Принцип неопределённости

      

— Крылатая колесница богов! Ты сможешь им управлять?       — А чего там… выясним по ходу.       Пингвины Мадагаскара       В денежном круговороте нет места для инженера! — Аристарх Львович       Бедная Саша

      

Музыка:       Пикник — Урим туммим       Петров (Decorator) — Саблезубый Лангольер       Монгол Шуудан — Что Ждет Теперь Других

      — Не стой столбом, двигайся! — прикрикнула на меня Нейла.       Обеими руками она сжимала пластиковую тренировочную саблю. Ей я получил по голове за последний час столько раз, что не смог бы сосчитать и при всём желании. Были бы мозги, было бы и сотрясение.       У меня было своё мнение насчёт как её стиля фехтования, так и самого оружия, которым меня учили пользоваться. Но я засунул его себе глубоко в самое тёмное место и молча пытался впитывать то, чему меня пытались научить. Корчить из себя специалиста по применению мечей и сабель я не стал — твилечка была единственным членом экипажа, действительно умеющим пользоваться холодным оружием.       О, нет, разумеется, Травер мог бы показать мастер-класс, как воткнуть заточку в почку, но фехтовать он толком не умел. На ножах не фехтуют, это разновидность рукопашного боя. Толкотня в упор самым подлым оружием помимо этого ещё и смертельно опасный трюк для любого участника ножевого боя, почти независимо от его навыков, чего нельзя сказать о фехтовании. Да и переть с ножом против меча — затея нелепая.       Чтобы понять суть дела, надо уяснить несколько важных моментов. Во-первых, холодное оружие предназначено для поражения цели путём использования мускульной силы. Во-вторых, виброоружие — это не совсем холодное оружие. В зависимости от мощности виброгенератора, один удар равносилен нескольким десяткам ударов обычного клинка. При правильно поставленных ударах. И для лезвия, кстати, тоже. Из-за чего клинок, несмотря на все достижения материаловедения, весит вполне средневековый килограмм. А то и более чем средневековый килограмм-другой, если это оружие для войны, а не скоротечной стычки в тёмном переулке. Но зато после таких ударов шрамов не остается. После такого сразу везут в МОРГ.       Нейла фехтовала, держа саблю двумя руками, как это делают, к примеру, жители страны восходящего солнца. И я вынужден был поступать так же — других способов она не знала. Или не считала нужным меня пока им учить.       Оставив Коррибан, я сначала решил, что на борту "Шлюхи" поддерживается пониженная гравитация, но я ошибался — хотя и не в величине, но в единице измерения. Мой организм был приспособлен к Коррибанской кривизне пространства-времени. Не говорю «Я» не потому, что всё ещё не привык к своему новому облику, но и потому, что «Я» — это в первую очередь мои мысли и знания, а не тот кусок мяса, в который они заключены.       Хотя я и был привычен к иной силе тяжести и не считал эту саблю чем-то тяжёлым. И мог ради повышения маневренности пользоваться этим прутиком и одной рукой. Но, спорить с учителем я не стал — быть посланным и заниматься «самообразованием», сражаясь с тенью, я был не намерен.       Я уже пару часов учился заново стоять на ногах и двигаться. Только с оружием в руках и так, чтобы не получать им же по голове. Для мотивации меня били бокеном, а я старался парировать его своей тренировочной саблей, но большая часть ударов до меня доходила. Колющие удары без проблем всаживали проклятую пластиковую трубку мне в живот и в ребра. Сила молчала. Попытка ощутить дыхание будущего была безрезультатна. Только я пытался сосредоточиться и найти контакт с Силой, как моментально получал упругим пластиком по лбу.       Колоть, кстати, твилекской саблей занятие бесперспективное — эти хвостатые умники прикрутили виброгенератор к ней так, что он работал в конкретном направлении — вектор дополнительного усилия проходил почти перпендикулярно рукояти. Хорошо для рубки, но колоть эта штуковина совсем не помогала. При этом легкий костюм, который носила на себе Нейла, когда бывала вне корабля, был сплетён из углеродного нановолокна и мог сравниться по прочности с кевларовым бронежилетом. Класса так третьего, замечу. И что самое важное: в сравнении с ним почти ничего не весив. И она была не единственной, кто задумывался о своей защите в этой далеко не мирной галактике. Поэтому колющие удары были опасным занятием скорее для меня самого — открывая для ответного удара.       Таким же бесперспективным занятием является и попытка классифицировать местные средства убийства в соответствии с земными аналогами. Всё по той же причине — это виброоружие со своими заморочками. И далеко не всегда стальное. Хотя, к примеру, отличить тяжёлую «раннюю» шпагу с неразвитой гардой, легкий палаш и прямую саблю(1) друг от друга без привязки к столетию даже у нас задача нетривиальная.       Движения Нейлы завораживали. Убийственно-красивые взмахи клинком, почти танец. Неудивительно, что твилеки предпочитают оружие именно подобного характера — колющие движения противоестественны и требуют специальной постановки. Рубящие, машущие движения же напротив — естественны. Но, надо заметить, "естественное" не всегда синоним эффективного, полезного да и просто разумного поведения.       Сам я уже более часа отрабатывал всего лишь три похожих друг на друга движения. Нейла начала бы мою подготовку с других приёмов в более спокойной обстановке, но сейчас она хотела добиться того, чтобы меня не зарезали в первой же стычке, буде она возникнет. Движения эти казались не просто непривычными, а совершенно неестественными. А мне необходимо было довести их до автоматизма. И моя взбунтовавшаяся нервная система никак не хотела создавать новые условные рефлексы.       Я не фанат физической культуры — продолжительность жизни она почти не увеличивает(2), но вот занятия фехтованием вполне могли это сделать. И я решил подойти к ним со всей серьёзностью. Но мои успехи пока были скромнее, чем ответы наших чиновников об их зарплате, или если бы я, к примеру, решил неожиданно для себя заняться балетом.       — О чём задумался? — требовательно спросила Нейла.       Она отошла, опустив саблю. Видимо, устала проводить атаки не меньше, чем я их отражать. Или обтекать, как выражалась Нейла. Но до её плавности движений мне было как пешком до луны.       — О том, что ещё полчаса такой экзекуции и места живого на мне не останется, — позволил я себе жаловаться.       — Я думаю, что нам стоит начать с ещё более глубоких первооснов. Ты абсолютно не умеешь драться. Ты когда-нибудь занимался хоть чем-то вроде рукопашного боя? Тебя хотя бы били?       — Давно было и неправда, — вздохнул я.       — Тогда ты обязан уметь хотя бы бегать. И желательно быстро, — сокрушенно сказала Нейла. Её сильно расстроило то, что она узнала о моих талантах воина.       — Легкой атлетикой я тоже не занимался, — ответил я.       — Либо ты самоубийца, либо там, где ты родился, у каждого есть личный телохранитель.       — Ни то, ни другое. Уверенность в том, что ты умеешь драться или имеешь охрану, совсем не делает жизнь более безопасной, — ответил я своей в привычной манере беспричинной рационализации. — Хотя и расширяет возможности, не могу не признать. Но я предпочитаю не выбирать из дилеммы «Бей или беги». Вообще, если мне нагло подсовывают выбор из двух неизбежностей, я ищу третий путь. Пути надобно менять, или прокладывать новые, а не с упорством, достойным иного применения, углублять колеи.       — Тогда бы тебе следовало выбрать другую профессию. И никак не философа — талант ебсти мозги это не то, чем стоит гордиться, — обломала меня твилечка.       — Тогда чем же мне стоило заняться? — усмехнулся я.       — Вот мороженым торговать или орешками самое то. Травер не любит влипать в передряги, но у его клиентов и конкурентов случаются припадки истерики. Такие, когда руки тянутся к рукоятям оружия, — сказала она недовольно. — И тогда каждый умеющий направлять оружие становятся на вес хаттского золота. Травер слишком сентиментален. Будь моя воля, лишний член экипажа, не умеющий сражаться, к нам бы не поступил. Хватит с нас и Фарланда.       — Всему можно научиться, — пожал я плечами       — Если сильно захотеть, — кивнула Нейла.       — Отчего тогда люди не летают? Желания недостаточно? — не сдержал я мгновенно прорезавшейся ухмылки.       — Ты невозможен!       Я отвлекался и на неё, как на девушку. Ничего не мог с этим поделать — я не гранитная глыба. Но глазеть на жену капитана редкая форма кретинизма. Если бы она не была связанна узами брака, и, что куда важнее — с моим начальником, я бы уже попробовал её соблазнить. Это было не единственным препятствием — я не считал нужным переводить деловые отношения в горизонтальную плоскость. Насколько были уродливы мужчины-твилеки, настолько же красивыми были и их девушки. Я пожирал глазами эту гибкую фигурку с тяжёлым только для неё клинком. Её, казалось, это вообще не смущало, лишь раззадоривало ещё сильнее. И пока я силился понять, с чем она играла больше — со мной или с тяжким для неё мечом, мне приходилось проявлять чудеса выдержки.       Мы потратили ещё полчаса на то, чтобы закрепить один только шаг назад.       — И на этом мы закончим? — спросила она слегка разочарованно, направившись на выход из импровизированного тренировочного зала.       — Тебе нужно что-то ещё? — устало спросил я.       — Мне ли? — она ушла, изящно покачивая бедрами.       Чёрт! Я всё ещё не понимаю, что мне делать. А всё портят мысли о мыслях. Мысли — отражения, сиречь рефлексия. Но ведь где-то должна же пролегать граница между животным и человеком. Если бы мы всегда совершали то первое, что приходит в голову, мы бы ничем не отличались от братьев наших меньших. Особенно пугают меня так называемые очевидные мысли. Верные сами по себе. Задаваться вопросами, откуда и почему они взялись, не заблуждаешься ли ты, ни в коем случае не нужно. Можно позволить себе верить в их истинность. Во всяком случае, именно так и поступает большая часть человечества.       Для тренировки мы воспользовались вторым трюмом, сейчас свободным от груза и достаточно просторным, чтобы не задевать саблями стены. Но падать на дюрастиловый пол было больно — матов на нем не было, и крыть ими тогда его приходилось самостоятельно. Я начал постепенно снимать с себя защитное снаряжение, в котором обливался потом. Налокотники с наколенниками, защита кисти и локтей, ракушка, шлем с сетчатым забралом и полями, прикрывавшими от ударов шею, плотная безрукавка, амортизирующая удары. Почти доспехи. Всё это защищало меня от получения травм тупым предметом, но в этом костюме было лишь слегка удобнее, чем в скафандре для ВКД.       После душа я углубился в учёбу. Изучал инструкции по ТО корабля и разных его агрегатов, школьные предметы и развлекался в симуляторе пилотирования корабля. Голонета не было, в гипере связь была сильно ограниченна. Шпионский маячок стоил достаточно, чтобы жадность проголосовала за его сохранение, но здравый смысл отправил его за борт. Ему было суждено расщепиться на дорожку атомов длиной в несколько световых лет вдоль нашего маршрута.       Через сутки полёта в искажённом гиперприводом пространстве мы вышли в привычные «нулевые» гиперкоординаты, или как говорил не стремящийся к точности капитан, в «реальное» пространство. Хотя, вполне вероятно, он и был к истине ближе, чем все учёные вместе взятые. В номерной планетарной системе, не имевшей даже приличного имени в силу отсутствия на орбите планет, пригодных для жизни.       По данным учебников(3), оценочно в Галактике насчитывалось около 400 миллиардов звёзд, и около 10 млрд из них имели планеты, пригодные для существования живых организмов. Это очень широкое понятие, и на большинстве из них людям делать нечего. На 10% из них существовала жизнь (в основном одноклеточная), а на каждой десятитысячной среди них появились существа, наделённые разумом (таких планет в общей сложности должно было быть 100 тысяч). Существовало 70 миллионов обитаемых планетарных систем и 30 миллионов обитаемых звёздных систем. В общей сложности Галактика была населена примерно 1 квадриллионом различных форм жизни. Но под обитаемой системой подразумевались и планеты с вахтой шахтёров в двадцать человек. Остальные цифры статистики тоже могли вводить в заблуждение.       На практике многие разумные формы жизни исчезли очень давно, или никогда не покидали своих систем. Родина многих из них была расположена так, что добраться до них, используя гипердвигатель, не представлялось возможным. Так миры Глубокого Ядра, составлявшие более половины всех звёзд Галактики, были практически недоступны для исследования. В итоге науке были известны около пяти тысяч разумных видов, поскольку Галактика была слабо исследована и на её карте зияли огромные пустоты terra incognita. Здесь вполне вероятно водятся львы и обитают драконы.       Только десятка разумных видов дошла до создания гипердвигателя. Во всяком случае, так нам известно. Причём неуёмные люди умудрились колонизировать несколько систем кораблями с досветовой скоростью полёта, а затем не менее трёх их колоний пришли к освоению гипертехнологий самостоятельно. Хотя источник этой технологии и окутан мраком тайны. Наиболее широко благодаря этому расселились по Галактике именно люди, являясь доминирующим видом в Галактике. Хатты, может, и не изобретали свой собственный гиперпривод, но их вклад в исследование гиперпространства тоже был немал: хотя эти беспозвоночные в основном и использовали свой мозг для ведения интриг и относительно честных способов добычи денег, некогда им была не чужда и наука — пространство хаттов было открыто и исследовано именно ими. Но хатты достаточно разумны, чтобы верно соизмерять усилия, потраченные на исследования, с результатами, которые можно получить от них на фоне того технологического тупика, в котором находилась Галактика. И одновременно с тем достаточно эгоистичны, чтобы теперь их это более не интересовало.       Но, несмотря на эти усилия, планет земного типа было мало. Открыто было только 50 тысяч с атмосферой, пригодной для дыхания человека и ещё сотни других видов. С дыхательной маской можно было посещать ещё почти сотню тысяч миров.       Дальнейший путь корабля должен был бы лежать в направлении системы Хорид, одной из этих многих тысяч и планеты Хорид-4, как нетрудно догадаться, четвёртой планеты этой системы. Она представляла собой гигантскую пашню, засеянную различными агрикультурами. Миллиарды дроидов трудились на её полях. Орбиту её посещали гигантские, длиной до пяти километров, лихтеровозы, привозившие удобрения и увозившие продовольствие в густонаселённые миры. Для предотвращения диверсий конкурентов и поддержания заданной биосферы, на планете был объявлен перманентный карантин. Только имея разрешение продовольственной корпорации, можно было опускаться на поверхность планеты. Население планеты составляло пятьдесят миллионов человек. Оно было бы ещё меньше, если бы Республиканские законы позволяли дроидам ремонтировать самих себя. Но, опасаясь бунтов железяк, РКИИ(4) ограничивала функционал полуразумных машин. Значительная доля жителей работала механиками, обслуживающими дроидов. Получить на планете очное образование по специальности, не пригодной для трудоустройства, на ней же не было возможности. А выбор специальностей был ограничен. Покинув планету, ты уже никогда не увидишь своих родственников — карантин не позволит сделать это. На планете росли уникальные эндемичные агрокультуры, деликатесы, ценимые гурманами и оттого недешевые. Планетарная администрация считала своим долгом охранять их от потенциальной инопланетной биоугрозы. Да и вообще от всего иноземного, судя по иммиграционному законодательству. Сложившаяся структура была неизменной вот уже не одну сотню лет.       Я задал вопрос Фарланду, как пророку Республики, о так им оберегаемой свободе передвижения в её границах. Он ответил, что корпорация «Продовольствие Утан Тарр» в своём праве и выиграть у неё суд невозможно. Более того, люди на планете сами боятся потерять работу и не пустят чужаков на её поверхность. Для этого существуют орбитальные доки. Зато на планете поддерживается порядок, законность и высокие моральные стандарты. Институт семьи там силён и ещё не развалился до самого основания, как в Корусанте. С-т-а-б-и-л-ь-н-о-с-т-ь…       Но отправиться туда сразу же нам было не суждено — курс был изменён и теперь проходил в направлении Корусанта. Тому предшествовало совещание в кают-компании, проведенное почти сразу после отлета из Кореллии.       — Травер, — задал я ему вопрос. — Как мы попадём в зерно? С учетом того, что контейнеровоз не опускается на поверхность, а спускаются только его грузовые секции?       Контейнеровоз, будучи чудовищной конструкцией, разом вывозил недельное производство зерна всей планеты. Он был настолько медлителен и неповоротлив, что, войдя в атмосферу, мог запросто развалиться. Этим он напоминал морское судно — лихтеровоз. Такой грандиозный грузовой корабль был скорее исключением, чем правилом. И, несмотря на колоссальные размеры, он имел экипаж всего в пять человек.       — Я ещё не решил, как мы это сделаем, но вот это поможет нам, — он поставил на стол чемодан Сольвина. — Четверть суммы должно хватить.       — Сто тысяч на человека. И где нам найти таких сговорчивых и жадных пилотов? И что мы будем делать, если нас сдадут?       — Волшебник здесь ты, а не я. Вот ты и думай.       Я решил сначала обдумать, что можно сделать, а затем возмущаться.       — Кто управляет спуском секций на поверхность? — задал я вопрос.       — Кран-судно со своим экипажем.       Отпадает. Но есть план "Б".       — Нам нет необходимости договариваться с экипажем грузовика. Можно прицепиться незамеченными. Как клещ.       — Это сработает. Но как это сделать?       — Рассчитать его точку выхода из гипера и оказаться рядом с ним в этот момент. В паре десятков метров, — я предложил творчески развить трюк Хана Соло.       Такой огромный корабль нетрудно засечь на подходе. Но точность определения координат будет порядка сотни метров. Обычно.       — Это невозможно, — Травер снисходительно улыбнулся, шевеля лекку. — Точность определения выхода корабля ограничена сотнями метров. В самом идеальном случае. А так километром левее — километром правее.       — Если неизвестны его характеристики, — улыбнулся я победно. — Но мы можем узнать про этот грузовик всё. Вообще всё. И введя эти данные в бортовой комп, с помощью обычных датчиков получим погрешность в пару десятков метров.       — Когда ты это придумал? — спросил меня Фарланд.       — Вчера ночью. — В действительности позавчерашней. Вчера я думал над планом "Д".       — Нормальные люди по ночам спят, или занимаются сексом, а он думает, как проникнуть в контейнер с зерном, — сказал кок.       — Я решил, что и для первого, и, особенно, для второго мне не помешают деньги.       — И где мы возьмём очень точные характеристики корабля? — спросил капитан.       — Что в них входит? — поинтересовалась Нейла.       — Масса, габариты, центр тяжести, моменты инерции в различных сечениях, место расположения гиперпривода, скорость и место входа в гипер, траектория маршрута в гипере. Материалы, из которых изготовлен корабль. Характер груза. Половина есть в открытых источниках, а остальное можно подсмотреть при его отправке с Корусанта. Если нет возможности предсказать пункты входа-выхода промежуточных прыжков, разумеется.       — Решено, мы отправляемся на Корусант. Но не отсвечиваем там, — сделал заключение Травер.       Возражений не последовало.       — Нет ничего более вдохновляющего, чем возить контрабанду в Республике. Особенно в её демократических субъектах, — наставительно сказал Травер. — Я ощущаю себя почти мессией, приносящим истину тёмным и неразумным.       — Почему именно в Республике? — заинтересовался я. Не то чтобы вообще существуют вещи справедливые или нет, но космос предполагает наличие некоторых правил. И в космическом смысле я считал это занятие вполне справедливым.       — Там, где я родился — на Рилоте, не дело черни определять, как должна быть устроена городская управа и чьим благородным задам восседать в Совете Пятерых. Так её и об остальном не спрашивают. Тут же, в Республике, каждый «личность со своим мнением». Демократия типа, — гнусаво захихикал Травер. — У нас же каждый город целиком принадлежит аристократии, начиная от грязного помойного корыта и заканчивая самыми благоуханными садами и складами, полными товаров. Тоже принадлежащими догадайся кому. Кроме храмов, разумеется — они вотчина самодовольных жрецов.       — И?       — Те, кто владеют всем, устанавливают правила. Это не очевидно ли? — всплеснул руками капитан.       — Вполне, — кивнул я. — Тот, кто владеет капиталом, имеет возможность для эксплуатации тех, у кого его нет, то есть для присвоения продуктов чужого труда. Так идёт классовая борьба, обусловленная наличием собственности. И если некоторые думают, что её нет, это не значит, что тебя не поставил на колени правящий класс, — озвучил я прописные «истины» марксизма. От общей ветхости теории и дискредитировавшего себя историзма они ещё не перестали быть таковыми. Хотя мне и претило всяческое обобщение людей в некие группы, как таковое, но дедушка Ленин был кем угодно, но не идиотом.       — Логично. Вот у меня есть звездолет. А у тебя его нет. И чья доля больше? — довольно подмигнул капитан. — А кто-то и вовсе будет оплачивать наши услуги. У него же, бедняги, своего корабля и вовсе нет. И, скорее всего, никогда не будет. Собственность, она такая. Диктует своё.       — А тут бывают места, где её нет? — спросил я капитана.       — Общественное владение имуществом, — прищурился злорадно твилек. — Ага, встречается. Видел своими глазами. Не у людей.       — Пока есть субъективное превознесение именно своих потомков среди прочих детей, пока наши гены хотят продолжить именно себя, выиграть конкуренцию в этой итеративной гонке, мы будем собирать имущество и оставлять его именно им. И считать это справедливым. Накопление имущества ради себя — обман нашего разума инстинктами продолжения рода. Мёртвым всё это не нужно. А мы все без пяти минут мертвецы. Ты думаешь, что это нужно тебе, а это просто неосознанное следование пункту программы по созданию привилегированных условий своим потомкам. Почти как и всё, чем мы занимаемся, — усмехнулся я.       — Как будто в этом есть что-то плохое, — буркнул капитан.       — Как будто в этом есть что-то хорошее, — не согласился я. — Но, не выкорчевав инстинкты, неравенство не победить. То есть вообще невозможно. Ибо они закрепляются естественным отбором.       — Вернемся к нашей замечательной Республике, — сказал слегка недовольно капитан. — В ней живут феерические долбоёбы. Здесь одновременно дают людям понять, что они сами могут выбирать себе правителей, но не дают им возможности самим определять, кому и какие налоги платить. Подумать только — голосовать можно, но не кредитом. А ведь только это и имеет смысл.       — Интересная мысль. Голосовать кредитом… — сказал я. Капитан в очередной раз меня удивил. Хотя я не считал это глупым, поскольку искусный обман требует талантов больших, нежели принуждение к исполнению законов силой. — Ты так оправдываешь уклонение от налогов…       — И контрабанду. Если у человека есть «священное» право выбирать, то нет ли у него и права выбирать, кому и за что отдавать свои деньги?       — Но нет ли таких прав у жителей тех мест, где ни о какой демократии не слышали?       — Каких-каких прав? Ты вообще о чём, — выгнул бровь Травер. Его и без того уродливое лицо исказилось ещё сильнее.       — Действительно, — рассмеялся я. — Их же не существует.       — Но эти удивительные республиканцы говорят, что есть. Откуда следует, что…       — Если они есть, то почему бы их и не расширить? — ухмыльнулся я.       — Бинго! — хлопнул рукой о штанину Травер. — Но система по выколачиванию денег из населения дозволяет своим налогоплательщикам ровно столько возможностей, чтобы они ничего не могли изменить в свою пользу. И кто приходит им на помощь? Правильно — я!       Он, казалось, был захвачен неким чувством вовлечённости во что-то важное — сейчас, как никогда ранее он был искренен. Через призму Силы было понятно — капитан относился к своему занятию не просто как к форме бизнеса, а как к религиозному служению. Скучных и практичных наёмников это, должно быть, отпугивало, но мне нравилось находиться рядом с неординарными личностями. Да и сам он, судя по всему, находил коллекционирование таких членов экипажа вдохновляющим занятием. Наши судьбы удачно пересеклись. Если и существует такая вещь, как удача.       Я восхищался и логикой Травера. Слегка шизофреничной, но, как это в таких случаях и бывает, неопровержимой. Безумцы способны совершать совершенно неожиданные обобщения и выводы, имея зачастую невероятно стройную логику в своих размышлениях, построенных при этом на первичном абсурде. С каждым новым шагом по лестнице абстракции всё дальше удаляясь от тверди реальных явлений.       Но я, как никто, знаю, что всякое первичное предположение, касающееся места человека в мире и обществе, всегда абсурдно. Нет ни смысла, ни цели. Никаких обязательств. А финал всегда один. Но, совершая абсурдные вещи, я хотя бы даю себе отчет в этом. И капитан, воспринимая реальность такой, какая есть, тем не менее, находил свободную торговлю в Республике забавным феноменом, позволяющим насмехаться над двоемыслием большинства её граждан. Даже если они и не замечают его сами.       Действительно, если человека признать достаточно разумным, чтобы влиять на устройство и руководство государства и, более того, признать возможности большинства людей в этом вопросе равными, не говорит ли это ещё кое о чём важном? О том, что человек тогда достаточно разумен, чтобы определять, куда тратить его налоги, участвовать лично ему или нет в войнах и других глупых авантюрах. Ведь демократия предполагает, будто бы каждый достаточно компетентен, чтобы делать разумный выбор самостоятельно. Но, отказывая человеку в распоряжении самим собой в полной мере, следует признать и то, что принимать участие в управлении целой страны он не в состоянии. И наоборот.       Я и сам отметаю любые вещи, даже кажущиеся верными сами по себе, если встречается хотя бы одно их опровержение. Один чёрный лебедь обессмысливает тысячи увиденных до того или после белых. Нельзя после такого убедить меня, к примеру, использовать моральные критерии для оценки событий. Оценки чего угодно. Сам факт того, что они подвержены изменениям и субъективны, уже обессмысливает их. Навсегда. Невозможно проводить анализ и получить один непротиворечивый результат, положив в основание своевольную переменную. Место остается только разуму и рациональным выводам.       Пусть это по-детски радикально или по-юношески максималистично, но всякого рода компромиссы это, как минимум, скучно. Проводить и так бессмысленную жизнь ещё и без огонька — какой-то унылый идиотизм. В самом медицинском смысле слова.       Травер также ни на секунду не задумался над тем, что сложившаяся форма государственного устройства не является решением сложной социальной системы с тысячью неизвестных, граничными условиями к которой даны некие принципы демократии или же иные строгие условия оптимума. Типа уважения чьих-то «прав», или подобных им идеалов. Обманчиво было бы считать, что социум это система, описываемая точными закономерностями и принципами, и в должной мере изучив их, можно понять, как им управлять. Или как кардинально его изменить. Но, увы, это не так — общество это поле битвы интересов всех людей, объединяющихся при необходимости в союзы.       И мне хочется дать в лоб любому, кто использует словосочетание «общественный договор». Идёт социальная война, перемежающаяся изредка перемириями, в которых действуют социальные мирные договора. С фиксирующимися вместе с тем перестрелками и переходами демаркационной линии.

* * *

      Я, предоставленный сам себе, валялся в каюте с датападом в руках. Школа, давно и накрепко забытая, должна быть пройдена заново, хотя я и не люблю повторяться. А вечером мы сидели в гостиной, как называла кают-компанию Нейла, и пили каф с печеньками. Играли в карты и дежарик(5). Смотрели головизор. Решено: если это будет возможно, то я буду жить на своём корабле. Свободен лететь, куда угодно. И, что немаловажно, его помещения в значительно меньшей степени сообщаются с окружающим миром, чем квартира на поверхности или в обитаемой станции. А термоядерный реактор сожрёт что угодно с зарядовым числом меньше такового для железа. Стоит только подобрать такие изотопы, чтобы при синтезе не рождались нейтроны, тогда наведённая радиация в реакторе станет вечной — это вам не легкий бриз гамма-потоков, блокируемых щитом. Но, хотя запаса ядерного горючего на нашем корабле и хватит ещё на несколько лет занятия контрабандой, гораздо раньше закончится продовольствие. И тибан для двигателей в карбонитовых брикетах и баках в сжиженном виде. К чему я это опять о грустном?       Заверещала тревога. На информационном табло в каюте загорелся значок биологической опасности. Я тяжело вздохнул, как загнанная кляча. Да сколько уже можно!       Меня отвлекла уже в который раз срабатывающая тревога о биологической угрозе — Травер прописал в медицинскую подсистему БИУСа корабля то, что заселил в каюту человека. Хомо. Помимо постоянных рекомендаций по карантинному режиму, включавших ношение антибактериальной одежды, индивидуальной дыхательной системы и ещё чего-то, она уже третий раз запирала меня в своей же каюте, объявляя карантин на всём корабле. Весело, чего уж там.       Эта ненавязчивая система медицинского сопровождения, установленная на корабле, постоянно рекомендовала мне посетить врача. Она несла предупредительный характер, как, впрочем, и вся медицина Галактики. Её ДНК-чипы установлены на корабле повсюду, включая внутренности ассенизационной системы. А моя кровать сама умеет делать ЭКГ. Измеряя сердечный ритм, дыхание и даже мозговую активность, она отдаёт эти данные в медицинскую программу, следящую за здоровьем экипажа.       При желании можно пройти и полноценное медицинское обследование в медотсеке. Умная система сама способна поставить диагноз и предложить лечение. И даже выполнить относительно несложную операцию. Если и она не сможет оказать помощь, в крайнем случае, можно заморозить пациента и в карбоните. Пусть с непредсказуемыми последствиями. До чего дошёл прогресс! Во всяком случае, проблема с раком перестала донимать стремительно стареющее человечество.       — Травер! — рассержено оторвал я капитана ото сна, воспользовавшись внутрикорабельной связью. — Отключи ты уже нашего электронного медика. Он взбесился.       — Ты ему не нравишься. Может выбросить тебя наружу? Вдруг ты заразный? — сонно пробурчал Травер вместо того, чтобы дать вразумительный ответ.       — Просто введи в систему неизвестную жизненную форму. Ты же администратор! Я удивляюсь тому, что ты это ещё не сделал.       — Может, я жду, когда программа накопит достаточно данных, чтобы внести их, как норму для тебя? Видишь ли, она предназначена ещё и для поиска паразитов.       — То есть, я — паразит? — изобразил я оскорблённый вид. Капитан должен был это видеть — связь была голографической, хотя я сам и не видел капитана. Он нагло пользовался своим положением. Я не собирался оставлять это без ответа и намеревался заклеить глазок голокамеры у себя в каюте.       — Это не я сказал, — хмыкнул он. — Но клянусь камнями в моих почках, что если у нас заведутся майноки(6) или ещё какая дрянь, очищать корабль от них будешь ты!       — У тебя нет камней в почках! — сказал в ответ я раздраженно.       — Поэтому я ими и клянусь, — поведал мне наивному капитан очевидную для него вещь.       Два дня болтаться на дальней орбите, ярко светящейся даже с ночной стороны столицы Республики, было скучно. Читать новости и сидеть в голонете было интереснее, чем учиться, но приходилось заставлять себя листать учебники. Тому способствовал и невероятно медленный "интернет". Тяжеловесно зашифрованный сигнал пронизывал всю Галактику до самой её жопы, где находился неприметный сервер, к которому за небольшую денежку у Травера имелся доступ, затем через всё те же просторы и тысячи ретрансляторов он возвращался обратно в столичные сервера. Анонимность — наше всё.       «Социологию и ксенопсихологию», наряду с «культурами и расами галактики», писали специалисты по созданию политкорректных текстов. К примеру, хатты обладали «сниженным чувством сопереживания и повышенным стремлением к контролю и склонны были быть неискренними», ещё они были «обидчивы», причём обусловлено это было, конечно, воспитанием. Властные, лишенные морали и совести головоногие ублюдки, злопамятные и мстительные как манулы — намного более точная характеристика. Я бы не расстроился в случае их неожиданного геноцида. Но многие расы не расстроились бы и при исчезновении человечества, поскольку то же они могли сказать и о нас самих.       Я зашёл в учебную программу, как хатт и иторианец, и прочитал то же учебное пособие, написанное для представителей других рас. Как оказалось, людям свойственно часто не задумываться о последствиях своих действий. Они импульсивны и эмоциональны, зачастую агрессивны, не способны ценить созданное другими и природой. И в то же время многие представители вида людей имеют развитый интеллект и способны к совершению открытий и решению множества, казалось, неразрешимых проблем. Пусть и загадочным способом. Отдельные их представители бывают как высокоморальны, так и лишенными социальных ограничений эгоистами. Им свойственно значительно дифферентное поведение, люди могут обладать психологией, сходной с психологией любого иного вида.       В то же время люди, в большинстве своём, обладали нерациональным поведением, плохой памятью, слабыми способностями к анализу и страдали доверчивостью. И огромным букетом когнитивных искажений, создающих необъективную картину мира. Это если читатель червяк-переросток. Психология видов для каждого из них подавалась по-своему. Я пришёл к выводу, что лучше всего узнать их особенности, читая описание других рас, созданное для них же, а вовсе не учебник для людей.       Но настал час «Ч», и Травер повёл корабль вслед за неуклюжим порожним транспортником. К тому моменту я знал про корабль всё и немножечко больше. Меня интересовало то, как работали его двигатели. Это, в сочетании с отслеживанием его траектории движения, позволит мне рассчитать его массу и не просто центр тяжести, а плотность корабля в различных его точках. Я снял характеристики его двигателей в паре сотен точек пути и мог сказать об этих величинах с точностью до седьмого знака.       Затем, сняв данные о его прыжке, мы прыгнули вслед к Хориду, ожидать там свою жертву. Почему ожидать? Мы летели быстрее, чем пустой транспорт-великан, даже с полным трюмом. Ещё двое суток полёта. Профессия контрабандиста по большей части заключалась в пролёживании боков и отсиживании задницы в своей каюте. Одурев от школьной программы, я просидел всю дорогу в штурманской, изучая интерфейс и играясь с симулятором пилотажа нашего летучего морского огурца. Управлять всем кораблем можно было и отсюда, но для предотвращения недоразумений я заблочил тумблером эту функцию.       Перед выходом из гипера Травер всё-таки сбросил мусор в межзвёздное пространство.       — Слушай, а почему так не все поступают? — я зашёл в пилотскую к Траверу, медитативно всматривающемуся в тающее гиперпространство.       — Насчёт? — сонно спросил он.       — Я о выбросе мусора во время прыжка.       — Если мы сильно изменим свою массу и её центр во время прыжка, то вывалимся в другой точке, а не там, где хотели раньше. Но если сделать это прямо перед тем, как выйти из прыжка, то ничего страшного не произойдет.       — А гамма-излучение?       — Какое?       — Пока шасси съедал гипер, фонило нещадно.       — Надо будет померить его во время сброса, — он задумался. — Но мой отец выбросил немало народа в гипере через аппарель. И умер он совсем не от лучевой болезни.       — У твоего отца было оригинальное хобби, — нейтрально сказал я.       — Ничего оригинального, обычная пиратская традиция. Жертву одевают в салфетку(7), связывают и медленно впихивают вперёд ногами в барьер, создаваемый гиперприводом. Или не связывают и подгоняют силовой пикой. Обычно это делают так, чтобы лицо жертвы можно было снять на голокамеру и показывать потом коллегам по бизнесу. Или выложить на видеохостинг.       — И потому у нас на корабле вооружения столько, что нас могут не принять за пиратов только чудом. — Я знал, что корабль был пиратским, но о том, что именно отец Травера был космическим разбойником, мог только подозревать       — Ну да, мой отец был пиратом. Только я видел его два раза в жизни, — оправдался капитан. — Зато он оставил мне свой корабль. Сделал доброе дело единожды в жизни. Но оружие — это то, что никогда не бывает лишним. Даже если оно ни разу не выстрелит.       — Что с ним случилось?       — Потерял голову. Тоже обычное дело для пирата.       — У меня есть ещё одна идея с зерновозом, — я решил сменить тему.       Я изложил ему мысль, связанную с предварительной тренировкой в проникновении в секцию грузовика. Для этого я скачал 3D-модель корабля и загрузил её в тренажер. Это позволяло отработать манёвр в виртуальном пространстве.       К скелету грузовика крепились огромные самоходные секции, в которые, в свою очередь, помещался груз в контейнерах разных типоразмеров, от небольших, таких как морской контейнер, до огромных изотермических бункеров для зерна, оснащённых собственными системами поддержания микроклимата. На Хорид и Корусант должны были опускаться именно такие квадратные, со стороной в триста метров, секции целиком. Нет нужды совершать работу против сил тяготения всему кораблю.       На их поверхности было всего несколько мест, в которых можно было целиком спрятать наш корабль. Они располагались в нишах под зажимы, которыми кубик с грузом фиксировался на раме грузовика. Именно в них мы и собирались забиться в момент отстыковки секции от корабля.       — А нас не найдут в этой нише при досмотре корабля? — спросил я, в сотый раз наблюдая, как Травер, ударяясь многократно бортами, втискивал корабль в провал для зажима. Крепление было стандартным, а зажимы нет, вот мы и могли найти свободный зазор.       — Нет, пока секции на нём, туда не заглянешь, — ответил он. — А пока мы в ней, остается надеяться на то, что в них никто не заглянет с помощью чего-то более серьёзного, чем обычная камера или глаза человека — от них нас должно было спасти искажающее поле.       — Место в плане узкое, но только одно, — задумался я.       — Прицепиться к грузовику на выходе из гипера, спрятаться на корпусе, дождаться отстыковки и нырнуть в нишу. Затем пережить спуск и подъём, будучи не замеченными. Гм… звучит, как кулинарный рецепт, — сказал Фарланд.       — После того, как секция отцепится, останется только ждать, — небрежно сказал капитан, вновь приложившись брюхом корабля. Загорелось предупреждение на тренажере.       — Это безопасный способ парковки? — я указал на фиксируемые усилия и перегрузки при ударах.       — Недостаточно, чтобы сильно вывести корабль из строя, — ответил Фарланд, стоявший за моей спиной. — Но хватит для того, чтобы погнуть внешний корпус, сломать трубопроводы и перебить кабеля между ним и внутренним.       — Это всё оттого, что вы нависли за моей спиной! Если бы вы меня не отвлекали, то у меня всё бы получилось, — взорвался капитан.       Мы с Фарландом молча вышли. В штурманской было тесно и от сваленных в кучу и не принайтовленных ящиков с запасными частями. Я запнулся о такой, пока выбирался.       — Это недопустимо, — сказал он.       — Согласен. Нам могут и открыть, если будем так настойчиво стучаться.       — Ты пробовал?       — Пробовал. Но до того, как увидел в деле капитана, думал, что слишком часто цепляю корпусом стенки разъема. Теперь-то я знаю, что у Травера это выходит намного непринужденнее, у него талант. Но пилот ты, а не я.       — Пилот крупнотоннажных судов без права входа в атмосферу.       — То есть, не торопясь и по приборам… На этом корабле есть кто-нибудь, способный вести корабль аккуратно?       — Ивендо умел пролетать через любое игольное ушко.       — Пойду, найду Нейлу, может она умеет парковаться.       В такие моменты команда меня бесила до зубовного скрежета. Я летал в тренажере меньше недели, но делал это лучше, чем капитан или наш ипотечный пилот и по совместительству суперкарго; ах, ещё и кок! Может у жены капитана лучше с координацией движений и пространственным воображением?       Пока мы дрейфовали в вынужденном бездействии, подобно субмарине, затаившейся в ожидании обречённого на гибель в пучине вод конвоя, я сидел и играл сам с собой в пазаак. Раз за разом выкладывая карты на стол. С упорством я пытался воссоздать то чувство, посетившее меня в кантине на Коррибане или в спидере в Кореллии. Всё течёт, всё развивается, но чему суждено сбыться?       С того момента, как впервые у меня получилось заглянуть в будущее, я пытался, так или иначе, использовать свои возможности. И то, что получилось единожды, я должен повторить. Ибо могу. В итоге я нашёл хорошее музыкальное сопровождение, поймал волну и вновь наслаждался попранной обыденностью, раз за разом выкладывая на стол полные двадцатки. Меня застал за этим Фарланд.       — Как у тебя это получается? — выпалил он.       — Пока я выбираю основную колоду, я одновременно с тем оцениваю шансы набрать двадцатку, затем выбираю те боковые карты, что могут пригодиться с учетом уже сложившейся картины будущего, — ответил я. — Допускаю, что не могу в точности предсказать, какая рука у меня будет. Но я могу сказать, какая будет наиболее вероятно. Но всё это плывет, течет в постоянном изменении. Не стоит слишком заострять внимание на отдельных деталях, потеряешь всю картину целиком. И смотря на весь расклад в целом, я добавляю или убираю пару карт и… он изменяется разом. Весь. Полностью.       Неприятно… до хруста в сознании, я это воспринимаю, как нечто осознанное. Трудно выразить словами: я не знаю правильных. Я поступаю так, если расклад меня не устраивает. И так до тех пор, пока не найду идеальное сочетание. И что-то мне даже подсказывает, что именно для этого нужно сделать, на самой периферии сознания. Но в этот момент я одновременно почти ничего не вижу и не слышу, словно смотря только в будущее туннельным зрением. Или слухом. Пожалуй, будь ты шизофреником, ты смог бы меня понять.       — Но это же невозможно. Карту выбирает генератор случайных чисел, — не сдавался Фарланд.       — Но ведь он начнёт генерировать свою «случайность» и закончит по определённой программе, — мягко улыбнулся я. — Значит, его поведение вполне ожидаемо.       — Ничего подобного, — возразил Фарланд. — В нём есть источник внешней энтропии. Это истинный генератор случайных чисел.       — Он измеряет температуру, шум, или ещё чего? — Мои мысли всколыхнулись в свете новых фактов. Вот он, чёрный лебедь, хочешь, не хочешь, а принять новые факты придётся.       — Вроде того. Но вероятность носит квантовый характер. И я сомневаюсь, что ты её можешь предсказать.       — Однако, как ты видишь, твои сомнения разрушены, — я указал на игровой стол, весь заложенный картами из нескольких колод.       — Это.. это маловероятно, — запротестовал он.       — Почему?       — Нельзя точно сказать, где будет электрон, или какова будет его энергия. Во всяком случае, одновременно. Как и направление его движения. То, что влияет на результат генератора случайных чисел — волновые свойства и неизбежные флуктуации полей. Это же квантовая неопределённость(8)! Координата и импульс, энергия и время. — Ему были знакомы основы квантовой механики.       — Вот именно они и не дают сделать это абсолютно точно, — сказал я, сам уже начиная в этом сомневаться. — И то, что я не могу начать выкладывать колоду именно в ту пикосекунду, когда тот нейтрон или электрон, или ещё что там должно попасть в датчики всего в паре сотен километров отсюда.       — Ты не можешь предсказать это событие! Оно носит вероятностный характер, — упрямо ответил мне ипотечный пилот.       — То есть, ты полагаешь, что мои возможности пророка ограничены только простыми причинами и следствиями? Как в классической механике?       — С этим бы я не стал спорить. Это хоть как-то можно было бы объяснить, — ответил он.       — Какой ты забавный! — искренне рассмеялся я. — Не обижайся, — добавил примирительным тоном. — Меня смешат даже не твои желания впихнуть нечто непонятное в рамки известных тебе теорий, а нечто иное. Твоя вера, что у всех событий существует такая штуковина, как причина.       — Одно дело мир микрочастиц и другое — наш макромир, — начал он.       — Постой, ты их разделяешь? — уточнил я.       — Разумеется.       — Какая… нет, я не могу! — опять заулыбался я. — Слушай, какая причина того, что этот фрахтовик носит название «Счастливая шлюха»?       — Капитан очень азартный твилек. И проиграл название…       — В пазаак. Выигрыш или проигрыш, в который является беспричинным событием, как ты сам только что заявил.       — Это не важно. Если бы капитан не сел за стол, он бы не проиграл название судна, — парировал Фарланд.       — Ох, а как много событий до того привели его к тому злополучному столу? И как много из них повлияли на эту дорожку? Даже работа гиперпривода носит квантовый характер. Точность и время выхода носит вероятностный беспричинный характер. Ты просто пытаешься выбросить из цепи событий те, которые тебе не нравятся.       — Выходит, всё происходит, потому что происходит?       — Именно так. Прикинь, но у твоей жизни нет не только смысла, назначения, но даже отсутствует причина. И не смей даже напоминать про Большой взрыв, с меня не станется спросить, какая причина была и у него, — меня пробило на безудержное веселье.       — Прекрати. Твои теории безумны. Так можно договориться до того, что вся наша жизнь — это один бредовый сон, — застонал мой собеседник.       — Нет повода быть серьёзным. И, замечу, что я заявляю это со всей серьёзностью, — с максимально твердым, профессионально выработанным выражением лица ответил я ему.       — Остановись! Лучше скажи, зачем тебе это? Хочешь стать гадателем, оракулом?       — Почти. Но уверен, что это полезный навык.       — Но это всё равно поразительно. И нечестно.       — Если бы всё зависело только от удачи, я бы ни за что не сел бы за этот стол и не взял бы карты в руки. Никогда. Я не играю в кости и не играю в карты. Даже если такова сама природа Галактики. К хаттам навязанные правила! Но можно ли изменить свой путь? Вот в чём вопрос. И то, что я знаю об этом, не внушает надежды.       — Но все так делают. Это неплохое развлечение. Азарт. Тот момент, когда стол мигает, когда ты ждешь нужной карты, а выпадает совсем другая. Твои нервы возбуждены. Да, это она!.. Нет, ситх, проклятая железяка! — он изобразил гамму эмоций на своём лице, перетекающих из радости в удивление и потрясение, затем разочарование. Даже в Силе ощущались колебания, рождаемые его наигранными эмоциями. — И не важно, проиграешь ты или выиграешь, ты получаешь эмоциональную разрядку.       — У меня на родине это называется зависимость от азартных игр. Её могут себе позволить только финансово обеспеченные люди. Пока ещё обеспеченные.       — О! Она точно есть у Травера.       Я продолжал игру сам с компьютером. На стол легла последняя двадцатка. Ничья. Новый раунд. И карты из «руки» кончились. А знать будущее и за противника более чем полезно. Иной раз стоит поберечь карту руки, у соперника всё равно будет перебор в раунде. Выигрыш раунда не потребует тратить бесценную боковую карту.       — И что ты будешь делать теперь? — сказал, присмотревшись к столу, Фарланд.       Интересно, а что будет, если учитывать такой момент при выборе своей руки? Ведь пригодятся другие карты. Но придётся смотреть на обе картины разом.       — Попрошу тебя выбирать основную и боковую колоду одновременно со мной. Хочу кое-что проверить, — обратился я к Фарланду.       — Ладно, — он достал свою колоду.       Я почти не смотрел на карты. Даже на карты Фарланда. Для того, чтобы знать, что прячется за рубашкой, мне это было не нужно. Сила ясно говорила сейчас со мной. Не как личность, но как безэмоциональный автоответчик. Голова разрывалась от обилия информации. Но всякая сложная задача, разложенная на составляющие, становится элементарной. Видимо именно так чувствуют себя те, кто перемножают семизначные числа в уме. «Просто воспринимай её, не обдумывай каждое движение», — говорил я себе. Но не пропускай важного.       Мы начали партию. Я смотрел на его карты и сравнивал результат с тем, что напророчил заранее. Ошибся немного, но только раз. Какова вероятность того, что пророчество совпадёт со свершившимся? Следует относиться к этому серьёзнее и начать вести статистику. Она может сказать очень и очень многое. Такое, что сможет перевернуть всю картину мира. Или оставить её корни непотревоженными. Но эксперимент предполагает известную конструкцию лабораторной установки. Значит, надо заменить источник информационной энтропии на что-то более предсказуемое. И вряд ли Травер позволит ломать свой стол для пазаака. Жаль.       — Так неинтересно. — Фарланд продул три из четырёх раундов. — И лучше обманывай компьютер. Он не ответит тебе выстрелом из бластера.       Он собрал карты и вышел. Надо попробовать и с другими членами экипажа. Но не выигрывать, а контролируемо поддаваться. Я коварно оскалился в предвкушении эмоционального пира.       Рукопашный бой и пилотирование стали проще, я уже почти мог установить контакт с Силой, несмотря на удары или необходимость держать в уме трёхмерную картину корабля и его окружения. Игра в поддавки, к сожалению, никому не понравилась, за исключением капитана. Он же стал старательно объяснять мне правила шулерства и игры на публику. Мы отрабатывали их на практике, ставя выдуманные кредиты и контейнеры пшеницы на кон. Играть на деньги со мной он зарёкся. "Главное", — говорил он, — "вовремя вытащить ствол, раньше, чем разъярённая жертва шулера". Я предложил потренироваться и в этом, благо пистолеты без энергоячеек у нас были.       — Травер, — охнула увидевшая это Нейла. — Чему ты учишь мальчишку?!       — Сохранять свою шкуру в целости, — в который раз убирая пистолет, сказал он.       Он сидел напротив меня. Я же сидел с закрытыми глазами и ждал той секунды, когда его рука опустится на рукоять оружия. Взломать шифр, которым он закодировал выражение своего лица, не представлялось возможным. Отсутствие предохранителя играло же положительную роль. Но вес…       — Но шулерство! Это хорошо не закончится.       — Не более грязно, чем контрабанда, — солгал капитан. — Если сел играть за стол, будь готов выйти из-за него без штанов и паспорта. — Он играл с колодой, ловко переставляя карты почти всеми пальцами разом, так что не возможно было уследить за тем, как они беспрестанно меняются местами.       Играл он классно. Более того, играть он умел и без специального стола, перемешивая колоду вручную, как это делали игроки Земли. И показывал восхитительные трюки и тонкие моменты игры с простой колодой. В таких случаях «рука» набиралась иным способом. Очень познавательно и, заодно, хорошая разминка для пальцев.       — И я не «мальчишка». У меня в паспорте записано, что я совершеннолетний, — очнулся я от раздумий.       — И посадят тебя, как совершеннолетнего!       — Я правильно понимаю, что мы возим контрабанду? — я не стал дожидаться ответа. — Я уже нарушаю закон. Одним больше, одним меньше.       — Это разница между колонией-поселением с воспитательными занятиями и строгачём, — заявил Травер. — Но не будем о грустном. Наша «жертва» прибудет через пару часов. Стоит пройти в пилотскую. На тебя последняя надежда, Олег, займёшь место второго пилота — у тебя единственного получается не разбить мою «шлюху» о дюрастиловые зажимы.       — Есть, капитан!       Не, ну он серьёзно? Я, конечно, мог запарковать корабль в док сложной формы, но всего функционала приборной доски ещё не изучил. А назначение половины кнопок оставались для меня загадкой. Кстати, насчёт кнопок. Сенсорных панелей и голопроекций с отслеживанием движений пальцев в кабине у нас было немало. Но вся эта красота дублировалась привычным управлением, даже был авиагоризонт и дюжина будильников(9) на периферии. А гарнитура цеплялась к креслу кабелем(10). Для режима радиомолчания. Радиоразведка могла отследить корабль и по пренебрежимо слабому сигналу радиогарнитуры. А если наушники были оснащены гиперприёмником, проще было нарисовать на лбу мишень(11). Благодарить за все эти предосторожности следовало сначала отца Травера, затем золотые руки Ивендо и Сольвина.       Я рассматривал всё это, сидя в кресле второго пилота. Корабль автоматически выходил в заданную координатами точку. Помимо самой координаты я ввёл желаемый вектор скорости в ней. Затем ввёл и желаемое время прибытия — от него зависела тяга двигателей и компенсируемые перегрузки. Просчитать оптимальную траекторию в пустом пространстве мог и бортовой компьютер. Выражаясь лётными терминами, все полёты в космосе ведутся по приборам, а не визуально.       — Сигнал. Вижу расчетную точку. Иду к ней. — Капитан отдал мне управление. Я включил режим тишины. Нас не должны заметить.       Это была точка центра массы приближавшегося корабля.       — Так обычно поступают пираты. Засядут в маскировочных полях и ждут. Пока торговец не выйдет рядом. Выжигают двигатели, пока щит ещё не успели даже зарядить. Ионная пушка. Затем абордаж. Глушат связь, делают всё быстро, чтобы приз не смылся в гипер.       — Очень разумная тактика. Но нам надо быть ещё ближе. Точными, как хирург. — Я подвел корабль ещё ближе, выравнивая направление и скорость движения. Сила была со мной плечом к плечу, даруя мне надежную опору и придавая уверенности в себе.       — Охуеть, — сказал капитан севшим голосом.       Громада корабля материализовалась и плыла рядом с нами. Так близко, что из рубки можно было прочитать надписи на технических отверстиях и лючках.       — Десять метров. Расчётный выход. — Я стал медленно сближаться с корпусом корабля. Действительно потрясающего своими размерами. Четыре километра в длину — шутка ли?! Озаренный огнями истинно раблезианских масштабов звёздный корабль. Куда до него линкорам и прочим хищникам! Но самые крупные твари, как правило — травоядные.       — Ни хатта себе расчётный! Это пиздец, какой расчётный выход.       — Расчётный двадцать. Со мной Сила, это плюс десять, всё нормально, никакого риска не было, — я старался успокоить скорее себя, чем твилека. Умом я понимал, что всё было точно так, как я рассчитал, а затем предвидел. Но чувства кричали мне, что это была очень рисковая затея. Уже была — смысла переживать более не было.       Я медленно обогнул циклопический куб-секцию и нырнул в небольшое углубление на корпусе. Чуток подвинул корабль и зацепился оставшимися тремя из четырёх лап шасси за стенку. Магнитные зажимы крепко держали нас на ней. Резкий манёвр мог сбросить нас, но эта туша не была на него способна.       — У тебя получилось!       — Я думаю, нам можно пересмотреть мою долю, скажем, до тринадцати процентов. — Момент был подходящий.       — Но Олег, ты совсем недавно на корабле! — возразил капитан.       — Двенадцать.       — Ты неплохо пилотируешь, но тебе ещё многому надо научиться.       — Одиннадцать и не меньше.       — Согласен, — сдался капитан. Не торгуйся я, Травер перестал бы меня уважать.       Фарланд принес кафа. Усечённые конусы, блестевшие полированным металлом, имели теплоизолирующий слой внутри тонких стенок и закрывались плотно сидящими откидными крышками.       — Пейте, пока не прибыла досмотровая группа.       Это стоило сделать сейчас. При прибытии таможни мы готовились отключить реакторы, компенсаторы перегрузки (они же создавали на корабле искусственную гравитацию) и даже систему жизнеобеспечения.       — Принайтуйте всё, что валяется где попало, хорошо? — сказал нам капитан. Сам он утруждать себя физическим трудом не собирался.       Весь хлам, не закреплённый надежно, мог быть сорван перегрузками и разбит о переборки. Крепить в корабле было принято всё. Для этого существовали специальные крепления, скобы, антабки, верёвки, номенклатура стандартизированных контейнеров всего спектра размеров. Все предметы обихода, выпускаемые для космолётчиков, имели места для закрепления их в подходящих разъемах. Даже моя зубная щетка имела в рукояти круглое отверстие и присоединялась у раковины откидной защелкой. Очень крепкой на вид.       Я пристегнулся к удобному креслу пятиточечным ремнем. Люди в корабле тоже крепились не менее надежно. Включилось аварийное освещение, Травер погасил реакцию в термоядерном реакторе. На этот случай у нас была тонна аккумуляторов. Это было в четыре раза больше стандартного набора, и крепились они вне внутренней обшивки. Хороший пират не станет выдавать своего местоположения излучениями от работающей биозащиты реактора, пусть даже и вспомогательного. Температура в корабле стала падать, но до пятнадцати градусов Цельсия воздух бы остывал ещё часа три. Полно времени в запасе. Я вывел на сенсорную панель данные и стал их просматривать от безделья.       — Капитан, — раздался голос Фарланда по громкой связи, — нас ждет двойная перегрузка.       — Терпите. Лучше лечь и не шевелиться, заодно меньше кислорода выдышите. Я отключил и жизнеобеспечение. Надеюсь, никто плотно не ужинал?       — Мы не будем включать компенсаторы? — спохватился Фарланд.       — Нет. Не ной, переживёте, подумай лучше о деньгах. Говорят, что смех помогает в любой ситуации, но хохотать при такой силе тяжести будет неудобно. А вот мысли о кредитах работают безотказно, — посоветовал ему капитан.       — Это не слишком?       — Нет, сейчас я и внутреннюю связь отключу, — пообещал он ехидно.       И выполнил своё обещание. "Он же честный контрабандист", — вспомнил я.       — Олег, расскажи что-нибудь о своей планете, — попросил он. — Нам ещё двенадцать часов так пилить. Можно со скуки сдохнуть.       — Вот так, как мы сейчас, поступают на подводных лодках. Это военные корабли, плавающие под водой. Во время последней действительно большой войны они подстерегали конвои грузовых судов и затем пускали их на дно.       — Водоизмещающих судов, плавающих на поверхности моря? Есть такие и на многих планетах Республики, как и погружающиеся под воду. Те же Мон-Каламари, сотню лет назад построившие эту посудину, живут на поверхности моря и на его берегах, а их соседи по планете, куаррены, вообще на дне той же планеты. Они много таких судов используют, так что этим ты меня не удивил. Но воевать на них? Странная идея.       — Наверно, поэтому «шлюха» так похожа на подлодку, — догадался я.       — Более чем возможно, а это не опасная затея? Атаковать, находясь под водой? — заинтересовался кэп.       — Не опаснее, чем находиться в вакууме. Многие моряки погибли, так и не поднявшись на поверхность.       — Зачем они это делали? — спросил неожиданно капитан.       — Что делали? — удивился я самому вопросу.       — Уничтожали транспорты. Это же не военные цели.       — Они везли материалы и вооружение, — недоуменно ответил я. — Одна сторона не могла вести блокаду морских портов другой и оттого уничтожала корабли в пути. Просто оптимальные действия по уничтожению вражеской военной мощи. Ничего личного, как говорится, просто бизнес.       — Вместо этого можно сделать достаточно боевых кораблей и блокировать порты, — предложил он. — Хотя я их и понимаю. Но у нас с таким ожесточением воюют только на внешнем кольце. Особенно ударенные на голову. Известная аксиома — гиперпространственная война между планетарными системами экономически выгодна только при тотальном превосходстве, а тогда, как и Республика — можно позволить себе быть разборчивым в средствах.       — У них не хватило на это сил, но они думали, что подводная война прекратит поставки на островное государство, с которым шла война.       — Тогда не стоило начинать войны, если не уверен в своих силах.       Его бы слова да в уши политикам. Я разогнал воздух перед лицом. Хотя корабль остывал, мне стало только жарче — в отсутствии силы тяжести естественной конвекции тоже не было. А сидели мы неподвижно на одном месте.       — Правитель этой страны был вполне уверен, настолько, что начал войну и с другой стороной, — ответил я.       — Зачем?       — Ненавидел представителей этого народа, но, скорее всего, сам боялся нападения, и думал прибрать её ресурсы для войны с первым соперником.       — А он обоснованно боялся нападения?       — Не в традициях той страны влезать в крупные конфликты первой. — Я покривил душой. Российское государство начало не меньше войн, чем любое другое. И справедливость у каждого своя. Но рамки иметь надо. — Тем более в тот момент она была слаба и не отошла от революции. С промышленностью точно была беда.       — Та страна, что вела войну со многими, она победила?       — Нет, но, смотря на то, как они живут, так не скажешь. Но политическую независимость они потеряли навсегда.       — И каков итог войны?       — Одни государства возвысились, другие потеряли влияние. А победители установили новый мировой порядок. В мире установилось мнение, что уничтожать народы на основании теории об их неполноценности несколько неправильно. Теперь муссируется теория о неполноценности некоторых видов политического устройства.       — Мир стал лучше?       — Он не стал хуже. Тоже хорошее достижение. И неплохой урок, но сейчас его стали забывать.       — Зачем ваш народ ведёт войны? Разные виды и народы имеют свои причины для этого. А какая у вас?       — Я думаю всё просто. Сначала воевали за охотничью территорию. «Эй, это наша дичь!» Чтобы пограбить и захватить женщин. Затем стали воевать из-за ресурсов и земли. Ради власти, славы и богатства. Особо это не скрывали. Люди были проще. И честнее — в сражениях участвовали как раз те, кто и стремился к этим благам. Кто владел землёй, тот и шёл за неё воевать. Логично, на мой взгляд. Потом привилегированные классы поумнели, и, чтобы заставить взять их в руки оружие, правители стали придумывать всякие трюки. Им стали говорить, что мы защищаемся от агрессора, частенько превентивно. В принципе работает это и сейчас. Потом они поумнели настолько, что на убой стали посылать тех, кто не может от этой почётной обязанности отвертеться. Вот это уже, на мой взгляд, далеко не так справедливо. Разумеется, если исходить из простой стайной справедливости — равного распределения фруктов между приматами. Почти равного, ведь вожаку достается всегда больше.       — Обыкновенная картина для достаточно агрессивных видов. Но не характерная для имеющих сильные социальные связи. Им проще договориться.       — У нас достаточно сильные социальные связи, — не согласился я. — Достаточные для формирования отдельных стай, племён и государств. Но не достаточно развитые, чтобы решать всё переговорами, пусть и с завуалированными угрозами применения силы. Слишком мы агрессивны. Слишком силён стайный инстинкт(12). Думаю, на этих оправданиях стоит закруглиться. Если угроза действительно есть, защитники найдутся. Но ведь диалектическая проблема: само наличие оружия и армии побуждает к войне. Если в руках молоток, то всё вокруг становится похоже на гвозди.       — Оправдываешь милитаристскую политику?       — Скорее констатирую сложившийся факт, — ответил я. — Но тут вступила в дело ещё и религия. Воинам объяснили, что всем погибшим за правое дело светит путёвка в рай. А принести это замечательное изобретение, причём исключительно их версии, к соседям их священная обязанность. Начальство их, правда всё понимало и продолжало грабить и захватывать женщин, — продолжил я объяснение.       — Идея религии распространена в Галактике, и воинственных культов в ней до жопы, но разумные виды в большинстве своём слишком рациональны для этого, — капитан нехорошо ухмыльнулся, уголки его губ чуть поднялись к верху. — Вы, люди… хомо и ситы — нет. Обожаете верить в духов и божеств. И мы, твилеки, увы, тоже. И да, если люди могут выбирать себе правителей то они, к примеру, выберут, чтобы их дети изучали религиозный бред, если сами они верят в это. Это же их «человеческое право» — выбирать, чему учить их детей. В итоге право выбора одних порождает отсутствие права выбирать у других. Какой мозгодробительный абсурд!       — Какая чудесная рекурсия! — поддакнул я довольно. — Или замкнутый цикл, в чём я не уверен. Но это если вообще существует какой-то выбор. А не его иллюзия.       — Ты тоже любишь такие вещи, да? А насчёт этих чудесных граждан Республики: они же компетентны делать выбор, верно? Так им говорят в Республике, — продолжил Травер свою мысль. — Но им говорят: нет, постойте, вы не специалисты по образованию. Хе-хе. И да, конечно, они могут выбирать себе правителей.       — Тебя всё ещё не оставляют эти мысли? — спросил я его.       — Ну не абсурд ли? — вернул он вопрос. Затем ловко распечатал бутылку с пивом. — Тебе не предлагаю, у вас людей не очень крепкий желудок. Нас придавит, и заблюешь тут всё.       — Забудь, — отмахнулся я. — Поведение людей не определяется рациональными причинами. Наше поведение выработано жесткой внутривидовой конкуренцией между небольшими группами приматов, как правило, приходящимися друг другу родственниками, а не вдумчивым впитыванием теории вероятности или игр. Воспринимай окружающий мир, как документальной сериал «в мире животных», — злорадно сказал я.       — Умеешь ты утешить. Так что там было дальше?       — Затем возникло ещё одно такое понятие, как нация и стали играть на патриотизме, — продолжил я, — Инструмент, создающий и прекрасные, вдохновляющие вещи, но не нужно же давать ему ослеплять себя. Массы солдат той страны, потерпевшей поражение, всё прекрасно понимали. И им нравилось быть победителями, а награбленное добро и богатство поверженных стран радовало их отцов и матерей. И это было справедливо — ведь люди не равны. Так это или нет, я сам не знаю. Но конкретно эти были в этом убеждены. Их в этом убедили, или они дали себя в этом убедить — не важно. Но спроси их после окончания войны, почитайте мемуары, так все они поголовно хорошие, законопослушные граждане своей страны и патриоты. А военные преступления совершал кто-то другой. Мы просто выполняли приказ, скажут они(13). Патриотизм обоюдоострая вещь, она может сделать миллионы, в общем-то, неплохих людей, болванчиками в касках, готовых умереть за неясные им цели. Иные, кроме защиты своего отечества от разграбления или порабощения. Людям внушают с детства, что все миллионы человек вокруг них это их родственники. А страна — большая семья. Стоит только сказать «Родина — читай семья, скопище твоих генов — в опасности», и они делают стойку. И прочие инстинкты, и мозг в целом отключается.       — Я думаю, что есть такая вещь, как Родина, — не согласился со мной твилек. — И если ей будет грозить опасность, то я возьму оружие в руки, — сказал он, подумав немного. — Хотя и пользы от этого в моём случае никакой не будет.       — И я возьму. Когда буду уверен, что это действительно интересы родины, а не компактной группы лиц, использующих подмену понятий. И мои понятия о том, что ей называть, а также понимание «справедливости» могут значительно отличаться от общепринятых. Но по идее умный человек не должен брать оружия в руки и идти воевать вообще. Были бы все умными, никто бы не брал. Разве что за большие деньги или ради конкретных благ. Тогда и войн почти не было бы. Но, как известно, дилемма заключённого обычно решается иначе. И это почти всё, что нужно знать о человеческом поведении, — я грустно смотрел в темноту кабины, слабо подсвеченной аварийным освещением. Мрак навевал печальные думы. — Но мир такой, какой есть и существуют государства, идеологии и религии. Хотя без фанатиков и не было бы социального прогресса, как это ни странно, но их существование меня всё равно не радует. А отдельные страны имеют такие армии, что хочешь, не хочешь, а соседи ради политической и промышленной независимости обязаны иметь свои. И мы возвращаемся к проблеме с молотком. И возникает рекурсия — отказаться от молотка выгодно, но только в том случае, если от него откажутся и все остальные. Если бы их не было, то повода для войн не существовало бы. Корпорации бы вели, конечно, серьёзную конкуренцию друг с другом. Может, дело доходило бы до терактов и диверсий. Но смысл вести крупные разрушительные войны тогда исчез бы. Но людям не хватает разума или силы воли, чтобы изменять пути. Люди так любят быть частью целого, что не могут разорвать почти ни одно такое порочное кольцо. Ведь для этого надо обособиться, выйти из бесконечного цикла, взглянуть со стороны на все свои мотивы и суждения. Договориться. А это так трудно…       — В твоих речах сплошные «если» и «бы»… и кого не было бы, я немного не понял?       — Государств разумеется. Они очень живучие химеры. Не сопротивляйся им, они желают тебе добра.       — Сомнительная идея. Они будут всегда, как и армии. Больше людей — больше и банды.       — Я исходил из устройства одной, не контактирующей с другими мирами, планеты. Наличие на ней отдельных государств, как таковых, сомнительное достижение. Но, даже если в каждом из них найдутся люди, которые захотят изменить эту ситуацию, им придётся принимать во внимание наличие всех остальных. Считающих её правильной, потому что она правильная.       — Возможно, ты прав. Но нельзя заставить жить под одной крышей и по одним законам все культуры и разные виды.       — А Республика? — вспомнил я.       — Единое торговое и правовое пространство. Но не на все права это распространяется, в основном на имущественные и касающиеся ведения бизнеса. Уголовное законодательство у каждого своё. Как хочешь. И армия у Республики как раз для коллективной защиты. Довольно близко к твоему идеалу.       — Я ещё не видел её со всех сторон, чтобы убедиться в этом. Но буду рад, если это так.       — Радуйся, что контрабанда — преступление в Республике экономическое. Или печалься, что за жабры нас возьмут в случае чего налоговики. Как хочешь, — съязвил Травер.       — А это в Республике мне уже не нравится, — ответил я.       Резкий рывок возвестил о том, что таможня даёт добро. Здесь было принято именно так — досмотр на высокой орбите, во время которого мы не были замечены ими из-за слабеньких, но спасающих с такого расстояния искажающих полей. Они делали нас невидимыми в оптическом диапазоне, хотя были запрещены к гражданскому использованию в Республике. Существовала даже персональная версия такого устройства, носимая на поясе, но ценник готов был выгрызть вам печень. А затем и прочие внутренности. А эффект был сомнителен.       Мы терпели нарастающую перегрузку недолго, когда она стала пятикратной, Травер с перекошенным лицом включил компенсацию в обитаемых отсеках. Я вздохнул с облегчением. На меня перегрузка давила слабее, но ощущение было не из приятных.       — О, ты наконец соизволил включить связь, — голос Нейлы выражал крайнюю степень недовольства. — И зачем всё это было?       — Нас могли засечь, — оправдался Травер. — И они продолжают сопровождать грузовик до самой планеты. На Хориде это важный гость.       — Более важный, чем я?       — Милая, для меня нет ничего важнее, чем ты. Именно поэтому я не хочу, чтобы ты попала на скамью подсудимых.       — Я знаю, — сказала она. — Но такими темпами мы все скорее попадём на инвалидное кресло.       Корабль тащился до орбиты ещё десять часов, затем мы ждали ещё сутки, когда очередь разгрузки дойдет до нашего узла. Вряд ли настоящие контрабандисты, а не любители вроде нас, занимались подобными извращениями. Они могли просто купить таможню, или воспользоваться официальными грузовыми рейсами и ввезти реакторы, как груз свежей рыбы. Но таких связей у нас не было. Не обладал ими и Сольвин. К тому же связи должны были быть очень серьёзными, так как досмотр на Корусанте был драконовский. С рандомной инспекцией любого таможенного участка. Провезти контрабанду, просто запихав её между легальным грузом, было малореально. Столичные таможенники собаку съели на вылове левых грузов. Подделка документов опять обходила нас стороной. Да и возили такие полулегальные грузы контрабандисты иного рода, чем мы. Они использовали «чистые» корабли, а не забитые оружием и модернизированные в сторону малозаметности. У них также не имелось накладок с документами и правами. Контрабандистами они были только потому, что перевозили сомнительные грузы. В любой момент они могли перевезти и легальный груз. Но на этом много не заработаешь.       Так или иначе, но нам удалось сменить точку парковки и вместе с секцией оказаться на поверхности Хорида-4. Достигнув поверхности, мы обновили атмосферу корабля, поскольку система жизнеобеспечения включалась крайне редко, и мы рады были вдохнуть свежий воздух, а не спёртый, бедный кислородом газ, тысячу раз прогнанный через «пылесосы». Эту настоявшуюся атмосферу, пропитанную крепким запахом авантюризма и ношеных носков, мы счастливо продули наружу. Спуск был адом, мы смогли войти в роль космонавтов Земли, а подъём обратно окончательно завершил этот жизненный опыт. Перегрузки мы компенсировали только частично, вырабатывая заряд энергоячеек и лёжа вповалку все четверо на одной напольной секции компенсатора. Мысли о деньгах действительно помогают! Нас в любой момент могли обнаружить, и тогда нам пришлось бы срочно освобождать занятое нами место. Но никто не заглянул вглубь ниши, и мы покинули сельскохозяйственную систему, вместе с транспортом уйдя в гипер. Пока можно было вздохнуть спокойно — благо, теперь было чем.       До Корусанта это корыто, к которому мы прицепились, как кровососущий клещ к крупному животному, собиралось волочься неделю. Замечу, что в Галактике неделя — пять суток, но это всё равно меня не радовало.       Школа, рукопашный бой, немного фехтования, карты с Травером, пилотирование — вот и все пять дисциплин начинающего рыцаря. И первое к концу дороги я готов был сдать в формате республиканского «ЕГЭ», но точно не в Корусанте. Прочитал пару популярных фантастических романов. Довольно часто в Галактике освещалась идея гиперпространственного путешествия в параллельную реальность. Это было неудивительно, поскольку, таковым путешествием оно и было, но мы всегда возвращались обратно после прыжка. Хотя, вернуться обратно никуда и нельзя, но это так между делом. А те, кто не вернулся, никогда нам не расскажут о конечной точке своего маршрута. Существовала и гипотеза, что в гиперпространстве существовало несчетное множество других галактик и цивилизаций, которые подобно нам входили иногда в наше пространство, как мы в гипер. Баек на эту тему существовало неисчислимое множество, рассказывал их с большим удовольствием мне и Травер. Заверяющий, что это самая настоящая правда. Фарланд же слушал их с кислым видом, ещё не отойдя от моего издевательства над теорией вероятности. Или над его ясным мышлением. Нет бы смеяться, как-никак смех защитная реакция на информацию, угрожающую целостности психики. Может, поэтому я постоянно и улыбаюсь?       Изучил основы высшего галактического языка за пару дней. Так, зачастую, зовётся алсаканский диалект. Сам испугался, когда это понял. Видимо, призрак сита что-то подвинул у меня в голове в языковой области мозга. Хотя она связанна и с мышлением… это становится ещё страшней. Я, как и все разумные, опасаюсь неведомого. А это то, что может изменить меня как личность. Этот язык, используемый в Галактике среди людей образованных, можно было назвать аналогом латыни в раннем средневековье. Во всяком случае, он содержал слово «Вы», помимо единственного и безальтернативного «Ты» в основном. Этот пунктик вызывал ненависть к этому общепринятому языку. И звучал он намного поэтичнее, нежели базовый. Я не смог пройти мимо и выучил его из интереса и неясного чувства необходимости. Я поддался ему, хотя и привык сомневаться, в том числе и в своих собственных чувствах. Теперь.       На инфочипе, подаренном Сенатом за компанию с паспортом, хранилась подборка разных материалов о Республике. Это были коллекции голоснимков, гимн Республики «все звёзды сияют, как одна» и несколько кинобестселлеров об её исторических периодах. Были и книги. Видимо это должно было внушить уважение к государству, его идеалам и отцам-основателям. Я отложил знакомство с ними на п-о-т-о-м.       Корусант приближался. Я хотел бы посмотреть своими глазами на поверхность экуменополиса с его орбиты. Неограниченные леса высоток и шпилей, светящийся мох из пластали и ферокрита, наросший по всей поверхности планеты. Расчерчивающие на строгие квадраты мегаблоков массивы зданий, светящиеся дорожки монорельсов и маглевов, потоки спидеров и репульсорных поездов. Подобно живому существу город дышал, и по его жилам текла кровь, разнося питательные вещества и унося отходы, продукты обмена клеток. И делал он это, задыхаясь в плотном скафандре по колено в собственном дерьме. И на самое его дно мы и направились. В механические жернова портов, пережевывающие приходивших со всех концов Республики.       Должно быть впечатляющее зрелище. Но мне не было суждено это увидеть — наше судно спускалось вместе с тысячами тонн зерна, в искажающих полях, ослепляющих, в том числе и нас самих.       1) Это не ересь. Есть такие сабли, хотя по ГОСТУ их так называть и нельзя. Лезвие одно, центр тяжести вынесен вперёд, как и у любой другой сабли, гарда и рукоять чисто сабельные, не фиксирующие строго кисть и позволяющие эффективно наносить рубящие удары. Сабля как сабля… Только прямая! А некоторые шпаги имели полуторную, или одностороннюю заточку. И нестандартные веса, баланс и защиту кисти. Всё, как всегда в жизни — не так просто. Помещать холодное оружие в некие рамки, на мой взгляд, это как загонять людей в такие же узкие пределы. По национальности, религии, политическим убеждениям. Вроде бы так и можно сделать, но люди, бывает, с трудом умещаются в эти «клетки». Одних только прямых мечей по Окшоту больше десятка типов. Подумайте, что будет, если приложить такую дотошность к саблям, шпагам (рапиры не стоит и упоминать ради предотвращения «шпагорапирного срача»), палашам, и иным более редким изделиям. Так что заранее пресекаю околооружейный спор — это другая вселенная и оружие в ней неизбежно несколько отличается от нашего. Но я ориентировался при своей заклёпкометрии относительно холодного оружия и фехтования вообще на XVI—XVII века, поскольку это был его истинный рассвет и в эту эпоху сосуществовало множество различных видов ХО для самых различных целей и более того рассматривались возможности их применения против друг друга. Так, в Испании после появления рапиры долгое время наравне с ней использовали длинный меч и вполне эффективно, несмотря на немалую длину клинка испанской рапиры. Было тогда исписано и множество фехтбухов — то, на что действительно можно ориентироваться. Современные школы спортивного фехтования, имеющие крайне ограниченный набор приёмов и тактик со строго выверенными методами достижения победы, исключающие «грязные» приёмы я рассматривать могу очень осторожно. То, что может быть «победой» в фехтовании спортивными шпагами в реальности может закончиться смертью обоих оппонентов. Или что ещё забавнее, «проигравший» будет легко ранен, а выигравший вообще убит.       2) Доказано наукой. Усердные занятия фитнесом продлят вашу жизнь только на то время, которое вы потратили на эти занятия. Разумеется, если вообще никак не шевелиться — это не скажется на вашем здоровье положительно. Но необходимая активность для поддержания тонуса — это не далеко не фанатичное занятие спортом.       3) Согласно Вукипедии: «В Галактике насчитывалось около 400 миллиардов звёзд, и около 180 млрд из них имели планеты, пригодные для существования живых организмов. На 10% из них существовала жизнь, а на каждой тысячной среди них появились существа, наделённые разумом (таких планет в общей сложности было около 20 миллионов). Существовало действительно 7,1 млрд обитаемых звёзд и 3,2 миллиарда обитаемых звёздных систем, с только 69 миллионами систем, отвечавших требованиям имперского представительства; лишь 1,75 млн планет считались полноправными членами. В общей сложности Галактика была населена примерно 100 квадриллионами различных форм жизни». По моему мнению, такая статистика противоречит данным астрофизиков, во-вторых, в Республиканском Сенате согласно фильмам просто не найдется места для всех этих форм жизни. А так как канон фильмов первичен, а в нем ни слова не сказано про число разумных видов то оставлю этот момент на своё усмотрение и понимание киносаги.       4) Республиканская комиссия по искусственному интеллекту.       5) http://ru.starwars.wikia.com/wiki/Дежарик       6) Майноки или Минокки (англ. Mynock) — это основанная на кремнии форма жизни, являвшаяся настоящим бедствием для капитанов звездолетов по всей Галактике. Майноки питаются энергией, предпочитая звёздную или электромагнитную. Среда большинства планет для них смертельна. Майноки лишены разума, а по своему биологическому строению напоминают микроскопические организмы, обитающие в кислородной среде. У них мало органов, а размножаются они делением, как и большинство одноклеточных.       7) Дешёвый костюм, позволяющий пребывать в вакууме десяток или больше минут без вреда для здоровья, но не сравнимый с полноценным скафандром. Тем более со скафандром для ВКД.       8) Квантовая неопределённость Гейзенберга (или соотношение неопределённостей). В сущности, Фарланд прав. Именно поэтому не всё задано ещё при Большом взрыве. И существуют неизбежные флуктуации.       9) Стрелочный прибор. В отличие от «цифрового» позволяет сразу оценить не только значение измеряемой величины, но и положение значения относительно предельных ограничений, скорость и направление изменения показываемой величины. При этом точного значения цифр знать не надо и происходит это мгновенно, стоит только бросить взгляд. Именно поэтому на жидкокристаллические многофункциональные дисплеи современных истребителей выводятся всё те же «будильники».       10) Ну не могу я пройти мимо известной в интернете картинки про технологии далекой, там в конце наушники Хана Соло и кабель. UPD Не такой уж и известной. Но мне в память запала.       11) Гиперсвязь основана на том, что радиоволны распространяются не в нашем трёхмерном пространстве, а их область распространения смещена по дополнительной не пространственной сент-координате. За счет этого волны гиперсвязи достигают приёмника быстрее радиоволн, распространяющихся в обычном беш-пространстве. Сент-координата для гиперпривода не используется, по причине того, что материальные объекты не перемещаемые по ней. Вернее энергия, необходимая для этого чересчур велика.       Передатчик, защищенный от пеленга должен обладать высокой мощностью и значительным сент-сдвигом. В гарнитурах такие сент-«частоты» не используются, или используются только на военных кораблях для связи между собой.       12) Мы же приматы, в конце концов. И территорию с бананами у нас принято отстаивать в драке с соседней стаей. А в пределах своей — мы социальные существа. Агрессия — это ещё и движущая сила прогресса, между прочим.       13) А ещё их двигало чувство товарищества, воспетое Гоголем. Бросить в бою товарищей, оставить их сражаться без тебя? Когда ценен каждый человек и каждая твердая рука? Если ты не эгоист, ты не сможешь покинуть войну, единожды вступив в неё. Но иногда это следует сделать, но разум с трудом преодолевает животные инстинкты. А иногда выбор есть между плохим и ещё худшим. Так скажут многие, но ведь можно было просто не идти на эту войну, верно?