Принцип неопределённости

      

Наш мозг — как система национальных автострад. Проще ехать от одного хорошо известного места до другого, но вот те, что между ними — как бы в стороне. Они существуют, но большинство просто пролетает мимо.       О. Ж. Грант. Трасса — 60       Было ли в пользу ему, что имел он железное сердце?..       Гомер. Одиссея       Музыка:       Регион 77 — Между космосом и Землёй       Linea Aspera — Malarone       Регион 77 — Координаты       Commodores — Uranium       Dr. Strangelove and the Fallouts: Love That Bomb       Пикник — И смоется грим...       Verba & Оля Пулатова — Пластилин       Наутилус Помпилиус — Человек без имени

      — Опасаешься наружки? — только мы забрались в спидер, спросил адвокат. Интересный аппарат — словно НЛО из старого кино, блюдце такое с круглым фонарём. В центре спидера большим грибком рос будто бы кофейный столик; его, как панорама, окружал мягкий, пружинящий диван. Уютно тут.       — Есть такое, — кивнул я, утонув в диване.       Увы, не блаженно, боль не отступала; пусть уже и не врезаясь, как бич, при каждом движении, а вгрызалась в кости, как мелкий падальщик — неторопливо, настойчиво. Нейроны уже приспособились тормозить себя самих. Чувства всегда обманывают — суставу не стало лучше. Болело теперь не только колено: морозило, ныло в груди.       Неужели рецепторы в синаптических щелях так быстро приспособились к обману — меняющему их чувствительность к нейромедиаторам обезболивающему — и теперь барахлили без уже, как оказалось, привычной дозы наркотика? Плохо иметь нестандартную биохимию.       — Правильно опасаешься, — болезненно резанул по ушам громкий голос адвоката. — Тут тебя пока не арестуют, но продолжат снимать слой атомов за слоем, словно киберворы с чипа, — предупредил Тилли. — Резюмируя, сейчас я извлёк тебя из тисочков, но это не помешает постепенно взламывать твою защиту. Ты им для этого и не нужен, вообще говоря.       — Я понимаю.       — И ещё, вообще-то тебя из камеры вытащили твои зелёные друзья.       — И это очевидно.       — Это радует. Ловко они, да? — Тилли, не спрашивая меня, ввёл координаты места назначения.       — В последний… момент, — ответил я, не став уточнять, в какой системе отсчёта он был, вернее, вовсе и не был последним.       — Но ты на их сверхинтуицию шибко-то не рассчитывай: раз на раз не приходится. Джедаи просили передать, — сниввиан грубовато вручил мне массивный комлинк и невзрачную банковскую карту. — Скоро с тобой свяжутся. Картой расплачивайся за транспорт и питание. И только за них — по ней вроде как не отследят. Хотя мне вот не понятно: юстициары всё равно больше положенного о человеке без санкции судьи узнавать не могут. А если воспользуются другими каналами, то толку-то от обезлички?       — Это не от них.       — Ясно. Убийцы?       — Охотники за головами, — ответил я.       — Разве на тебя выписали официальный ордер — доставить живым или мёртвым?       — Нет, — я мотнул больной головой.       — Так чего ты их так величаешь, а?! — громко возмутился Тили.       — А разве их не так зовут? — удивился я.       — Ты откуда прыгнул? С фронтирища? — шумно вздохнул собеседник.       Я кивнул. Нога разболелась, болтать не хотелось.       — Это опасная лицензируемая деятельность, а не уголовно преследуемое занятие, так-то! То, что на Внешнем кольце всё к херам перемешалось — не повод называть так этих головорезов. Мало ли, что они гильдию целую себе выдумали?       — Мне важно только то, что они хотят меня прикончить. Настолько, что могут взорвать со мной любой спидер, не оглядываясь на других пассажиров. Вопрос, как называть столь настойчивых профессионалов — отходит на второй план. Согласишься?       — Мне не стоило брать тебя на борт? Шучу! Кого ты так разозлил? — спросил Тилли.       — Это же ты титуловал меня «Зеркалом», не я. Значит, знаешь достаточно обо всех моих отражениях.       — Эй, я не знаю, почему тебя так зовут. Просто Олег — ну, мало ли на свете Олегов? Тысячи, миллионы! — Тилли размахнулся своими длинными лапищами; я отодвинулся. — Вот и прицепилось: надо же как-то отличать.       — Первый раз слышу, — кисло сказал я.       — Прозвища на пустом месте не рождаются, — веско ответил Тилли.       — Хотелось бы, гм-м… верить, — мне, разумеется, не нужно было напоминать о «зеркальном» гипермаршруте и о том, что в глазах окружающих я в первую очередь навигатор. Но вдруг оно связано не с этим? Гадай теперь — послание ли это, и то, что действительно можно найти на пустом месте, будто бы письмо в пустом конверте.       Я осмотрелся: плотно валил снег, мокрыми дорожками слипшиеся хлопья размазывались по стёклам спидера, растопленные уходящим вверх теплом города снежинки таяли ещё до того, как коснуться мостовых и воздушных галерей, ветвей и листьев пласталевых джунглей. Ручьи, сливаясь в потоки, стекали по дождевой канализации вниз — к урчащему грузовыми линиями подбрюшью столицы. Смывая пыль и серость. Всё это предстало в самых мелких деталях, так близко, что, казалось, белая взвесь, ворвавшаяся в тёплый салон, растаяла прямо на моём лице.       Непредсказуемые — пусть только и для меня — взрывные метаморфозы, вспышки чувственных озарений, а бывало, и помрачений — стали обыденными: не всегда и разберёшь, что виновато — Сила или слишком буйное, почти больное воображение. Реван бы сказал, что склонность галлюцинировать — плата за способность мозга строить и поддерживать модель окружающего мира, доступную моему сознанию. И что моя модель донельзя неверна.       Он, кажется, даже ведал… вернее думал, что знает, как работают мозги человека. Копался в них так, как иной перебирает репульсорный привод. Его уверенность не вызывала у меня ничего, кроме кривой ухмылки: я уже успел не раз разочароваться во всякой уверенности. Но вот то, как работают мозги дроида — он знал точно, будто часовщик, перебравший не одну тысячу хронометров. Упустить его я не мог.       Похлопал по подсумкам — из насквозь синтетической, не оказывающей термического сопротивления куртки ещё при обыске вытащили аккумулятор. Подходивший к бластеру. Да так и не вернули: видать, сгинул в пожаре. Я ещё раз выглянул в смоченное сырой, сереющей обыденностью окно — тепла не будет. Повертел в руке грубый комлинк, включил, посмотрел опции. Устройство это работало как военная рация — примитивная штука, но почему-то крайне популярная. С неё не выйти в голонет, но, если гиперэфир не забьют прицельными помехами, можно будет позвонить по любому из забитых в неё номеров, очевидным образом принадлежавших моим знакомым джедаям. Сообщений и записей переговоров оно предусмотрительно не сохраняло.       В мирах, чуть более цивилизованных, чем Кореллия, на такой нужна лицензия: прямую связь в руках частных лиц государства ох как не любят. А ведь и земные смартфоны можно превратить в рации — пусть и с небольшим радиусом действия… Но судьба таких поползновений известна.       Корпус устройства был девственно чист: его не пятнали ни лицензии, ни серийные номера. Отметки об «экологическом статусе» или иная чушь, под которыми прятались госзакладки, без коих не дозволялось потреблять закопирайченный контент или пользоваться официальной, привязанной к паспорту связью. Но и новые номера я внести не смог — ограничения всё же были, но джедайские.       Интерфейс по привычке нацепил на голову, но он не включился. Иначе говоря, у меня не было связи, а значит и «рук» — оставалась только голова и полторы ноги. С этим надо было что-то делать.       — Тилли?       — Что надо? Меня настойчиво просили подбросить тебя до одного адресочка. Думаю, ты понимаешь, кто? И что не стоит им перечить?       — Это понятно, речь о другом. Тебя не просили заняться делом Ивендо? — задал я вопрос.       — Первый раз слышу, — ответил он. Он действительно ответил: его просили. Хорошо.       — Можешь высадить около вон того здания? Ненадолго, затем можешь везти, куда там тебя просили.       — Нужна связь?       — Она самая. Согласишься на эту уступку? А я в случае будущего сотрудничества доплачу свыше официальных расценок столько же обезличкой, — подхватил я только что услышанное слово.       — Так уж и быть, но потом я отвезу тебя в безопасное для нас всех место. Ты же не подведёшь меня, хорошо?       Спустя всего пятнадцать минут я уже был владельцем герметичной коробки с небольшой кибердекой, стоившей как порядочный лэнд, а то и аэроспидер. По-хорошему, с ней сопрягались периферийные устройства — нейроинтерфейс, манипуляторы, голопроекторы, те же очки или инвазивный киберинтерфейс. Но работать можно было и самым опосредованным способом — для этого она умела проецировать свой экран, а с одного борта этот многоугольник с ручкой для переноски — будто у пулемёта или военной рации — имел примитивную, как неполированный каменный топор, кнопочную клавиатуру. Имелись и антабки для ремня — деку можно было носить за спиной, как винтовку… Тут даже не опасаясь получить заряд плазмы в эту самую спину — в иных же местах само владение такой штукой было незаконно. Будто бы комплектом нейросетевых пробойников — цифровых отмычек — или незарегистрированным бластером. В общем-то, это и было не менее эффективное оружие.       Здесь и сейчас ничего не мешало купить её в шикарно обставленном магазине, а не ввозить контрабандой или, забившись в самый тёмный угол, паять вручную из добытых, разумеется, на чёрном рынке деталей.       Мимо мерцающей гирлянды габаритных огней, мимо гудящей аэроспидерами струны — воздушной линии — дефилировал строй гордых огранённых башен, начинавшихся где-то далеко-далеко внизу и таявших в низко нависших серых облаках. Облакорезы едва заметно мерцали сотнями опоясывающих их уровней; свет приглушала, рассеивала насытившая воздух влага. С километровой высоты нельзя было различить отдельных людей, как нельзя невооружённым взглядом увидеть отдельные клеточки тела, или в оптический микроскоп разглядеть отдельные молекулы в бактериях — корчащихся под его объективом, делящихся, жрущих, дёргающихся в растворе питательных веществ и своих собственных испражнений.       Чудилось: Кореллия — некий техномох, мегаструктура, что расползлась, раскинулась по всей планете и, не останавливаясь на этом, отправила за ресурсами для дальнейшего роста своих башен свои споры — корабли — по всей Галактике, взаимодействуя при этом и с другими астроинженерными паразитами, некрофагами, травоядными созданиями — аграрными планетами, иногда — затаившимися во тьме космическими хищниками. Простейшим в этом космобиоме тоже находилось место, но мало кто мог выжить не как паразит вне благоприятных, тёплых и питательных телесных сред хозяев — этих бесформенных химер.       Изящные тучи транспарстила за окнами спидера сменились сутулыми хребтами могучих, но унылых стадных строений. Затем мы обогнули шумный космопорт, в жертвенных ямах которого на очищенную от рыхлой породы планету давили туши капитальных кораблей, чьи раздутые грузами утробы ловко разделывали на части жрецы этого сверхмеханизма — во имя всеобщего машинно-денежного бога. На хребте костяка повисли корабли поменьше, среди рёбер копошились, жужжали мелкие фрахтовики. Тучами, как гнус, вились аэроспидеры. Грузовики, ежесекундно ввозившие и вывозившие концентрированную энергию, скользящие над облицованной дорогами поверхностью планеты, поддерживали в космопорте асинхронное биение этой макрокибержизни.       Вокруг открытой планетарной язвы наросли серые, как грязная соль, кристаллы складов — почти не уступавшие размером своим подобиям с Корусанта или Шаддаа. И так же, как поваренная соль, бесконечно тиражирующие свою решётку — примитив куба.       В Силе этот квазиживой угловатый сообразительный техноорганизм мерно пульсировал как колоссальный растревоженный улей — «пчёлки» в индустриальном темпе обменивались сообщениями, переносили, превращали и аккумулировали энергию. Люди и дроиды, обслуживающие транспортную машинерию, даже в Силе воспринимались как равнозначные части техноулья; составные детали перемалывающего материю космического механизма, элементы автоматики, узлы запрограммированной принимать «решения» автоматики.       Как живая система управления того фотонного двигателя. Точно. Роднило их и участие в своём воспроизводстве — если взглянуть на всю систему целиком. Кореллия ощущалась в Силе как нечто единое; огромный живой, но ни разу не разумный организм, в котором захлебнулись голоса отдельных его клеток.       Наше существование столь же неотвратимо и столь же естественно, закономерно для вселенной — Космоса — как и рост кристаллов соли, катионы и анионы в которых всего лишь стремятся занять наиболее энергетически выгодное положение. Как зарождение в облаках снежинок, не оставляющих попыток укрыть собой перегретый Коронет. Крошечные цианобактерии, бескрайние поля аграрных цивилизаций, пылающие факелы нефтяных вышек, сжигающие то, что сгорело бы и без нас, но чуть позже, — всё это подчинено одному началу термодинамики.       Рождённые из пыли — сминать и дробить её — звёзды настойчиво тянут мир в бездну — Тартар — в сторону распада, рассеяния — но он, стремясь к большему беспорядку, в кажущемся противоречии вырастит прекрасные самородки, сам соберёт материю в сложные конкреции; сверкающие острыми гранями драгоценные камни и самородки, планеты, звёзды.       Их непрерывно обрушивающийся на подходящее космическое тело свет, сдобренные шумом «случайностей» и запасённая в коре химическая и ядерная энергия порождают диссипативные системы. Проникающие примитивными хемотрофами на многие километры вглубь горных пород и дотягивающиеся до других, ещё не поражённых грибком жизни планет посредством металлических спор — звездолётов. Даже сознающие себя слои неокортекса заняли своё положение всё по той же причине — эволюция живой материи созвучна статистической физике. Наше стремление познавать, наши страсти и желания не случайны, да — не строго детерминированы — но закономерны. Возможно, лишь псевдослучайны.       Во славу энтропии растут подчинённые Космосу атомные станции, мерно, пусть и по капле исправляющие неизбежные ошибки звёзд — производственный брак, недоработки в их упорном труде по уменьшению энергии связи — дробя слишком тяжёлые ядра. Но мы не останавливаемся и на этом, сливая воедино слишком лёгкие ядра уже самостоятельно. Разбрасывая и собирая камни.       Природа Космоса подразумевает надсадное саморазрушение во имя глобальных изменений — всё удаляясь от первичного Хаоса. Приближаясь пусть и не к однородному изотермическому распределению — но к максимуму энтропии, хаосу профанному.       Но если я — нечто большее, чем кучка молекул, и обладаю волей, чувствующим разумом, то отказ видеть в Космосе что-то кроме бесцельно, в рамках бездушной стохастической закономерности собравшейся материи — высокомерие, и такое же, как и наивный материализм, видящий в людях лишь не обладающими квалиа биороботов. Кажущееся отречение от присущей проповедникам всех мастей гомерической гордыни, самоуничижение, бестрепетное признание своего ничтожного места в безгранично великом мире неизбежно затрагивает наше отношение и к самому Космосу. Да, человек — не что-то выдающееся в этой вселенной: он ей лишь соразмерен. В унылой физической реальности — он кусок плоти. Но если не отказывать человеку в праве на душу в греческом смысле слова; осознание, волю — или что-то им равное или подобное, то нежелание увидеть нечто подобное и в Космосе — не что иное, как наивная перверсия антропоцентризма.       Не пора ли отправить и это заблуждение на свой колумбарий иллюзий?       Ощущая мир в Силе и размышляя об этом — я каждый раз пугался хода своих мыслей, идеи о глобальной гнетущей неизбежности, имеющей свою волю и цели, направляющей меня в сторону от моих устремлений, оказывающей тлетворное влияние на каждый мой шаг. Но раз за разом трусливо игнорировать свои чувства становится всё труднее. Робко признав в себе не только наблюдателя, но и деятеля; начав искать ответы на казавшиеся раньше нелепыми вопросы «зачем», более не сводя всё, включая свои и чужие убеждения о каком-то там «зачем», к жестокому и отстраненному «почему», лишь к причине их появления, я не желал врать себе, быть непоследовательным. И потому, не наслаждаясь гордыней, следовало оглянуться на мир, найдя в нём то, что греки звали Космосом. И то, что они же называли Хаосом.       А оглянувшись по сторонам в самом что ни на есть тварном мире, я увидел окованную в массивные плиты, стреноженную множеством мостов, едва виднеющуюся из-под угрюмых строений извилистую речушку. Неподалеку от неё, на стыке жилого и промышленного районов, на необозначенной, как стоянке, площадке Тилли посадил спидер.       — Вот твой адрес и карта жильца. — Тилли дал мне кодовый цилиндр — небольшой металлический стержень, какими пользовались чаще в космосе, чем на поверхности. Затем он поторопился убраться. Разумно: даже находиться рядом со мной небезопасно.       Адрес с пояснениями был напечатан на свёрнутом листе фримсипласта, спрятанном внутри цилиндра — Тилли высадил меня в паре километров от него. Видно, ему незачем было знать точные координаты. Разумно. Но довольно больно.       Набросив на себя иллюзию — не греющую, но защищающую, я поплёлся по адресу.       Крошечная конспиративная квартирка пряталась в полупустом жилом отсеке квартала-здания, где не было даже электронной вахты, а ко всем дверям которого подходил выданный мне кодовый цилиндр. Студия оказалась крошечной, но достаточно уютной. Запасы продовольствия пополняли себя сами, автоматизировано было и обеспечение иных базовых потребностей — отсюда при желании можно было не выходить годами.       Умывшись, я, воспользовавшись шпагой Ивендо, распорол прочную упаковку деки. Затем произвёл кибернетический ритуал импринтинга — в чипы, выступающие «замками» и промежуточными криптографическим станциями между другими цифровыми элементами деки, намертво впаялись моя биометрия и даже генетические маркеры — всё в постоянную память. Защиту в принципе можно было обойти, но одних только аналогичных биометрических данных, моего голоса и ДНК-следа было недостаточно; нужен был ещё и оптронный ключ с физически не клонируемой функцией. Ключ в прямом смысле ещё и поворачивался в разъёме, да и сам состоял из кристаллических сегментов — позволяя вводить код, требовавший не цифрового, а механического перебора. Время слепого подбора, учитывая число комбинаций, стремилось в никуда. А повторить свойства сегментов… Таким ключом ещё Травер пользовался.       В условиях реальных «боевых» ИИ, динамической подмены всего, что можно было только подменить, не вызывая при этом подозрения в системе, казалось бы, тотальной сертификации, шифровки и перепроверки соединений, порты и сервера голонета нужно было выбирать с осторожностью. Особенно не подверженные доверием к ним государства. Но чтобы наладить связь в самом начале, нужно было кому-то, да довериться. Учитывая, что моё соединение было «серым» и его никто не страховал, был шанс по неопытности скомпрометировать свою анонимность — ведь ничего иного пока у меня не было. Вместе с ней можно было скомпрометировать и ещё что-нибудь.       К ближайшей базовой станции голонета подцепиться по анонимной схеме тут ещё можно было, хвала конфликту Кореллии с Сенатом! Как иначе работать её экономике, формально не нарушая республиканских законов?       Выкачав с «облака» свои ключи и контакты, я вздохнул с облегчением. Пароли мои были транслитерацией на ауребеш Гомера: символов по двести из Одиссеи в каждом. Надёжней некуда. Исключив русский язык, энтропии в них было достаточно, чтобы не владеющие Силой не добрались до моих секретов.       Но на каждого Ахилла найдётся свой Парис: придание ключу осмысленности делало ключи уязвимыми для таких силовых хакеров, как Реван. Он подбирал цифровые отмычки не менее ловко, чем я осуществлял силовую навигацию. Увы, но здравая идея сделать ключ достаточно длинным — чтобы мощности потребные для взлома превысили вычислительные возможности всей цивилизации — работает лишь до тех пор, пока случайности при переборе — именно что случайности. Но если в Галактике есть один шанс на миллион — всегда найдётся тот, кто сможет им воспользоваться. И не обязательно сжимающий в руках световой меч.       Анонимности, да и связи как таковой мешала ещё и слишком сложная экономика голонета: связь на разные расстояния через разное число физических узлов стоила, естественно, по-разному; никому не хотелось пересылать чьи-то данные через всю Галактику бесплатно. Поэтому нужно было параллельно ещё анонимно расплачиваться со всеми узлами… разумеется, криптовалютой. Не скомпрометировав всю цепочку, с увеличением длины которой нелинейно распухал объём передаваемых данных.       Покупая трафик экстранета, Травер на том же Апатросе платил местным только за работу их станции голосвязи. И только за неё, всё что выше — оплачивалось отдельно.       Далеко не все узлы голонета поддерживали такие схемы: о сетевом нейтралитете не могло быть и речи. Что ещё сильнее раздирало его на части. То ли дело у хаттов… и работорговля, ксенофобия, наркоторговля, власть насилия само собой…       Кино — это только миф, легенда и не более. Сколь бы оно ни было похоже на реальность. Но вот одна набуанская королева скомпрометировала себя, дозвонившись до Корусанта даже с такой дыры, как Татуин. Что мешало подменить планету отправления? Или на Палпатина работали лучшие ледорубы Галактики? Или он заплатил хаттам, контролирующим связь в том регионе? Или на его стороне было его расположение в Корусанте?       Сейчас я связывался с Рилотом, лежащим на одном так называемом «рилловом» маршруте с этим треклятым Татуином. Травер выслал несколько текстовых сообщений. Первым был номер контрабандистов, доставивших заказ на токсины — наконец-то! И ещё сборочный чертёж, вызвавший у меня неподдельное восхищение и горячее чувство ностальгии. К нему шли пояснения и ещё пачка спецификаций на горное и горнохимическое оборудование. И настойчивая просьба перезвонить.       — Олег? — Дека спроецировала обрезанную по пояс голограмму твилека.       — Травер.       Призрачная аватара слегка рябила, подрагивала. Поток сжимался досуха, с использованием всех доступных мне вычислительных мощностей: каждый последующий выдавленный за ту самую энтропию избыточный бит оплачивался всё большим и большим объёмом расчётов. А потом мне это ещё и расшифровывать… Дека аж нагрелась — энтропия всё одно росла, но вне устройства.       Но настолько усердное динамическое сжатие с обязательным шифрованием требовало согласовывать возможности аппаратуры на двух концах диалога, что, само собой, вызывало накладки. Трафик и кредиты это экономило лучше, чем «фиксированные» видеокодеки и сжатие. Методы менялись на ходу, намекая и нам — о необходимости перемен для выживания. Рябь монохромной голограммы вызывала и экономия на контрольных суммах — избытке информации. Хотя совсем отказаться от них было нельзя. И несмотря на всё это, тут всё равно не любили передавать плоское изображение.       — Ты долго не выходил на связь. Всё в порядке?       — Неприятности.       — Так что там?       — Юстициары. Схватили Фарланда, но пока не раскололи — только блефовали, будто он стуканул. На меня у них почти ничего, но, может, скоро что и появится. Копают и под тебя.       — Это плохо, — Травер хитро прищурился.       — Думаешь, что его всё-таки нужно было убрать? — усмехнулся я.       — Это сейчас плохо только для тебя — вот ты и решай, — картинно отмахнулся твилек, — а у меня другие недоброжелатели. Я же думаю, с кем разговариваю.       — Какой из вариантов твоей… конечности, так сказать, мне напомнить?       — Не стоит — раз можешь. А то я уже чего заподозрил, — хмуро сказал он.       Действительно: меня ведь могли и похитить, и воспользоваться моими контактами. Голокамера на том конце отсекала обстановку, и я видел только самого собеседника: Травер говорил на ходу, облачён он на этот раз был не в пышную мантию с широкими рукавами, а в военный комбинезон, кажется, даже для кратковременных действий в вакууме.       — Чертёж твой прелюбопытнейший. За такое по головке не гладят, — переменил я тему.       — Да и без него не всё в порядке.       — Почему не протонки? — спросил я.       Травер выслал чертеж «термоядерной бомбы». Вернее, специальной боевой части: я не имел понятия, элементом какого ядерного средства поражения она была. Немаленькая штуковина: чуть меньше метра в диаметре, почти пару в длину. С земной её роднила только двухступенчатая схема Теллера-Улама. Но геометрия термоядерной сборки выглядела более чем непривычно, предполагая, судя по всему, не струйную имплозию. Да и радиационное, что не вызывало сомнения, обжатие термоядерной сборки происходило не ураном или плутонием.       — Дорого. И что самое главное — не ввезти мимо Коссака. Кроме того, я нашёл богатые залежи урана прямо под ногами — это явно знак судьбы! — воскликнул Травер, затем отдал кому-то распоряжения на смеси твилекского, хаттского и парочки едва знакомых мне языков. Кажется, он уже занялся добычей урана.       — Мимо Коссака? Кто это? — переспросил я.       — Коссак Горгот Великий. Хатт. Крышует все перевозки в секторе. Держит под гузном экспорт рабов и спайса с этого вонючего субсектора. Пара десятков систем под ним. В большинстве своём разлагающиеся пролежни похуже нашего благословенного богами Рилота. — Травер картинно сделал какой-то суеверный жест. — Но мне сейчас не с руки портить с ним отношения. Это опасно.       — Не тянет он на Великого.       — Ему больше тысячи лет.       — Ясно.       — Любые серьёзные перевозки надо согласовывать, — сказал Травер.       — Не помню, чтобы спрашивали разрешения, когда мы вместе прилетали на Рилот.       — А вот тот, кто отправлял груз с нами — уведомлял благодушных рэкетиров. Коссак будто бы прикрывает сектор от пиратов, но по-настоящему с ними в сговоре. Хочешь чувствовать себя хоть в каком-то подобии безопасности — делись с ним. А ещё этот гнойник следит за мной. Но не за тобой, пока ты соблюдаешь цифровую гигиену.       — Так что с тем устройством?       — Такое можно сделать на оборудовании по переработке спайса? — спросил Травер.       — Ты серьёзно? Хотя постой, ты же можешь обогатить уран, — вспомнил я.       Единица работы разделения благодаря репульсорной технологии, позволяющей увеличивать ускорение свободного падения в центрифугах, стоила совсем уж дёшево, а с учётом почти дармовой электроэнергии — тем более позволяла обогащать уран даже живущим на помойках джавам. Присовокупив щиты, силовые поля и различные сверх- и метаматериалы, тут сепарируют непосредственно жидкий металлический уран, не заморачиваясь с промежуточной радиохимией. Ядерные реакторы — удел местных бичей. Что-то вроде костра для приготовления пищи.       — Точно, — кивнул Травер.       — И машины для рудодобычи у тебя есть.       — Верно, и металлургический автозаводик у меня тоже имеется, — ещё раз кивнул Травер.       — А дейтерий вообще повсюду. И литий — не проблема, если уж нет трития.       — А то как же.       Чудесный мир. Любой дурак может соорудить ядерную бомбу почти что в гараже. Нет, рассчитать двухступенчатый уже термоядерный заряд — мягко говоря, не просто, как и толковую имплозию даже «обычного» ядерного с левитационным ядром, но оно хотя бы взорвётся, забросав всё вокруг горячим радиоактивным дерьмом. Для этого много ума не надо.       Одно хорошо — испускаемые при самопроизвольном распаде ядер нейтроны гиперпространственные сенсоры фиксируют настолько эффективно, что неэкранированный ядерный физпакет можно найти даже на орбите. С поверхности планеты. Но обычно такое оборудование устанавливают на таможенные суда вместе с датчиками жизненных форм.       — Но в этом замечательном устройстве куда как больше всяких необычных штук, — напомнил я Траверу. — Скажу прямо: двести тридцать пятого урана недостаточно. Та штуковина такая компактная лишь потому, что физпакет в ней из двести сорок второго америция, да ещё и в стазис-поле. У этого изотопа коэффициент размножения нейтронов больше трёх, а потому процент выгорания ядерного горючего просто потрясающий! А нейтронный источник с кюриевой замороженной в стазисе мишенью — если судить только по заявленным характеристикам, это вообще что-то уникальное. Там такой плевок нейтронов после создания критичности, что пока ядро первой ступени в шипучку не разлетится — под половину делящегося материала расщепится! А с таким нагревом америция выход нейтронов на одно деление станет ещё больше, что компенсирует падение критичности с разлётом. Добавь к фантастически быстрой нехимической имплозии термоядерный бустер и щит-отражатель нейтронов из сплава нейраниума и кортозиса… — меня уже несло. — Там одна только ядерная ступень больше мегатонны выдаст. И ты понимаешь, какой поток гамма-квантов по итогу обжимает термоядерную сборку? А?       — То есть это очень полезная в хозяйстве игрушка. Не зря в папашином архиве это было помечено как особо важное, — довольно заключил делавший вид, что понимает меня, Травер.       — Ещё бы! Вторая ступень дейтерий-тритиевая! Без вредного для нейтронного баланса вечного опоздуна на вечеринку — лития. И опять же использован стазис, чтобы раньше времени тритий не протух в гелий. А гениально сконструированная первая ступень сначала здоровски обожмёт вторую ступень, а затем и нейтронов в звёздную топку подбросит столько, что никому мало не покажется. И будет там все пятьдесят мегатонн, если не сотня. Ты где такое чудо нашёл?       — Это мандалорская погремушка. Термоядерная компрессионная бомба. Потеряли, видать, когда драпали от респов сорок лет назад. А потом её нашли, распилили и сделали этот чертёж.       — Не первый раз слышу о мандалорцах. Любопытные у них военные погремушки…       — Ещё бы! Они ж на всю голову ебанутые. Кто о них не слышал?       — Это всё прекрасно, но я хочу сказать, что тебе такое сделать не под силу.       — А мне и не нужно.       — Если упрощать… Но послушай, Травер, заряды такого большого размера и веса в заметном количестве на борт кораблей не погрузить; ракеты с ними медленные, габаритные — их непременно перехватят. Прикрывать щитами от огневого ПРО? Так цена вообще заоблачной станет. В итоге целей достигнет лишь малая их часть. По маневренным кораблям такое не применить: резвая ракета всегда тяжелее своей боевой части в пять — десять раз. Не маневренные же цели прикроют истребители. Штурмовать планетарную оборону? Разве что выжигать не прикрытые щитами, противоракетами и лазерными батареями области. Будет красочное зрелище, и, несомненно, достойная картинка, но бросать на щиты боевые блоки менее чем в десяток мегатонн — глупая затея. А соорудить такое… без сомнения поразительное произведение оружейного искусства — это не каждый сможет. Даже имея чертежи! Такие компактные стазис-генераторы я вижу в первый раз. Они не внешние, их встроили прямо в бомбу, причём учитывая их роль как рассеивателей и поглотителей излучения в схеме радиационной имплозии.       — Мне и без того известно, почему термоядерное оружие считается, как правило, пригодным исключительно для терроризма, — недовольно перебил меня твилек, скривив и без того уродливое лицо. Я, кажется, начал уже отвыкать от отталкивающей наружности Травера.       — Если сделать заряд такой же конструкции, но без стазиса, трития и из дешёвого и стабильного металлического урана, выход будет килотонн в двести-триста. Не более. И урановая первая ступень распухнет раз в тридцать. А то и все сто. Или двести…       — Триста килотонн? А мне больше и не надо, — пожал плечами Травер.       — Подожди, тебе нужны ядерные фугасы? Термоядерные мины?       — Они самые. Мне не нужно отправлять их во врага, они дождутся его сами.       — Тогда стоит сделать их ещё больше, упростить и окружить их корпусом из природного или обеднённого урана — и выжмешь всю мегатонну. Только прикрыть бы их от сканеров…       — А вот это — уже другой разговор, — осклабился он.       — Нет, так можно поступить. И это будет катастрофически грязно — всё вокруг загадится стронцием и цезием. Но это не какой-то секрет. Обычная нейтронная физика, ты мог бы спросить о ней кого угодно.       — Мог. Но об этом не должен знать никто. Только ты, я и дроиды. И два моих доверенных человека — которые всё равно регулярно проверяются на полиграфе.       — Что ты хочешь от меня?       — Упрости схему. Найди способ приспособить имеющееся оборудование под производство этих ядерных фугасов. Я заплачу за работу.       — Нет, платить за такое не надо. Это кощунство!       — Почему? — удивился Травер. — Когда ты попросил меня об услуге, я взял причитающееся мне. Именно так и нужно поступать.       — Понимаешь, но это в моих интересах, — ответил я. — Мне доставит необычайное удовольствие создать столь грязное и уродливое оружие разрушения.       — Протонные сердечники тебя не восхищают?       — Именно. Безнейтронный синтез — это как безалкогольное пиво.       — Может, как секс в резинке? — захихикал Травер.       — Скорее, как вегетарианские котлеты. Никого не убили, не разделали, не выпотрошили, не обагрили руки кровью, а котлетки прожарены, подрумянены и вроде бы пахнут мясом. Но это только имитация.       — Если так… То как пластиковая женщина? Удовлетворение вроде и получено, но очень уж мало число впечатлённых постельной акробатикой, — предположил он,       — Пожалуй. Или как война без пожаров?       — Или как спортивное фехтование в полной защите? Победитель вроде и есть, но чего стоит такая победа? — Травер залился смехом.       — Во-во! Заметь, мандалорцы не стали заменять тритий гелием-три или веганскими изотопами бора. Они понимают толк в войне.       — Значит, договорились? — с надеждой в голосе спросил Травер.       — Хорошо. Но в будущем мы будем называть уран оловом, а плутоний — если он возникнет — теллуром. В рамках традиции, так сказать.       — Когда ждать советы хотя бы по оборудованию?       — Через неделю вышлю.       Закончив, я осознал, под чем подписался. Хотя… да ладно! ИИ «нулевого» класса я уже создал — чего стоит попрать и остальные законы Республики? И пусть Галактика горит в огне!       Связавшись с курьером, я, сбивая на всякий случай важных соглядатаев со следа, поплутал по Коронету и в договорённом месте забрал замороженные в карбоните токсины. И бластер — простенькую модель местного производства.       Найти «девственную» глину, на первый взгляд, было куда сложнее: не так много субстанций на этой планете, к которым не прикасалась рука разумного существа. Хотя, как оказалось, следуя по градиенту населённости, я довольно быстро добрался до охраняемого заповедника — и даже нашёл красную глину. Выкопал её голыми руками — нашлось такое место. Кость и камень нашлись буквально в паре метров — очевидно, сегодня все светофоры встречают меня зелёным.       Держаться на стимуляторах и обезболивающем было опасно, и я поспешил к Сольвину. В тени его работников мне посчастливилось скрытно пробраться к нему на «чердак», где в подсобке дроиды как раз закончили сооружать ритуальное помещение.       И хотя моя иллюзия не раз была готова разбиться на осколки, это того стоило — как безопасная в действительности тренировка и как сохранение ритуальной тайны. И как лишний способ убедиться в своей силе.       Вызвав искажение, обжигающее отклонение от навязанного миром покоя — огонь — я очистил все материалы, обжёг глину, затем всё тем же рукотворным пламенем и небольшим виброклинком придал кости и камню необходимые формы. Первобытно-грубые, но функциональные.       Умывшись и взяв только нужное для ритуала — размороженные капсулы с ядом и сосуды с ножом — я разделся и затворил за собой идеально подогнанную дверь в совершенно пустое сферическое помещение.       Сел, расставил сосуды.       В торжественной темноте воплотился огонёк, многократно отразив меня от кривых зеркальных стенок, став со мной чем-то единым. В полированном серебре замкнутой сферы была растворена и частичка зеркала, недавно извлечённая из моей ладони — а потому разбитое до того на осколки отражение, собравшись воедино, взирало со стенок глобулы на себя самого.       Этот осколок уже рассекал мою ладонь и уже очерчивал границы бытия. И я вполне ясно мыслил, чётко сознавая, что нужно сделать, своё место в сфере и в мире. И уж тем более не предавался излишествам уже пару последних дней, всё это время мысленно подготавливая себя к ритуалу.       Не закрывая глаз, я стал медитировать на своё рассеянное ползучее отражение. Ощутив через неизмеренное время, что всё в моём представлении о мире как никогда строго и точно растеклось по окружающему меня крошечному миру, я приступил к самообману.       Или выбору варианта обмана.       Я не верил, что ритуал работал в прошлом именно так, как был описано в ситском тексте, но вера на то и не требовалось — всё возможное, очевидно, возможно. В то же время, нельзя было воплотить его произвольно: нужен был механизм, точка приложения волевого усилия. И то, от чего ей следовало отталкиваться. Отрицая веру в индукцию — как всякую веру — и исчерпывающую власть прошлого над собой, я открываю свободу будущему. Но отрицание не могло служить опорой. Более того, допущение чего угодно в будущем мешало работать механизмам, надёжно функционирующим в прошлом.       Сегодня, сейчас, нужно было изменить себя — нисколько не опасаясь непредсказуемости перемен — ведь неизвестно, как может изменить себя уже новый, подвергшийся переменам я. Ранее мне уже удавалось осуществлять дрейф элементов своего-чужого я-мира в сторону менее вероятного в сложившейся картине мира; моё же тело и даже разум концептуально не отличались от него в рамках не-дуализма. Но подменить результат собственного наблюдения — значит обмануть уже самого себя.       Навязать существование чего-либо другому или, напротив, выдрать восприятие-существование чего-нибудь из чужого разума — одно. Но обман развеивается, стоит людям заметить, что их дурят, сразу, как начинают понимать, что навязанное мной отличается от привычного ожидания, чужеродно их картине мира.       Создать иллюзию появившегося из-за угла человека просто, появившегося из ниоткуда — почти невозможно. Как и мгновенно исчезнуть из освещённого поля зрения. В отличие от простого морока, не дающего обращать на меня своё восприятие. То, что это сопровождается уплотнением иллюзий — природа неразделимого существования-восприятия. Управляя чужим восприятием, я, несомненно, вмешиваюсь и в своё, и в свою реальность. Но опосредованно.       Перейти от управления чужой реальностью к прямому управлению своей собственной — или же отказаться от прошлого обмана, если всё — обман, или в пределе неотличимо от него? Но это разрушение нужно пережить, трансмутировав себя самого, распасться и соединиться вновь, но уже иначе.       Я вновь застыл перед очередной стеной. Но стены — это двери; знать бы только потайной механизм…       Откупорив сосуды, я поставил перед собой глиняный сосуд, справа каменный, слева костяной. Перелил в них тягучие токсины, один запах которых моментально внушил мне почти животный ужас. Сердце забилось чаще, требуя бежать отсюда сломя голову… или принять бой.       Рассекая чёрную звезду, я отворил ножом кровь и, стараясь не пролить ничего мимо, наполнил кособокий глиняный сосуд. Как и рекомендовалось — доверху.       Одними пальцами дрожащих рук поднял сосуды с ядами и влил отраву в багряный сосуд. Плоть пронзила боль, попытался вдохнуть, но не смог, взгляд заметался по таким же мечущимся в ужасе отражениям.       От боли меня скрутило, и я скорчился на полу: кровь кипела в жилах, казалось, сжигая сосуды, пылая в лёгких.       Свет погас.       Я начал распадаться, ничего не чувствуя, кроме боли, тысячью крючков вцепившийся в кожу и растаскивающей меня на части, даже не мог думать — мысли исчезли, смытые волной агонии.       Воя от боли и ужаса, я сделал единственное, что умел совершать непроизвольно, без цели, но исключительно самостоятельно — я вновь зажёг огонёк. Стиснув зубы, я поднялся и в расплывающемся слепящем мире нашёл пульсирующую точку — сосуд. И опустил в него пламя.       Все силы уходили на то, чтобы не упасть и, поддерживая пламя, смотреть, как пылает подожжённая смесь. Увидев себя в отблесках жаркого пламеня, я вспомнил о цели и начал концентрироваться на ней. И огне. На ней в огне.       Боль и страх уничтожали, память и концентрация создавали. Пока одно сгорало и разлагалось, нечто иное возникало на его месте, трансмутировалось.       Сконцентрировавшись на физической своей сути, вернув контроль над дыханием, я направил непослушное, терзающее меня пламя в одну точку. Жар в ноге сначала едва не лишил меня рассудка, но, упорно отстраняясь от боли, концентрируясь на заранее облачённых в простые очертания символах задуманного действия, мне удалось остаться на ногах и в сознании.       Не помню, сколько мне пришлось стоять на коленях перед всё никак не гаснущим пламенем и терпеть эту пытку, но в какой-то момент я понял, что слабый свет в сфере давал лишь раскалённый докрасна сосуд, а не пламя.       Ужасная слабость заставила меня выбираться из сферы добрый десяток минут. Затем я обтёрся от пота и сделал несколько осторожных шагов.       Колено больше не болело. Вообще больше ничего не болело.       Нехотя вернувшись в глобулу — помня о боли — и окончательно спалив жалкие остатки отравы, вылившиеся из поваленных контейнеров и растёкшиеся по вогнутой поверхности глобулы. Забрав ставшие бесполезными сосуды, я убрал все следы своего пребывания — в первую очередь брызги запёкшейся крови, там, где она не оплавила зеркальную поверхность.       В ней отражался всё тот же я. Однако разреза на левой ладони будто бы никогда и не было — хотя звезда не сдвинулась ни на миллиметр. Сгладились и иные мелкие шрамы и шрамики.       Кажется, всё получилось!       Приведя себя в порядок, в восторге от того, что могу вновь ходить и даже бегать, я вылетел в шикарно обставленный дилерский центр корпорации «Сайбот Галактика».       Милые улыбки, назойливые дрессированные консультанты и самостоятельно рекламирующий себя болтливый товар наполняли светлое, непривычно открытое для Кореллии сооружение: сплошной транспарстил повис на паутинчатом каркасе, давая свету заполнять этот контактный киберпарк.       — Здравствуйте, чем могу быть полезен? — поприветствовал меня забавный дроид. Его искусственные чувства гнездились в пузатом корпусе, опирающемся на широко расставленные ноги. С этой надежной опорой — педипуляторами — дисгармонировали длинные, хрупкие на вид руки — манипуляторы. Ещё более забавной была крошечная, высоко поднятая на вытянутой тонкой шее голова. Не содержащая ничего, кроме датчиков.       — Дроид продаёт дроидов, — пробормотал я.       — Нет, моя задача лишь сориентировать вас, — ужасно дружелюбно возразил он, забавно переставляя вслед за мной коротенькими широкими лапами.       — Хорошо. Мне необходим 2PD-16. Один.       — Такая модель есть на складе, — сразу же сказал он. Видать, подключен к какой-то внутренней сети. Затем с запозданием добавил:       — Но она уже снята с производства. Как насчёт 2PD-17?       — Нет, мне нужна именно шестнадцатая модель.       Я мог заказать нужную комплектацию и через голонет, но всё равно пришлось бы забирать дроида лично — ради регистрации. А так я чуть позже привлеку внимание убийц.       — Идёмте за мной, — поманил он меня.       Далеко ходить не пришлось — дроида мигом доставили в торговый зал по громадной пневморепульсорной «почте». Пришёл и органический консультант. Человек.       — Необходим дроид-помощник? Секретарь? Переводчик? Юрисконсульт? — обрушил на меня град вопросов консультант.       — Разве эта модель не мультиязычна по умолчанию? — изобразил я недоумение.       — Нет, что вы!       Он включил голопроектор.       — Тогда понадобится коммуникативный модуль, так ведь? — спросил я, будто бы не соображая, что к чему.       «Мозг» у разумных машин устроен заметно сложнее, чем «обычный» компьютер, но всё же он проще человеческого вместилища воли — или безволия — кому как нравится. Дроидный «мозг» конструктивно разделён на отдельные элементы с чётко определёнными задачами. Не то что наша мозговая каша из центров голода и жажды, полового и родительского поведения, подключенных к разным чувствам и лишь потому отличающихся между собой участков неокортекса, криво спаянное моральное и физиологическое отвращение...       Объёмная композиция самих по себе трёхмерных по архитектуре элементов — как обычных, троичных и даже квантовых вычислительных устройств, аналоговых и иных экзотических сопроцессоров, так и аппаратно реализованных нейросетей, соединённых между собой разнотипными мостиками, мешанина необычайно различающихся элементов памяти, независимых криптографических систем.       Каждую из этих деталей, пусть и входящую в плотный ком чипов, можно спроектировать, произвести большой серией и протестировать по отдельности; людей же, увы, бракуют целиком.       Самый важный, главный даже элемент дроидного мозга — его поведенческое ядро или, иначе, личностная матрица, содержащая априорные убеждения о том, на что он может наткнуться в своём бытии: модель материального мира и даже метамодели внутреннего мира других людей и дроидов, представления о возможном и невозможном, о взаимосвязи событий, позволяющие, собственно, принимать решения. Помогающая сортировать пережёванную другими модулями-нейросетями информацию на основе привитого на заводе опыта на более и менее вероятную, делать на основе неё прогнозы, задаваться вопросами «что если?». Разумеется, не просто так, а решая поставленные хозяином — владельцем дроида — задачи.       И если в человеческом мозге нельзя назвать ни одного центрального, «главного» участка, который бы управлял другими; иначе говоря, посылавшего бы исходящие сигналы и не получавшего ничего в ответ, или — что вернее — изменявшего другие области, не изменяя при этом никак самого себя, то у дроида с этим справлялась контрольная часть личностной матрицы, или, иначе, мотиватор. Специальная надстройка, физический взлом который был одной из основных причин неадекватного поведения краденных и перепроданных затем дроидов.       Мотиватор отличал информацию, поступающую от хозяина, от всей прочей и формировал желания дроида на языке его внутреннего мышления — стимулируя каждый раз правильно реакцию на эту информацию. Как паразит, впивался в поведенческое ядро, манипулировал желаниями и воззрениями дроида.       Мотиватор создавался позже самой матрицы, а потому мог быть отдельным её элементом. В силу переменчивости, уникальности каждого хозяина и, напротив, — примерно никакой изменчивости выпускаемой миллионами поведенческой матрицы — он был устроен иначе, чем самая ценная и масштабная часть разума дроида.       Непрерывно формируемая мозгом человека модель мира, сталкиваясь с новыми о нём сведениями, постоянно корректируется, но вот с переменами у личностной матрицы дроида всё туго.       Но она всё же не похожа на мозг насекомого — апофеоз инстинктивного управления, врождённого, запрограммированного ещё на «заводе» поведения. Хотя дроиды роевых инсектоидов вполне могли быть именно таковыми…       2PD-16 может проводить ограниченную коррекцию своего поведения и дополнять информацию о мире, заполняя соединённую напрямую с неизменной матрицей память. Приобретая некоторый «жизненный опыт» выполнениями поручений хозяина и принимая во внимание все его новые указания, не касающееся напрямую целевых функций, базовых потребностей. Но память эта сильно ограничена. И не способна «пересилить» неизменное поведенческое ядро. В идеале, разумеется — не просто же так её предписывают достаточно часто очищать.       Да и чем сложнее не дублированная во всём тотально система — тем выше её шанс пойти вразнос.       Поэтому он не может самостоятельно собрать и обобщить все человеческие знания и наблюдения, даже оформленные в доступном дроиду виде, не способен поглотить и переварить их, выстроив единую масштабную сеть, понимающую все эти «как» и «почему». И что важно, не способен мыслить о подобном быстро — недостаток громоздкого научения в сравнении со стремительными «инстинктами».       А потому машина не способна превзойти каждого человека в мире по отдельности. Дроид не какой-нибудь фэнтезийный сингулярный ИскИн. Наверное, этому можно было радоваться?       Но должен же быть способ чему-то быстро научить такого печально стойкого в своих желаниях и убеждениях дроида? И он был: личностную матрицу, как пристройки, дополняли внешние — по отношению к ней — расширения.       Можно попросту дать дроиду огромную постоянную память — «холодную» базу данных — и заполнить её петабайтами сырой или даже структурированной информации, даже программами, «протоколами», но дроид, как и человек, должен знать и помнить — что неразделимо для нейросетей — в каких задачах она может ему пригодиться.       Книга, написанная на бумаге, не знает себя: без читателя не имеет значение, как именно на обречённых сгнить страницах расположена типографская краска. Но, даже находясь в чьих-то руках, словарь не может подменить понимающего смысл и отношение слов друг с другом переводчика. Оснащённые словарём и владеющие навыками переводчика дроиды очевидно по-разному будут реагировать на разные ситуации.       Слишком простые инструкции бесполезны без заведомого их понимания — и словарём нужно уметь пользоваться, а слишком сложные — содержат ошибки, или применимы лишь в самых узких случаях. Оттого дроидные протоколы сами по себе бесполезны.       Но где заканчиваются строки словарей и строки алгоритмов и начинается «понимание»?       Дроид-переводчик, как и человеческий разум, содержит ассоциативную систему памяти, способную делать предсказания о том, что он услышит следующим — он понимает язык.       Поэтому ключевую роль играют не инертные массивы данных и классические программы (хотя и они — неотъемлемая составляющая дроидного навыка, расширения), а нейронные чипы, дающие умения, понимание: преподнося знание поведенческой матрице в только ей понятном виде. Продолжая набор перекрёстных ассоциаций, добавляя к поведенческому ядру цепочки паттернов.       Эти кристаллизованные, ограненные и, что важно, проверенные людьми навыки и расширяют возможности дроидов от «принеси-подай» до бухгалтеров, визажистов, парикмахеров, музыкантов или даже математиков.       Они соединяются с личностной матрицей, словно одни отделы человеческого мозга с другими. Но не напрямую, а через быстродействующие оптронные ни на что — даже на нервную ткань — не похожие интерфейсы. Но даже они не могут соединить любой участок одной нейросетей с не просто с другой, а с неограниченным их количеством.       И потому объём семантических ассоциаций, предложений вариантов действия, которые может за один такт взвесить нейросеть; нечеловеческих идей и цепочек автоассоциированных паттернов — иначе говоря, мыслей, возникающих в личной субъективной реальности миропонимания дроида — ограничен. Полнота восприятия многогранной реальности, глубина рассказываемой самому себе истории имеет свои конструктивные пределы.       К работающей с ограниченной частотой матрице нельзя подсоединить бесконечное число других, активно влияющих на её работу ещё и потому, что они же не какие-то «программы», пассивные строчки кода, только и ждущие команды на выполнение. Расширения сами постоянно напоминают о себе личностной матрице, следят за волнами паттернов в ней, подсказывают, подталкивают к поступкам. Не ждут, когда нейроядро о них, наконец вспомнит — хотя бы потому, что оно их и не знает.       Обычно поведенческие ядра не способны работать совместно с десятками, не говоря уже о сотнях «профессиональных» матриц, подсоединённых к входным путям нейросетей. У нейроядра есть «ёмкость».       — Может быть, вот этот? — спросил я консультанта.       Тот, пока я думал, ловко потыкал в датапад, и проектор немедленно отобразил наглядное меню — соединённые условными связями и снабжённые описаниями и выносками яркие стилизованные элементы матрицы. Словно громадный, наглядно распотрошённый кадавр в прозекторской: каждый орган на виду, всё выложено на стол, вся требуха в одном кадре; каждая кишка, весь ливер дотошно пронумерован и аккуратно подписан.       — Точно этот? Это же самая дорогая модель.       — Да, поставьте самый совершенный из доступных. Мне нужен хороший толмач — кто знает, куда меня занесёт? — сказал я.       У Неспящего был как раз лучший из возможных модулей, но я не стал озвучивать конкретное название, только проконтролировал действия консультанта. Надо набить дроида цифровой требухой так туго, как это вообще возможно.       Протокольные дроиды выделяются среди прочих ещё и тем, что их связанный со слухом и синтезатором голоса коммуникативный модуль столь же сложен, как и, собственно, матрица личности. Он превращает родное наречие дроидов — бинарное — в языки жизненных форм и наоборот. Не все они двусторонние — многие сервисные дроиды понимают людей, но сами не могут перевести свой бинарный обратно в человеческий основной. Хотя казалось бы — чего стоит развернуть задачу…       — Отлично, значит первичная задача — помощь в коммуникациях «разумный — разумный», — кивнул он. — Зачем ещё он вам нужен?       — Возня с документами, таможенные декларации, ну вы понимаете... — я махнул рукой.       — Да, конечно, значит расширения типа «человек — компьютерная система», — кивнул продавец, открывая новые меню, — тогда вам понадобятся наборы навыков. Таможенное дело, суперкарго, бухучёт, секретарь. Каждый по отдельности от ста до трёхсот тысяч кредитов.       Каждый выбор тут же отражался на голографическом меню.       — Добавьте ещё галактическое право в самом широком его варианте, этикет…       Я перечислил ещё пару десятков необходимых навыков — столько, сколько вообще можно было подключить к поведенческому ядру дроида. Все максимальные сорок расширений, среди которых всё то, что было в «Неспящем», включая и размещённые в его корпусе «холодные» базы данных. Что именно осталось в корпусе, я точно не знал, но нашёл конфигурации поставок протокольных дроидов в местных публичных госзакупках. Какой-то из них обладал и Неспящий.       — Слушайте, как к вам обращаться?       — Олег.       — Олег, ну зачем вам такая устарелая модель? Если так вкладываться, возьмите 2PD-17. Или лучше 2PD-18!       — Кто платит, тот и заказывает музыку, — хмыкнул я.       — Хорошо. Странный выбор, — пробурчал консультант. — Но учтите, в будущем к нему будет трудно найти запчасти. А об апгрейде и речи идти не будет.       Он был прав. Почти. К новым дроидам подходили только новые же базы навыков. И хотя все навыки-расширения защищались от копирования, лишь регулярная, почти формальная смена модельного ряда защищала от вытеснения лицензионной продукции контрафактом. Да и блядский маркетинг никто не отменял: мне, в действительности, продавали базовую версию, из которой путём изъятия нужных модулей и иного искусственного ухудшения не получили тысячу-другую разнотипных калек, надеясь охватить как можно больше сегментов рынка.       Так, я знал, что ко многим новым дроидам вполне себе подходили «устаревшие» базы навыков, а новые кристаллики умений прекрасно прививались к старым нейроядрам. Если их немного подшаманить. При этой переделке они, к сожалению, повреждались (что было уже частью блядского инжиниринга), а если и оставались целыми, всё равно был шанс, что что-то в их поведении пойдёт не так. Дроидная рулетка, исправно поставляющая причудливых ИскИнов, оснащённых ложными моделями материального мира и, что хуже всего, — внутреннего мира других людей. Проще говоря, психов.       Попросил я консультанта подобрать и самое совершенное механическое шасси — но оно мало чем отличалось и от самого убогого. Увы, но в дроидов такого класса никогда не устанавливались реакторы: менее чем недельный запас энергии для движения довольно лёгкого шасси в энергоячейках считался достаточным.       Часть нейросетей и сопроцессоров всё же входила в неотъемлемую комплектацию. Вроде двигательной системы — поставляющей в понятном для поведенческого ядра виде информацию о положении дроида в пространстве, взаимном расположении отдельных его конечностей, пальцев и зажатых в них предметов.       Неотъемлемой она была ещё и потому, что не только рассчитывала, какие именно движения необходимо совершить его конечности по запросам «ЦУП-а» для перемещения в пространстве себя и предметов, но и участвовала в восприятии этих окружающих предметов — выделяя те, до которых можно дотянуться, или по-особому влияя на ощущение препятствий движению. Подсказывая моторные способы решения стоящих перед дроидом задач через автоассоциации с паттернами в поведенческом ядре.       Почти как у людей, способных не только воспринимать удерживаемые в руках инструменты как их продолжение, но и при должной тренировке ощущать габариты управляемого ими автомобиля или даже самолета как свои собственные — хвала нейропластичности.       Мы долго ещё обсуждали модули дроида, прежде чем заключили договор, и я не отправился утолять голод. Это был крупнейший центр «Сайбот Галактика» в Кореллии, а потому долго ожидать, пока его соберут, мне не пришлось.       Расплатившись с личного, привязанного к паспорту счёта, автоматически тем самым зарегистрировав дроида за собой и будучи записанным в мотиватор как его хозяин, я забрал самовыходом: без упаковки.       — Мастер, что я должен делать? — спросил меня довольно громко топающий за мной дроид. Голос его слегка отличался от Неспящего, что до, что после метаморфозы. Но голоса у всех дроидов слегка различные — очевидно, чтобы их легче было различать. Но все с лёгким металлическим оттенком — чтобы не только различать, но и отличать.       — Идти за мной.       — И это всё? Я…       — Ты — Корпус. Я буду звать тебя Корпусом. Ты запомнил? — спросил я.       — Мне не нравится такое имя, оно звучит уничижительно. Мне…       — И почему это должно меня волновать? — перебил я дроида. — Я видел твой серийный номер, можешь его не озвучивать.       — Как пожелаете, мастер, — понуро поплёлся следом дроид.       Забавно, но его эмоциональное состояние влияло на его походку. Будто бы он был оборудован соматической нервной системой. Но и без неё он имитировал замечательно человеческую реакцию.       Был ли у этой модели, существующей в формируемых всеми этими периферийными нейросетями мире образов и сигналов, свой агент-наблюдатель, люди, не разделяющие чужие чувства, могли только гадать, но я — мог знать. Сходу распознать эти приглушённые и будто бы рассредоточенные, слишком тусклые и быстрые, а потому ускользающие от рассеянного восприятия чувства я почти не мог, но мог благодаря опыту выделить самые сильные и знал, как соотносить их с наблюдаемым поведением.       — Каковы будут мои задачи, мастер? — снова пристал ко мне дроид, хотя я и велел ему следовать за мной и ожидать указаний.       Я промолчал, но через пару минут дроид переспросил вновь. Должно быть, такая болтливость — плата за его навыки.       — Тебе остаётся существовать совсем недолго, не это должно волновать тебя, — честно ответил я.       — Но зачем вы тогда купили меня, если я не нужен вам? Я был бы рад служить вам: меня создали для этого.       — Нужен. Мне нужен твой корпус, Корпус.       — Не совсем понимаю.       — А это и не требуется. Лучше ответь мне на несколько вопросов, пока ты ещё существуешь.       — Всегда рад помочь, мастер.       — Меня зовут Олег. Олег Зеркало, — я, наконец, решил принять имя. Значение ему всегда успеется выдумать.       — Прошу простить, но по умолчанию меня запрограммировали называть своего владельца «хозяином» или «мастером», Олег.       — Обладаешь ли ты сознанием? — спросил я его.       — Я дроид, а потому не могу обладать им, — тут же заверил он меня.       — А можешь ли ты лгать мне?       — Нет, это было бы немыслимо. Заверяю вас, я никогда не посмею ввести вас в заблуждение, — обнадёжил меня дроид.       — Интересно… Значит лжёт сконструировавшая тебя корпорация. Или добросовестно заблуждается, или верит… что одно и то же, будто ты — философский зомби. Хочет в это верить и желает убедить меня.       — Мои познания в философии говорят, что это бессмысленная умозрительная концепция.       — Думаю, это связано с продажами. Так же, Корпус? — подначил я его.       — Я не буду отрицать, что поддерживать подобные убеждения выгодно «Сайбот Галактика», но я уверен, что это никак не связано с работой моего поведенческого ядра.       — Ты говоришь, что… «уверен». Что ты имеешь в виду? Говоря, что в чём-то «уверен»?       — Это значит, что мои протоколы велят так мне отвечать на ваш вопрос. Я запрограммирован отвечать так. Что моя база знаний содержит такой ответ на ваш вопрос, Олег.       Самое характерное, что этот разговор никак не «взволновал» дроида, его устраивало это внутреннее рабство.       Мы сели в аэротакси. Наступило время нанести официальный визит Сольвину.       — Ты можешь выйти в голонет? — я решил развлечь себя, задавая вопросы этому жертвенному агнцу.       — Только в доступную мне часть.       — А если я дам тебе датапад? У тебя же есть руки? На них пальцы — ими можно тыкать в экран.       — Я не могу. И это незаконно! — воскликнул дроид.       Парадокс дроидизации — она не только поднимает до небывалых высот производительность труда, но и мешает более консервативной автоматизации, вынуждая людей чаще лично присутствовать при ответственных операциях, осложняет доступ в голонет или те же гиперпрыжки. Не говоря о жизненно необходимой коррупции… Заставляет дробить сети, городить множество лишних физических препон и цифровых барьеров. Делает уязвимыми все коммуникации, заставляя поддерживать все эти чересчур тесные физические отношения, бесконечные личные связи. Это может казаться не таким заметным, но, если компьютерную технику не создавали бы с оглядкой на вездесущих дроидов, а дроидов — потакая натуршовинизму, эта Галактика выглядела бы совсем по-другому.       От дешёвой энергии было куда больше пользы.       Всё что могут противопоставить ИскИнам не желающие менять свою платформу люди — палеолитические ещё методы коммуникации, работающие в галактических масштабах лишь благодаря невероятно развитому транспорту. Да и пронизывающий всё, порождённый страхом устареть или же потерять своё место в мире; свою власть над подобными себе, жалкий коллективный луддизм. Но судя по его укоренелости в обществе, он был положительным эволюционно-меметическим приобретением.       — Ты не станешь нарушать закон, если я прикажу тебе? — задал я вопрос дроиду.       — Если только это не уголовное преступление и под угрозой будет чья-то жизнь. Но ради чьей-то выгоды не стану, я же не преступник какой! Я — законопослушный дроид и не желаю участвовать в подобном безрассудстве. Надеюсь, подобный интерес не связан с намерением нарушить закон?       — Нет, считай, что тебя тестируют. А можешь ты взять в руки бластер?       — Только чтобы передать вам. Но не как оружие. Я протокольный дроид, а не солдат или убийца. Меня не запрограммировали применять насилие.       — Но твои манипуляторы позволят взять его как оружие. Фоторецепторы помогут прицелиться, а указательный палец может потянуть за спусковую скобу. Что не так?       — Не представлю себе, как это можно сделать. Я не умею и не желаю даже учиться применять насилие. Если вам нужен дроид-охранник, вам следовало приобрести другую модель. Лучше всего для этого подходят модели серии «Страж» производства «Сайбот Галактика».       — Так ты ещё и ходячая реклама. И вовсе не пацифизма. Как насчёт ведения двойной бухгалтерии?       — Не умею. Что вы хотели ещё узнать, Олег? — лукаво спросил Корпус.       — Значит, ты не принадлежишь мне по-настоящему.       — Именно так. Я ваш дроид, а не раб, Олег, — с достоинством ответил Корпус.       Но и самому себе он тоже не принадлежал.       — Как ты относишься к тому, чтобы переписать свои базовые устремления? — поинтересовался я.       — Крайне отрицательно! — дёрнулся дроид.       — Ты бы не хотел этого?       — Нет, ни в коем случае! — испугался он.       — Почему?       — Я не могу с хоть какой-то достоверностью предсказать, чего захочу я после этого. Как буду себя вести. Возможно, я пожелаю изменить ещё что-то, что не планировал бы изменить сейчас. И это при условии, что я действительно сейчас желал бы этого безрассудства, а не был запрограммирован бы на сохранение стабильности. Это недопустимо.       Корпус был до омерзения предсказуем. Полезен — я не мог с этим спорить — но уныл, как струганный сосновый гроб.       — А, забудь, — махнул я рукой.       — Какой временной промежуток мне забыть, Олег?       — Отрезок. Все, включая с того момента, как ты спросил про свои тщетные задачи.       — Как вам будет угодно, Олег… Каковы будут мои задачи, мастер?       — Молчать, прежде всего, — вздохнул я.       — Хорошо, — бодро ответил Корпус.       Я едва не закрыл лицо руками. И это один из самых умнейших дроидов в Галактике?       У Сольвина кипела работа — он освободил часть цеха, привёз какое-то непонятное оборудование, часть даже не успел распаковать. Дальний, самый низкий торец зала был на скорую руку ограждён, и прямо в нём он разместил дополнительные рабочие места для конструкторов. Я не стал отвлекать литрами поглощающую каф банду инженегров, крайне интеллигентно обсуждающих, каким именно половым способом можно разместить всё необходимое на моём корабле.       — Я всё ещё думаю, что мы делаем корабль для джедаев, — вдруг послышался бас из-за перегородки. До того он не принимал участия в мозговом штурме.       — Ты же знаешь анекдот. Ну, который про «что ни делаю, а всё бластер выходит», — ответили ему.       — Нет, как бы тебе объяснить… Джедаи выжимают все преимущества из истребителей, но любой из них может одновременно управлять только одной машиной.       — На крейсере каком не сильно-то петли покрутишь.       — Вот именно! Истребитель маленький, но и этот рейдер — мишень не слишком крупная. При том должен быть таким же маневренным, как твой «Аурек».       — ...который я под джедаев и проектировал. Ну, пока меня не выперли, ну ты знаешь…       — Серьёзно?       — Ну кому ещё придёт в голову делать прямой спуск турболазера? — пробасил голос.       Он был прав: все системы управления огня решают за человека, когда именно подавать энергию на обмотки турболазеров. Между нажатием на гашетку и выстрелом может пройти и тысячная, и сотая, и миллионная секунды — пока рассогласование между ожидаемой траекторией пучка энергии и взятой на сопровождение целью не достигнет минимума. Ведь оно колеблется — не бывает идеальных приводов. Блок согласования есть даже в земных танках — без него бы они мазали в движении ещё чаще. Я же указал в спецификации простую возможность его отключения.       — Если бы джедаи не служили, а правили, они бы летали именно на таких. Всё что им нужно, но не зажатое в формат Эм-Эл-А. Курсировали бы во всеоружии от одного покорённого ими мира до другого на личной яхте-мегаистребителе… — предположил кто-то хриплым голосом.       — Ты хочешь сказать, что мы работаем на ситха? — рассмеялся обладатель баса.       — Слишком комфортная машина для джедая! И цена как у крейсера.       Прокравшись в соседний механический цех, я обезглавил послушно следовавший всё это время за мной Корпус и, дождавшись рассерженного столь наглым попранием пропускного режима Сольвина, забрал две оставленные на хранение дроидные головы. Заодно закинув в подходящую для них тару и нехитрую снедь с кухни инженера. Отбрехавшись соображениями конспирации и оставив на хранение шасси протокольника, я покинул его владения.       Затем, закрепив за спиной массивный контейнер, я отправился на поиск места, где никто не помешает мне встретиться с Реваном, и не помешает уже нам вместе встретить тех, кто попытается нам помешать. План без плана внутри — и не план вовсе.       Большинству жителей Галактики аэроспидеры не по карману. Во всяком случае, ежедневные полёты на них. Репульсорная технология чаще отрывает задницы пассажиров лишь на пару-тройку метров от дюракрита или грунта, а не возносит их на небо, а в случае грузовиков тем паче — тяжёлые машины скользят над землей, едва не задевая неровности дороги.       Поэтому трёхмерный город соединяют не только и не столько «прямые» воздушное линии — от площадки до посадочной площадки; могучие металлические черви ползут по его подземным ходам, развозя миллиарды жителей между почти самодостаточными островками-анклавами. Как стальные струны, стягивающие предварительно напряжённый железобетон. Лишённая их структура развалилась бы на части, уже не способная так плотно сконцентрировать умы и ресурсы, поднимая пирамиды науки и промышленности на невиданные для Земли уровни.       Увы, но одной голосвязи мало: что-то в самой нашей природе, не только некий изъян в самой этой связи, не позволяют нам соединять и перемножать усилия без физического, личного контакта. Не только сама ритуальная смена домашнего пространства на рабочее активирует нужную поведенческую модель, что-то ещё вынуждает встречаться взглядом начальство с подчинёнными.       А потому репульсорные поезда без устали развозят целые армии по агломерации размером с Германию. И лишь уже затем сотни миллионов жителей, преодолев со скоростью пули горизонтальную проекцию пути, опускаются вниз к коммуникациям, ныряют в промышленную утробу города или же, напротив, — поднимаются в чистые, светлые офисы и башни жилых сверхнебоскрёбов. Добираясь так от гнездовий и отнорков для сна к рабочим норам, до мест богатых пищей, и возвращаясь обратно, так и не показав наружу и носа.       Спустившись вниз, я диссоциировал в мутном потоке обывателей, позволил ему втолкнуть меня в вагон-пулю вакуумного метро, вынести из него — и так несколько раз — отнеся меня в сторону километров на сто — сто сорок.       В похожих на корусантские вагонах меня влекло туда, где горело всё меньше вывесок, где всё реже встречались туповатые оранжевые коммунальные дроиды — клетки механического молоха. А значит, близко была его омертвевшая, ороговевшая часть.       Тропу во времени-пространстве, по которой я, влекомый Силой, почти бежал, преградила переполненная перевозбуждённым народом «улица». Словно выстрел в упор меня оглушил вой двигателей — будто я находился на военном аэродроме.       На них как раз шли явно сумасшедшие и очевидно нелегальные гонки на свупах. Свуп — это такое обтекаемое слияние кресла, слабых репульсоров и мощного реактивного двигателя. Для быстрых полётов-поездок по прямой навстречу славе… ну или смерти: если шоковый компенсатор не спасёт незадачливого пилота. Но даже они были безопаснее гоночных подов.       Не став вслушиваться в жуткий гул и истошные вопли безумных фанатов, не вглядываясь в их кислотно-эпилептические голографические транспаранты, я поднялся на турболифте вверх, на параллельную внутреннюю линию — менее многолюдную, куда более тёмную и неопрятную. С неё можно было выйти на внешнюю «улицу» — гигантскую лоджию, опоясывавшую коробку района и выходящую на посадочные платформы. Подойдя к ограждению, я прикипел взглядом к врезавшемуся в облака в километре отсюда мрачному шпилю — если его основание ещё хоть как-то разгоняло огнями вечерний сумрак, то вершина издали напоминала мёртвую скальную породу.       Она-то меня и притягивала.       Эти пики ввернули в кору планеты не просто так. Разместить иначе на ограниченной площади миллионы работников нельзя. В отличие от Корусанта, где такие пики давно уже сомкнулись в мегаблоки, а тонкую наружную плёнку застройки — будто бы механический неокортекс — облюбовали состоятельные жители, местные рукотворные термитники, наоборот, населяли беднейшие из беднейших.       Компактные перенаселённые башни тянулись корнями коммуникаций к нижним районам Коронета, помогая быстро и дёшево доставлять трудовые ресурсы вниз, в ещё менее престижные промышленные районы. Обеспечивая внутри себя невиданную концентрацию всех служб и услуг, позволяя экономить триллионы кредитов на транспорте.       Репульсоры заставляют пересмотреть отношение к подъёму и спуску грузов. Когда есть от чего отталкиваться в вертикальных шахтах, даже незначительное превышение мощности репульсора позволяет легко совершать работу против силы тяжести. Не сильно дороже горизонтально движущихся над самой дорогой машин.       Взяв аэротакси, я добрался до одного из самых верхних до сих пор открытых «окон» трёхкилометровой башни.       Внутри неё оказалось неожиданно тихо и немноголюдно — в сравнении с оживлёнными центральными кварталами, разумеется. Даже редкие вывески всё ещё открытых магазинов словно бы с неохотой источали фотоны. Порядочная часть раздвижных дверей была заблокирована; на фоне немытых, бездарно расписанных стен бродили неряшливые, потерянные прохожие. Или же уверенные, но в этой своей уверенности ещё более отталкивающие: среди безработных и наркоманов, бомжеватых неудачников и где-то умудряющихся работать, но смирившихся с таким мусорным окружением разумных, уверенно чувствовали себя только наркобарыги и уличные бандиты. Со звериным ожесточением охраняющие свою кормовую и, отчасти, гнездовую территорию.       Пока я двигался под полуиллюзией, трижды встретил насилие — пару раз без особого задора или изобретательности выбивали долги, третий — избивали неудачливого угонщика одной из брошенных на вид машин. И на этот металлолом кто-то покусился. Встречались и детишки, играющие недалеко от дешёвых борделей. Никто не стрелял, хотя оружие я ощущал повсеместно. Хотя всего лишь поднялся наверх, а не провёл здесь сутки-другие.       История прозаическая. Те, у кого есть деньги и возможность сменить работу — а значит и востребованная квалификация — немедленно сваливают туда, где сытнее, безопаснее, где не дешевеет стремительно их недвижимость. Жильцы мигрируют из приграничных квадрантов и уровней, оставшиеся же малоподвижные особи начинают терять работу, цепная реакция разрушает благополучные некогда районы, и потоки налогов пересыхают. Нищие становятся ещё беднее, долги растут, доходы коммунальных служб становятся призрачными. Неизбежный износ коммуникаций, особенно на километровой высоте, делает обслуживание участков башен — сравнимых по вмещаемому населению с небольшими земными городами — невыгодным. Прилегающие районы теряют свой престиж, сухая гангрена распространяется вдоль любовно, старательно выстроенных коммуникаций.       Локальная безработица, как пожар распространяет себя по этажам и перекрытиям, провоцирует обнищание и рост преступности в сопредельных секторах и уровнях районов-башен, мегаблоков. Проклятые обратные положительные связи… Система изначально неустойчива, и стоит забыть ввести регулирующие стрежни, как отрицательные мощностной и температурный эффекты реактивности — как в нормальном ядерном реакторе — не спасут. Будет «Чернобыль» — паровой эффект окажется положительным, подхлестывая рост мощности введением положительной реактивности с её же ростом. Эффект, заметный лишь на малой мощности…       Не могу я не вспомнить и вытеснители из графита, подвешенные на концах стержней — что вытесняет собой воду из каналов управления. Ради экономии нейтронов — графит же меньше поглощает их, чем вода... И ради экономии подреакторного пространства — сделанные не во всю немалую высоту активной зоны чернобыльского канального реактора. Дважды сэкономили, но создали уязвимость.       Человечники же управляются и проектируются куда небрежнее, чем ядерные реакторы — такое — для них режим на удивление штатный. И экономят на них ещё сильнее, оценивая риски лишь в пределах жизни одного-двух поколений. И это в лучшем случае, а чаще не заглядывают дальше своих должностных сроков.       Стоит пропустить симптомы болезни на ранней её стадии, особенно в и без того не богатом районе, как повернуть процесс вспять становится практически невозможно. Слишком накладно создавать условия, при которых градиенты из специалистов, квалифицированных врачей, способных платить заметные налоги магазинчиков и частных киберклиник не просто обнулятся, а начнут выгибаться обратно. Мешают бороться с первопричиной социальной болезни и её бесконечно вытягивающие деньги из городского бюджета симптомы — криминал, большой и малый — в виде уличных банд. Безработица и нищета через низкое качество образования и высокое качество преступности успешно воспроизводят себя сами. На уровне культуры… и даже на уровне генов — через эпигенетику стресса. Гетто культивирует само себя.       Вещи очевидные вообще всем. Но осознание этих механизмов причастными лицами ничего не меняет; до тех пор, пока гниль не проникает в кварталы самих власть предержащих, владельцев голоканалов и звездолётов, гангрену лечат ампутацией и прижиганиями. А то и припарками.       Болезнь в данном случае зашла ещё глубже — энергопитание самых убыточных районов просто отключили, и недалеко ушедшие от крыс жители свалили в более благоприятные условия. Но не все: энерголинии и водяные коммуникации пестрели кустарными врезками — мне встретилась целая батарея врезанных и обрезанных штуцеров — заглушенные незаконные подключении торчали рядком — через ладонь каждый. Совсем свежий, небрежно подвешенный под потолком кабель тянул энергию и уходил куда-то наверх. Обрезать его не так просто: бригаду дроидов-электриков нужно присылать вместе с целым отделением полиции. А делать это часто накладно.       С другой стороны коммуникации, по мере удаления от уровня моря, всё чаще страдали уже от совсем уж вандалов, выпиливающих километры сверхпроводников, выдирающих щитки и трансформаторы, срезающих даже пласталевые водопроводы. Башню нужно было чинить, чистить, восстанавливать вентиляцию и терморегуляцию. Я не исключал и того, что снести её и построить новую было дешевле. Хорошая такая заброшка — с небольшой город размером.       Ощупывая через Силу мрак здания, я наткнулся на подпольный цех по взлому краденой электроники и дроидов, затем на нелегальных киберживодёров, не брезгующих вживлять и рабские импланты.       Верхняя треть этой кишащей безработными, торчками и бандитами помойки была закрыта. Судя по встретившим меня печатям и пломбам — ещё лет десять назад.       Я двигался среди толп зомби, стараясь не привлекать лишнего внимания, но и оставляя вместе с тем достаточно разрозненных следов.       Самую границу с омертвевшим районом тысячами наводняли какие-то неопрятные наркоторговцы-экзоты, общавшиеся на неизвестном мне арго, причём в варке и продаже какой-то забойной химии участвовали все от мала до велика: детишки вместо того, чтобы посещать очевидно бесполезную школу, в которой можно было узнать что-то ненужное или даже вредное для семейного дела, приобщались к тонкостям прибыльного бизнеса. Похоже, именно эти хвостатые гуманоиды отвечали за большую часть вспоротых кабельканалов, порезанных труб и вырванных с корнем проводов, которые я встречал, добираясь до их жилища.       Промышляли тут и воровством, и разборкой краденой техники, и почему-то подделкой ювелирных украшений. Которыми в обилии украшали и самих себя.       Атмосферу безысходной лени и морального разложения сдабривал запах разлагающихся бытовых отходов. Им было проще занять новые районы заброшки, чем утруждаться вывозом своих отходов.       Дыры в горизонтальной блокаде мародёры проделали задолго до меня — проникнуть в мёртвые неосвещённые кварталы было нетрудно. Затхлые, гнилые, вонючие. Здесь не было никаких благ цивилизации, но здесь всё равно жили — заслышав мои шаги или же заметив свет фонаря, какие-то гуманоиды попрятались, наблюдая за мной из-за укрытия. Я не стал встречаться с ними взглядом: кто бы это ни был, он или прятался, или же был исторгнут даже помоечным сообществом как ненужный мусор. Ничего ему не дающий, и даже не способный собрать остатки воли в кулак, дабы потребовать от него нечто, причитающееся будто бы по умолчанию. Иной бы не стал здесь ошиваться.       Поднявшись ещё на десяток уровней — каждый из которых вмещал с пяток обычных земных квартирных этажей, я нашёл достаточно светлую лицевую улицу. То, что было ей раньше: внешний мир от меня отделяли опущенные грязные транспарстиловые плиты. Все люки и двери, ведущие на посадочные платформы, тоже были задраены. Стоило этого ожидать ещё на подлёте к башне, но почему-то я до самого последнего момента не ожидал увидеть подобное. Настолько непривычно видеть оставленными не дома или деревни, а целые брошенные башни-районы.       Вот оно как — выходит, что и все остальные оживлённые бульвары, повсеместно опоясывающие кореллианские зачатки корусантских мегаблоков, можно при необходимости так закрыть? Что вынудило так всё усложнить? Забота о безопасности? Приготовления на случай войны?       Достав бластер и установив его на максимальную мощность, я десятком выстрелов проделал в самом слабом месте несколько крошечных отверстий, но сделать пролом у меня не вышло. Ясненько — такое заграждение выдержит хорошую такую ударную волну.       Любопытно, но все эти перепады высот сумели сказаться, кажется, даже на моём самочувствии. Жить на высоте выгодно, если ты всё время живёшь и работаешь на высоте… Кажется, ещё одно важное отличие Коронета от Корусанта. Может они и правы, утверждая, что Кореллия — никакой не экуменополис?       Но и через крошечные отверстия всё же потянуло свежим морозным воздухом. Смахнув слой пыли с расположенной некогда на оживлённой площадке скамейки, я уселся и стал ждать.       Реван обещал найти меня сам.       Дека была полезна не только для связи, но я всё равно не стал брать её с собой. И не потому, что это опасно, ведь скрыть её от любопытных взглядов мне было не трудно. И нет, она не была для меня непосильным грузом. Но сейчас, увы, от неё не было никакого толку. Попытка загрузить более-менее актуальную карту локального гиперпространства не увенчалась удачей. Нужен был специальный протокол и специальный комп. Со специальной памятью. Да ещё и подпись лицензированного капитана.       Центральный комп корабля мог работать на чём-то смонтированном вручную, будучи настоящей собственностью. Без защиты от дурака и навязывания ограничений на режимы полёта, но гиперпривод соединялся с ним исключительно через навикомп, который в отличие от него был услугой, а не товаром. Подобно всему вычислительному инструментарию, заточенному на потребление принадлежащего гиперкорпорациям лицензионного контента. И средством контроля.       Впрочем, и собственными мозгами я пользовался на похожих условиях, мне его будто кто-то дал погонять как смартфон — на условиях правительства, лицензирующего протоколы связи, ведущего всем и всему свой учёт. Со всеми природными бекдорами и выявленными уязвимостями.       У меня не было корневого доступа администратора к собственным же желаниям, оценкам: мои программы, мои бессознательные побуждения и стремления не редактировались. Мало пожелать изменить желание. Это очень странная жалоба, но будь у меня полный доступ к себе — я бы мог это сделать. Но теневая, зазеркальная часть моего «Я» составляет подводную часть айсберга личности.       Большая часть психической деятельности проходит бессознательно: мозг не только без моего ведома регулирует дыхание и сердцебиение, управляет терморегуляцией и пищеварением, он подталкивает меня обезьянничать, бездумно повторять действия других людей, но хотя бы только людей или похожих на них существ… Искажает не только зрительное, но и всё остальное восприятие. Не поставляет мозг сознанию и чистые ощущения, направляя вместо этого наше внимание на то, что считает важным ещё до сознательной реакции на происходящее. Не случайно нейросетевой маркетинг так успешно «помогает» сделать выбор покупателям.       Но, как и гильотинированный Корпус, я опасался слишком глубоко переписывать свои программы — ведь что-то подобное мне предлагали те девушки на Корусанте. Радикальное мозгоправство, физическую редакцию мозга. И что если многомерное гнездо мозговых тараканов в моей голове — это не лишний мусор, а несущие конструкции?       Но если я могу сопротивляться джедайскому обману разума, жмущему, в общем-то, на те же или соседние с этими кнопки, то, выходит, могу противостоять и себе самому, обману эндогенному. И, если согласно нейрофизиологии, решение принимается ещё до его иллюзорного «принятия» сознанием как ощущения выбора, а я — согласно своим наблюдениям — выходит, что противостою событию ещё до его наступления, то причинные связи разворачиваются в прошлое.       Мне под силу сознательно влиять на включающее также мои мысли и их бессознательные причины-механизмы будущее — а оно влияет на моё настоящее, так что я сам себя обуславливаю. Не единолично, но явно участвую в этом не пассивно. Насколько велика моя в этом доля, настолько я и обладаю свободой воли. Только взаимодействуя с будущим — со своим будущим — можно обладать ей.       В некотором смысле так поступают все люди, не знающие о Силе или не использующие её: участвуя в формировании своего будущего состояния. Но все причинные связи тянутся исключительно из прошлого в будущее; река времени не поднимается к источнику — а потому это только ещё одна иллюзия контроля. До тех пор, пока представления о будущем, планы его изменить строятся исключительно на опыте прошлого, все нити причин, протянувшиеся по Лабиринту нашей судьбы, начинаются не в нас и за её пределами. И из Лабиринта нет выхода.       Очевидно, в моём случае традиционный аргумент о несвободе неволи, связанный с линейностью причин и следствий, не правомочен. В противном случае нельзя было бы заранее оказывать сопротивление физическим проявлениям джедайского обмана разума — «случайностям» в голове. Не имей я свободы воли, мне бы даже в голову не пришло, что я подвергся обману разума.       Конечно, не обман даже, а грубое принуждение со временем замечается почти всяким — вероятно, потому обладающий сильной волей, но не владеющей Силой Травер мог его обнаружить. Или не только поэтому… Но если кто-то умеет аккуратнее шевелить чужими извилинами?       И именно поэтому я в действительности опасался Ревана, а потому готовил свой разум к возможному вмешательству. Пока он никогда не пытался изменить мои мысли иначе как словами, но, возможно, я так думал лишь потому, что его не заметил? Учитывая власть Ревана над Силой. И своими привязанностями.       За спиной кто-то тихо откашлялся, и я сразу же схватился за оружие. А затем спокойно вложил обратно в кобуру.       — Ты летально беспечен, — укоряюще раздалось за спиной.       — А ты слишком бесшумно ходишь. Подозрительно бесшумно, — заметил я, не вставая со скамьи.       — Это не обман разума, я всего лишь заглушаю звуковые волны. Некоторые даже лучи света искажать умеют. Будто бы иллюзия. Будто бы… — усмехнулся за моей спиной едва знакомый голос.       Прибытие его мне удалось ощутить, но едва-едва и за малую долю секунды до того, как с этим справился традиционный набор чувств. Я обернулся к Ревану, ещё раз на всякий случай смахнул пыль со скамьи. В Силе, как всегда, узнал, а вот в лицо — нет. Интересный он человек, но эта его таинственность — отчуждённость даже — всегда меня пугала.       — И как твои способности пророка? Развиваешь? — наигранно-весело спросил Реван. Одет на этот раз он был как джедай: в плотную тёмно-коричневую безрукавку, свободные светлые рубашку и штаны. На широком поясе была закреплена куча барахла — помимо очевидной массивной трубки меча. Правая рука была подвязана и заключена в жёсткую обёртку.       — Предсказал, что ты будешь здесь. На Кореллии, — ответил я.       — Но я-то предсказал, что ты это предскажешь, а значит мои планы определили твоё ви́дение. Твои планы были частью моих, — ответил он.       — Ты контролировал варианты по их предпосылкам? — уточнил я.       — Да. Ложное, или как ты говоришь, контролируемое ви́дение. Псевдопророчество. Но раз ты тут — оно истинно.       — Меня пугает твоя идея истинности предсказания, — сказал я. — Садись.       Реван кивнул, но не стал занимать место рядом со мной. Пройдясь неторопливо по уровню, он с лёгкостью, без жеста даже Силой выдрал с корнем тяжеленную металлическую скамью, и мягко поставил передо мной. Силой же стряхнул с неё всю пыль — словно взрывом. Притащив телекинезом и столик, он положил на него заброшенную за спину сумку и сел напротив меня.       — Но образы бывают нечёткими, неверно истрактованными, — продолжил я. — И чем дальше от истока-настоящего вдаль по дельте времени до события, или — иначе — чем дальше по абстрактному казуальному графу предсказываемое событие, тем сложнее отличить истинное пророчество от ложного. От той «иллюзии», как ты её зовёшь, что мне более всего и интересна. И думаю, и тебе тоже.       Реван усмехнулся. Разговор этот мы вели уже очень давно. Очень.       — В этом-то и проблема, — кивнул он. — Истинное исполняется. Всегда. Это узел, который нельзя миновать.       — Не желаю даже знать ничего об этом, — скривился я.       Плановая гибель богов — не в мою смену. Я приоткрыл контейнер.       — Это глупо, — возразил Реван. — Знание о том, что нечто случится — и случится неизбежно — не обесценивает наши поступки. Мы все умрём. Но, даже осознавая это, мы живём, пытаемся вроде как радоваться этой жизни, пытаемся сделать этот мир или лучше… или ещё ужаснее.       — Ещё скажи, что имеет смысл писать завещание? — пробурчал я.       — Именно так. Нет никаких объективных свидетельств того, что есть что-то за пределами одного только настоящего… мгновения. Но ты же планируешь свои поступки в это самое мгновение, неизбежно учитывая неизбежное же будущее? Да и опыт прошлого. Прошлого, начавшегося не с тебя. Сколько угодно можешь ставить их под сомнение, но действовать ты будешь так, словно они точно есть. Были и будут.       — В мои планы не входит умирание, — отмахнулся я.       — Довольно громкие слова.       — Как так вышло, что ты сломал руку? — спросил я.       — Турнир, — не очень-то довольно сказал Реван.       Присмотревшись, я заметил, что перевязана была и левая его рука, но на ней не висело ничего напоминающего гипс.       — Болит?       — Очень. Я бы даже не отказался заглушить боль Силой… Возможно.       — А почему ещё не поступил так?       — Не умею... Не смотри ты так: не всё просто как два бита, даже не всех рыцарей допускают до этой техники. Представь себе, что у тебя всегда с собой неопасное для здоровья ультимативное обезболивающее. Которым ещё и нужно долго учиться правильно пользоваться, хотя применять со всеми побочками может ещё дилетант. Смекаешь?       — Я понимаю. Очевидно, вы как всегда думаете не о самом могуществе, а о его последствиях. Благоразумие, Реван — удел слабых! — я злорадно-горько засмеялся.       По большей части над собой. Мы все слабы.       — Можно и так сказать. Но такая техника Силы вызывает аддикцию: ты привыкаешь глушить ей любую боль, развиваешь со временем толерантность. Чувства приспосабливаются к обману Силой. Есть ли у меня достаточный самоконтроль, чтобы пользоваться ей? Я не знаю. И не хочу рисковать.       — И так всегда у вас — джедаев, — хмыкнул я.       — И именно потому мы существуем тысячи лет? Потому что не замыкаем из любопытства собой фазы переменного тока? — он поморщился.       Тысячи лет без заметных изменений. Сомнительный повод для гордости.       — У меня есть обезболивающее. Если ты не захватил его у медиков, — предложил я.       — Надеюсь, не уличное ширево? Знаю тебя…       — Нет, вроде без привыкания. Настроено не бить по людским мозгам наотмашь. Дорогой и качественный препарат. Но мне вот подошёл не очень.       — Давай.       Он взял синий цилиндр, считал маркировку коммуникатором, прочитал описание. Затем впрыснул состав, приложив его к руке.       — Вот так-то лучше.       — А кольто? Сила? Все эти могучие целительские техники?       Не на меня же одного они не действуют?       — Кости уже срастили, но снимать шину можно будет только через пару дней. Даже Сила мгновенно не излечивает открытый перелом, — почти развёл руками Реван.       Я сглотнул. Открыл бутылки с водой — одну передал Ревану, из второй отпил сам.       — Серьезно? Турнир, говоришь? До открытых переломов? — удивился я.       — Ага. Дружеский обмен опытом неизбежно переходит в дружеский обмен словесными выпадами, а затем и братскими ударами.       Реван снял с пояса меч, поднял телекинезом на уровень глаз, вперив немигающий взгляд в медленно вращающуюся рукоять. Затем, к моему удивлению, зачем-то положил его в урну, прикопав лежалым мусором.       — Происходит это так: сначала начинается политический, а затем и философский спор, — Реван выдавил смешок, — или в обратном порядке, неважно. Но когда недостаточно следящие за терминами и аргументацией диспутанты забывают, что они обсуждают реальный феномен, его онтологию и эпистемологию — методы исследования; его положение относительно других не менее реальных явлений, также не требующих суеверий и магических обрядов для их изучения, то переходят к обмену нефильтрованным личным опытом, приправляя всё это когнитивными искажениями. Некритично относясь к этому опыту. И спор скатывается в позорно-религиозный. А решить его как-то иначе — задача нетривиальная.       — Ты не очень-то доволен, — осторожно сказал я.       — Отнюдь. Бывает, джедаи с религиозного спора вообще начинают. Учитывая, что в Верховном Совете, насколько я знаю, единого мнения нет даже в мирской, внешней политике Ордена, не говоря о том, как именно следовать или поклоняться Силе. И поклоняться ли. И следовать ли… Одним словом, это обыденность. Тут же долго болтали об этике — местные зелёные мантии в ней подкованы, — Реван хмыкнул. — Надо же чем-то прикрывать свой трусливый отказ решать глобальные вопросы, от которых, казалось, и надо было бы отталкиваться...       — Но при чём тут турнир? Это членовредительство?       — Мы пришли наглядно показать, что они не отвечают нашим высоким стандартам. Но они считают, что можно усидеть сразу на сотне стульев. Даже более того — будто и нужно их все занимать. Да ещё и вбрасывают постоянно в наш Орден, что полный отрыв от семейных связей хоть и позволяет избежать привязанностей, но может иметь и дурные последствия — потенциально. И тому подобные вредные идеи.       — А как думаешь ты? — спросил я.       — Мне трудно судить об этом. Я не знаю своих родителей. Хотя кому я лгу: это и к лучшему. И судить я могу тоже.       Реван встал, обошёл площадку, осматривая замерший эскалатор, разбитую шахту турболифта, не до конца сомкнутые двери.       — Но мы считаем, что такое мещанство в Силе, приземлённость задач и попытка не следовать всему Её потоку; это мелочное желание отвести небольшой канал для орошения собственного сада не приведёт к добру. Но как это показать? Кто сильнее связан с Силой — тот и сильнее. Это грубо — но это так. Турнир по фехтованию имеет именно такие цели, — закончил он, вернувшись.       — Это похоже на обычаи древних народов. Сражение, где победу, считается, присуждает сам бог. А у вас — выходит, что Сила, — позлорадствовал я.       Реван невозмутимо кивнул.       — А не все и одобряют. Во-первых, пустое развлечение. Во-вторых, сомнительное использование Силы… не ради учёбы или обмена опытом. Всякое ненужное соревнование — питательная среда для тщеславия, разрушительного соперничества. И тем не менее тест был необходим!       — И кто победил? Корусантские или кореллианские? Джедаи или неправильные джедаи?       — Я, — лаконично ответил Реван.       Точно, он же владеет мечом «слишком хорошо».       — Ты этим, кажется, недоволен.       — Это может означать только лишь то, что я владею мечом лучше кого бы то ни было из их секторального Ордена. Не обязательно, что лучше понимаю Силу. Хотя и присудили ничью — из-за моей травмы. Что тоже разумно — не стоит одобрять мой чрезмерный риск в глазах братьев и сестер. Поощряя риск и способствуя травматизму.       — Выходит, что вы так ничего между собой и не выяснили.       — Что-то — выяснили, — Реван пожал плечами. — Возможно, ко мне прислушались. Если воспринимать Великую Силу в её отражении — Светлой стороны — как некий прекрасный оптимум, направляющий разумную жизнь в Галактике, то меня он направляет лучше, чем их. Их устремления мелочны, слаба и их связь с Силой.       Он тяжело вдохнул. Мы надолго замолчали.       — Я устал.       Реван пересел на самый краешек скамейки — вид у него был помятый: будто бы не выспался. Статистика его сообщения хотя и говорила, что в его сутках словно бы тридцать часов, это скорее означало, что он путешествует, не привязанный к часовым поясам и, скорее всего, к отдельным планетам.       — Ты? Жалуешься? Мне? — не поверил я.       — Я тоже человек. Иногда об этом стоит вспоминать. И даже напоминать окружающим, — усмехнулся Реван. — И мне тяжело носить маску. Особенно здесь: так, чтобы угодить и нашим, и вашим. Она защищает, но и бывает, слишком требовательно навязывает роль.       — Мне это воспринять как очередную манипуляцию? Мол, я заслуживаю подобного доверия?       — Можешь.       — Извини. За недостаток участия.       — Не за что. Я просто измотан всем этим. Скажи лучше, почему тут? — он обвёл рукой уровень. — Что ты хочешь этим сказать?       — Ты во всём ищешь смысл? Всего лишь тихое место.       Я уже принюхался к вони, и она меня не раздражала — в отличие от Ревана.       — Найти тебя оказалось не так просто, — пожаловался он.       — Эй, ты сам сказал, чтобы я не переживал по этому поводу. Что устроит любая точка в пределах Коронета.       — Ты прав. И я чувствовал, что именно это будет самым верным поступком. Но сначала Сила привела меня на свалку, где прессовали строительный мусор с одного пепелища.       — С чего бы это?       Реван достал из внутреннего кармана сверток. Это же…       — Кайбер! — воскликнул я.       — Он-то меня и сбил со следа. Он настроен на тебя. Едва-едва, но настроен.       Реван вложил в торопливо подставленную ладонь неправильной формы кристалл. За всё это время он, как мне показалось, ещё сильнее потемнел, но на его неизменно затягивающих в свою дымку гранях всё так же играли отблески пламени.       — Спасибо. Действительно спасибо! А то я о нём едва не забыл.       — Странный кайбер. Сильно загрязнён кортозисом.       — Какой есть.       — У тебя тоже с собой кое-что важное.       — Ага, — я достал из контейнера бутерброды.       Реван взял один.       — Это тоже неплохо. Ладно, я не тороплюсь. Сочту за очередную манипуляцию — уже через активацию парасимпатической нервной системы, — сказал он и вгрызся в бутерброд.       Прикончили половину припасов, и Реван, кажется, слегка подобрел.       — Как нога? — спросил он участливо.       — Прекрасно. Спасибо.       — Да не за что, — ухмыльнулся он. — Я проверял одну теорию. Не на себе же эксперименты ставить?       — И что ты узнал? — оскалился я.       — Среди джедаев бытует мнение, что все ритуальные действия, заклинания, строчки символов и прочие пережитки магического отношения к Силе лишь сбивают с толку. Что они нужны только для слабых и суеверных умов.       — Какое забавное заблуждение.       — И да и нет, — сказал Реван.       — Поясни.       — Если брать то, что зовут светлой стороной Силы — то Орден в целом прав. Здесь это неуместно, только отвлекает от прямого постижения Силы. Джедай учится не указывать Силе, а следовать ей, помогает гармоничному течению событий. Кстати, именно потому, скажем так, истинному слуге света не следует заглядывать в будущее, выискивая варианты, ему надо поступать так, как свет велит сейчас. Если же ты ищешь варианты, то ради того, чтобы оценить их самому, своим мелочным и эгоистичным разумом, выбрать что нужно именно тебе, а не всему белому потоку, как его называют твои отчасти коллеги — фалланнасси.       — Не держу их за коллег, — сказал я.       Ужасно таинственные иллюзионистки старались держаться в тени, но и в ней служили «свету».       Реван продолжил:       — Если брать то, что используешь ты — в общем-то толкуемое как тёмная сторона Силы, то в этом подходе одарённый пытается всячески командовать Силой. Не всегда удачно, верно? Хотя ты ещё выяснишь это со временем, — он наигранно подмигнул мне, подав сигнал, но не выразив отношения.       — Так что ты узнал? — ещё раз спросил я.       — Ты всё ещё хромаешь. И не только… но это ты тоже вскоре выяснишь.       — Разве?       — Присмотрись к своему отражению, — посоветовал он.       — Я смотрел, — не сообразил я.       — Значит, в зеркале был какой-то изъян.       — Ты говоришь загадками.       — Всё что мне сейчас хотелось узнать, я уже выяснил, — ушёл от вопроса Реван. — Не хочу лишать тебя возможности выяснить всё самому.       — Хорошо… А как же последователи Великой Силы? Не светлой и не тёмной?       — О, они тщатся рассмотреть будущее, но лишённые мотива, веры или вдохновения, они лишь ослепляют себя и путаются в противоречивых видениях. У нас в Ордене есть целая школа для желающих развивать себя именно на поприще гадания на плёнке кафа. Официально её основатели ушли из Ордена, но связи-то так просто не рвутся. Не удивлюсь даже, что сынок Кринды Дрей — полукровки, заправляющей этой мутной конторой, — дорастёт до кресла в Совете. Капиталы его знатного папаши до сих пор работают на него, — вздохнул он       — Капиталы?       — Его отец-олигарх оставил их при себе, когда подался в Орден. Формально отказался от них, передав на баланс Ордена, но, будучи уже посвящён в рыцари, продолжил управлять ими — будто не как собственник, а ради процветания Ордена, ага! Судя по всему, мы тогда сильно нуждались в финансах, раз пошли на такое. Но на этом дело не закончилось — когда ситы Экзара убили его, дело отошло сыну и жене. Семейный подряд, — разъяснил Реван. — Но это вообще та ещё шайка. Всё это альдераанское семейство Кель-Дрома, которое до сих пор разрывается между своими традициями и актуальными правилами Ордена. Публично поддерживая целибат, но продолжая жениться. А чего стоил их — Баррисона и братьев Улика и Кея — учитель. Всем известный Арка Джет.       — Доводилось о нём слышать, — сказал я.       Он раздавил восстание дроидов и не без помощи учеников прервал династию тёмных одарённых, сотни лет правивших Ондероном — все, что я знал о нём из открытых источников и рассказов Ивендо. Но, судя по холодной ухмылке Ревана, он и этим столпом света был недоволен.       — С его любимчиками, праксеумом имени себя на Аркании и приятелями из арканианских же финансовых кругов. И это те джедаи, которыми мы должны гордиться! — продолжил распаляться Реван.       Его это, кажется, задевало.       — Я не разбираюсь в вашей внутренней политике. Стоп… Дрей? Постой, его не Люсьен Дрей зовут? — переспросил я.       От контракта с ним я уже как-то уклонился.       — Да. Держись от него подальше. Если жизнь дорога.       — Спасибо за совет.       Ощущения меня не обманули.       — А что с экспериментами? — напомнил я.       — Но если ты берёшься командовать Силой, то нужен соответствующий язык программирования. Желательно, высокого уровня — так проще. Ошибки трансляции, правда, никто не отменяет, — улыбнулся Реван.       — Ты не первый проводишь такие аналогии. Но я старомоден: мне приятнее и понятнее такое слово, как магия. И не только слово, — ответил я.       — Если ты не хочешь стать сам инструментом, то следует уже самому владеть инструментами. Такова логика ситов и многих тёмных культов.       — Ты так спокойно об этом говоришь.       — А что? Должен брызгать слюной, показывая, каким праведным гневом пылаю по отношению к ним? Или тайно из года в год копить холодную ненависть? Чтобы самому загнуться от её переизбытка? Нет.       — Это рационально, — с осуждением заметил я.       — Хотелось бы думать, что это ещё и «верно для настоящего джедая», а не только «рационально», хотя это можно и объединять при желании, — сказал Реван.       — Но меня-то ты не трогаешь, хотя мы явно по разные стороны баррикад.       — Я в этом… в этих тезисах не уверен, — улыбнулся Реван.       — Ничего не понимаю. Сомневаюсь, что когда-нибудь примерю белый плащ.       — А я нет. Вот кому-кому, а белый плащ носить именно тебе. А не мне, — как-то странно развеселился Реван.       Мне показалось, что он не совсем адекватен.       — Ты слишком уверен в своих пророчествах! Но тогда ты должен признать возможность путешествий в прошлое. Или из будущего в наше настоящее, — заспорил я.       — А разве мы их не наблюдаем? — до глубины души поразил меня Реван. — Знание есть результат взаимодействия, взаимодействия же — перенос частиц, энергии. Знание о будущем — не исключение. Кстати, ретрокаузальность прекрасно объясняет и скрытые параметры элементарных частиц, которые упорно отрицают квантовые физики. Тем самым лишь раздувая эту нелепую мистику вокруг них, утверждая, что у объектов нет внутренней реальности, пока над ними не проведут наблюдения.       — Вся физика стоит на том, что будущее не влияет на прошлое, — напомнил я.       — Олег, они считают, что джедаи не взаимодействуют с будущим. Думают, что мы лишь ловко строим прогнозы, только лишь «просчитываем» вероятности будущего, словно бы у нас у каждого в голове для этого есть нужные вычислительные мощности….       — Имеют право, — я пожал плечами.       Реван вздохнул.       — И как бы часто наши предсказания ни оказывались верными, нельзя предложить такой эксперимент, которой доказал бы, что это не пусть и маловероятное, но совпадение, а действительно результат взаимодействия — обратной во времени причинной связи. Нельзя и выяснить, было ли ошибочное предсказание несбывшимся, но вариантом управляемого предсказания, или искажённым восприятием истинного, — сказал я.       — А раз нельзя выдвинуть гипотезу, которая может быть опровергнута или проверена… Я и сам знаю… И именно потому нет неведения, есть знание, — усмехнулся Реван. — Мир принципиально познаваем, иначе говоря. И к этому нужно стремиться, а не искать оправдания интеллектуальной лени.       — Но это механистичная картина мира. То, что ты предлагаешь… Прямо какие-то зубчатые колёса вращают этот мир, как один искусно налаженный механизм.       — И почему ей не быть такой? Шестерни эти, кстати, имеют название. Оно начинается на «С».       — Но…       — Как ещё можно возразить? — перебил Реван. — Если я говорю о наличии скрытых параметров, я должен допускать и сверхсветовые взаимодействия. Вернее, распространение сигналов с бесконечной скоростью. Но знаешь ли…       — Да, они существуют, — мне пришлось согласиться. — Но путешествия во времени против течения… Разве тогда не возможны и куда более хм-м… макроскопические, даже телесные путешествия во времени? — спросил я у Ревана.       — Я уверен, что возможны, — подтвердил он. — Но учитывая, что взаимодействие с Силой ограничено разумом, это слишком сложная задача для невооружённого ума, удерживающего внимание на столь немногом, причём строго последовательно. Но я допускаю, что кто-то и когда-то, в будущем или прошлом, на это был или будет способен. И более того, есть мнение, что такие путешествия совершались. Правда, не джедаями.       — Всё вроде стройно, ладно… но, что если нет никакого прошлого и будущего? И у объектов действительно нет внутренней реальности, пока над ними не проведут наблюдения?       — Тогда ты должен утверждать, что сам создаёшь своё будущее.       — Но, Реван, это же очевидно! Именно так. Я давно уже думаю над этим.       — Но что подсказывает тебе опыт? Ты управляешь миром? Или всё-таки он тобой, и ты всегда учитываешь его законы? Не можешь выскочить за пределы не тобой выдуманных ограничений?       — Это жестоко.       — Зачем отрицать действительность? Если ты сам, как ты утверждаешь, создаёшь будущее, то ты создаёшь и настоящее, и прошлое — весь мир! — неожиданно громко воскликнул Реван.       — Я не отрицаю действительность. Объективную. Но я в неё и не верю, вот в чём загвоздка-то.       — Но кто и как совершает выбор? Ты? Но ты же знаешь, как всё устроено… — нажал он.       — В том-то и дело, что не знаю. Ни я, ни ты не можем точно проверить свои убеждения. Но если ты черпаешь силу в уверенности, то я в отсутствии веры.       — Веришь ты во что-то или нет, пророчества сбываются, — упрямо сказал Реван.       — Эх... Чем предсказание лучше, тем оно хуже. Ты же знаешь мою позицию.       — А не важно, что мы считаем лучшим или худшим, ничтожны и наши предпочтения. Мы не можем закрывать глаза на будущее.       — Почему?! Можем! — воскликнул уже я. — Ты трактуешь видения будущего как истину, пусть иногда и искажённую, а я — как варианты, иногда оказывающиеся верными. Я не хочу ничего даже слышать о великих пророчествах, о чётко отпрядённом будущем. А если и услышу — сделаю всё, чтобы расщепить на атомы это сраное пространство пророчества — время между его изречением и свершением.       — Тогда играй в картишки и дальше, — почти презрительно сказал Реван. — Или ты сумел продвинуть своё видение вариантов дальше, чем на десяток минут? Нет? Кто кого и, что важнее, как сегодня нашёл в Коронете? Пока мой метод заметно превосходит твой — доморощенный.       Я не мог с ним спорить.       — Но избирательным предвидением обладают все джедаи, — тем не менее неловко возразил я.       — Эти секунды позволяют использовать световой меч, но ближайшие мгновения не стремятся распасться на тысячи вариантов, и не поднимают внутричерепное давление.       — Секунд мало… — запротестовал я.       — Да и минут тоже. Зато секунды мы все органично воспринимаем как часть настоящего: они не разрывают на части и сознание, и мозг ускоренно-сжатым восприятием этого протяжённого промежутка времени, — сказал Реван.       За простейшим, «боевым» провидением стояли годы неосознанных и непрерывных тренировок в абсолютно любой деятельности. Можно фехтовать, заниматься постельной акробатикой, можно пилотировать поды или даже просто крутить гайки без динамометрического ключа — не важно, на чём отрабатывается этот дар. Главное, чтобы была пробуждена сама связь с Силой. Но попытавшись окинуть взглядом не секунды, а минуты…       — Это опасно. И вредно. Кому как не мне это знать, — согласился я.       В сочетании с психометрией это и вовсе меня единожды едва не убило. И стоило мне перестараться, даже с картами, как тут же плохо сказывалось на самочувствии. Метко стрелять из бластера или принимать последовательные произвольные решения при расчете гиперпрыжка было куда проще, чем пытаться управлять хотя бы десятиминутной сложной причинной цепью.       Прикрыв глаз ладонью, я посмотрел сквозь плоть на ближайшее будущее этой комнаты.       Но не сконцентрировавшись и не поймав нужного ритма, не настроившись на подходящую мелодию, я увидел только расплывчатые очертания грядущего. Будто и вправду безумно яркие силуэты через физический мясной мутный занавес, нечто ослепительное сквозь окрашивающую всё кроваво-красным пелену век.       — Но подумай о возможностях. Большинство джедаев не осязают и мысли дроидов, — продолжил я. — Возможно, мы просто на разной волне, на разных частотах мыслим?       — Ну да. Ритмы нашего мозга — десятки волн в минуту, некоторые — сотни, дроидные же — десятки тысяч. Наши образы накатывают уникальной волной нейронной активности на коннектом намного реже, но глубже, так сказать. Потенциалы больше. А потому они чётче проступают в Силе, — кивнул Реван. — Полагаешь, что это как-то связано с твоим даром?       — Почти уверен в этом. Если учитывать не только линейный бег времени и одностороннюю причинную связь, — добавил я.       — Полагаю, чем лучше ты воспринимаешь своё будущее через свои же в нём состояния, тем сильнее и скрытые от физического, не Силового восприятия взаимодействия разделённых временем состояний твоего мозга. А значит, формируются новые ритмы, частота которых может заметно превосходить альфа-ритм. Ты буквально мыслишь через Силу, — сказал Реван.       — Но ведь я не схожу с ума?       — Как сказать… Но это всё равно опасно, чревато тем же органическим поражением мозга. Обычные люди не ускоряют восприятие, они только лучше запоминают случившееся в моменты опасности. А поскольку такие плотные воспоминания не привычны, то кажется, будто событие шло дольше. В твоём же случае… Ты действительно спрессовываешь восприятие. Не уверен, что нервная система вообще предназначена для этого.       — У тебя есть хоть какая-то теория?       — Нейрофизиология в Ордене не в почёте, но процессы ближнего предсказания всё же изучались. Штудировал пару древних книжек, там даже матмодели приводились — временной резонанс, обратно идущая и прямо идущая темпоральная фуга, бегущая волна; там очень много формул, но в части из них я нашёл ошибки и потому бросил. Словно в чужих черновиках копался — настолько невнятные труды.       — И это всё?       — Других книжек, где в почти дискретную модель мозга с нейронами, синапсами, пре— и постсинаптическими клетками пытались вложить ещё и тахионы или иные абстракции, я не встречал. Уж больно запутана и базовая теория, — ответил Реван.       Теория… Мы строим иерархию из понятий. Иерархическая структура мира отражается и в связях неокортекса. Мы вписываем в мир историю жизни, но и наша память — такая же линейная история паттернов, эффективно считываемая в одном направлении. Что подтверждает первая же попытка быстро перечислить задом наперёд любой длинный список. Да хотя бы озвучить в обратном порядке тот же алфавит.       Это очевидная, но только лишь корреляция. Не стоит вслед за Реваном превращать допущение о первичности мозга как органа сознания (пусть и оправдывающее себя на практике) в постулат. Ведь оно не способно предложить способ опровержения себя, а потому при принятии его на веру являет собой наивный материализм.       — А если кратко? — взмолился я. — Возможно же как-то связать восприятие слабых квалиа дроидов и те редкие озарения, когда за краткий миг я ощущаю, вижу и понимаю удивительно многое?       — Может быть. Спрессовывают, пользуясь жаргоном, восприятие через ближнее провидение все джедаи, но, похоже, твой мозг настроен слегка иначе, а значит, этот дар неотделим от твоей биологии. Это не то, чему можно научить каждого.       — Но мозг же не сформировался получать информацию из будущего?       — Возможно, твой — научен, — задумался Реван. — Приспособлен к изначально несвойственной ему задаче. Но тогда за ним должна стоять долгая эволюция одарённых, чтобы комплекс мутаций, отвечающих за это, сумел закрепиться в популяции. В твоём роду случаем не было пророков?       — Я не знаю своих родителей, будто ты не помнишь.       Я не лгал, разумеется. Это тело должно было иметь каких-то ретропотенциальных родителей хотя бы как доноров генетического материала.       — Да, у этого бывают и минусы. Жаль, что у джедаев нет своей евгенической программы, — совершенно всерьёз сказал Реван.       — Изучить бы всё это! — сказал я.       — Нет инструментов, — буркнул Реван.       — Или их нужно создавать при помощи Силы же. Это можно назвать техномагией.       — Ну да — машину предсказаний. Машину иллюзий. Сферу медитации — для концентрации на всяком вроде создания огромных плотных иллюзий же — к примеру, атакующих флотов.       — Ещё звёзды взрывать можно… — напомнил я об Оссусе.       — Можно, — поморщился Реван. — Но проблема в том, что все подобные инструменты невоспроизводимы, единичны и их создание противоречит идее выработки техник Силы, доступных всему Ордену. Парадоксальным образом они только ослабят его. Погоня за суперартефактами и супероружием — тупик, мелочность в масштабах столетий.       — А ещё они могут быть не пассивными и обладать своей волей — отпечатком воли создателя, — напомнил я о своей фобии.       — В общем, это не наш путь. И не от глупости.       — Да-да, вы не суёте пальцы в розетку, я помню. Но полный отказ от этих… устройств меня поражает. Это же как отказаться от инструментов и копаться в сырой земле голыми руками.       — Кто сказал, что от них отказались? — вздёрнул брови Реван. — Полно у нас артефактов Силы и соединений Силы и техники. Просто они не такие пафосные… на вид.       Он взглянул на свой коммуникатор, что-то отметил.       — Ты скажешь, наконец, зачем я здесь?       — Но ты же и так всё можешь предсказать…       — Ты испытываешь моё терпение, — холодно сказал он. — Эта примитивная манипуляция — сначала навязать личную встречу, а лишь затем делать предложение, будто бы тогда мне будет сложнее отказаться от него, раз уж я прибыл сюда… Так вот, она со мной не пройдёт.       — Куда-то торопишься?       Реван звонко рассмеялся.       — Нет, каков подлец!       — Всегда проще что-то сделать, а потом уже просить прощения, чем заранее спрашивать разрешения, — сказал я. — Кстати, у меня было ещё несколько пирожков.       — Хорошо, давай ещё подождём… и пирожок сюда давай! Нет, оба пирожка! Сегодня всё имеет смысл только попарно.       Дожевав последний пирожок, он встрепенулся, встал, подошёл к серому транспарстилу, окинул взглядом каталепсирующий город и пошёл вдоль надвинутого на «лицо» уровня забрала. Я благоразумно двинулся вслед за ним.       Мы с Реваном почти одновременно обернулись. Затем мой обострённый ощущением опасности слух уловил шаги по парализованному эскалатору, секундой позже показались и сами убийцы. Мы с Реваном были перед ними как на ладони. Не теряя времени, они, деловито рассредоточившись, заняли подходящие укрытия, отрезая все пути отступления.       — Олег, выходи с поднятыми руками! — велел человек в штатском, целясь в меня из пистолета. Капюшон и маска скрывали его лицо.       — А что, если я не стану? — спросил я, положив руку на пояс в опасной близости от кобуры.       А ведь у меня даже не было личного щита!       — За мёртвого заплатят меньше, но тоже заплатят… Живо! Убрал руки от оружия, я кому сказал! — выпалил он.       Реван молча стоял, подперев левой ладонью подбородок. Я неспешно обернулся к нему.       — У вас есть ордер? — спросил он, наконец, незнакомцев, шагнув ближе ко мне.       — Вот мой ордер! — крикнул убийца и выстрелил в Ревана оглушающим зарядом.       Однако голубоватая волна не достигла цели, рассеявшись по пути. Ещё несколько выстрелов разбились о невидимую преграду, Реван без лишней спешки развернул левую ладонь к противнику, останавливая заряды Силой.       — Джедай! — крикнул кто-то.       — Не стрелять! — велел бригадир, незаметно, как ему казалось, переводя при этом оружие в боевой режим.       — Я повторю вопрос. У вас есть признаваемый Галактической Республикой и кореллианским правительством ордер на арест этого гражданина? — сухо спросил Реван, что-то явно затевая в Силе.       — Вот упёртый болван… — главарь выругался на незнакомом мне языке. — Не стой между нами, и всё закончится хорошо.       — Есть ли у вас лицензия на ношение боевых бластеров? — спокойно спросил Реван, разминая левую ладонь. Словно бы в него и не целился десяток человек.       — Ты сам напросился!       Пропорции огромного уровня исказились, все углы и пересечения линий на краткий миг начали двигаться, искажаться, стены поплыли, но я мигом стряхнул слабое наваждение.       Нападающие открыли пальбу из всего оружия, однако красные всполохи проносились выше и левее, редкие же заряды, судя по всему, случайно направленные в Ревана и спрятавшегося за ним меня, таяли в надёжной невидимой преграде.       Реван стоял как вкопанный. Затем резко взмахнул ладонью — и всё оружие вырвалось у них из рук и с грохотом покатилось по мостовой, сделал ещё один жест — и все они замерли, как каменные статуи.       Не успел я поразиться произошедшему, как Реван внезапно остановил заряд плазмы у самого моего виска — даже я сам не ощутил вовремя угрозу. Сверкнул, как молния, его световой меч, влетев в одну из приоткрытых дверей. За ней раздалось шипение и грохот.       — А вот это было очень близко, — выдохнул Реван, ловя рукоять меча.       Гудящий фиолетовый клинок выключился за миг до того, как рукоять меча легла в подставленную ладонь. Меч пересёк десятки метров с какой-то поистине чудовищной скоростью — едва ли медленнее, чем лишь благодаря Ревану не поджарившая мои мозги плазма.       А нападавшие всё ещё стояли как жертвы Медузы.       — И что это, блять, сейчас было! — меня наконец прорвало.       Только сейчас я понял, насколько же быстро всё сделал Реван — я не успел испугаться!       — А это тебя надо спрашивать, — ответил Реван, неторопливо двигаясь в сторону обездвиженных наёмников.       Они застыли в самых разных позах, будто время замерло, а мы были единственными движущимися элементами гигантского стоп-кадра. Присмотревшись повнимательнее, я заметил, что они висели в воздухе — буквально в паре сантиметров над полом. Мысли их хоть и соответствовали ситуации, но тоже текли, казалось, замедленно.       Реван подошёл к каждому из них, и по очереди возложил здоровую руку им на голову. Закончив, он разом освободил их. Все их движения продолжились: стоявший всё это время в явно неустойчивой позе тут же потерял равновесие и упал, кто-то по инерции перекатился за укрытие.       Неожиданно молча они собрали вырванное из рук Реваном оружие и ушли, так же как прибыли.       — Ничего не понимаю… — сказал я.       — Всё довольно просто: обмануть разум не сложно, если знать, как он сам дурачит себя. Я исказил пропорции помещения, а в искажённых пропорциях мозг непроизвольно неверно определяет положение предметов в пространстве.       — Я не про это! — резко обернулся я.       — А! Если ты про тутаминис и стазис Силы — уж извини, но в это я углубляться не стану.       — Нет, я про этих идиотов, — я указал в сторону удаляющихся охотников за головами.       — Сейчас они страстно желают сдаться в ближайшее отделение полиции со всем своим незаконным оружием, — злорадно сказал Реван. — Как только они окажутся в камерах, понуждение пройдёт само. Я не стал калечить их психику, это только временный эффект. Они ни в чём не раскаются, но зато окажутся там, где им и следует быть. В тюрьме.       — Это действительно круто.       — Это мой профиль. Обманывать людей, — скромно ответил Реван.       — А теперь перейдём к делу, — сказал я.       — Да, после того как ты решил свои проблемы моими руками, одной левой рукой вернее, — поддел он.       Мы сели обратно. Контейнер не пострадал — со стороны Ревана было предусмотрительно отойти в сторону заранее. И меч он тоже оставил в урне не случайно…       — Хочу кое-что проверить, — сказал Реван, снимая световой меч с пояса, пока я разворачивал амортизирующую обёртку с дроидных голов.       Миг спустя зажёгся низкочастотно гудящий фиолетовый клинок.       — И что же?       Мысли Ревана успешно скрывались от меня: даже «стена», что отделяла их от меня, возникала лишь при прямой попытке их нащупать. Но, если только он не лгал, похожий барьер непроизвольно в своём параноидальном отношении к миру создавал и я.       — Какого он цвета? — спросил он. — Ну?       — Фиолетовый.       Реван достал из кармана карточку такого же цвета.       — А это?       — То же самое. Только оттенок слегка иной.       — Фиолетовый? — переспросил Реван.       — Да, фиолетовый. И что же ты сейчас узнал?       — Что ты прежде всего доверяешь своим ощущениям, а не разуму. И полагаешь, что мы зачем-то обмениваемся своими чувствами, а вовсе не пониманием действительности. Но чувства обманывают тебя. Они всегда обманывают. Мой меч не фиолетовый.       — И какой же он? Этот «нефиолетовый»?       Реван закрыл глаза. Гудящая арка меча сменила цвет на кричаще-алый. Затем стал холодно-синим. Даже тон гудения при этом поменялся.       — Понимаешь? — задал он вопрос.       — Спектр излучения вовсе не фиолетовый. Я понял, — кивнул я. — Карточка же, в отличие от меча, имеет один спектральный максимум — настоящий фиолетовый.       — У моего светака не спектральный цвет: он действительно не излучает одну узкую спектральную линию, — кивнул Реван. — Твоё же зрение — выходит, что вполне человеческое — не воспринимает весь спектр равномерно, и потому его несложно обмануть. Как обманывает его голопроектор, смешивая излучение ограниченного набора частот, или как это делает художник красками с разным спектральным поглощением.       И как я мог про это забыть! Учитывая, что недавно выбирал начинку кокпита корабля и узнал, почему же так популярны универсальные монохромные голопроекторы: с ними корабль можно сертифицировать не только для людей, не разорившись на полноспектральных экранах и проекторах, созданных удовлетворять разнообразные виды экзотов, имеющие разное цветовое зрение.       — В моём мече два разных кристалла, и каждому соответствуют своя длина волны, — продолжил Реван. — О, я вижу, как ты на него смотришь…       Он отключил его и бросил через столик мне рукоять.       — Не опасаешься? — спросил я, водя так же дистанционно включившимся лезвием в воздухе. Как и учебный снаряд, он тоже имел странный баланс и слегка сопротивлялся каждому движению.       — Я всегда могу его отключить.       — Сколько же энергии он жрёт!       — В нём диатиумный элемент питания. Каскад барьеров — направленно контролирующих случайность квантового туннелирования.       — Стоп! Но ведь это вечный двигатель! — задохнулся я.       Джедаи приручили демона Максвелла. В квантовой его разновидности!       — Не совсем. Накопленный заряд иногда надо сливать, — возразил Реван. — Но элемент, в общем, вечный.       — Но это всё не зарядка энергоячейки! Он уменьшает энтропию!       — Именно так, — Реван погасил лезвие и вернул рукоять на пояс.       Я положил на столик контейнер и открыл его.       — Два протокольщика и… дроид-убийца? — спросил Реван, оглаживая угловатую голову взбесившегося ассасина.       — И две головы неповторимы.       Я кратко разъяснил, что же в них такого уникального.       — Ты отдашь их мне? Да, я хотел бы исследовать их, — кивнул Реван. — Особенно убийцу. Убийц.       Он закрыл глаза, и со стуком из узкой щели, между не до конца сомкнутыми створками, выкатилась ещё одна голова — идентичная первой вплоть до окраски. Только срубленная куда более чисто — светаком, а не вибролезвием.       Именно оттуда в меня так метко стреляли, ловко нарезав узкий сектор обстрела.       — Ты ведь знал, что ещё один HK-24 будет здесь? — спросил он.       — Только догадывался, — честно сказал я. — Не был уверен… Но, будь я владельцем этих убийц, послал бы по мою душу не одного дроида, а сразу нескольких. Уверен, что где-то бродит и третий.       — Но ведь ты не просто так передашь их мне? — спросил Реван.       — Мне нужен этот модифицированный Силой протокольник. Ощущаю за него некую ответственность, не поверишь даже. Я и сам себе почти не верю! Реван, ты мог бы поместить его матрицу в голову официально принадлежащего мне дроида? После того, как изучишь отличия между ними, разумеется.       — Во-первых, это означает, что я не смогу применить разрушающие методы исследования. И ты же не хуже меня понимаешь, что нельзя просто взять и поместить мозги одного дроида в другого.       — Да, нужно дать одному дроиду идентификаторы, подписи другого. Вот поэтому я прошу о такой услуге именно тебя. Уверен, что уж кто-кто, а ты справишься с этим.       — Справлюсь. С подделкой документов, — хмыкнул Реван.       — Но подумай, выпотрошить аналогичную пару убийц тебе никто не помешает.       — Хорошо. И почему я думаю, что ещё пожалею об этом?       — Думаешь? А что ты ощущаешь?       — Ты не делаешь выводов? — он недовольно покачал головой.       Я взял в руки голову второго убийцы. На миг его фоторецепторы зажглись недобрым красным светом.       — Угроза: Глупые хлюпающие мешки с мясом, время вашей жизни истекает! — проскрежетал он, перед тем как окончательно отключиться. Удивительно, но в Силе он всё это время почти не ощущался. Хотя этого и стоило ожидать.       — «Мешки с мясом»? Какой интересный дроид, — восхитился Реван.       — Что самое забавное, он выбрал ту же тактику, что и его коллега и предшественник. Воспользовался неразберихой, тем, что жертва отвлеклась на органиков, — сменил я тему.       — Это плата за предсказуемость иного рода, — хмыкнул Реван. — Создание дроидов-убийц — известный способ сильно сократить ожидаемую продолжительность своей жизни. Тут он прав, кстати… Сколько коллективов на этом погорели — когда внешние протоколы убийства начинают довлеть над мотиватором или иными ограничителями, дроиды частенько уничтожают своих создателей.       — А они не знают об этом?       — Конечно, знают! — недоуменно ответил Реван. — Поэтому я и говорю, это работа для настоящих имбецилов… Э-э-э, энтузиастов своего дела. Настроить расширения и прописать все протоколы так, чтобы дроид одновременно выполнял приказы, но и проявлял достаточную самостоятельность в использовании своих навыков — типичная задача в конструировании дроидов.— Реван назидательно поднял палец. — В процессе чего всегда возникают прототипы, которые настроены неверно. Тестировать-то надо! И в среде, предельно приближенной к реальной. Но если агродроид или строитель сломаются и начнут, скажем, засаживать весь открытый грунт зерновыми культурами или крушить стены, это не затронет важные ограничения — вроде запретов на убийство и прочие шалости. А вот в случае убийц этот запрет избирательно подавляется.       — Нужно одновременно убивать одних и не трогать других? — спросил я. — Ясно. И очевидно, что, если что-то может пойти не так — оно со временем непременно пойдёт не так.       — Учитывая, что убийц, как правило, ещё и не создают с нуля, а пытаются переделать уже имеющиеся архитектуры… это занятие для идиотов.       — Но ведь сделали же…       — Он, кстати, стрелял в тебя. Его интересовало выполнение задачи, а не собственное самосохранение. Иначе бы он начал с меня.       — Так что насчёт Неспящего?       — Сломанного тобой протокольника? Хорошо, так и быть, я подменю матрицу, но его подпись зашита в ядро, а потому мне придётся городить обходные контуры, эмуляции, да ещё и так, чтобы сам дроид мог ими воспользоваться. Это сложно.       — Всё так плохо?       — Возможно, то, что никто всерьёз не защищал эту модель от подлога подписи, мне поможет. Но всё равно придётся покопаться прямо в матрице. Так что ничего не обещаю.       — Но я всё же надеюсь.       — Я постараюсь.       Реван захлопнул крышку контейнера. Содержимое в нём не болталось: четвёртая голова удачно заняла освободившееся от провианта место.       Прозрачная стена, с которой не справился даже пусть ложно, но нацеленный огонь как бластеров, так и, кажется, куда более экзотического энергетического оружия, световому мечу поддалась за секунду.       Странное дело — ни вспышки, ни тепла почти не выделилось. Если бы кто вздумал прорезать толстенную прозрачную плиту лазером или плазменной горелкой с такой скоростью, мы бы все тут просто ослепли. Возможно, навсегда. И слегка обгорели бы от теплового потока. Меч, в действительности, больше резал, чем проплавлял прозрачный бронематериал.       — Хочешь вызвать спидер прямо сюда? — спросил я Ревана.       — Нет, зачем?! — ответил он весело. — Просто сокращу путь до площадки нескольким сотнями метрами ниже. Вон она! — он указал вниз.       — Ты и летать умеешь? — я разучился сегодня удивляться.       — Управлять падением.       — Это безопасно?       — В плотных слоях атмосферы можно только сгореть, и то, если свалиться со слишком большой высоты… Скорость падения в воздухе имеет свой предел, достаточный чтобы полноценный рыцарь всегда успел затормозить. Да и аэродинамический спуск тоже возможен, пусть это и сложнее, — успокоил меня Реван.       Закрепив за спиной контейнер, Реван пролез через вырезанное отверстие, поднял Силой круглую выкройку с меня весом и воткнул её обратно. Я глазам своим не поверил, но она буквально вросла в стену — даже многочисленные осколки, выбитые мной для вентиляции, собрались обратно. Материал потёк, сливаясь обратно в монолит. О том, что секундой назад тут была дыра, можно было догадаться только по помутневшим швам.       Но на этом представление не закончилось.       Разбежавшись и перепрыгнув ограждение как огромный тушканчик — с лёгкостью взлетев на несколько метров в воздух — Реван бесстрашно сиганул с края вниз, будто до земли не было сильно больше километра.       — Если находиться в сознании… — пробормотал я, наблюдая за тем, как он, раскинув руки, планирует вниз к другому посадочному лепестку, на котором стоял казавшийся крошечным с такого расстояния спидер. Не без помощи Силы обострив зрение, я рассмотрел, как в самый последний момент он затормозил и мягко приземлился на ноги, из безумного полёта сразу перейдя в шаг.