Обычай принуждает нас ко многим глупостям; самая большая — это стать его рабом. Наполеон I Бонапарт
Музыка: Septic Flesh — Tartarus Septic Flesh — The Eldest Cosmonaut
* * *
Мрак. Повсюду бесконечно-бездонный мрак. Все направления взгляда равно несущественны, ничего в этой чернильной темноте не отражая. Но с каждым шагом — из ничего в ничто — проступают полированные переборки незнакомого корабля, очерчивают возникающее пространство. Шаг, ещё шаг, и я в новом месте. Свет от жуткой, но величественной картины проникает в звездолёт через многосекционное остекление и слои противорадиационной защиты. Картина воистину заслуживает внимания: Рубка незнакомого корабля просторна, но в ней тесно от сдавливающего грудь отчаяния и переполняющего её животного ужаса. Мерцает, пугающе колыхаясь, проступающий из глубин подпространства свет. Я всматриваюсь в светящуюся границу, пронизываемую лучами самых разных спектров и энергий, лучами, возвращающимися в реальный для смертных мир Беш-пространства. Они выстраивают невероятную картину отражения реальности. Проецируя нечто ужасное и гротескно-сложное на тусклый, измятый лист реальности. Пульсар. Коронованный убийца. Он мерцает, окружённый огненным фартуком — изогнутым раскалённым шлейфом, выбрасывая из своих полюсов столпы света. Пугающе быстро он совершает несколько оборотов в секунду. С точностью атомных часов свет двух астрономических софитов межзвёздного маяка выхватывает из мглы космоса облака разогретого газа и пыли. Чудовищные прожектора освещают на его орбите пару планет — то узники своего яростного тирана. Два куска камня, так хорошо обработанные гамма-излучением, что их поверхность должна люминесцировать от наведённой радиации. А любые неровности давно уже рассыпались в песок, разгладились колючим потоком излучения, вырывающимся из нейтронной звёзды. Кошмарный луч неотвратимо приближается к кораблю, с медленным разворотом плотного скопления нейтронного вещества и по другой оси. Радиостанция с механическим бездушием превращает сигнал в хриплый звук, невольно воспроизводящий в памяти хлопки лопастей тяжёлого военного вертолёта. Заходящего прямо на тебя, безумные зрачки пилота которого выискивают цель на поле боя. Близко, очень близко. Как скальпель нейрохирурга, выполняющего операцию на спинном мозге. Но в дрожащей руке умалишённого. Корабль, пойманный в ловушку, не может пройти мимо скопления массы — вырванный со своего маршрута, существовавшего только в радужном воображении поражённого беспочвенным оптимизмом навигатора, теперь он с каждой секундой замедляет свой ход — или же ускоряется, падая в жерло вулкана. Навигатор, в страхе озираясь на звезду, строчит что-то на сенсорном экране, пытается в последние секунды скорректировать маршрут, приведший его прямо на орбиту этого со всех сторон занимательного астрономического объекта. Вспышка прошедшего мимо — пока мимо! — потока фотонов озаряет корабль. Свет даже отражённый от испаряющейся космической пыли ярок, как тысяча солнц. Пульсар, словно смертоносный стробоскоп, с каждым оборотом всё ярче озаряет кабину. Навигатор прячется под столом: поражённый ужасом он не в силах пошевелиться. Я закрываю пылающее лицо руками, защищая глаза от приближающегося бесконечно яркого потока. Вспышка.* * *
Я проснулся с резью в ослеплённых глазах: яркое гало всё ещё висело перед ними. Ещё один сон без особого смысла, но с полным ощущением присутствия. Я застонал от боли: на левой ладони, которой я во сне (во сне ли?) прикрыл глаза, невесть откуда появились ожоги. Словно сжал ей раскалённые угли. Почти дочерна сожжённая кожа выглядела даже хуже, чем о том говорили мои ощущения. Правая рука тоже пострадала, но не так сильно. Ожоги болели так, словно прошедший сон всё-таки был реальностью. Я тяжело поднялся с ложа — меня тут же подкосила слабость, в глазах на миг помутилось, во рту же было гадко: будто фелинкс нагадил. Я постарался не смотреть на ожоги, а как можно быстрее добраться до медпункта. Пока выбирался из отсека, вспомнил прошедший день, как нечто отдалённое и нереальное. Слишком много всего за него произошло. И не совсем разумного. Мы ушли, нырнув в гиперпространство из системы с печальной красной звёздочкой, окружённой метеоритными кольцами и одной мёртвой газовой планетой. Теперь на её орбите вращался ещё и мусор, оставшийся от корабля пирата. Проспав четырнадцать часов, я вынырнул из сна со стигматами, напоминающими о том, как не надо делать гиперпрыжок. И чем опасно чрезмерное любопытство. Щурясь, я вышел в разгромленную кают-компанию. Нейла приводила её в порядок, собирая мусор со всех её углов в пласталевый контейнер. Ковры, похоже, наконец выбросят. — Привет, — сказал я. — Мне нужно в медотсек. — Что случилось? — тут она заметила мою жутко выглядевшую левую ладонь. — Что ты сделал с руками?! — Виноват пульсар. Э-э-э… это очень сложно объяснять, но лучше обработать это чем-нибудь. — Иди пока в медотсек. Я сейчас. Там на узкой койке возлежал Травер. — Мы пока ещё живы, — он приложил запотевшую нераспечатанную банку с пивом к голове. — Но куда мы, хатт его побери, летим? Я забыл тебя спросить. — Апатрос. Планета за пределами Республики. Там небольшая шахтёрская колония. Но с постоянным сообщением, и даже голосеть, что удивительно, есть. Не скажу за пропускную способность, но от мира они не совсем отрезаны. Запчастями, я думаю, разжиться выйдет. — Хоть что-то, — его это обрадовало не сильно. — Это единственное место, куда у меня вышло проложить маршрут, — пояснил я. — Нельзя было просто прыгнуть в какую-нибудь обитаемую систему? Лучше в пределах Республики, — стал ворчать капитан, — поближе к цивилизованным регионам. Там бы могли дождаться буксира или даже починиться. — Нельзя. Я, знаешь ли, не сертифицированный опытный навигатор, — я вспомнил разные варианты, которые отбросил вчера за недостижимостью. — Я знаю, что можно было бы прыгнуть в каком-нибудь левом направлении. И пока мы бы дрейфовали бы в гипере, я мог скорректировать курс за достаточное время. Но я, во-первых, так не умею, во-вторых, это долго. Перечислять ещё всё то, что я не умею, или хватит? — Ладно, приземлимся и починимся там. Заправимся. Сколько нам ещё лететь? — Двое суток, — я вспомнил примерное время. — Хаттова отрыжка! Зашла Нейла. Я бы сказал, что она зашла, изящно покачивая бёдрами и в такт — лекку. Но в том не было никакого смысла — она всегда так ходит. — Давай сюда свою руку. — Что ты с ней сделал? — спросил меня капитан, уставившись на неё. — Обжёг. Во сне. — У тебя в каюте ничего такого нет. Как так вышло? — Мне это приснилось, — разъяснил я с неудовольствием. Это казалось настолько странным, что я бы и сам мог начать сторониться себя самого. — Э-э, я про такое слышал, — сказал Травер, — в каком-то шоу про экстрасенсов. Нейла обработала мои ладони противоожоговым составом из смеси нескольких препаратов и кольто, затем перебинтовала их. Это нехитрое средство должно было помочь мне лучше, чем любая земная терапия. Хорошо, что ожог термический, а не радио. Во всяком случае, датчики медкабинета считали именно так. Состав имел обезболивающий эффект, и я почти сразу перестал чувствовать левую, самую обожжённую руку. Я составил компанию капитану, скучавшему в медотсеке. Я уже бывал здесь не раз — сдавал кровь. Когда ближайшая клиника в нескольких сутках гиперперелёта, лучше возить её запасы с собой. — Классная работёнка, да? — спросил он. — Чем именно? — вернул я вопрос. Я никогда и не думал, что контрабанда это развлечение. — Ну, всё это. Наш корабль, риск. Полёты в самую жопу мира. Только нам улыбнулась удача, как мы опять увидели её зад. Когда её пучит, — красноречиво описал ситуацию твилек. — Не скажи. Мне пока интересно. Летать интересно. Действительно. Я раньше таким и не думал заниматься. Тебе может трудно представить, но у меня на родине многие мечтают просто побывать на соседней в Солнечной системе планете. Я могу назвать несколько человек, которые рискнули бы своей жизнью ради того, чтобы побродить по её поверхности несколько десятков минут. Травер засмеялся. — У вас космические путешествия — престижная форма деятельности? — спросил он весело. — Очень. Он ещё раз искренне расхохотался. — Ненормированный рабочий день… — он хмыкнул и продолжил перечислять: — Отсутствие графика дня и ночи. Нездоровая атмосфера, перегрузки. Жизнь в замкнутом пространстве. Дурное питание. Риск производственных травм. Угроза пиратов, и ещё… всё время одни и те же лица вокруг. Не каждый на это готов. Вредные условия труда, вот как это называется! — Дело же не только в комфорте! — возмутился я. — А в чём тогда? Не так много видов любят путешествовать по Галактике. Нет, не так. Путешествуют многие, на пассажирских лайнерах, в своих комфортабельных каютах. И не ради самих же перелётов! Да, во имя Богини, на большинстве военных кораблей каюты просторнее, чем на моём судне! И никакой пенсии, я скажу. Если ты до неё доживёшь! И знаешь, что отвращает большинство от нашей профессии? Разрыв с остальным миром — не каждый выдерживает затворничество на борту корабля в гиперпространстве, когда даже в голонет не выйдешь. Когда не только экстранет, а даже интранет(1) не доступен! — Тяга к звёздам у меня в крови, — сказал я. — Ради удовлетворения этой страсти можно и смириться с таким. — Ты безразличен к комфорту, — озвучил он мнение так, будто объявлял о том, что нашёл у меня проказу, передающуюся воздушно-капельным путем. Сам капитан был к нему небезразличен. Мягко говоря. Держать на звездолёте ковровые покрытия и путешествовать в компании с женой. Иметь повара на корабле, размер которого не предполагает такой вакансии. Уже не имел, но это не важно. Он даже ленился обслуживать свой собственный корабль, спихивая это на остальных членов экипажа. — Комфорт для меня — это когда я сыт и выспался. И могу удовлетворить свою жажду чем-то кроме разливного раствора канифоли и птичьего помета, — сказал я. — Комфорт для меня — это собственная вилла, пять жён и отборное тушёное филе рикрита в отборных пряностях на завтрак. — Какие высокие стандарты. А пять жён не слишком много? — Твилек меня несколько ошарашил своими запросами. — Наши женщины не ебут нам мозги, как вам, людям, ваши, — он распечатал банку. — Пиво будешь? — Давай, — выбор у меня был небольшой. — А те мозги, что в лекку? — Это не совсем то, что я имел в виду, — он поправил эти свои выросты, за которыми весьма старательно следил. — Сколько с вами путешествую, всё не могу понять, как у вас всё устроено. У твилеков, то есть, — я с трудом взял банку с пивом в замотанные на манер варежек руки. Что я читал в голонете, так это то, что твилечки удивительно послушны, чем без зазрения совести пользуются работорговцы и сутенёры различной степени ублюдочности. — Что тебе не понятно? — он проявил готовность к тому, чтобы ликвидировать мою безграмотность. — Поведение ваших женщин. И ответное — ваших мужчин. Я пытался разобраться самостоятельно, но ничего не понял. И сдавшись, мне ничего не остаётся, как спросить напрямую. Вопрос не праздный. При одном лишь взгляде на внешний вид твилеков у образованного человека тут же растает предположение о том, что они ничем не отличаются от людей. И я не о внешнем виде. Внешний вид — есть отражение работы эволюции. И столь отличный внешний вид их женщин — филигранно прекрасных — от наружности их мужчин, о которой такое скажет только слепец или извращенец, говорил о многом. Между мужскими и женскими особями "homo sapiens" отличий не так много, как кажется. Это по сравнению с другими видами вроде павлинов, или певчих птичек. Моржей... или твилеков. Виной тому половой отбор, один из эффективнейших инструментов эволюции, зачастую приводящий в дикой природе к самым забавным результатам. Ну а мы же, люди, особенно тёмные и непросвещённые, любим отделять и удалять себя от «дикой природы», либо идеализируя поведение животных и обвиняя человечество во всех возможных пороках, либо, напротив, находя для людей особое призвание и обосновывая так некие "богом" данные правила для неживотных носителей «души». И если среди твилеков почти все девушки поголовно красавицы, спортсменки… извиняюсь, танцовщицы и комсомолки, то это неспроста. Твилеки более требовательны к внешнему виду своих спутниц жизни, что приводило к забавной селекции, результату которой не могла не нарадоваться вся Галактика. Выглядеть хорошо — почти религиозная страсть для них. Или не почти — для некоторых. Но на этом отличия не заканчивались. Половой диморфизм в основном в мозгах — на которые давит тот же тестостерон и различные генетические факторы поведения, а не в груди или гениталиях самих по себе, как нас пытаются убедить безграмотные феминистки. Или те, кто прогуливал школу и не знает теорию эволюции. Которая давно уже не "теория". Но чего я никак не мог понять, так это того, как у вида явно не строго парного (то есть моногамного) существенный половой отбор шёл не только по внешности и яркости "перьев" самца — или же его физической силе, размеру "рогов", "клыков" и свирепости — но и явно по внешности самок. Это было довольно странно. Тот, кто даёт наименьший вклад в потомство, того и выбирают по его внешности, поскольку от него для наилучшего распространения генов в следующем поколении нужны именно что его хорошие гены: залог того, что и потомки будут сексуально привлекательны и, в свою очередь, дадут потомство. А не по способности к заботе о потомстве и отзывчивости, как у моногамных видов, в которых отличия внешние (и не только внешние) между полами минимальны. Минимальны, в сравнении с турнирными — отчётливо полигамными видами. Твилеки же явно выбивались из общей логики полового отбора. Даже по сравнению с "хомо" — застрявшими где-то посреди между турнирным и парным видом. Полигамия и странного вида патриархальность у твилеков сочеталась с явной свободой прекрасного пола на отношения на стороне. Что, на первый взгляд, было крайне эволюционно невыгодным поведением для мужчин. — Наши женщины самые прекрасные создания в Галактике, — решил объяснить мне Травер. — Хотя и многие человеческие, которых я встречал, очень даже ничего. Но это случается очень редко. Так вот, они об этом знают и этим пользуются. Что в этом дурного? — Не пойму, — сказал я. — Самые прекрасные из человеческих женщин тоже этим пользуются в том смысле, что знают себе цену и не стесняются требовать от окружающих мужчин оплаты. В рамках приличий или вне их — неважно, если мы обсуждаем это вне их присутствия, разумеется. — Мы с капитаном разулыбались, отлично понимая друг друга. — Да, встречал я такое. Поначалу страшно удивлялся, — ответил твилек. — Наши женщины не зазнаются так. Вернее… мне трудно тебе всё объяснить, но я рискну. Я прожил очень много времени среди людей, чтобы хоть чуточку начать вас понимать. Ты ведёшь себя, в основном, как человек. Я могу так говорить? — Конечно, можешь, — охотно согласился я. — Вы, люди, ко всему подходите так, словно бы окружающие вас виды непременно должны вести себя так же, как и вы. Когда вы замечаете похожее поведение, вы тут же в приступе вселенской мудрости решаете, что оно происходит по сходным же причинам. А если вдруг кто-то ведёт себя не так, как у вас принято, сразу морщите носы. — Он отхлебнул пива. — Когда ты видишь двух людей, занимающихся любовью, первое, что ты подумаешь — они хотят сделать ребенка. И твоей подкорке безразлично то, что ты знаешь о существовании гондонов и клиник «по планированию семьи». В природе этого нет, нет и в твоем эмо... эмоциона… — он опять сбился, пытаясь выговорить слово, — в эмо-ци-о-нальном восприятии, короче говоря, нет. Секс — это для продолжения рода. И всё тут. — Вроде того. Именно такой, с позволения сказать, инстинкт движет человеком, управляет его поведением. Благодаря нему мы встречаемся, женимся, — закивал я. — Ага. И если твоя женщина занимается любовью с другим мужчиной, то ты сразу же решишь укоротить его своим мечом на голову. Оно и понятно — воспитывать чужих детей проторенный путь к вымиранию. Да и её заодно — нечего использовать данное тобой для продвижения чужих генов. Я же читал про естественный отбор — в школьных учебниках об этом понятно пишут. — Логично, — снова кивнул я. — А для нас это не так. Вот и исходи из этого, — огорошил меня капитан. — Природа создала секс для продолжения рода. Хотя волей той же эволюции он тут же пошёл в дело и для других целей, как и всякий удобный социальный инструмент, но основная цель ведь никуда не делась. У вас не так? — задал я вопрос, вздёрнув брови. — Отчасти так. Отчасти. А ещё для общения, получения удовольствия, расплаты за услуги. И наша природа разделила эти разные варианты. Забавная шутка эволюции. Дело в том, что человеческой женщине безразлично, от кого растить ребенка — она всё равно передаст ему свои гены. — А отцовские гены? — А?! Ты не понял. В смысле, не столь важно, кто отец ребенка — муж это её или нет. Так же эволюционисты говорят? Циничные умники, — хохотнул капитан. — Но если вас людей легко обмануть, то нас твилеков провести не выйдет. — Почему? Он указал на замысловатый узор пятнышек на своих лекку. Они имели немного иной цвет и были едва заметны. — Надёжнее, чем дактилоскопия. Кто чей ребёнок — видно сразу. Но коварство женщин настолько велико, что даже это не мешает им использовать озабоченных мужчин. И дело не в целом арсенале феромонов! Видишь ли, у них легко регулируемый гормональный баланс, и забеременеть они могут, только когда сами того хотят. — Иначе говоря, вы владеете природной контрацепцией? — Передо мной сразу открылась та пропасть, которая разделяла нас c твилеками. — Не мы, наши женщины, — поправил он. — Гм, да это отличает вас от людей сильнее, чем пищеварительная система, или инфракрасное зрение. — Ты понял, да? Кстати, сколько раз к тебе клеилась Нейла? Я был в очень неловком состоянии. — Предлагала себя? — он улыбнулся. — Соблазняла тебя? — повторил он вопрос. — Это вообще нормально, что ты меня спрашиваешь об этом? — смутился я. — Абсолютно. Она тебя обсуждала со мной, ты кажешься ей привлекательным. Так сколько? — Несколько раз. Не напрямую, завуалировано, — я вспомнил, сколько раз она была очень близка ко мне. Эти касания лекку и не только ими, «давай я сделаю тебе массаж». — Ты её обидел и даже этого не знаешь. Она считает себя привлекательной, а ты её оттолкнул. А зелтронку пользовал. Но ты не твилек, поэтому считай, что она тебя простила. Но это пока. — Я не знал. Знаешь, но я слышал от тебя, что она твоя жена, а я не настолько легкомысленный человек, — попытался я оправдаться. Хотя и был, мягко говоря, шокирован. В том числе и тем, что за это надо оправдываться. — Но она не моя собственность. И мы — твилеки — не однолюбы. В обоих половых смыслах. — Тогда зачем вообще это слово «жена»? — спросил я про то, что вводило меня в заблуждение. — Если вам чужда моногамия? Хотя это и не полигамия, никак не пойму как это называть... — Моногамия — это какое-то растение? А, ладно… — Он допил банку пива. — Потому что базовый язык страшно беден на слова. Захочешь что-то сказать и тут же вместо этого брякнешь какую-нибудь глупость. «Жена» в действительности звучит как «девушка — хороший друг». С которой ведут общее хозяйство и планируют семью. И чем ты более богат, тем больше можешь содержать таких приятельниц. У канцлера Республики, хоть он и редкостный мудак, около ста жён. Интересный у них половой отбор — можешь содержать много жён, и будешь иметь множество потомков. Может от того твилеки такие проходимцы и хороши в коммерции? А если твилечка красива — найдёт мужа побогаче и воспитает больше детей. Или заработает больше денег на стороне. Неудивительно, что в их языке нет слова «проститутка» или «падшая женщина». И выходит, что корабль Травера называется, с точки зрения твилека, весьма оскорбительно. Ну, или кто-то попытался его так оскорбить. — А связи на стороне? — спросил я. — То, что вы люди называете проституцией, у нас даже за работу не считается. — Вы очень похожи на зелтронов, — сказал я вежливо. — Ничего подобного! — вознегодовал Травер. — Мы по сравнению с ними невероятно разборчивы в связях. — Я уже жалею, что выдаю себя за зелтрона. — Я бросил пустую банку к небольшой их кучке, уже созданной Травером. Твилек взял ещё пару банок, выглядевших достаточно целыми, открыл их и передал мне одну. Я со своей замотанной кистью не мог сделать этого и при всём желании. — Ваши женщины стремятся управлять вами. Это нормально, мы все, так или иначе, управляем друг другом. Но они привязывают вас к себе своей промежностью, и заодно придумали эту, как её, а… «супружескую верность». Это так, потому что это эффективный способ получать всё от успешного мужчины единолично. А вы, в свою очередь, требуете от них сузить свой круг общения до одного мужчины, ведь в ответ вы также ждёте то, что нужно от них вам — возможность продолжить свой род. Не подумай, что люди прямо так думают, понимают, так сказать, смысл своих поступков с точки зрения сучки-эволюции. Это движет ими незаметно, но эффективно. — Не рассматривал это с такой точки зрения. Но, знаешь, мне наши отношения кажутся вполне естественными и правильными. — Для тебя так и должно быть, — согласился капитан. — А я вас всё равно не понимаю. Огромное количество успешных мужиков вынуждено тратить все свои средства и содержать эгоистичных сучек. Когда могли бы завести гарем. Девушкам самим же от этого лучше. Не уверен, что сами деву… оу, человеческие девушки согласились бы с Травером, — подумал я. Выходит, он имел в виду твилечек? — А те, на которых усилий их «мужа» не хватит? А, не отвечай. Они найдут себе приключений на стороне. Да и несостоятельные и холостые твилеки тоже без женского внимания не остаются, — сказал я скабрезно. — Ты начинаешь понимать. — Он отсалютовал банкой с пивом. Я доставал из большущей коробки чипсы. Ложкой. Большая часть из них растрескалась от перегрузок. — Вы сместили семейные отношения исключительно в экономическую сторону, — примерно оценил я то, чем их половая жизнь отличалась от человеческой. — Довольно неромантично. Да и семейными отношениями это вообще трудно становится назвать. — Ничего подобного! Я люблю Нейлу. Только не нужно рассказывать про семейные ценности и святость брака на ваш, человеческий манер. Или искренние чистые чувства, которые страдают от каких-то связей на стороне. Люди же сами, заёбанные своими бабами, ищут утешения в борделях и объятиях твилечек. Я считаю ваш вид вообще неспособным разобраться в своих отношениях. Всё время восхваляете супружескую верность, но изменяете при первой возможности. И женщины ваши такие же. И никто не разделяет всерьёз секс и размножение — чудаки и только! Вроде гондоны не вчера появились... Постоянные скандалы, все эти страдания обманутых любовников и любовниц, бесконечные разводы. — А как же работорговля? Он резко посмурнел. — Во-первых, — он загнул первый палец. — То, что зовут патриархальными устоями в Республике — ничто в сравнении с тем, как дела устроены на Рилоте. Любая женщина — в первую очередь доход в семье. А уже потом что-то иное. Поскольку перераспределяет прибыли, полученные несчастными бобылями, в бюджет семьи. В которой она числится. А сами эти бобыли не могут взять в «жёны» ни одну девушку, поскольку не в состоянии заплатить выкуп за невесту. А сейчас и подавно. Рынок, чтоб его. Работорговли с этой точки зрения просто не существует — просто кто-то левый возмещает убытки большой фамилии от потери источника дохода. Я знаю — звучит уж-жасно цинично. Но ты не был у меня на родине. То, что зовут нищетой в Республике — это богатство по сравнению с достатком зажиточного твилека. Ах да — и одновременно с тем у нас перенаселение с экологической катастрофой. Во-вторых. Я знаю, для вас, людей, это звучит мерзко; даже я, прожив среди вас так долго, теперь нахожу это ситски неправильным, но ничего с этим не могу сделать. Представь себе: приходит в нищую шахтёрскую семью инопланетный уродец и заявляет, что отдаст за твою дочь столько, сколько вся семья тяжёлым трудом зарабатывает за пять лет. А то и десять. Большая семья, я скажу. Очень большая. В действительности он лжёт — продав с аукциона своё новое приобретение где-нибудь на хаттских невольничьих рынках, он сам заработает ещё больше. И главе семьи ничего не остаётся, как продать свою дочь или жену, надеясь, что она сможет лучше устроиться за пределами забитого, как подпол крысами, подземелья моей отсталой планеты. В-третьих. Хатты. Ты даже вообразить не сможешь, какие сумасшедшие деньги вертятся в этом бизнесе. И они от него никогда не откажутся. В этом даже… хотя почему, «даже»? В этом замешаны республиканские сенаторы, которые продавили во многих окраинных мирах такое явление, как долговременные контракты. Иное название для рабства. — По мне так то, что у хаттов нет писанных законов — честнее, — сказал я. Добрая часть Галактики жила по понятиям, а не по законам. — Они гнойные слизни и не пытаются придать своим делишкам подобие законности, хотя это только в людском опять же соображении, — согласился Травер. — Само их существование как бы намекает даже конченым дебилам, что нет справедливости в этом мире. Заметь: они сидят на спинах тех, кто этому дерьму потакает, кто согласился с таким порядком, успешно устроившись в нём. Или не согласился, но боится или не может выступить против, скованный самой экосистемой, построенной на лжи, рабском терпении, соглашательстве и доносах. Тысячи лет селекции идеального рабского поведения. Мир прекрасен! — Слушай, а как ты вообще в этом разобрался? Просто очень доходчиво у тебя вышло. — Пытался понять, как это устроено у вас, у людей. Куда ни ткнёшься — всё как не у твилеков. В итоге нашёл, что разобраться в грязном белье чужого вида — лучший способ понять, как всё устроено у нас самих. Разумеется, я понял это, не читая те идиотские книжки, как они?.. А, «Ксенопсихология», «Культуры и расы Галактики». Это мусор, ты можешь выкинуть его на помойку. А изучая вас, так сказать, вблизи. Иногда чрезмерно. — Он потёр свой бок. Я вспомнил, что у него там след от ножа. И решил не развивать тему. — А всё-таки, как насчёт любви? — Хочешь спросить, сносит ли нам голову при виде той или иной юной твилечки? Конечно, сносит. Но, как правило, всё заканчивается грустно, когда такой молодой твилек начинает шарить по карманам, выискивая, чем бы заплатить выкуп за невесту. И не находя нужной суммы, спускает те крохи, что всё-таки наскрёб, покупая её юное тело всего на несколько десятков минут. — Дикость! — не смог сдержаться я. — Такое ограничение свободы! — А у вас людей стоит только покинуть одну компанию и перебраться к конкурентам, да и ещё со всеми корпоративными секретами, как на тебя сразу подают в суд — за нарушение контракта. — Его подписывают, — оскалился я. Такое вызывало лишь концентрированную ненависть — Травер даже отпрянул. — Есть правила писанные и нет, — сказал он. — И не скалься так! Когда ты так делаешь, я вспоминаю о второй половине в твоей крови. — Мило улыбаться? — я растянул губы в приторной улыбочке. — Лучше да. Выглядишь почти как зелтрон. Да и люди любят идиотов. Но стоит тебе начать злиться, как я вспоминаю те байки, что травят контрабандисты на Коррибане. — Иногда мне в голову приходят мысли заняться наведением порядка… как это делали мои краснокожие биологические предки, но я тотчас вспоминаю, что это никак не изменит ни людей, ни хаттов. Хотя, если не заниматься изменениями… Вот хаттов можно просто уничтожить. Как вид. — И их место займут другие уроды, — ответил капитан. — Не обязательно лучше них. — И это, к сожалению, тоже так, — я решил дальше не развивать тему. — А что насчёт обязательств? Есть ли они вообще в вашем «браке»? — Есть, конечно! — даже удивился он. — Но это касается детей. И того, что внутри семьи. Изменой у нас считают нечто другое. Хочешь понять нас, пойми наш язык. — Интересно. И почему в учебнике про вас такое не написано? — Я же сказал, что в том мусоре, который ты читал, такое не пишут. В книжке для детей написать о том, что управляет их поведением? Невообразимо! Я читал вариант для иторианцев и хаттов. Но никто из них не может вступать в половую связь с твилеками. И эти «вопросы» тоже опускались из рассмотрения. В варианте учебника для людей эти вопросы были описаны крайне упрощённо, или же рассматривались с позиции человеческой "логики". И физиологии. Несмотря на социальный прогресс, никто не стремился объяснить школьнику, зачем и почему люди любят или воюют. Тот же школьный курс истории, что совершенно логично, насквозь был политизирован. И нёс не научную, а воспитательную роль. Иначе говоря, вводил в заблуждение. И не важно, сколь велика доля верных исторических фактов, излагаемых точно, скупо и безоценочно — как и положено учебнику истории. Уже сам ограниченный объём его позволяет, не прибегая ко лжи, уместить в нём только нужные, пусть и в целом верные факты. Но в силу неполноты картины они будут восприниматься иначе, нежели в компании куда более отвратных вещей. Да и до тех пор, пока учебники утверждают в министерстве образования, а не на конференциях историков, это будет именно так. Но историки, как это ни "странно", изучают историю, а не пишут учебники для детей. Отчего же и прочее школьное воспитание не должно быть направлено на то, чтобы сделать из маленького человека будущего послушного гражданина? А семья — важный элемент проекции государства в нашу жизнь. Если, конечно, ты не неймодианец. И чем сильнее государство влезает в чужие семейные дела, тем сильнее оно хочет контролировать своих граждан. Сильное государство — синоним несвободы уже для других. Но сила — вопрос сложный. «Сильное государство» не на фоне своих соседей, а в ином смысле. В возможностях навязывать интересы верхушки всему населению. Даже поражённое коррупцией и индустриально-научной деградацией государство можно назвать сильным. Оно сильнее своего народа и отдельных его групп — но истинная ли сила это? — О чём задумался? — спросил меня Травер. — Как обычно, о месте человека в этом мире. — Я же говорил. На вилле и в окружении любящих женщин. — У меня иные запросы. — И какие же? — Я сам не определился. Но иные. Это точно. "Цель", настолько обусловленная природой по настоящему бесцельна, как и сама эволюция. — Всё равно ты к этому придёшь, — сказал он с усмешкой. Я не мог с ним согласиться. Если я, как и природа, являясь её частью, "просто" и бесцельно существую, лишь пассивно наблюдая её распад и развитие — всецело подчинённые её законам — то почему я всё это ощущаю? Если все мои "цели" ненастоящие, иллюзорные, то почему и, самое главное, зачем я могу их ставить, переживать о них? Возможно, вся эта потребность задаваться вопросами "зачем" — лишь "забавная шутка" природы (не способной, разумеется, шутить — персонификация допустима лишь как фигура речи). Или даже "ошибка" — вся эта развившаяся способность задаваться вопросами, как и само моё сознание. Но и в этом случае мне был нужен ответ на эти вопросы. Цель. Но если я в упор не видел цели в природной, обезьяньей программе, то как понять, какая же цель "истинная"? Есть ли вообще такая истинная, моя цель? Возможно ли её огранить или выковать? Найти в пыли дороги? Пока же из всех, возможно бессмысленных, одинаково пустых занятий я мог выбрать одно — искать достойную цель, предаваться занятию, выраженному в поиске занятия: сам этот поиск уже выглядел привлекательнее любого иного дела, кажущего мне внешне навязанным. А для этого надо было понять, что есть "я", что собой представляет "мир", как соотносятся "внешнее" и "внутреннее", сознание и объективная действительность, и что тогда собой представляют в контексте этого "цели". В медотсек зашла Нейла. Осмотрев нас, как редкие экспонаты в музее антропологии. — Я думала, что вы лечитесь. А вы пиво хлещете! — Есть альтернатива, — сказал я, рассматривая твилечку. — В трюме ящик с вином. Но с него нас развезёт ещё быстрее. — Возьми, не возмущайся, — Травер отдал Нейле одну из множества помятых банок. — Так бы сразу, — она успокоилась. — Я хотела посмотреть головидение, но в этом секторе лишь с трудом поймала эротический канал с участием каких-то членистоногих с другими формами жизни. — И как? — спросил я с вежливым интересом. — Познавательно. Но омерзительно. Я вовремя это выключила. — Ничего, наш путь лежит через самые необычные места. Ещё можно будет посмотреть порнушку с участием хаттов или гаммореанцев, — злорадно сказал Травер. — Верно, Олег? Но он замолчал, увидев выражение моего лица. Должно быть, я достаточно ясно выразил всем своим видом своё отношение к такому зрелищу. Хотя если подойти к этому как к передаче «В мире животных»… Нет, надо гнать такие мысли подальше. Твилеки засмеялись надо мной. Ещё ящик пива, ящик вина и каф. Головизор лишь изредка находил какой-нибудь сигнал, вылавливая что-нибудь любопытное из того потока информации, что с огромными затратами распространялся через гиперпространство во все уголки Галактики. Находясь в гипере, сигнал можно только принимать — причём предназначенный всем, а не лично тебе. Если ты не служишь на флоте в звании адмирала и не какой-нибудь мастер-джедай — то ради того, чтобы передать тебе пару мегабайт, никто и не подумает задействовать инфраструктуру, потребляющую в течение одного дня в сотню раз больше энергии, чем за всё своё существование на Земле выработало человечество. С другой стороны, трансляция местного ТиВи через неё себя оправдывала — на такой относительно небольшой поток информации приходилась громадная зрительская аудитория. Неудивительно — спутники для передачи телевизионного сигнала в СССР применяли ещё в семидесятые годы. В соответствии с той же логикой. Поэтому десяток голоканалов и телетайп с важнейшими новостями — не шик местами даже на Внешнем кольце, не то что на Внутреннем. Ближе к Ядру можно было ловить сотни каналов в высоком качестве. Но не все любят зомбоящик, пусть и в более технологичной его итерации. Тот же Травер, как он рассказывал, приобщился к мировой литературной культуре именно во время таких продолжительных путешествий. Пара суток промелькнула довольно быстро — в атмосфере пьяного угара и попытках убедиться в том, что мы не развалимся при посадке. Доводя себя до окончательного отупения, я садился в рубке — пилотской, как её звал Травер — и всматривался в мерцание гиперпространства, рискуя заработать гиперупоение или гиперпсихоз. Или как это явление ещё называлось. Бесконечно смотреть можно на нашем корабле только на две вещи: на Нейлу и на гиперпространство, за неимением открытого огня. А работал у нас только астродроид — наблюдать за куском металла было скучно. Вид, строго говоря, однообразен. И если он становится необычным, или замирает надолго — то дела неважные. Движение столь быстрое, что заметить якоря, за которые цепляется маршрут, сложно. Но можно. Вот то искажение и яркий свет — чёрная дыра в окружении туманности. Близко проходить нельзя, но я зацепился за край гравитационной ямы для того, чтобы срезать путь манёврами по крэш и форн координатам. И чем дольше я вглядывался в эту бездну, тем больше видел. Странного и невообразимого. Было это то, что проникало сквозь прозрачные плиты транспарстила, или возникали эти видения сразу в моей голове — я не знал. Но если это была одна из форм безумия, поскольку капитан не видел ничего в этом мареве, то я не спешил от неё отказаться. Сколь ни было бы чуждо это зрелище — оно было прекрасно в своём полном безразличии к той космической пылинке, которую представлял из себя наш корабль. Мрачное величие в глазах того, кто не претендует на собственную ценность, обретало новые краски. Всё это время я сидел и ждал, что мы окажемся близко к какой-нибудь сверхновой. Но компьютер заранее сообщить о таком не мог. Мы двигались, как пущенная стрела, не ведая, куда летим. Вслепую, как ракета, не оснащённая навигационной системой, головкой самонаведения. Датчики могли уловить лишь критические отклонения и скорости изменения параметров. Но даже тогда аварийный выход из гиперпространства мог привести к тому, что нас в ходе него вынесет куда-нибудь не туда. Я знал о погрешности совершаемых манёвров, но не мог сказать, насколько мы отклонились от курса. Вернее не мог, пользуясь техническими средствами. А средства навигационной системы, расположенной в моей голове, говорили мне, что всё идёт неплохо. — Травер! — я вызвонил капитана. Он не ответил, но, пошатываясь, прошёл в рубку. — Мы выходим? — он выражал такую тоску и надежду, что мне стало его жалко. — Через пару минут. — Похоже, один этап пройден. Мне нужно промочить горло. Удивительно, но к концу путешествия немного воды у нас всё же появилось. Система жизнеобеспечения включала и рециркуляцию воды. Как выделением её из жидких отходов, так и осаждением конденсата из воздуха. Огоньки гипера постепенно собрались в кучки звёзд. Вдали россыпью углей на "ночном" небе горело звёздное скопление. Ирония судьбы — такая плотность звёзд, а жизнь там невозможна. Слишком много света и радиации. То, что даёт жизнь, её же и убивает. Сама Галактика намекает о неразрывном союзе жизни и смерти. Я развернул корабль, так, чтобы через транспарстил была видна серая планета и её звезда — такой же невзрачный оранжевый карлик. Большой, намного больше солнца. Но привычная для разума существа, вышедшего к звёздам с поверхности планеты, картина не учитывала расстояния — звезда была меньше солнца. Жизнь обычно встречается именно в таких непримечательных местах. Вид расцвечивало только сияние плазмы в верхних слоях атмосферы — у неё было солидное магнитное поле, отражавшее солнечные порывы. — Это Апатрос? — спросил капитан. — Да, это он. В карте Галактики содержались не только координаты планет — но и их краткие описания. Вроде того, какие законы действуют на той или иной территории, численность населения и наиболее крупные поселения. А также наличие голосвязи. Здесь она должна была быть. Где-то гигабит в секунду на всю планету. Это, кстати, для такой дыры очень внушительно. Я перенёс на навигационную карту данные из справочника. — Поселение на обратной стороне, — указал я пальцем. — И всего одно. Во всяком случае, официально. — Давай подлетим к нему. — Он ввёл, запустив обе руки в голопроекцию пространства, маршрут до шахтного поселения. Меняя пассами рук и пальцев масштаб и ракурс. Я так сделать не мог, хотя ожоги и почти сошли на нет. Не умел. Сквозь холод космоса и малость через гиперпространство, обходя таким образом релятивистские барьеры, донеслась радиоволна. — Корабль без идентификационного номера, выйдите на связь, — голос диспетчера был уставшим и раздражённым, его, похоже, расстроило то, что мы оторвали его ото сна или иного дела, а не то, что летали с выключенным транспондером. — Говорит капитан Травер Последний. Моё судно терпит бедствие. Как поняли? — Понял вас. Какова ситуация на борту? — Выведен из строя навигационный компьютер. Вынуждены выйти в вашей системе. — Как вы вообще прыгнули? — удивился диспетчер. — Вручную. Гипернавигатор считал всё буквально на пальцах. Ну, типа того. — Вау! Вам предоставляется коридор и посадочная площадка. Не отклоняйтесь с курса во избежание открытия огня. Как судно, не имеющее идентификационного номера, вы считаетесь по умолчанию угрозой, — предупредил нас диспетчер. Он не угрожал, просто зачитал формальные правила со знакомой мне интонацией усталого машиниста электропоезда. Затем он перечислил ещё много таких же пунктов. — Не беспокойтесь, мы не желаем получить ещё несколько зарядов плазмы, — поспешил заверить его капитан. — Где вас так угораздило? — спросил диспетчер. — Пираты, — односложно ответил Травер. — Вам повезло уйти. — Пиратам — нет, уёбки получили своё, — сказал Травер довольно. — Кто ушёл, тот и подвергся нападению, так же, — лукаво сказал диспетчер. — И отчего такое отрицательное обо мне мнение? Я торговец, причём честный, а не пират! — Ваше судно проходит по ориентировке. — Это судно было пиратским. Давным-давно. — Будьте предельно корректны и не дёргайтесь. Мне, честно говоря, похуй, что там у вас с судном и чем вы занимаетесь. До тех пор, пока в этой дыре вы будете вести себя спокойно. В этой ёбаной дыре я рад даже пиратам. — Твой базар не пишется? — Я уже отключил запись, после того, как предупредил вас по судовому кодексу. — И как тут жизнь? Бьёт ключом? — Как в смывном бачке унитаза. От вахты до вахты. Дыра, каких поискать. Кантина, космопорт, склады, бараки и ёбаная шахта. И куча турболазеров с минными полями вокруг. Вот и все достопримечательности, — это место ему серьёзно поднадоело. — А на хера тут торчишь? — не преминул спросить его Травер. — Платят хорошо. Кортозис всё-таки, — философски сказал диспетчер. — Год отработаю и свалю отсюда. Рейс до Тариса идёт месяц. Прикинь, месяц из этой дыры! Потому что быстроходные лайнеры сюда не летают. Вахту возят на том же судне, на котором привозят оборудование и увозят груз руды. Экономия. — Сочувствую. Нам тут ремонт нужен. — Сочувствую вам. Вы тут надолго, — в его словах сквозило злорадство. — Олег, — капитан обратился ко мне. — Ты нашёл нам офигенски удачное место для починки. — Какое есть. Радуйся, что мы до сих пор не болтаемся на той орбите, дожевывая последние сухпайки и запивая их каплями дистиллята. — Ладно-ладно. Не бухти. Корабль вышел на посадочную платформу. Капитан щёлкнул по кнопке выпуска шасси. Я смотрел на загоревшиеся красным две из пяти лап-опор «Шлюхи» на экране, отображавшем техническую исправность элементов корабля. Одна из них была отправлена в жертву богам гиперпространства, а вторая… вторая не захотела выезжать. Был ли повреждён привод, или механизм заклинило, компьютер не показывал. Заботливые конструкторы предполагали, что дерьмо иногда случается, и сделали посадку беспроблемной на четырёх из пяти опор. Но не на трёх. Капитан потёр свой зоб — второй подбородок. Им он, что ли, думает? Или теми уродливыми выростами на лбу, напоминавшими камни, затолканные под слой кожи? — Мы просто зависнем на репульсорах. — Можно сесть и на три оставшихся, — предложил я. — Если здесь не дуют сильные ветра. Травер уточнил этот момент у всё того же диспетчера. Немного прикинув и решив, что пятнадцать метров в секунду — это не так страшно, мы развернули судно по направлению преобладающих ветров и коснулись поверхности Апатроса, небрежно выложенной дюракритовыми плитами. Такого же неприметного цвета, как и всё здесь. Травер, осмотрев кислую картину, с отвращением сплюнул на плиты и, пошатываясь, спустился вниз по аппарели. Наружу мы вышли, нацепив маски для пребывания во вредной атмосфере кислородного типа, но относительно пригодной для дыхания. Я уже начинаю привыкать ходить по незнакомым планетам в этой условно эргономичной версии противогаза. От полумаски вниз к коробочке, закрепляемой на груди, шло две гофрированных трубки. Прежде чем застегнуть маску и накинуть капюшон, я втянул в себя воздух этого мира. Дышать в нём можно, хотя и не долго. Как в курилке. Б-р-р… и в Силе такая же гадость — неприятный мир. Выбравшись на поверхность, я осмотрел судно, обойдя его по кругу. Несколько десятков попаданий в тонкий внешний корпус корабля, заметные, только если присматриваться. И поверхность, укрытая радиопоглощающим материалом, словно бы ошкурена грубым наждаком и исцарапана когтями крупного хищника. Местами «обмазка» покрылась сетью трещин. Хотя температура торможения газов и снижалась работой щита, покрытие изгрызло потоками раскалённого воздуха. Матовая краска совсем выгорела, и корабль приобрёл серый цвет, под стать планете. В нескольких местах, особенно в носовой части, она была стёрта совсем — там блистал ещё не успевший окислиться оголённый металл. Мы поплелись по поверхности серого же мира до здания космопорта, стоявшего неподалеку. Никто не встречал нас, посадочное поле было совершенно безлюдно: его занимала одна «Шлюха». Пустынный мир, весь серый, как содержимое пепельницы, казалось, давно был покинут. В голову приходили мысли, что жители оставили его, избегая чувства тщеты и давящей безысходности. Но это было не так. Звезда на небосклоне едва горела, как лампа аварийного освещения. Но сумрачный мир в большей мере согревался её невидимым инфракрасным излучением, чем освещался скромными видимыми красноватыми лучами. Через щели между плитами пробивалась такая же бесцветная, как и всё вокруг, жёсткая трава, тянувшаяся вверх к этому свету. Жизнь же в поселке бурлила, как и сказал диспетчер — словно в бачке унитаза. Травер решил не раздражать местных лишний раз. Это значит, что автомат он с собой не взял — только пару пистолетов. Пройдя через шлюз здания космопорта, мы оказались в просторном помещении, явно построенном человеком, имеющим надежды на то, что планета будет встречать толпы гостей или туристов. И почему мы, как правило, бываем в местах брошенных и покинутых? Навстречу нам вышел немолодой человек в офисной форме, поверх которой была наброшена портупея с джентльменским набором — мечом, личным щитом и бластером. Похоже, его мы тоже оторвали от дел. — Вы зачем здесь? Тут не на что глазеть, — исподлобья и крайне тщательно осмотрел нас этот угрюмый человек. — Пополнить запасы воды, — сказала Нейла жалостливо. Её немало волновало то, что на корабле нельзя помыться. Должно быть, она и не приставала ко мне даже в пьяном виде именно потому, что я был покрыт смесью пота, пыли и технических жидкостей. Разбитые же щиты волновали в первую очередь меня одного. — Ремонт, — ответил Твилек. — Вас диспетчер не предупреждал? Что он там делает на своём посту? Лысого гоняет? — Тут не коммерческий космопорт. Хотя вы же никуда отсюда не улетите? Вам нужно будет поговорить с начальником шахты. — Надо — поговорим, — сказал Травер, мучающийся от похмелья. — Будет неплохо, если мы немного отдохнём с дороги, приведём себя в порядок, — вмешался я. — Вдобавок, как и всем людям, нам нужна вода, чтобы пополнять запасы наших телесных соков. — Кантину сами найдёте? — спросил нас чиновник. Его нисколько не прельщало вести к своему начальству неряшливую гоп-компанию, от которой несло алкоголем. — Травер сделает это и в бессознательном состоянии. Правда, милый? — заботливо поинтересовалась Нейла. — Это не трудно. — Он, пошатнувшись, развернулся и махнул рукой в направлении одного из коридоров. — Это там. Лихо он. Мне и Сила это с трудом могла сказать. Он владеет неким тайным, недоступным для меня знанием? Человек ушёл, не поинтересовавшись даже нашими дальнейшими планами. С нас даже пошлины, или оплаты за посадку не взяли. Всем похуй. Через пять минут мы доплелись до кантины. Ближайшее к зданию космопорта неиндустриальное строение, как оказалось. Ближе только склады и портовое оборудование. Над входом в кантину висела вывеска «Зона кодекса Алсакана» и уныло свисал флаг Алсаканской лиги. Отражая её нынешнее состояние. А хозяин заведения «конфедерат»… Сколько я ни читал историю Галактики, а так и не смог уяснить глубинную подоплёку этого многотысячелетнего то вспыхивающего, то гаснущего конфликта между Алсаканом и Корусантом. Борьба за власть? Даже в огромной Галактике, населённой чужаками и полной опасностей, люди умудрились разбиться на два наиболее крупных лагеря. Хотя, может, мне стоило начать восхищаться, что только на два? Закончив очередную войну и разоружив проигравшего, Корусант старался затереть в истории сам тот факт, что некогда у него могли быть конкуренты. Но выходило это не так хорошо, как хотелось бы. Возможно, дело состояло в том, что добрая половина людских миров была колонизирована представителями двух планет — Алсакана и Корусанта. И жители колоний отлично помнили, кто — откуда. Были миры, соответственно, Корусантские и Алсаканские. Особенно в секторе экспансии, где они в древности ожесточённо конкурировали. Разумеется, это не касалось ни Кореллии, ни Тионского кластера, ни множества иных миров Ядра, но таковых было более чем достаточно. Элиты побеждённых миров отстранялись от общереспубликанской кормушки, а в мирах бывшей Алсаканской лиги зрело недовольство своими второстепенными ролями. А коллективная память заставляла жителей одних планет считать врагами жителей других по той «сверхважной причине», что таковыми считали друг друга их далёкие предки. Хотя конфликт давно и нёс уже только корпоративный характер, но осадок всё ещё оставался. Сомневаюсь, что случится очередная война… но должно быть сомневались и в предыдущие, более чем десяток раз? За десять тысяч лет. Весьма впечатляющая настойчивость, возможно порождённая тем, что в современном мире трудно поступить с целым экуменополисом так же, как римляне обошлись с Карфагеном. На Алсакан вываливали тонны дерьма в любом медийном источнике, перемыли с отбеливателем все кости, обсудили и осудили их милитаристическую и воинственную политику. Всё бессмысленно. Подспудно, там, глубоко в глубине душ триллионов людей Галактики, нечто поднимало их снова и снова. Уже одиннадцать раз. И последние шесть не как самостоятельное государство, но как беглеца из состава Республики. Меня поражало, что кто-то мог вести войну раз за разом не сто и не тысячу лет подряд. Десять тысяч лет. Готовиться сотни лет ради нового витка конфликта. Поддерживать костёр вражды, так, чтобы огонь вновь можно было раздуть лёгким порывом ветра. Хотя, может, я приписываю запланированный характер естественным процессам? Стоит также обратить внимание и на то, не носят ли сенаторы от Алсакана шляпы необычной формы? Это ведь может быть очень важно. Ничто в истории Республики не было так болезненно. Ни уничтожение родного мира убезийцев, ни геноцид ситов, ни иные не красящие их действия, которых более чем хватало. Ни отчего так не передёргивались лица политиков и историков, и ничто так строго не цензурировалось, как Алсаканские войны. Согласно истории Республики, мало что было настолько разрушительно, как четыре первых Алсаканских конфликта. Древние архитектурные сооружения и прекрасные столицы. Памятники и величайшие сооружения. Всё в хлам. Эти войны отбросили развитие Республики на тысячи лет, именно столько она потратила на восстановление всего разрушенного. Простейший пример — гиперпространственный маяк Белгот, самый мощный в истории, возведённый более двадцати тысяч лет назад, был превращён тринадцать тысяч лет назад в труху, выключив тем самым из галактической жизни половину миров вдоль Перлемианского торгового пути. До тех пор, пока не были проложены новые маяки вдоль этого маршрута. Сотни лет. И примеров таких множество. Мы зашли в помещение. Сперва никто и не обратил внимания на посетителей. Но через некоторое время я начал ловить заинтересованные взгляды со всех сторон. Нежданные гости были здесь в диковинку. Несколько десятков посетителей в тесной зале просаживали деньги, играя в карты или иные азартные игры, или же попросту пропивали свои доходы. Несмотря на кажущуюся просторность, из-за гомона, как попало расставленных столов и множества обращённых на наш столик взглядов, мне стало тесно и неуютно. Пока Травер с Нейлой решили посидеть на месте, я сходил на разведку. Оставив страдающих твилеков за столиком, я подошёл к барной стойке. — Здравствуй (алсак.), — сделал я пробный шаг. Удачно. Услышав речь не на основном, бармен среагировал на меня, как на говорящую собаку. То, что я заговорил на языке Алсакана, вызвало у него комплексную реакцию. Радость, удивление, непонимание, щепотку недоверия. В дальнейшем мы общались с ним на алсаканском. — И ты здравствуй, — с заминкой ответил бармен. Он старательно рассматривал меня, пытаясь убедиться, что раньше не видел. — Я здесь впервые. Ты не мог видеть меня раньше, — не стал я дожидаться расспросов. — Судно снабжения будет через четыре недели. Как ты здесь оказался? — Аварийная посадка. Пересеклись с пиратами. Немного потрепало, и теперь нужно починиться. — Не самое удачное место для ремонта. Тихое, но тут нет ни корабельных мастерских, ни нужных запчастей. — У нас не было выбора, навикомп вышел из строя; прыгнул, куда вышло. — Прыгнул. Ты, что ли, прыгал? — захохотал бармен. Явно не веря такому юнцу, как мне. — Именно, — упрямо кивнул я. — Считал прыжок на датападе. — Не рановато ли в штурманы? Это не гайки крутить, — нисколько не поверил в это мужчина. — Я только учусь. Но был не тот случай, чтобы рассуждать о квалификации. — Но вы живы, так что ты сорвал свой банк. Пить что-нибудь будешь по такому поводу? Я оглянулся на Травера, лечившегося водичкой. — Воды. Я всё никак не разберусь в том, что наливают в кантинах. — Недавно покинул родной причал? — бармен вполне был настроен поболтать. Видимо, в этом застойном поселении нечасто увидишь новое лицо. — Может кореллианского бренди? Возможно двойной? Или чего-нибудь более экзотического? — Бренди? Нет, спасибо, этот растворитель для пластмасс я пробовал. Давай пока воды, у нас на корабле её не было несколько суток. — Обмочились при виде пиратов? — весьма метко охарактеризовал случившиеся бармен. — Это так очевидно? Он хохотнул. — Это первое, что делают при встрече с ними. Сливают воду. — Мы вообще всю слили. — Я поскрёб шею. — Печально, но можете набрать здесь. Это не дорого, хотя планета и засушливая. — Есть что-то являющееся смесью спирта и воды с минимальными включениями иных веществ? — Ботанская горючая вода, — ответил бармен, недолго думая. Затем продолжил задумчиво: — Самое загадочное свойство кореллианского бренди — это не то, что при его производстве ни одно растение не пострадало, а то, что он употребляется внутрь. — Что-нибудь ещё? — Могу плеснуть лума(2). — Про этот напиток я что-то слышал. — Давай. Я разговорился с барменом. Шахтная колония Апатроса знавала, как выяснилось, и лучшие времена. Ныне кортозис сильно упал в цене, разорив тем самым многих горняков. Они оставили колонию, занявшись другими делами. Судно, увозившее руду и привозившее товары и продовольствие, приходило раз в месяц, как нас и предупреждали. Иные гости здесь были очень редки. Узнал я и о характере местной администрации, способах подключения к голонету и о том, где и чего можно купить из запчастей. Поработал печенью немного. Вернувшись за столик, я посмотрел на лечившихся твилеков. Они глотали антиалкогольные, противопохмельные и антиинтоксикационные пилюли, запивая их водой. Учитывая, что Нейла не пила почти ничего уже более дня, я их понимал. С трудом могу представить, как Атос жил на той винной диете, которую столь красочно описал Дюма. Мысленно вообразить тессеракт(3) намного проще. — Долго же вы там болтали, — сказал мне капитан. — Я надеюсь, ты выяснил что-то полезное? — Выяснил, что здесь мы надолго. И то, что ремонт может быть осложнён. Но есть и хорошая новость. — Не тяни, выкладывай. Я достал свой коммуникатор, открыв файл с данными подключения. — Это наш доступ к голонету. Бармен дал свободные частоты со своей кантины. Интранет за сорок кредитов на месяц. Безлимит, разумеется. И десять кредитов за мегабайт внешнего галактического трафика. Цена грабительская, но дешевле мы здесь не найдем. — Это хорошо, — сказал Травер. — За останки от пиратского мобильного дурдома можно выручить немало кредитов. — И кому нужно знать, где болтается этот мусор? — Мусорщикам, — он посмотрел на меня, с немым удивлением моей недогадливости. Травер достал свой капитанский планшет и начал устанавливать соединение по моим данным, заодно соединив с сетью свой корабль. Минут через десять, ругаясь на хаттском, он заставил всё это работать как надо. Затем, пользуясь закрытым каналом связи, вышел на озвученных мусорщиков. Сложность такого вида коннекта была в том, что предварительно надо иметь личную встречу с тем, с кем намереваешься связаться. И обменяться кодами для шифровки и дешифровки пакетов данных. Только такая симметричная криптография обеспечивала стопроцентную конфиденциальность. Несимметричная куда удобнее, но для постоянного использования не годится — только для разового, или же при переписке и ином скромном трафике. Но не в случае голоконференции. Зажглась голограмма собеседника. Ужасно рваная и грубая — капитан экономил деньги и на связи. Хотя, учитывая, что он непременно занесёт это в общие расходы, то экономил он, в том числе, и мои деньги. — Здравствуйте, — забавным пищащим голосом поприветствовал капитана его деловой партнер. Им был джава в накидке из грубой ткани, полностью закрывавшей тело и большую часть лица. Но и то, что выглядывало из-под капюшона, не было видно: он носил маску с двумя светящимися окулярами. Голос создавал вокодер, поскольку сами джавы не способны внятно произносить звуки основного. — Ты хочешь предложить нам что-то? Или хочешь купить? Торговля, да. Чидок всегда готов поторговаться. — У меня есть координаты свежераздолбаного судна, — сразу перешёл к делу Травер. — Оно большое, новое? — заинтересовался джава. — Давно было разбито? — Три дня назад. В секторе N-152.157.254 — Плохое место, — ответил джава, по имени Чидок, через минуту. — Лететь долго. И почему ты думаешь, что обломки ещё не собрали? Зачем мне туда лететь? Три дня — долгий срок. — Там, где мы пересеклись и немного постреляли друг в друга, я вышел из гипера с большим отклонением от курса. Как обычно — торопился. — Сломя голову. Чидок знает, как это у вас бывает. — Точняк, — кивнул капитан, что-то набирая на клавиатуре. — И что куда важнее — в ходе перестрелки я и тот пират ушли в сторону ещё дальше. Учитывая направление полёта мусора и его скорость — он теперь очень сильно в стороне от ходовых маршрутов. Так что он ждёт только тебя и никого иного. — Всё равно что-то мутное. От дел с тобой одни только проблемы, — пропищал джава. — Не хочешь, не бери. Это была яхта в восемьдесят метров длиной. Резвая и хорошо вооружённая. И за головы её владельцев могла быть назначена награда. Большая награда. — Если их не вынесло в космос. Корабль вскрыт, как консервная банка, да? — Выловите, не мне вас учить, — пожал плечами капитан. — Что ты за это хочешь? — спросил его джава. — Половину от цены запчастей, которые ты соберешь, и половину же от цены за головы. — Ты жадный, Травер. Жадность — это порок! Так далеко лететь, а ты хочешь так много. — Сорок пять процентов, Чидок. — Сорок, — сказал джава. — Ладно, — радостно согласился капитан. — Ты согласен на сорок? Значит, согласишься и на тридцать, — нагло сказал карлик. — Это дурное место, я не хочу лететь туда ради одной яхты за такую несправедливую долю. — Тридцать пять и не процентом ниже, — настоял Травер. — Чидок вынужден согласиться. Только потому, что у него нет других дел сейчас. Но ты не найдёшь тех, кто даст тебе больше, — пропищал джава. — Да-да. Спасибо за великодушие. Вот твои координаты. Звезда N-152.157.254.145.452, орбитальные в файле. — Чидок заплатит, если найдёт что-то ценное. Если ты не обманул Чидока. Если меня там будут ждать пираты, то твоя голова будет стоить, как если бы содержащиеся в ней мозги отлили из чистого плутония. Ясно? — Удачи, — отмахнулся от таких угроз капитан. Голограмма погасла — Травер закончил сеанс голосвязи. — Он заплатит? — спросил я. — Намного меньше, чем мы договорились, — безмятежно сказал капитан. — Он же не идиот и, естественно, утаит полную стоимость добычи. Но достаточно, чтобы окупить часть ремонта и цену ударных ракет. — Они собирают мусор в космосе? — спросил я. Интересный момент, я раньше думал, что это племя вороватых старьёвщиков проводит своё время, путешествуя на гусеничных краулерах по пескам Татуина. — Везде. Радиоактивный и токсичный тоже. Ничего их не берёт. Как их дроидов. Чинят всякий хлам и весьма успешно, я замечу. Из нескольких древних хреновин соберут только им известным способом одну, но рабочую. Причём из разных хреновин. Если тебе нужен их хлам, найди одну из их подвижных крепостей. Сухопутных или межзвёздных. Узнаешь издали: их тоже из мусора собирают. — Забавные маленькие человечки. Хорошо, что они дружелюбные и ничем ни хотят заниматься, кроме как копаться в своих механизмах, — сказала Нейла. — При своей любви к урану и плутонию. Мое мнение об этих вороватых низкорослых существах несколько выросло. — Вы всё о железе, да о железе, — сказала Нейла, — посмотри вон туда. — Она повернула голову в сторону плавно двигающегося голографического изображения почти обнажённой танцовщицы. — Ты про этот позор? — ответил Травер. — Они настолько нищие, что не смогли найти настоящую танцовщицу. Вот это край… что дальше? Начнут пердолить друг друга в жопу? — Угу. Это даже хуже, чем на Коррибане, — признала Нейла. — Наверно, у них тут и резиновые куклы сдаются за деньги. Она ещё раз бросила взгляд на вполне настоящий шест, вокруг которого двигалась крайне реалистичная голограмма. Красиво, но всё равно — это только иллюзия. Впрочем, как и всё остальное. — Хочешь станцевать? — спросил я её. — Хочу. И что в этом такого, — сказала она, увидев мою реакцию. Всё никак не приму, что не все мы — люди. Она устало прикрыла глазницы руками. — Но сначала приведу себя в форму. — Может, лучше выспитесь на корабле? — предложил я. — Ещё нужно с водой вопрос решить, — ответила Нейла. — Сходите на склад номер сорок четыре. Там можно договориться о нескольких цистернах. — Это тебе бармен сказал? — усмехнулся Травер. — Я уже нашёл в интранете более дешёвое предложение. — Не настаиваю. Хочешь — займись водой, — сказал я. Принять душ и осмотреться можно было и тут. — А ты? — поинтересовалась твилечка. — Я посижу пока здесь. Не беспокойтесь, ничего со мной не случится. Я могу узнать о подобном заранее. — Я оставлю тебя при одном условии, — вкрадчиво сказал Травер. — Не тяни руки к колоде, хотя тут и играют. Мы здесь твоими стараниями надолго, и не стоит портить отношения с местными. Раньше времени, я имею в виду, — он коварно мне подмигнул, — у тебя ещё будет шанс блеснуть своей удачей. Обязательно. Но позже. 1) Голонет — галактическая сеть условно разделяется на «интранет» — сети отдельных солнечных систем и планет, скорость передачи данных в которых практически неограниченна и «экстранет» — сеть, связывающая локальные планетарные сети. Она есть далеко не везде, а где она есть — скорости очень малы по сравнению с интранетом. Связанно это с чудовищными затратами на поддержание необходимой инфраструктуры. Этого достаточно для крупного бизнеса и государственного управления, но не для просмотра, к примеру, видео всеми жителями Галактики. 2) Сложный химический коктейль, существенно снижающий разрушительное воздействие алкоголя на организм, обладая всем наркологическим действием обычного алкоголя. Часто имеет самые необычные оттенки и вкус. Полностью искусственный напиток. Популярное пойло в Галактике. 3) Это не та кубическая светящаяся штуковина из американского кинофильма — костюмированного представления о спасении мира. Тессеракт (от др.-греч. τέσσερες ἀκτῖνες — четыре луча) — четырёхмерный гиперкуб — куб в четырёхмерном пространстве. Тессеракт в евклидовом четырёхмерном пространстве определяется как выпуклая оболочка точек (±1, ±1, ±1, ±1).