«Плоть и кровь, Отвезите меня домой. Люди в моем чреве, Отправляйтесь вместе со мной. Вместе со мной в ад, Вместе со мной в ад.»*
***
В этом доме давно выключен свет. Уже как несколько месяцев назад была сильная буря, и свалилось дерево, оборвав провода. Однако никто не спешил их чинить. Ветер словно вступал в воображаемую борьбу с деревьями, даже с самыми могущественными воинами, которые все равно преклонялись перед ним, сваливаясь на землю — для молодых деревьев эта борьба оказалась совсем неравной. Кажется, люди, оставшись без электричества, были совсем не против такой жизни и стали больше спать, из-за чего злополучные мешки под глазами пропали. Этому месту даже подходила такая тишина, что царила здесь до прихода новых жителей. И природа отбирала то, что, по ее мнению, было лишним в этой деревне, словно она была против всех тех благ цивилизации, что принес стремительный прогресс этому миру. Днем никто не выходил из дома благодаря погоде, из-за чего тишину нарушал только вой зимнего ветра, который обжигал припорошенные хлопьями снега ветви деревьев своей прохладой. Никто не рисковал просто соваться в огромные сугробы, что усеяли всю деревню, ведь жители не хотели застрять где-то, а потом ждать, пока их кто-то раскопает. Зима в этих краях была очень холодной и с вечным снегом, поэтому риск быть захваченным в плен погодой был весьма велик, и жители это понимали. Но каждую ночь в одном доме всегда горел свет. В то время, как всю деревню с наступлением темноты накрывало пеленой ночи и мрака, одна женщина зажигала свечу, которую доставала из своего таинственного сундука. Сколько их там было на самом деле? Никто не знал. Их число действительно казалось бесконечными, как и сказки, что рассказывала хозяйка этого заколдованного сундука каждую ночь внуку перед сном. О чем он только ни слушал. Например, о русалках, которые очаровывали мужчин и утаскивали их в свои озера (вот только в сказке бабули чистое и удивительное озеро, где жили эти прекрасные девы, оказывалось жутким болотом, вода в котором больше напоминала смолу с кучей коряг с ветвями, отчетливо напоминающими руки чудовищ). Мужчина в этой сказке был дровосеком. Каждое утро он запрягал лошадей в повозку и отправлялся в лес, однако, случилось так, что однажды он не вернулся домой. Вся его семья очень волновалась. Дровосек явился домой на следующее утро. Правда, с тех пор с его уст не сорвалось ни единого слова. Бабушка рассказывала все как-то монотонно, загадочно. Пламя свечи изредка колыхалось, когда ветер за окном проникал в маленькие щели в попытках потушить свет и в этом доме, но огонь все не хотел тухнуть и стоически выдерживал этот удар, выигрывая бой. Она рассказывала все слишком уверенно, и у мальчика даже захватывало дыхание от рассказов. Откуда она это знала? Все эти сказки, легенды, предания. Это в любом случае оставалось загадкой, как и те запасы свечек, что хранились в сундуке. Она любила садиться за стол, зажигать свечу, после что-то бубнила себе под нос и только тогда начинала что-то рассказывать. И каждый день история была новой, не похожей на прошлую. Каждый раз были новые герои, новый сюжет, новый мир, в который попадал мальчик, слушая рассказы бабули. Казалось бы, это мечта каждого внука — слушать байки. Но именно эти сказки действительно переносили мальчишку в другой мир. В мир хаоса, ужаса и тьмы. После них мальчик со страхом шел к своей кровати и ложился спать. Ему нравились сказки, но при этом они его пугали, он плохо спал, с трудом засыпал каждый день, а ночью вскакивал с кровати, весь в холодном поту, и видел перед глазами те ужасы, о которых ему рассказывала бабуля. Сегодняшний вечер не был исключением. Новая свеча из сундука. Новая история. Новые кошмары. Но этот кошмар был хуже остальных. Он въедался в память, не хотел покидать ее. Этот кошмар, он, словно паразит, вцепился в мозг, подкидывая эти ужасные сцены из сказки. Он пускал свои черные ростки в сознание, поглощал его, поглощая все позитивные эмоции, пуская яд негатива, доводя мальчишку до истерик. До койки в психиатрической больнице.***
Именно эти сказки были тем фундаментом для творчества уже не того маленького мальчика, а уже юноши, сейчас сидящего на белоснежной койке, в белоснежной палате, с белоснежным листком на коленях и карандашом в руке. Он так отчаянно прятал свою левую руку, когда приходил доктор. Накрывал ее одеялом, кричав на всю палату, что ее нет, что он не хочет, чтобы кто-то видел то, что от нее осталось. Он словно не замечал то, что рука цела, у него есть пальцы, он может ими двигать! Он доказывал, что всему виной был какой-то таинственный конь, что обернулся чудовищем с такой болью в глазах, что парень до сих пор не может забыть этот взгляд. Он рассказывал о поле, об океане желтой травы, о своем друге, который был с ним в тот день. Говорил, что они гуляли тогда, просто бегали по лугу, размахивая палками. Все еще теплый весенний ветер обдавал кожу жаром, вызывая желание найти какое-нибудь озеро и просто нырнуть в него с головой, остудить тело, спрятаться от палящих лучей сентябрьского солнца. Юноша замолчал, кажется, что-то вспоминая, а после продолжил свой рассказ, который так внимательно в свое время слушал психиатр. Он и его друг знали, что где-то недалеко было озеро, и уже мчались к нему, как вдруг застыли: перед ними стоял конь. Высокий, мощный, красивый, с густой, переливающейся на солнце гривой, с длинным хвостом, что, словно паутина, из-за ветра раскинулся на высокой траве. Животное так заманчиво стояло рядом с водой и смотрело на посетителей, что друг мальчишки сразу побежал к нему. Трудно было не обратить внимание на коня, что выглядел так опрятно, пусть и был диким, как тогда казалось мальчишкам. Они подошли к нему и принялись гладить животное, пропускать гриву сквозь пальцы и весело хохотать, решая, кто же первым покорит этого коня. И друг тогда заявил, что первым будет кататься он. Его друг тут же принялся взбираться на коня, не без помощи товарища, конечно. Он с таким восхищением оглаживал мощную шею этого благородного животного, с таким упоением пропускал сквозь тонкие длинные пальцы его гладкую — на удивление — гриву. Рука вновь скользнула по шее, вплетаясь в гриву, как вдруг наездник ощутил что-то противно скользкое под пальцами. Он в недоумении склонился и не сдержал крика, увидев, что животное начало просто растекаться под ним. Это создание словно пыталось поглотить его: руки и ноги, испачканные в чем-то гадком, черном, до невозможности омерзительном, кажется, прилипли к телу монстра, который медленно принимал свое истинное обличие. Он, этот конь, казался хорошо продуманной ловушкой, которая хоть срабатывала и не сразу, но при этом шанса на спасение не было. Это был уже не тот прекрасный белый скакун, что так безмятежно гулял среди рыжих колосьев вряд ли кому-то известных трав, купаясь в лучах скрывающегося за горизонтом солнца. Это было чудовище, задние копыта которого обернулись в огромный хвост, зло хлестающий землю; эта мерзость, позволившая оседлать себя, вмиг потускнела, а вместо морды остался лишь череп с пугающе огромной кривой челюстью и лоскутками прогнившей кожи. Мальчик, стоявший на земле, ощутил, что и его рука увязла в этой черной жиже. Он лихорадочно думал, что делать, но крики друга выбивали все трезвые мысли из его головы. И те самые трезвые, здравые мысли, тот остаток все еще не поглощенного страхом сознания уступил свое место дурной навязчивой идее, которая сейчас казалась единственно правильной. Чудовище с диким ржанием бросилось к воде, не оставляя больше возможности подумать, так что мальчонка — главный герой нашей истории — кинулся в карман, ловко вытаскивая оттуда нож. Секунда колебаний, и острое лезвие впивается в запястье, разрезая плоть. Вокруг уже ничего не существует, нужно просто освободить руку. Нужно выбраться любой ценой. Боль в руке пульсирует в воспаленном сознании, но ребенок этого словно не чувствует, он ковыряет острым лезвием руку, насколько это вообще было возможно из-за резких движений чудовища, но оно все равно, несмотря на огромный вес, ныряет в воду. И тогда юноша уже не знает, то ли слезы не дают возможности нормально видеть, то ли помутневшая вода, в которую его затащили. Перед глазами лишь красное пятно, которое поглощает серый туман. Туман ли? Или облака грязи и пыли, которые чудовище своим погружением подняло почти к самой поверхности? Нож все еще в руке. Наверное, если бы не вода, то до уха бы донесся противный хруст чего-то (плоть? кость? хрящ?). И в этот момент юноша ощутил легкость и слабость, — больше никто не тянул на дно, и он просто тонул, открывая губы и выпуская из легких последние запасы кислорода. Сил сопротивляться воде не было, но он, так отчаянно хватаясь за жизнь, прижимая поврежденную руку к груди, хотя бы одной попытался выбраться на поверхность. Один гребок, второй, третий, и неожиданно пальцы скользят по прохладному ветру уже за пределами воды. Этот ветер казался той последней ниточкой, что связывала юношу с сушей, жизнью. И он хватался за эту ниточку. Она не рвалась, но болью отзывалась в истерзанном запястье, напоминая, что жизнь не так проста, что за нее надо платить болью, нестерпимой болью, физической или душевной, тут уже как получалось. Мальчик был на берегу. Сознание вновь накрыло волной страха, когда глаза уставились на руку, на то, что ей было. Локоть, запястье, а дальше — лишь свежие куски плоти и, кажется, кость. Юноша действительно не знал и не хотел знать. Он вновь прижал руку к себе, его начало знобить. Луг и озеро, что обернулись одиночной палатой, больше не напоминали о себе теплым ветром, зато белые стены угнетали и давили. И рядом больше никого не было, он был один. И прижимал целую руку к груди.* — Дикие карты / Р. Желязны, Р.Р. Мартин, с. 354