями, верхняя половина туловища еще конвульсивно дергалась, но одержимый мечом человек хладнокровно проткнул его сердце. Сзади с диким криком и поднятой над головой оглоблей бежал молодой человек — почти ребенок — мечник отскочил в сторону, разворачивая корпус к нападающему, будто и не хромал несколько минут назад, и взмахом клинка вверх отсек обе руки, державшие оглоблю. Культи с палкой упали на землю, парень рухнул на колени, истошно крича, из обрубков хлестала кровь, он держал их перед собой, пытаясь понять, куда делось продолжение рук. Бывший хромой, словно подчиняясь чьей-то воле, встал перед молодым человеком, направив на него острие, держа меч в опущенной руке, ярко-красная кровь заливала его рубаху и штаны, а парнишка все продолжал орать и недоуменно переводить обезумевший от страха и боли взгляд со своих рук на того, кто их отрубил. Меч вонзился в горло, раздался булькающий хрип и парень затих, моментально обмякнув, одержимый флегматично уперся сапогом в грудь мертвого тела и с усилием оттолкнул его, освобождая меч, тело упало на спину с неестественно подогнутыми ногами. На убийцу ринулись сразу пятеро с разных сторон, они хотели взять его в кольцо, у всех в руках было какое-то оружие: топор, меч, кинжал, молот. Они бежали с занесенными для удара орудиями. Душегуб подпустил их поближе, а затем, крутанувшись вокруг своей оси, быстро упал на колени с выставленным на всю длину руки мечом. Отклонившись назад почти к самой земле, скользкой от вылившейся крови, он как циркач за счет остаточного движения, сделал быстрый мах по кругу всем туловищем по направлению своего движения, увеличивая тем самым зону поражения клинком, удерживаемом на вытянутой руке. Закончив этот ужасный и в то же время красивый пируэт, он, не останавливаясь, совершил короткий кувырок вперед, чтобы не попасть под падающие тела. Все пятеро после этого неожиданного маневра действительно повалились на землю, словно срубленные деревья – у всех были отсечены лодыжки: у двоих сразу обе, другим повезло больше — они лишились всего одной конечности. Раненые селяне во все горло вопили от боли, хватаясь и за израненные ноги, и за отрубленные части тела, валяющиеся рядом. Все были перепачканы в глине, которая стала грязно-красного цвета от брызжущей крови. Окружающая толпа постепенно редела, кто-то кинулся к своему дому, спасаясь, кто-то уводил из ближайших домов женщин и детей, кто-то побежал за оружием, чтобы отомстить за друзей и родственников. По всей деревне слышались крики, плач, причитания и проклятия; те, кто остался стоять в изрядно уменьшившейся толпе не могли сдвинуться с места, их будто парализовало. Они не мигающим взглядом смотрели на происходящее с застывшим от ужаса лицом. Кто-то лежал без сознания, несколько человек, в основном старики, мертвыми — сердце не выдержало. Весь грязный, с кровью на лице и волосах, рубахе и штанах, ставшими красными и прилипающих к телу, человекоубийца, не торопясь, поднялся на ноги, опираясь на меч. Перед его глазами стояла плотная кровавая пелена, он чувствовал жажду крови. Это чувство принадлежало не ему, эту жажду испытывал меч, желающий и дальше продолжать свой кровавый пир, ему было мало, он должен напиться, должен напитаться силой крови. Должен! Мужчина перехватил меч двумя руками и двинулся к тем, кого он свалил на землю. Несколько точных, быстрых добивающих ударов унесло еще пять жизней. Под ногами хлюпала кровь, сапоги насквозь промокли, ноги начинали скользить все сильнее, он решительно двинулся в сторону ближайших домов, держа меч острием вверх, будто святой стяг на крестном ходе, его хромота куда-то волшебным образом исчезла. Меч, казалось, сверкал еще сильней, чем прежде, клинок был девственно-чистым, как будто им только что не изрубили на куски девятерых человек. На лице убийцы играла улыбка одержимого. Не успел меченосец сделать и десятка шагов по направлению к домам и оставшимся людям, продолжавшим неподвижно, стоять, словно их кто-то загипнотизировал, из-за ближайших домов раздался боевой клич. На площадь высыпала хорошо вооруженная толпа, человек в пятнадцать. Этот воинственный крик вывел из ступора всех, кто стоял в оцепенении, и они моментально поспешили убраться подальше от места кровавой расправы. Одержимый остановился и машинально занял боевую стойку: встал, выставив вперед правую ногу, а вес тела перенес на левую, поднял двумя руками меч на уровне лба, направив острие клинка в сторону приближающихся противников, при этом сломанную гарду расположил около уха. Перекрещенное положение рук на рукояти позволяло нанести как колющий или рубящий удар сверху, так и перейти к быстрой защите. Когда первые защитники своих семей приблизились на достаточное расстояние, безумец сделал быстрое колющее движение в ближайшего врага, перенося вес тела на другую ногу, угодив тому прямо в горло. Не останавливаясь, он быстро повернулся на сто восемьдесят градусов, уходя за спину второму противнику, одновременно нанося режущий диагональный удар сверху вниз, он распорол тому спину справа налево. Еще два тела упали на землю. Селяне начали наступление, посыпался град ударов со всех сторон — от этих выпадов кровавый маньяк с легкостью уходил, парировал или успевал блокировать. Меч метался в его руках словно живой, а сталь клинка пела свою смертоносную песню. Один за другим нападающие падали или мертвыми, или с жуткими ранениями. Однако несколько раз им все-таки удалось вскользь ранить одержимого, но он как будто не замечал этих ранений и продолжал свою пляску смерти. Размашистым ударом с полуоборота он отрубил голову последнему нападавшему, и методично, обходя каждого участника последней бойни, проткнул сердца, даже тем, кто уже был мертв. Закончив свое варварское дело, он обвел невидящим взором опустевшую площадь – она почти вся была залита кровью и завалена телами – сплюнул себе под ноги и вновь пошел к ближайшим домам, намереваясь продолжить то, на чем его остановила бессмысленная атака. Он заглянул в каждый дом первой линии, но там уже никого не было: в надежде на спасение некоторые женщины и дети укрылись в соседних строениях второй линии вместе с другими семьями. Он двинулся дальше, не пропуская ни одного жилища. Там, где вход был закрыт хлипкой дверью, он мощным ударом выбивал деревянный щит и вырезал целыми семьями. Жителей первых трех рядов, тех, кто не смог убежать или надеялся на спасение за закрытой дверью, он уничтожил полностью. А потом, почему-то, начал убивать выборочно, по известному ему одному принципу: не имело значения, кто вставал у него на пути, был ли это мужчина, старик, женщина или младенец. Он не щадил никого. Те же, кому посчастливилось остаться в живых, забились в углы и боялись даже пошевелиться, не то чтобы кричать или издавать какие-то звуки. Кто-то оказался более сообразительным и успел увести своих родных в сторону леса. Он их преследовать не стал. Пройдя каждый дом, он дошел до жилищ, вырубленных в скале. Там оказалось гораздо больше человек, чем могло поместиться, все сбивались в плотные группы в самых дальних концах искусственных каверн, это большую их часть и сгубило. Ему было все равно, его вел зов меча, у него была цель – кровь, жажда. Он делал несколько сильных горизонтальных взмахов мечом наотмашь на уровне груди и затем несколько раз наугад втыкал меч в толпу, при этом с его лица не сходила блаженная улыбка сумасшествия; шрамы, полученные в битве с селянами, полностью затянулись, от них не осталось и следа. Те, кому не повезло быть впереди, падали замертво или получали серьезные ранения. Он больше не добивал никого, закончив с одной пещерой, он двигался в другую, и так до тех пор, пока не обошел их все. Выйдя из последнего грота, он медленно двинулся к единственному дому, в который он не зашел. Ему вдруг открылась истина, нашептываемая мечом, он понял, что во всем произошедшем виноват только один человек. Из-за него все случилось, он источник этой кровавой бани и неутолимой жажды! Из-за него появился этот меч, именно он навлек эти беды на деревню! И теперь он должен все исправить! Вернуть все на круги своя! Пока он брел по опустевшему, залитому кровью селению, меч начал менять свой цвет, и чем ближе он подходил к своему дому, тем ярче становился клинок. У входа в дом безумец остановился на несколько секунд, прислушиваясь, сталь пульсировала ярким багряным сиянием, казалось, оно струится с клинка неровными кровавыми сполохами, тянущимися к распахнутой двери, они звали, манили, тянули, приказывали войти... Вперед! Из каменной ловушки доносились приглушенные всхлипы жены. Крепче стиснув меч, подчиняясь зову, он быстро вошел в дом, увидел спрятавшуюся жену и грубо выволок ее на улицу за волосы. Она кричала, умоляла отпустить ее, говорила, что она ни в чем не виновата, что все произошло по чистой случайности, что это было словно наваждение, что она больше никогда не изменит ему; это все тот беловолосый детина, который изнасиловал ее, что ребенка, которого она носит под сердцем, она изведет, что она любит его… Он ничего не слышал. Дотащив ее до центра деревни, туда, где все началось, он толкнул ее на обезглавленный труп первой его жертвы. Она в ужасе забила ногами по земле, разбрызгивая и все больше пачкаясь в крови и грязи, она пыталась отползти от обезумевшего мужа, но уперлась спиной в труп и не могла переползти через него. Из опухших, красных глаз градом текли слезы, она не переставала взывать к разуму супруга, клялась в вечной любви и преданности, тянула к нему руки в беспомощной мольбе. Ему надоело слушать все эти причитания, он занес алеющий клинок над плечом и быстрым ударом распорол ей живот. Хлынула кровь — почти черная, вязкая, густая, словно дёготь — женщина истошно закричала, лицо ее исказилось гримасой боли, ужаса и ненависти, повалилась набок и попыталась отползти от мужа. Он медленно шел за ней, наблюдая, как она истекает кровью, как из ее живота вываливаются кишки и пачкаются в грязи, она стонала, и каждое движение давалось ей с все большим трудом. Когда она уже не могла двигаться, он ногой перевернул ее на спину – все еще жива, но в полубессознательном состоянии. Он нагнулся над ее распоротым животом и, запустив руку внутрь, вытащил что-то небольшое, напоминающее какой-то полупрозрачный кулек со стекающей и капающей на землю кровью, в котором находилось что-то небольшое, с кулак размером. Он со злостью швырнул этот «кулек» на землю и затаптывал его, пока не превратил в кровавое месиво, смешанное с грязью. Спустя несколько минут он устало сделал несколько шагов и рухнул на колени, воткнув меч практически в то же самое место, где он его взял, и закричал. Его крик был похож на рёв раненого дикого зверя, он кричал, не переставая, едва ли не час, пока совершенно не охрип, кровавая пелена исчезла с его глаз, а меч, последний раз сверкнув красным сиянием, растворился в воздухе. Он обвел потускневшим, непонимающим взглядом площадь, увидел безумный результат своих рук и зарыдал, как не рыдал никто и никогда, сложившись пополам и прижав ладони к лицу. Так прошло еще несколько часов, начинало темнеть, люди все еще боялись выходить на улицу, а он вдруг резко прекратил плакать и встал. Его качало, будто пьяного, он еле держался на ногах, но все-таки сумел сделать шаг… другой… третий... Медленно, сильно хромая на правую ногу, полностью поседевший мужчина двинулся в сторону своего домика, за ним тянулась кровавая дорожка из капающей с одежды и рук крови, смешанной с грязью. Дойдя до опустевшей хижины, он прошел мимо, не сбавляя шага, его взгляд был потерянным, а зрачки стали мутными. Он смотрел в одну точку, но ничего не видел и брел заплетающимися ногами в сторону леса. Несколько раз он спотыкался и падал, вставал и продолжал плестись прямо, не разбирая дороги. Он был пуст, слеп и мертв… На долину окончательно опустилась ночь, скрыв под своим бархатным пологом и истекающую кровью деревню, и бредущего в сторону леса седого человека, хромающего на правую ногу... Еще несколько недель из леса доносились душераздирающие вопли, длящиеся непрерывно по несколько часов, а потом они внезапно прекратились. Больше никто и никогда не видел этого человека, никто не знал, что с ним стало в лесу, в его дом никто больше не заходил – все старались обходить его стороной. После прощания со всеми погибшими, деревня вновь зажила своей жизнью, кое-как оправившись от тяжелых потерь. Спустя пару сотен лет селение вновь было полностью заселено, даже одиноко стоящий домик, и ничего не напоминало о той страшной трагедии, те, кто видел весь тот кошмар и остался жив – давно умерли. А эта история превратилась в страшную легенду, поросшую выдуманными подробностями, которую рассказывали другу по ночам дети. И так бы ей и оставаться страшной сказкой, да только однажды в центре деревни появился прямой обоюдоострый меч с двуручной очень старой рукоятью, местами протертой до основания, сверкающим клинком и сломанной гардой со следами ржавчины…11-14.01.2016 г. © Kseron
*Скажи, ну что же ты наделал? Неужто этого хотел? Кем стал ты? Это твой удел, И брошена твоя душа И ты, совсем один теперь, Спускаешься из Рая в Ад. (перевод с английского языка – Мария Василёк).