Ответ на самый сложный вопрос

Первым, что услышал Магеллан после тяжелого пробуждения, было: – А теперь прекратили трепаться и понесли молча, а то у вас из… пусть будет ртов так несет, что вы сделаете ему только хуже. Я не шучу. Давайте, давайте, мои милые зверушки. И, Сади-чан, я бы советовал тебе внимательнее за ними следить, а то еще одно такое падение – и вашему начальнику уже трудно будет помочь. Сади только что-то невнятно, но очень виновато промычала в ответ. И только тогда Магеллан почувствовал, как у него ноет все тело. Не как после атаки команды Чернобородого – после нее на память остались длинные глубокие порезы, переломанные кости, запах пожженной пыли и горечь от предательства того, кого он еще с утра считал другом. Ощущение поражения отзывалось горячей болью в голове – кажется, пробитой – и не ослабевало, пока Магеллан не отрубился. Сейчас болело совсем по-другому – как если бы его плашмя уронили свысока на бетонный пол. Который, к слову, продолжал качаться, даже когда Магеллан лежал неподвижно. – Ан-де, ан-де, левой, левой, – командовал гнусавый голос. – Ан, де, труа, а на четыре у нас будет что? Правильно, па-а-аворот. И-и-и, продолжаем. Ан-де, левой, ле… Левая, свинка, с другой стороны. Несколько минут понадобилось Магеллану, чтобы понять, что это не предсмертная агония, а его просто торопливо и крайне неаккуратно куда-то несут. – А-а-а, – произнес Магеллан с вопросительным оттенком. Он хотел спросить еще кое-что, но звук получился грубый, гортанный, неприятно дернул глотку. Пришлось замолчать. Эффект, впрочем, и без продолжения был потрясающий: вокруг закопошились, зацокали, замычали, взвизгнули – а потом в голове будто взорвалось, и Магеллан снова отключился. Новое пробуждение было не в пример лучше прежнего. В голове все еще болело, но, по крайней мере, его больше никуда не несли и ни на что не роняли. И было тихо. Относительно. Где-то вдалеке все тот же гнусавый, но настойчивый голос терпеливо втолковывал: – Вот именно поэтому они и должны держаться подальше от него. Особенно – свинка, пока не выучит, где у нее лево, а где право. Поверь, Сади-чан, я не имею ничего против больших зверушек, когда они не пытаются меня съесть, но только не в этот раз. Дальние комнаты, пожалуйста. Я позову, как только что-то изменится. Что ответила Сади, Магеллан не разобрал. Что было странно и тревожило в определенной степени, но Магеллан решил, что слишком устал, чтобы на этом зацикливаться, и позволил себе промолчать. Тихо закрылась дверь, и Магеллан глубоко вдохнул, крайне благодарный за такую заботу, когда в замочной скважине истерично громко заворочался ключ. Магеллан с удовольствием чертыхнулся. Внезапно стало пугающе темно, и пришлось открыть глаза. Заключенный №321, загораживая свет, склонился над ним и внимательно вглядывался в лицо. – Приве-е-ет, – сказал он настороженно и сделал небольшой шаг назад. В лицо хлынул теплый огненный свет, качающийся и неровный. Магеллана немного замутило. Он прикрыл глаза и попытался проанализировать ситуацию. Заключенные спокойно разгуливали по… Магеллан приоткрыл один глаз, оглядел потолок и стены, уловил очертания знакомой кабинки в дальнем углу, наткнулся на внимательный, слегка удивленный взгляд заключенного и поспешно притворился спящим. Он определенно был в Импел Дауне. Магеллан сморщил лоб и возобновил анализ. Заключенный с третьего уровня спокойно разгуливал по тюрьме, более того – по комнате главного начальника. В то время, как сам главный начальник – Магеллан подергал руками – не был обездвижен, привязан или смертельно болен и просто позволял всему этому происходить. Это во-первых и во-вторых. В-третьих, звери-сторожи этого заключенного не пытались поймать и даже, кажется, слушались. Но что хуже всего – слушалась даже Сади, и Магеллану никак не удавалось привязать эти факты к уже существовавшей реальности. – Я умер, – печально произнес он наконец. Рядом громко фыркнули. – Это было бы очень нечестно с твоей стороны после того, как я столько усилий приложил, чтобы этого не произошло, – голос заключенного не казался злым, скорее задумчивым и каким-то недовольным. Совершенно неподходящим для того, кого Магеллан самолично чуть не прикончил. – А! Или ты? А-а-а… Ты опять бредишь, да? Учти, если ты снова начнешь рассказывать про то, какие вкусные твоя матушка печет пироги из морских королей и какие толстые у вас водятся гуси, я тебя тресну чем-нибудь. Я, конечно, хороший парень, но не святой, и мне тоже бывает завидно. Магеллан помолчал, пытаясь разобраться в сказанном и, против воли, ухмыльнулся. – Я не брежу, – сказал он медленно, прислушиваясь к собственному голосу. Сам себе он больше не казался совершенно и безнадежно мертвым, но позорная слабость никуда не ушла. – О! – сказал заключенный вдохновленно. – О. Я пошел. – Стоять! – рявкнул Магеллан со всей силы, и язык ободрало неприятным вкусом кожи и соли. Как будто он прополоскал горло собственной кровью. Мир перед глазами свернулся в одну огненно-яркую точку и попытался уплыть в окно. Затошнило уже сильнее, тяжелый душный ком лег на язык. Магеллан с трудом отодрал голову от кровати и поспешно склонился к полу. Блевать перед подчиненными – нет, даже не подчиненными, но это, наверное, еще позорнее – было очень стыдно, но захлебнуться собственной рвотой было бы куда хуже. Из двух зол Магеллан, не раздумывая, выбрал не такое злое. Глаза защипало от слабости и злости на самого себя. Магеллан проморгался от первых, самых обидных слез и увидел перед лицом металлическое ведро с ярким ярлыком, прицепленным к ручке. «Только для полов». Магеллан попытался прочитать текст, написанный мельче, но усилие отдалось болью в голове и его снова вырвало. Перед глазами тут же оказались несуразно тонкие и очень волосатые ноги в подвернутых полосатых бриджах. Пальцы заключенного вцепились в плечи, помогая удержаться на кровати, мокрая ладонь легла на лоб, отодвигая челку. Магеллан вздохнул и прикрыл слезящиеся глаза. Наверно, ему следовало бы чувствовать себя благодарным, но сил не было даже на это. Поэтому он только нечленораздельно мыкнул, надеясь, что это не будет воспринято как оскорбление, и расслабился в неожиданно сильных руках. Когда спазмы прекратились, заключенный помог ему устроиться на кровати и ткнул в губы стакан с водой. – Я сам могу пить, – пробормотал Магеллан, оглушенный болью и чужой заботой. Он еще не разобрался, от чего из этого он чувствовал себя более странно. – Замечательно, – радостно воскликнул заключенный и сунул в дрожащие руки высокий стакан. – Я как раз собирался предложить тебе обслужить себя самому. А то я тут кое-кому кое-что обещал. Что-то металлически звякнуло у Магеллана над ухом, и на секунду окатило такой слабостью, что стакан покачнулся в пальцах. Магеллан мысленно подобрался и приготовился к тому, что его сейчас будут убивать, но заключенный, кажется, совсем не этого добивался. Вместо того, чтобы сунуть начальнику тюрьмы нож между ребер (хотя после недавнего вряд ли осталось хоть одно целое ребро, Ширью неплохо его отделал), тот подхватил ведро и, насвистывая какой-то определенно пиратский мотивчик, направился в сторону двери. Остановился, с грохотом поставил ведро на пол и постучал два раза. После нескольких секунд тишины раздался немилосердно громкий скрип ключа в замочной скважине, и дверь приоткрылась. Магеллан со своей койки увидел только кусок красной кожаной маски и роскошную шевелюру Сади. – Спешу сообщить, что ваш босс, – на этом месте Магеллан поморщился и чуть не отгрыз край у стакана, – пришел в себя. Вот, это, кстати, вам от него. Снова загромыхало ведро. Магеллан представил себе лицо чистюли Сади, которая из всей грязи рядом с собой могла терпеть только кровь, и не сдержал улыбки. Впрочем, Сади даже и не думала возмущаться. Что-то громко крикнула, и к двери протопала пара блюгорей. Один из которых вполне по-человечески скривился при виде ведра. – Мне нужно еще ведро, – сказал заключенный (имя, Магеллан никак не мог вспомнить его имя. Хотя кого он обманывал, из всей возможной информации его интересовали только способности заключенных и мера их заключения; все остальные данные входили в полномочия Ганнибала). – У Главного начальника есть специальная кабинка под это дело, – Магеллан прямо почувствовал, как Сади выделила эту заглавную букву Г. – Ай, да ну вас, – заключенный странно крутанулся на месте и чуть не завалился на бок, с явным трудом удержав равновесие. – Думаете, если ему станет хуже, я дотащу его туда. – М-м-м, ясно, – промычала Сади. – Сейчас. Эй, вы, принесите сюда одно чистое ведро, живо! – Попроси Кроки, мне кажется, он тут самый сообразительный. Магеллан даже со своего места почувствовал, как заключенного обдало волной презрения и плохо сдерживаемой похоти. Сади заводила кровь, а заключенный был сплошь покрыт бинтами, сквозь которые то здесь, то там проступали красные мокрые пятна. Сам заключенный на эмоциональный оргазм не обратил ровно никакого внимания. Он стоял на пятках – и это в туфлях на каблуке! – и покачивался из стороны в сторону. Через некоторое время послышалось отдаленное металлическое бряцанье, и Сади заметно оживилась. – Учти, никто не будет тебя кормить, если Главному начальнику станет хуже. – О, а это не Кроки, а я так ждал… – Я запретила тебе давать блюгорям-м-м клички! Дверь хлопнула так, что Магеллана подбросило в кровати. Хорошо, что он уже убрал стакан на пол и теперь просто прислушивался к разговору. – Какие тут все нервные, – пожаловался заключенный и изобразил руками лебедей. Грациозность движения испортило ведро, которое соскочило с пальцев и стукнуло его по плечу. – Ауч! Нет, я понимаю, работа трудная: убийцы, маньяки, головорезы. Но это же не повод так замыкаться в себе… – Как тебя зовут? – прервал его Магеллан. О пирате, который так старательно за ним ухаживал, хотелось знать хотя бы это. Заключенный повернулся и сощурился. Глаза опасно блеснули между ярко накрашенных век. – Не делай вид, что не знаешь меня, господин самая большая шишка в этой дыре. Это некрасиво. – Я знаю тебя, – возразил Магеллан. – Заключенный №321, фрукт Мане Мане но ми, боевые навыки… Подожди. Почему на тебе кайросеки? – Откуда я знаю? – заключенный коснулся правой ладонью лица, удивленно посмотрел на собственные руки и поскреб щетину на щеке. Кандалы на длинной цепочке тихо звенели при каждом движении. Наверное, поэтому Магеллану с самого пробуждения казалось, что наступило Рождество. – Посчитали меня опасным? – Чей угодно фрукт может быть опасным, но не твой. – Эй, а вот это было обидно! – Насколько я знаю, твои сильные стороны в другом, – Магеллан выставил вперед руку и как мог двумя пальцами изобразил балетную партию. Заключенный скептически посмотрел на его попытки, а потом вздохнул. – Ага, в этом. Но эта чертова цепочка мешает! – Магеллан почувствовал, как бровь вопросительно поползла вверх, и поспешил насупиться. – Без рук я не могу держать равновесие, ясно?! Магеллан вспомнил неуклюжие пируэты у двери и кивнул. Подвигал челюстью, пытаясь вспомнить начало разговора и как оно вылилось в то, во что вылилось. – Имя, – вспомнив, потребовал он. Заключенный неестественно изогнул шею и посмотрел ему в глаза. Губы его шевелились, но глаза оставались пустыми и неподвижными и в подвижном свете свечи казались стеклянными. Складывалось ощущение, что у него было много имен для всех случаев жизни и сейчас он просто не мог подобрать подходящее по ситуации. – Бентам, – сказал он, когда Магеллан уже собрался наорать на него. – Это что-то меняет, Мистер Ядовитый? – Мне неудобно каждый раз думать: «Спасибо, заключенный №321». «Бентам» намного быстрее. Заключенный – Бентам – казалось, ожидал всего, чего угодно, но не этого. Его круглые глаза вытянулись в вертикальные овалы, рот некрасиво приоткрылся, пальцы, скрюченные в странные знаки, замерли. Весь он был похож на памятник преувеличенному удивлению. – Пожалуйста, – ответил он несколько секунд спустя. – Честно говоря, не знал, что тюремщики знают слово «спасибо». – Честно говоря, не знал, что пираты знают слово «честно говоря». Бентам ослепительно улыбнулся, между накрашенными губами мелькнули неправдоподобно белые зубы. – А ты молодец, – сказал он весело. – Держишься. У меня после такого точно бы депрессия началась. – Как ты выжил? – Меня эта ваша, – Бентам изобразил кудряшки у виска, и Магеллан понятливо кивнул, – спасла. Когда я очнулся, у вас тут все горело, громыхало и падало, как на вулкане. А ты катался по полу, орал, матерился и плевался ядом. В буквальном смысле. Это я могу, подумал Магеллан и сделал себе пометку поработать на самоконтролем в экстренных и опасных для жизни ситуациях. Надо будет попросить Ганнибала подсобить, этот вряд ли откажется устроить что-нибудь опасное для жизни одного конкретного главного начальника. При мысли о Ганнибале что-то внутри сжалось и оборвалось. Образовалась пустота, такая черная, такая холодная, как та, в которую Чернобородый все пытался затянуть Магеллана. Магеллан сжал пальцы и сделал глубокий вдох. – Почему ты согласился присматривать за мной? – Не-не-не, так нечестно, теперь моя очередь задавать вопрос, – Бентам неловко покружил на месте. Было видно, что он пытается развести руки в стороны, но цепь не пускает. Интересно, сколько сил ему приходилось тратить, чтобы просто оставаться на ногах. – Я слушаю, – сказал Магеллан, подумав. Он не знал, что они во что-то играют, но односторонний допрос его сейчас не слишком интересовал. – О, правда, что ли? – Лицо Бентама исказилось радостью. Он все делал как-то преувеличенно: радовался, удивлялся, сердился. Ухаживал тоже. Наверное. – Ты знал, что милая Сади-чан влюблена в тебя по уши? Магеллан, знавший всю официальную информацию о своих подчиненных, оказался совершенно не готов к сплетням. Особенно к сплетням, в распространении которых не участвовал лично. – Что? – глупо переспросил он. Изобразить еще большую радость было трудно, но Бентам справился. – Не в курсе, значит? Не скажу, что я удивлен. Ты не кажешься, уж прости, профессионалом по этой части. Теперь твой вопрос. Бентам так быстро переходил от рассказа к вопросам и перескакивал с одной темы на другую, что Магеллан абсолютно потерялся. Ушибленная голова выдала поток не связанных друг с другом слов, из которых не получалось составить предложение. Магеллан зажмурился, собираясь с мыслями. Все цвета пропали, превратившись в мягкий оранжевый полумрак, и от этого немедленно потянуло в сон. Магеллан зевнул и задумался. Очень хотелось еще раз спросить, почему Бентам, израненный и терзаемый последействием яда, согласился ухаживать за ним, но почему-то казалось, что на этом их странная игра закончится. А Магеллану критично требовалось человеческое общение, просто как никогда. – Если с тебя снять наручники, это что-нибудь изменит? На лице Бентама отразилась глубокая задумчивость, после чего – живейшее возбуждение в преддверии разговора о себе любимом. Магеллан слишком часто наблюдал такое в исполнении Ганнибала, чтобы ошибиться. – Изменит, – ответил Бентам. – Я стану живее… – Еще живее? – …и смогу показать тебе балет, если захочешь. А если не захочешь балет, то румбу, чачу, ламбаду или макарену. А, и еще тот танец, с острова Больших Рыб. Кажется, местные называли его «сбежавшийужин»… Бентам говорил и говорил, и Магеллан чувствовал, как проваливается в его голос, куда-то очень глубоко. С детства привыкший соблюдать три золотых правила: не поворачивайся спиной к человеку, в котором не уверен, не спорь с тем, кто может оказаться умнее тебя и не засыпай в присутствии врага – он с легкостью нарушил все три правила разом. Бентам говорил о больших рыбах, питающихся солеными и вялеными людьми, о цветных пузырях архипелага Сабаоди, о качестве и количестве мужской косметики на Гранд Лайн и о крутых парнях в соломенных шляпах. Магеллан – совершенно точно – был не согласен с какими-то из этих утверждений, но слабость брала свое. Где-то в бесконечном потоке информации уставшее сознание выловило законный вопрос: – Эй, Мистер Ядовитый, можно я воспользуюсь твоей специальной кабинкой? Магеллан утвердительно угукнул и повернулся на другой бок. Он видел сны. Ему снились разукрашенные рыбы в соломенных шляпах, которые плыли по воздуху, большие и круглые, как пузыри с острова, название которого Магеллан никак не мог вспомнить. *** Неделя прошла в относительном спокойствии. Магеллана дергали редко и исключительно по делу, Сади гоняла от двери особо надоедливых и жадных до наказания, а Бентам все время был рядом – рассказывал странные, непохожие на правду истории и предлагал опять сыграть в вопросы. Но у Магеллана больше не ехала крыша и мозги после первого же горячего завтрака встали на место, поэтому с игрой Бентам постоянно пролетал. Хотя и продолжал предлагать с пугающей настойчивостью. – Что тебе нужно? – спросил Магеллан после одной из попыток. – Давай, спрашивай просто так, разрешаю. Я, как бы, твой должник. – Ничего мне не надо, – внезапно обиделся Бентам и ушел в дальний угол, к сваленным на пол мешкам и матрацам, на которых спал. – Без игры нечестно. Магеллан отвернулся и подцепил вилкой фасолинку из груды вермишели в соляном соусе. Он знал, что Бентама не так-то просто обидеть, и если уж он не ушел после всего, что ему уже было сказано (сам Магеллан точно бы ушел), то сейчас ситуации была куда спокойнее. И все равно в груди неприятно дергало при мысли, что Бентам может попроситься обратно на третий уровень – хотя кто в здравом уме попросился бы на третий уровень? Но, с другой стороны, это же Бентам, причем здесь здравый ум? Ожидание одиночества вставало между ребрами, острее ножа, холоднее пропасти. Меньше всего Магеллан сейчас хотел остаться один. А компании подчиненных отчего-то больше не хотелось. Поэтому он смиренно терпел все выкрутасы Бентама – в некоторой степени даже очаровательные, – старательно поддерживал хотя бы видимость двустороннего разговора, закрывал глаза и нос на то, что тот пользовался его кабинкой. – Ты там не закончил? – спросил Бентам со своей постели. Магеллан нахмурился, поковырялся в тарелке в поисках фасоли и, не найдя ни одной, влил в себя всю вермишель разом. – Ага, – удивленно пробормотал Бентам; он все никак не мог привыкнуть к таким выходкам. – Нормально. Допивай чай, я пойду ребят позову. Ребят. Блюгорей. Кроки, Живопыру, Синеглазку и Малыша Муги-чана. Последний, к слову, любил Бентама больше остальных. Иногда, во время очередного безумного рассказа Бентама, Магеллан заставал того, привалившегося к двери комнаты с самым счастливым видом. Даже череп на маске казался очень довольным. Вот и сейчас, стоило Бентаму постучать, дверь тут же открылась и в щель просунулась мохнатая морда Малыша Муги-чана. – О, привет, – обрадовался Бентам. – Спасибо, мы наелись. Он сунул пустые миски и бокалы в лапы блюгорю и погладил того под подбородком. Малыш Муги-чан странно курлыкнул и боднулся в ладонь. – Эй! – раздался звонкий голос Сади, и Магеллан внутренне подобрался. Представать перед ней никем, кроме как безупречным начальником, он больше не собирался. Особенно, если сплетни, принесенные Бентамом, были правдой. – Ты мне тут всю рабочую обстановку, м-м-м, рушишь. – Прости, но я специально, – ухмыльнулся Бентам и попытался закрыть дверь, но Сади коротко стеганула его кнутом по рукам и вошла в комнату. Бентам с тихим шипением упрыгал к стенке. Сади остановилась на пороге, повернулась в сторону Магеллана и закусила губу. Магеллан не видел ее глаз, спрятанных за пушистой рыжей челкой, но был уверен, что они сейчас не улыбаются. – Главный начальник, – произнесла Сади громко и поморщилась, – Ганнибал требует, чтобы вы проверили, как идут ремонтные работы на нижних уровнях. Магеллан кивнул, и Сади быстро ушла, неслышно прикрыв за собой дверь. – О, дела, дела, – пропел Бентам и закружил на месте. Он уже приноровился к наручникам и теперь почти круглосуточно выдавал фуэте, одни безумнее других. – Не куксись, Мистер Ядовитый, я думал, что ты любишь свою работу. Магеллан любил свою работу. Бывшую. То, во что превратилась его работа теперь, походило на искрометный фарс и попытку удержать видимость нормальности одновременно. Ганнибал пытался командовать и восстанавливать порядок в Импел Даун, но подходил он на свою должность не больше, чем Малыш Муги-чан – на роль ведущего балеруна. Тьфу, вот же прицепилось! Магеллан поправил нашивки на рукавах и надел фуражку. Грудь обожгло недовольством, яд быстрее побежал по венам. – Ты злишься, – Бентам оказался прямо перед ним, укоризненно ткнул пальцем в нос. – Точно, злишься. Меня не обманешь! – Ты не боишься, что я могу с тобой что-нибудь сделать? – отстраненно поинтересовался Магеллан. В конце концов, Бентам безукоризненно ухаживал за ним всю неделю и заслужил шанс оправдаться. Оправдываться Бентам не стал. Кончики его губ – все еще ярко-красные спустя столько дней – до карикатурного очевидно поползли вниз. Он вмиг стал выглядеть так, будто всеми силами удерживает себя от того, чтобы втянуть голову в плечи и опустить взгляд. – Да что такое страшное ты можешь сделать, – сказал он тихо, – чего со мной не случалось? Магеллан пожалел, что вообще затронул эту тему. – Собирайся, – сказал он громко, чтобы скрыть неловкость. Бентам вопросительно выгнул бровь. – Собирайся, ты идешь со мной. Бентам моргнул. Потом еще раз. И улыбнулся, уже напоказ. – А наручники снимешь? Магеллану захотелось треснуть его за такую наглость, но он только набрал воздуха в грудь и выдохнул совсем громко: – Если обещаешь вести себя хорошо. Бентам заулыбался, крутясь и кривляясь. – Как будто пиратам можно верить. – Как будто бы да. Бентам замолк и перестал дрыгаться. И все время, что Сади снимала с него наручники, он только смотрел на Магеллана со странным необъяснимым выражением в глазах и улыбался. *** – А это что? – Запасные лестницы. – А лифт запасной тоже есть? – В конце коридора. – Но он заперт? – Разумеется. Ключи есть только у трех человек, но я тебе не скажу, у кого. – О, думаешь, это меня остановит, когда я решу сбежать? – Ты не решишь сбежать. – М-м-м, я могу. Магеллан треснул Бентама по затылку, как до этого много лет подряд бил Ганнибала. Бентам легко уклонился, повернулся на целый круг на одной ноге и на цыпочках ускакал вперед. – И прекрати изображать Сади. Ее внешность в сочетании с твоим голосом ломает мой мир. – Твой мир уже сломан, смирись, – сказал Бентам, наклонившись назад и высоко задрав ногу. – Я помогаю тебе строить его заново. Заключенные смотрели на Бентама с ядовитой смесью зависти и ненависти. Магеллан, с детства привыкший к ядам, и тот вздрагивал от такой концентрации. Бентаму было все равно. Яды не брали его абсолютно. – Давно, кстати, хотел спросить тебя, почему, – крикнул Магеллан ему вдогонку и похолодел, когда Бентам остановился и замер, весь напряженный и тихий. Он дождался, пока Магеллан поравняется с ним и повернул голову. – Потому что ты меня не предавал. Ты и Муги-чан. Оба Муги-чана. Значит, мы не враги. Так что, почему бы и нет, – сказал он и снова закружился на месте. – А если я захвачу комнату управления? – Я приказал стрелять во всех, кто бы к ней ни приблизился, – ответил Магеллан. И добавил, стоило Бентаму только открыть рот: – Даже если это буду я. – Хмм? А как же твое, – Бентам хлопнул себя по щеке, и его лицо изменилось, – начальство? – Сам виноват будет, – Магеллан прикрикнул на блюгорей, поднимавших камни к потолку, в котором образовался огромный провал, и продолжил: – Если он не способен даже с этим справиться, никакой ему должности главного начальника. Кстати, теперь моя очередь задавать вопросы? Бентам обернулся через плечо и улыбнулся так счастливо, что перехватило горло. Ну не мог человек так радоваться тому, что кто-то привыкал к его присутствию. Или мог? Магеллан вдруг подумал, что совершенно не хочет этого знать. – Что ты будешь делать, если я тебя отпущу? Куда сбежишь? Бентам странно дернул руками – словно он был птицей и у него внезапно отказали крылья. – Ты же сам сказал, что я не сбегу. – Ляпнул просто так, подумаешь. – Ну-ну, не разочаровывай меня, – Бентам надул губы и сдвинул брови к переносице. – Я только начал думать, как хорошо мы понимаем друг друга. Магеллан остановился, не в силах сдвинуться с места. И вовсе не из-за того, что один из блюгорей с отчаянным воплем рухнул с потолка на каменный пол. Было в этом что-то неправильное. В этой неприкрытой правде, не в падении блюгоря. Магеллан разозлился на самого себя, окатил несколько ближайших клеток ядом – чтобы не расслаблялись – и пошел дальше. Туда, где в перепуганной и взволнованной куче блюгорей сидел Бентам и бинтовал упавшему блюгорю лапу, что-то успокаивающе бормоча себе под нос. Вечером, уже укладываясь спать, он с самым решительным видом повернулся к Магеллану и, уперев руки в бока, заявил: – Эти блюгори намного человечнее некоторых людей, ты знал? Магеллан, подготовившийся в длинному монологу о… господи, да о чем угодно, на Бентама всякое порой находило! – только недоуменно свел брови. – Что угодно человечнее некоторых людей, – ответил он и внезапно почувствовал, что краснеет. Бентам рассмеялся, пошутил на эту тему и завязал ничего не значащий разговор. А Магеллан не стал надевать на него наручники. Потому что невозможно надеть наручники на человека, вслух рассуждающего о том, есть ли у блюгорей бог или они атеисты. Магеллану было так хорошо, как не было с Того Самого Дня. А, к черту! С момента предательства Ширью – Бентам научил его признавать это и произносить это вслух. И даже казалось, что от этого болело меньше. Засыпал Магеллан, думая о том, что утром нужно обязательно поговорить с Бентамом об этом. *** Когда Магеллан проснулся, было еще темно. Впрочем, в Импел Дауне всегда было темно. Но Сади еще не сменила огарок на новую свечу, а значит, до утра было еще далеко. Но даже сквозь темноту Магеллан различал светлые простыни, застеленные поверх матрасов, разбросанных на другом конце комнаты, и видел, что на них никого нет. Вдохнув поглубже, Магеллан прикрыл глаза и приказал себе заснуть *** Утро было очень, очень, до невозможности тихим. Может, причина была в том, что Магеллан проснулся до того, как блюгори принесли еду. А может быть – в том, что у соседней стены никто не дышал, не сопел, не ворочался, не бормотал стихи неизвестных поэтов и не пытался напевать неофициальный гимн Импел Дауна. Оказывается, к такому люди тоже привыкают. Магеллан же вот привык. И теперь без этих звуков комната казалось до неправильности тихой и пустой. Пламя от свечи отражалось в гладких каменных стенах и бликовало, бликовало, бликовало миллионами оттенков серо-оранжевого. Казалось, тысячи блюгорей выглядывают из стен. Магеллан, чертыхнувшись, опустил ноги на пол и быстро подошел к двери. – Дежурный! – крикнул он, вспоминая, что сегодня дежурил бентамов любимчик. – Эй, дежурный! Я не буду называть тебя этим дурацким именем. Дверь оказалась открыта. Магеллан выглянул в коридор, обвел взглядом пустые стены. – Так! – негромко сказал он, и эхо расползлось по углам, ширясь и затихая. Магеллан наказал себе больше никогда не ставить блюгорей дежурить поодиночке и скрылся в собственной комнате. Что-то было не так. Взгляд все время цеплялся за что-то странное, необычное, непривычное глазу. Магеллан еще раз внимательно осмотрел комнату и заметил на постели Бентама что-то зеленое, выглядывающее из-за края простыни. Магеллан подошел и дернул простынь на себя. И прикусил щеку, чтобы не рассмеяться. На импровизированной подушке лежало несколько листьев эвкалипта, перетянутых блестящей розовой лентой. Магеллан с досадой подумал, что упустил момент, когда Бентам сдружился с Минокоалой. И все-таки коротко рассмеялся в ладонь. В дверь постучали. – Завтрак, ком-м-мандир? – спросила Сади. Называть его по-другому она категорически отказывалась. Первое время она еще пыталась звать его зам – точнее, «зам-м-м» – но быстро передумала. Магеллан поразглядывал необычный букет, слушая, как Сади шикает на блюгорей и требует тишины, и ответил: – Нет пока. Зайди ко мне сама. *** Через неделю по Импел Дауну разнесся слух о новой Королеве окам. И ее Муги-чане.