Vivaldi – Classic Dubstep
Ключицы у неё такие острые, что, проведи по ним пальцем, и хлынет кровь. Тристан не решается касаться их, только смотрит пристально, клонит голову вправо и думает, что однажды определенно порежется, если не о них, так от её голоса, взгляда или очередного спокойного удара сердца. Усмешка у Фреи за гранью понимания: едкая, как угарный газ, хлёсткая, как пощёчина, тягучая, как горячая смола. Тристан поражается столь презрительной откровенности, но запоминает, потому что такое святотатство по отношению к его персоне случается в исключительных случаях. Обычно такие смелые погибают от его руки быстрее скорости света. Обычно. С ней же — этой бог знает откуда взявшейся бунтаркой Майклсон — всё идёт наперекосяк изначально. Чувство у де Мартеля такое, будто какой-то опытный охотник расставил ловушки, и он, дикий зверёк, в них, в каждую, попадается. Ему откровенно не нравится положение, уже слишком явно напоминающее бедственное, но Тристан ловко приминает к своим губам улыбку и делает вид, что всё под контролем. Фрея сверлит взглядом, и его контроль трещит по швам. Фрея расправляет плечи, и его мысли начинают пульсировать в совсем неподходящем ни для ситуации, ни для их отношений русле. Он шумно выдыхает, когда Майклсон удаляется, стуча шпильками по наполированному паркету. Кажется, в своей маленькой сумочке она уносит его немое восхищение и обещание (мысленное) о том, что однажды ей не удастся уйти отсюда так просто. Или уйти в принципе.***
Обещание выполняется ею лично. Он не сразу понимает смысл просьбы: «Будь любезен, расстегни змейку на платье». Не сразу до Тристана доходит, что она давно молчит, стоя к нему спиной и ожидая, по всей видимости, каких-то действий уже с его стороны. Тристан, если быть честным перед собой, не понимает ничего, но делает шаг вперед, чувствуя себя если не дураком, то обманутым точно. — Прошу прощения, — его голос выражает ровно столько удивления, сколько он того испытывает. — Создалось впечатление, что ты можешь быть интересен не только в беседе, — прямо отвечает она, с привычной усмешкой замечая его растерянность. — Хочу проверить, так это или нет. — Похоже на вызов, — Тристан касается её спины и чувствует приятное покалывание в ладонях. Чувства обостряются до максимума: её пульс, её дыхание, её движения отзываются внутри тягучим эхом желания. Змейка подчиняется пальцам — Тристан, застывая за её спиной, пытается дышать как можно спокойнее. Удается же откровенно паршиво. — Пусть будет он, — Фрея рвёт на куски остатки его самообладания, оборачиваясь лицом к де Мартелю, и, как ему кажется, и вовсе не замечает того, что её платье с тихим шелестом опадает у ног, а сама она остается в опасной наготе. — Мне плевать. Пойти на провокацию и вспороть её осточертевшую ухмылку своими губами оказывается делом нехитрым. Куда сложнее по-зверски не разорвать её саму зубами и не оттрахать грубо, как самую последнюю девку в дешёвом борделе, которые Тристан имел честь освещать своим присутствием некогда, в веселые годы кровавых распутств. Он не знает, как сдержаться — «господи, боже, эти проклятые ключицы на самом деле острее ножа», — но вскоре понимает, что Фрее его сдержанность нужна ещё меньше. Глаза у неё дикие, жадные, выпивающие до дна, и де Мартель сдаётся в плен этой чертовке, губы которой горят от укусов его звериных клыков. Холод стен по оголенной спине, жар хрупкого тела в ладонях — голова отказывается соображать, а она выгибается и, подаваясь вперед, будто просит показать, что скрыто за семью печатями от людских взоров. Фрее интересно — Тристан готов открыться. Цепкие пальцы срывают с него одежду, разбрасывая по просторной зале в хаотичном порядке. Лакированные туфли, брюки, пиджак, маленькое чёрное платье; всё то, что создавало им их безупречный образ, скрывая суть, теперь выброшено за ненадобностью. Фрея идеальна в своей обнаженности. Бархат кожи, аромат тела, спутанные волосы, всё это сводит с ума и окунает в самую суть порока, который с ней оказывается высокой эстетикой, а не пустой растратой времени и сил. Тристан давно отвык от случайных связей: в один момент стало до банальности скучно и неинтересно растрачивать свой пыл на женщин, лица и тела которых похожи одни на другие, как две капли воды. Однажды он просто оставляет это, и углубляется в другое, более насущное и полезное, как для него, так и для ближайшего окружения. Девицы, изредка приходящие к нему в спальню, должного желания не вызывают, и секс с ними не более чем удовлетворение мужской потребности, заложенной в генах. Но Фрея — другое. От неё дрожит нутро, от неё ломает, скручивает мысли в тугой ком, который перекатывается огнем вниз живота и застревает там до желанной разрядки. От его рычания — зверь разбужен, чему Тристан не смеет удивляться — Фрея запрокидывает голову и позволяет укусам прорвать тонкую кожу, давая вдоволь напиться. — Дикая, — как констатация уже давно ясного для него факта. Терпеть становится невозможно — ради этих стонов можно продать и душу — и Тристан, приподнимая Фрею за бедра, пришпиливает к её стене и входит. Она горячая, узкая, влажная — темп ускоряется помимо воли. Де Мартель не владеет собой — это точно — и, углубляя поцелуй, вдалбливается в неё все глубже, входя до основания. Её скрещенные за спиной ноги, впивающиеся в плечи ногти, рваные, похабные стоны стирают разум до понимания простой и однозначной вещи: «Я хочу тебя вечность». Тристан забывает о предсказании, о своей роли в судьбе Майклсонов, вообще обо всем, сужая круг интересов до одной женщины, которая даже без магии способна вскипятить ему кровь в жилах. Никакие заклинания, снадобья и ритуалы не оказываются нужными ей, потому что Тристан сдаётся без боя, разрешая терзать его этой мукой, называемой желанием. И она мастерски это делает; у Фреи, Тристан готов биться об заклад, есть чёрный пояс по соблазнению таких глупых и наивных мужчин, каким он оказывается на деле. Впрочем, думать о своей наивности уже поздно, когда оказываешься в паутине чёрной вдовы, которая определённо не оставит после тебя и следа, как только ты отдаешь ей всё, что есть за душой. Де Мартель готов даже к такой жертве, только бы вновь и вновь чувствовать её так, как чувствует сейчас. Иметь удовольствие целовать распахнутые, чуть припухшие губы, впиваться зубами в тонкую шею, ускорять и замедлять ритм, подстраиваясь под извивающееся в его руках тело. Мир меркнет внезапно, мысли взрываются осколочными гранатами — она ломается от оргазма, и протяжный стон застывает где-то в области ребер. У Тристана больше нет сил и смысла сдерживаться. Он резко ставит её на ноги, не давая опомниться, и оборачивает к стене, с силой вцепляясь в окровавленную шею одной рукой, а другой держа за талию до алых пятен. Тормоза, если они и были, отказывают. Он не хотел трахать её, как тех многочисленных девок, коим никогда не было счета, но безумие берет вверх, и Тристан наслаждается уже криками, которые из уст Фреи похожи на соловьиные песни. И вот они, острые, как заточенная сталь кинжала, ключицы под пальцами, вот они, стёртые поцелуями усмешки, вот они сладостные стоны, становящиеся всё громче и громче. И вот он, зверь, добравшийся до своего охотника. Фрея кричит, и он кончает. Взрыв и пустота. Пустота, взрыв, пустота. Тристан чувствует себя умершим и вновь восставшим из пепла, а она, прижимаясь к его груди спиной, дыша прерывисто и громко, только подтверждает эти шальные мысли. Она оборачивается, чтобы он потонул в её глазах окончательно и бесповоротно, а улыбается лишь затем, чтобы свести с ума и добить. Безжалостная, хитрая, потрясающая женщина. Тристан, обнимая её, уже готов молиться столь странному божеству, попавшемуся ему по счастливой случайности в руки. Она же говорит хлестко, резко и беспрекословно, рисуя улыбку на его губах охрипшим голосом: — Я убедилась. — В чём именно? — Твои беседы не так интересны, как способы их избегания. — Мне кажется, или это очередной вызов? Его спальню больше не посещают случайные женщины, но времена кровавого разврата, кажется, возвращаются.